Детские игры

Сяо Чжань совершенно не беспокоится. Вообще нет. В эту игру никто никогда не выигрывает. Никто не угадывает. Не понятно, почему — из-за идеализированных картинок или субъективного восприятия? Сяо Чжань видел, как даже врачи и художники ошибаются, хотя им-то знание анатомии положено. На выборку это не тянуло — игра неоднозначная все-таки, и не слишком часто практикуется. Почему бы бро, дружным или чужим, не потыкать друг друга в соски? Действительно, никакого же сексуального подтекста. Ну и все равно все всегда промахиваются. Сяо Чжаню очень важно, чтобы никто не попал. Лучше, чтобы вообще никто. Особенно, чтобы не попал он. Сяо Чжань представляет, как Ван Ибо прикасается к его груди, глядя ему в глаза, и давит на сосок с маленькой титановой штангой, которую даже через красный шелк нижнего одеяния не видно, и он позорно корчится посреди съёмочной площадки, не в силах сдержать судороги желания. Бр-р-р. Еще немного, и он от одних только этих мыслей повеселит всех окружающих тем же самым. Все всегда промахиваются. Чжочэн промахивается, как и вчера Цзи Ли промахнулся. Сам Сяо Чжань никогда не старается, зачем ему эти лишние чужие эмоции. Не то место, где он хотел бы победить. Не то место, где он вообще хотел бы сражаться. Потому что «то» место есть, и думать о нем опасно. Жара и неудобная одежда делают мысли и опасения ленивыми и медленными. Мысль о губах Ван Ибо на его груди, мысль о белых ровных зубах Ван Ибо, аккуратно оттягивающих зажатый в них шарик штанги в его соске, густым темным сиропом течет под кожей. Все промахиваются. Один за другим мимо. Ван Ибо попадает точно. Сяо Чжаню нужны две целых секунды, чтобы не умереть на месте. Чтобы собраться. Он надеется, что никто не заметит паузы до его деланного «огромного удивления». Ван Ибо точно замечает. То, что он видит в глазах Ван Ибо, заводит его больше, чем собственное желание. И это больше, чем желание. Больше, чем похоть. Ван Ибо видит, что получил над ним власть, и намерен ее употребить. *** Все, в принципе, как обычно. Кроме того, что Сяо Чжань не смог после возвращения со съёмочной площадки даже отойти от захлопнувшейся за ним двери номера. Сполз по ней, задирая футболку одной рукой и хватая член через шорты другой. Пришлось держать в зубах край футболки, чтобы она не мешала пальцам, кружащим по темным крупным ареолам давным-давно проколотого и все еще адски чувствительного соска. Мгновение, когда Ван Ибо угадал, попал, шлепнул по его груди, по той самой чувствительной, болезненной, нервной точке, повторялось и повторялось у него перед глазами, под веками. Оргазм был прекрасный. Ему даже пришлось встать потом на четвереньки, чтобы подползти к стене, и подниматься, ухватившись за нее. Охуенно. Особенно если вовремя выстирать шорты. Сяо Чжань не испытывает неловкости. Все его мысли заняты тем, как он еще раз подрочит на случившееся перед сном — уже сладко обстоятельно, медленно, смакуя воспоминания. Со смазкой и вибропулей. Сразу после холодного душа. Возбуждение так и тлеет в нем, все время, — и под прохладной водой, и пока он отвечает на несколько деловых писем. Он даже испытывает слабое раздражение, когда в дверь стучат, отвлекая его от этих мыслей. Но Ван Ибо стоит в коридоре со сценарием в руках и той же тьмой во взгляде, что и днем. Сяо Чжань замечает, как Ибо запирает за собой дверь номера, но не замечает, куда делся сценарий. Не смотрит, не видит ничего вокруг, пойманный, привязанный к взгляду. Глаза в глаза. Стоит, вжавшись в стену, пока Ибо подходит к нему, не говоря ни слова. Пока Ибо протягивает руку, не промахнувшись снова ни на сантиметр. Гладит через футболку, едва-едва касаясь, даже не нежно, а дразняще, почти издевательски тонко. Сяо Чжань находит в себе силы кивнуть. И не отрывает взгляд. Поэтому он видит момент осознания. Момент, в который Ван Ибо понимает, почему же, из-за чего Сяо Чжань так сильно отреагировал. Стоит подушечкам пальцев прижаться к футболке чуть плотнее, и они обнаруживают металлическую твердость. Ван Ибо издает сдавленный, похожий на всхлип звук, но не отрывает взгляда. Теперь он знает. Это знание не умаляет той власти, которую он почувствовал тогда случайно на площадке. Даже ещё увеличивает ее. Но и делает его тоже уязвимым. Это написано на его маленьком гладком лице с таким развратным сейчас, приоткрытым, красным ртом. Сяо Чжань тянется к нему, к этому рту, к полным от прилившей крови ярким губам. Проводит вдоль них языком, сохраняя себе это долгожданное ощущение, вкус, упругость. И лезет языком Ибо в рот, в мокрое мускульное сопротивление чужого языка, вжимаясь губами в губы, толкаясь и облизывая. Закрывая, наконец, глаза. Сяо Чжань делает совсем маленький необходимый шаг, прижимаясь к широкой груди Ибо своей, вдавливаясь и немножко, совсем капельку, притираясь сосками. План был прост — оттолкать Ибо к кровати в четырех шагах от коридора. До этого момента он казался простым, — что может быть сложного в четырех шагах для двух мужчин, которые оба хотят оказаться в месте назначения. Ибо обнимает его, прижимая. И теперь это давление, совсем игрушечное, которое должно было просто немного подстегнуть, вынимает из Сяо Чжаня все силы. И все понимание происходящего. Куда он хотел? Что? Весь мир сосредотачивается на теплоте и жесткости тела Ван Ибо. *** Конечно, они добираются до кровати. Сяо Чжань моментально оказывается без футболки, а Ибо сидит перед ним, протягивая руки к проколотым соскам и облизываясь, будто не в состоянии решить, новая ли это любимая игрушка или лакомство. — Можешь поиграть, — хрипло говорит Сяо Чжань. И глаза Ибо на секунду закрываются, пока он повторяет неслышно: «Поиграть». Затем Ибо шлепает Сяо Чжаня по руке, потянувшейся к члену. — А вот ты не будешь играть, — говорит Ибо без вызова, просто сообщая. От этого спокойного тона Сяо Чжаня окатывает жалящая короткая волна возбуждения, и он закидывает руки за голову, скрещивая их в запястьях. Нельзя быть ещё более очевидным. А Ибо нельзя быть таким довольным. Пальцы Ибо чуткие, точные. «На лего натренированные», — ухмыляется про себя Сяо Чжань, ощущая и себя конструктором, близящимся к цельности, приближающимся к завершенной форме. Пальцы Ибо точные и безжалостные. Скручивают, давят, подставляют губам. Губы Ибо смертельные. Все так опухло, отекло, что давит, чувствительно невыносимо. Сяо Чжаню все ещё запрещено играть самому. — Ибо! — хрипит Сяо Чжань. На голос сил не хватает. — Зачем ты меня мучаешь? — Ты очень красиво мучаешься, ничего не могу с собой поделать, — голос Ибо не срывается, наоборот, звучит так низко, что почти вибрирует. Сяо Чжань на самом деле не хочет, чтобы Ибо что-то в этом смысле с собой делал, и с самим собой поделать тоже ничего не может, поэтому продолжает страдать. Тонкое страдание натянуто внутри него звенящими нитями, протянутыми вдоль от проколов, от горла, от члена, даже от пяток. И когда нити начинают от удовольствия и перенапряжения рваться, закручиваясь на концах в беспорядочные спирали, царапая его всего изнутри, Сяо Чжань тихонько воет и пытается скрутиться сам, но широкая ладонь прижимает его к кровати, сглаживая невыносимую остроту, упорядочивая его оргазм и все его существо. ***

два года спустя

Почему-то перед самым ужином Сяо Чжань начал нервничать. Они не виделись месяц, и вчера по видео Ибо казался уставшим и невеселым. Не была ли вымученной его улыбка, когда он говорил про вечер? Прилетел Ибо еще утром, но не успевал заехать домой, отправился в парк-отель в пригороде, где должна была быть дневная съемка и он мог бы отдохнуть, не тратя время на пробки. Тревога была беспочвенной, нет никакого повода, уговаривал себя Сяо Чжань по дороге в ресторан, выйдя сильно заранее от беспокойства, теребя браслет, дергая пальцы, бездумно скролля ленту вейбо, не обращая внимания на ее содержимое. Ван Ибо, разумеется, приехал вовремя — но позже него. К его приезду Сяо Чжань уже успокоился и развеселился даже. В кабинете был накрыт столик «романтический по высшему разряду»: с пустой вазой, свечами и вышитыми красным салфетками. Веселье было слегка нервозное, но приятное все равно. Сяо Чжань посидел за столом, потом походил по маленькому кабинету, подумал, надо ли дверь взглядом сверлить или лучше сделать вид, что он расслабленный и ничего не подозревающий … кто? мысли были идиотские. Жениться что ли будем? Почему я хихикаю вслух? Почему не я первый придумал? Он все равно шагнул к двери, когда в ней показался стаскивающий панаму Ибо. И застыл в изумлении, потому что Ибо даже не зайдя внутрь, пробормотав: «Бля!» и округлив глаза, развернулся и убежал. Не зная что и думать, Сяо Чжань достал телефон из кармана и полез в чат, спросить что случилось или увидеть что-нибудь неприятное уже. Но не успел набрать вопрос, Ибо вернулся с цветами. Сунул ему в руки. — Прости, забыл, побежал машину догнать. Обниматься через букет было неудобно. «Куда девать-то его надо? На пол же нельзя, а к вазе я не пойду сейчас, хоть убивать станут», — лениво думал Сяо Чжань, уткнувшись носом в теплую щеку, пахнущую смывкой для макияжа, а от куртки тянуло резковатым самолетным. Ибо снова что-то буркнул, отодвигаясь, и Сяо Чжань задрал бровь в ожидании, что он снова побежит за чем-то забытым, но он протянул Сяо Чжаню сжатую в кулак руку и раскрыл ее. — Чего ждать, ты уже ведь понял все, да? Гэ? Дорогой бархат коробки был примят пальцами, будто Ибо держал ее в руке всю дорогу. Но крышка ловко отщелкнулась кнопкой. Колец в коробочке было два, и оба они предназначались для сосков Сяо Чжаня. — Я хотел брюлики побольше, но сказали, что каратник будет хм… оттягивать. Примеришь? Сяо Чжань посмотрел в счастливое и самодовольное лицо Ибо, улыбнулся и пошел подпирать стулом дверь.