Я ухожу. Нет. Остаюсь.

      В их работе почти нет праздников — не потому что отсутствуют поводы, а по простой причине того, что времени едва хватает на выполнение новых заданий. Террористы, шпионы, безумные гении не спят по всему миру, и утро, оконченное где-то в Африке, плавно перетекает в вечер неподалеку от Эйфелевой башни, горящей ярче тысяч свечей. Всего-то сутки передышки: на то, чтобы сошли синяки, затянулись порезы, стёрлись воспоминания о старом, освободив место для нового. Дела прочитаны ещё в самолёте, цель разъяснена, и Илья безрассудно готов приступить к зданию хоть сейчас — лишь бы не находиться в одном пространстве с Наполеоном дольше положенного. Но его останавливают мягкая улыбка Уэверли и счастливо-застенчивая — Габи. — Ценю ваш бесконечный энтузиазм, товарищ Курякин, но не вам ли вчера вправляли руку в трёх местах?       Илья хмурится в ответ, рефлекторно касаясь замотанного запястья, и отворачивается, ловя в отражении бокала обеспокоенный взгляд Соло. Подумаешь, ведь обошлось без переломов и разрывов. Зато голова Наполеона по-прежнему находится на положенном ей месте, а бетонный блок валяется там, где никому уже не навредит. — В самом деле, Илья. — Габи протягивает ему фужер, в который с ловкой подачи англичанина уже льётся шипящее шампанское вместо выпитого вина. — Мне очень хочется, чтобы ты расслабился хотя бы в мой день рождения. Ведь это не так трудно?       Илья закашливается напитком, ощущая себя опростоволосившимся дураком — как он мог забыть об этом? Пока оправдания судорожно роятся в голове, на спину ложится широкая ладонь, успокаивающе хлопая по лопатке, и мягкий голос Наполеона произносит над самым ухом: — Поздравляю, Габи. Примешь маленький сюрприз от нас с большевиком?       Илья даже не успевает огрызнуться в ответ, нервно поправляя съехавшие часы. Уэверли усмехается и залпом опустошает бокал, оставляя его на вычурном столике рядом с Ильёй. — Уверен, вкусу Наполеона можно доверять. А сейчас простите, что оставляю вас, но штаб требует отчёт до десяти.       Англичанин выходит из номера совершенно неслышно и Илья на миг завидует тому, какой плавной выглядит его походка. В их четверке он вечно оказывается самым неуклюжим: даже Наполеон, эта гора мышц, изящен и аккуратен, в то время как Илья идёт на пролом, снося все и вся на своем пути.       Настоящий русский медведь.       Габи поднимает бокал и Илья следует её примеру, от души желая немке здоровья. Все остальное у Габи есть и без этого, а вот крепость организма при их профессии становится на редкость необходимым атрибутом. Золотистое шампанское прокатывается по небу, искрой опаляет горло и растекается за грудиной, обдавая шею неожиданно теплой волной. Илья глубоко вздыхает, оттягивая ворот узкой водолазки — странный жар оплетает мышцы, и вдруг не позволяет воздуху пройти дальше в лёгкие. Грудь сжимает, словно железными прутьями, и он с трудом поднимает взгляд на Теллер, судорожно хрипя её имя. — Г-габи… — Тише, Илья. Es wird bald gehen. — Она склоняется к нему, легко усаживая обратно на кресло. — Дыши спокойно, вот так.       На миг он чувствует себя безвольной куклой — тело не поддается указаниям, словно вся сила иссякла за какой-то жалкий глоток. Габи мягко гладит его по волосам и Илья вздрагивает от этого жеста и глухого голоса Наполеона слева от себя. — Что… ты дала нам?       Он не может повернуться, чтобы посмотреть на напарника, но краем глаза видит, что тот держится за горло, медленно оседая на пол. Изящная коробочка выпадает из его рук, откатываясь в сторону, и Габи останавливает её носком туфли, поднимая с удивительной бережностью. Илья настороженно следит за тем, как она подходит к Наполеону, и аккуратно усаживает его в правильное положение, опирая спиной о край кровати. Сердце заполошно стучит, но разум все равно отвергает худшие предположения, будто в горячке твердя «Нет, Габи, нет…».       Она ведь не могла? — Прости, Наполеон, но я слишком устала смотреть на ваши препирательства. — Габи ослабляет галстук на шее Соло и Илья видит в его глазах нечто, близкое к благодарности. — Вы не сказали друг другу ни слова правды за все время, и я намерена с этим покончить.       Габи улыбается, слишком мягко для того, чтобы сделать с ними что-то плохое, и отходит к двери, крепко сжимая в ладони их подарок. — Приятного вечера, мальчики. И да, — Она оборачивается, прежде чем уйти окончательно. — В еду ничего не подмешано.       Дверь тихо стукает, пропуская в комнату громкий щелчок замка, и Илья пытается подняться, чтобы догнать девушку. Выходит слабое подёргивание и он переводит взгляд на Соло, видя того лишь наполовину. — По… терпи… — Наполеон каким-то чудом сохраняет способность к речи, пусть и фрагментированной. — Скоро…       Не проходит и полминуты после этих слов, как Илья ощущает жгучее покалывание в пальцах и прилив уже второй горячей волны. Напряжение отпускает мышцы с неожиданной быстротой — будто сдувается воздушный шарик. Илья вскакивает на ноги, с отвращением отпихивая от себя стол с отравленным шампанским, и бросается к выходу, стуча ещё плохо повинующимися кулаками в запертую дверь. — Габи! Габи! Открой немедленно! — Ты слишком шумишь, большевик. — Наполеон, пришедший в себя, укоризненно цокает языком. — Она не откроет.       Илья разворачивается к нему, чувствуя, как от гнева трясутся ладони, и с силой впечатывает кулак в стену, оставляя в ней глубокий след. — Я выломаю. — Нисколько не сомневаюсь в твоих способностях, но есть методы куда элегантнее. — Наполеон медленно приближается к балкону, отодвигая в сторону нежно-кремовую штору. — К тому же, нас не погладят по голове за счёт, что предоставит отель за порчу имущества.       Спокойный тон Соло оказывает неожиданный эффект на взбешенного Илью и он складывает руки на груди, недовольно хмурясь. — Что ты предлагаешь? — За окном есть чудесный крепкий балкончик и с его помощью мы сможем легко и быстро разойтись по своим номерам. — Наполеон устало качает головой. — Но я не хочу.       Илья оторопело смотрит на напарника, не веря тому, что услышал. Соло растерянно моргает, очевидно, будучи ошарашенным ничуть не меньше. — На тебя действует препарат. — Илья догадливо хмыкает, наконец понимая, чего хотела Габи. — Наверняка вколола нам очередной образец сыворотки правды или вроде того. — Думаю, ты прав. — Наполеон принимает непринуждённый вид, но Илья замечает лёгкий румянец на выделяющихся скулах. — Я… прошу прощения за свои слова. Я имел ввиду вовсе не это. — Принято, ковбой. — Илья безразлично пожимает плечами. — Все равно это так важно для меня.       Слова срываются с языка сами собой и Илья краснеет до корней волос, в ужасе открыв рот. Какого черта он только что ляпнул?! — Кажется, на тебя эта дрянь тоже возымела эффект. — Наполеон хмыкает. — И как твой суперорганизм не расщепил подобное в первую минуту? — Заткнись. — Илья нервно дёргается и тут же останавливается, заставляя себя опуститься в кресло. — Я здесь ни при чем! — Ты очень плохо врешь, большевик. И это, между прочим, чистая правда. — Зато ты лжец, каких поискать. — Илья фыркает, и встает, понимая, что не может усидеть на месте. — Порой я действительно не понимаю, искренен ли ты или снова притворяешься.       Он осекается на полуслове, но фраза уже заполняет собой пустоту, вызывая на лице Наполеона столько откровенного удовольствия, что возникает желание все-таки выломать чёртовы двери и сбежать отсюда, поджав хвост. — Я знаю, о чем ты думаешь, Илья. — Соло неотрывно наблюдает за его беспорядочными перемещениями с интересом, заставляющим Курякина нервничать ещё больше. — Хочешь вынести двери? А между тем, когда ты встаёшь, брюки на твоих бедрах натягиваются с такой силой, что я…       Наполеон зажимает себе рот, а Илье кажется, что из его ушей сейчас повалит пар, ну, чисто как от старого чайника на советской кухне. Водолазка становится теснее самой узкой одежды и он в волнении оттягивает ворот, случайно надрывая ткань. — Я… — Он медлит, тщательно обдумывая фразу. — Я просто сделаю вид, что не слышал этих возбуждающих слов.       Удивлению Соло можно дать отдельный Оскар — настолько искренним и неподдельным оно выглядит. Илья зло трёт лицо, избегая смотреть напарнику в глаза. На нем же столько раз испытывали сыворотку, и он никогда не поддавался ей! Что за херня творится сейчас? — Илья. — От голоса Наполеона вдоль шеи растекается электрический разряд, оседая тянущей тяжестью в паху. — Давай поговорим. — Давай. — Илья счастливо улыбается и едва успевает одернуть себя. — То есть нет! Нет. Нам не о чем говорить. — А я уверен, что есть о чём. — Взгляд Соло ощущается на коже как настоящее прикосновение. — Ты… в самом деле ненавидишь меня? — Нет! — Илья вздрагивает от собственной горячности. — И никогда… не ненавидел.       Что ж, здесь стыдиться нечего. Это настоящее чувство Ильи, и плевать, что оно в разы усилено очередной разработкой умников из лаборатории. — Правда? — Правда. — Он кивает в подтверждение и неожиданно выпаливает. — Мне нравится твоя прическа, несмотря на то, что ты выливаешь на волосы тонну геля. — А вот это неожиданно. — Тихий смех касается кожи лёгкими мурашками. — Ты всегда высказывал презрение моим волосам. — Как и ты моему вкусу. — Илья огрызается в ответ. — Он, между прочим, не плохой! — Конечно нет. Твоя мама шила невероятно изысканные наряды и ты не мог не унаследовать её взглядов. — Что? — Илья вздрагивает, круто оборачиваясь назад. — Откуда ты… знаешь?       На лице Наполеона отражается сожаление, и он вздыхает, прежде, чем отвечает на вопрос. — Я прочел всю информацию, какую только смог достать о тебе, большевик. Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь. — Но… зачем? — Илья ошарашен неожиданным признанием. — Я ведь ничего не скрывал от тебя, самого близкого мне…       Он обрывает себя титаническим усилием, заливаясь краской от макушки до самых пят. Найти бы скотч и залепить себе рот, чтобы перестать произносить то, что не должно прозвучать никогда. Он с опаской смотрит на Наполеона, замершего на другом конце комнаты, в душе надеясь, что тот внезапно оглох и не услышал последних слов. Но Соло ухмыляется так откровенно, сверкая опасным, обычно приглушенным огнём на дне тёмных зрачков, что у Ильи судорогой сводит живот, сладко тянущей оголённые нервы. — Потому что я влюбился и кончил одновременно, когда ты оторвал багажник у машины Габи.       Секунду он просто глупо хлопает ресницами, уверяя себя, что ослышался. На лице Наполеона не отражается сожаление или растерянность — он словно доволен сказанным, чего не скажешь об изумлённом Илье. Он отступает на шаг и ещё, вытягивая перед собой ладонь, будто желая остановить Наполеона. — Нет… Правда?.. Нет, нет, ты врешь, ты всегда врешь, я… — Некстати попавшийся стул сбивает его с ног и Илья падает, ударяясь спиной о стену. — Я тебя… Нет… Нет…       Слова рвутся из него, давят на грудь, на горло, жгут язык, грозясь сорваться неудержимой лавиной. Приближающийся к нему Наполеон выглядит, будто хищник, почуявший добычу — Илья закрывает рот ладонями, но не может сопротивляться, когда Наполеон отводит их в стороны, прижимая к стене.       У него просто не осталось сил. — Ты меня что? — Его запах, взгляд темных глаз, он сам — всё сводит Илью с ума, и эта близость вышибает последние здравые мысли. — Скажи, Илья. Прошу. — Я — Он пытается, ещё пытается, но словно сам спускает курок. — Я люблю тебя, чёрт возьми!       В лёгкие едва попадает воздух — Наполеон набрасывается на него, сминает губы, теснит в объятиях, и Илье хочется взвыть от того, как долго он ждал этого. Поцелуй сумасшедший, а руки причиняют боль — в Наполеоне много силы, страсти, жажды, утолить которую может только Илья. Они будто сплетаются — через осколки разбитого отчуждения, горячность освобожденных от одежды тел, шёпота, что больше невозможно удержать. Илья покорно поворачивается спиной, стонет, ощущая между бёдер возбужденной член — Наполеон толкается между его ног, жарко вылизывая незащищенную шею. Укус — в плечо, и настойчивые ладони на собственной плоти, ещё один: и сладкая дрожь от прикосновения к затвердевшим соскам. Илья не искушен в сексе, в интимных ласках, и он скорее ближе к бревну в чувствительности, но отзывается на каждое прикосновение, подмахивая, и толкаясь в руку. Он даже готов признать: ему нравится быть под Наполеоном, когда сверху давит тяжесть разгоряченного тела, когда мощные толчки вбивают его в стену, и кто-то равный по силе удерживает его в объятиях. Но и это приятно лишь потому, что рядом он — судорожные движения, шлепки кожи о кожу, поцелуй, от которого во рту ощущается привкус крови, сладкой, пряной, острой, будто живой огонь. Илью ведёт: от сбитого дыхания, от тягучего томления в животе, и он не может ждать ещё.       От оргазма сводит колени, и он глухо стонет сквозь чужие пальцы, кулаком пробивая новую дыру в стене.       Наполеон удерживает его на ногах — Илья обмякает, не чувствуя никаких сил, слушая, как Соло шумно дышит, движениями бедёр вбивая его в стену. Чужой выдержки хватает незначительно дольше — Илья крадет стон, утягивая Наполеона в поцелуй, наслаждаясь дрожью, прошивающей сильное тело.       Никогда ещё правда не была так хороша собой.