Шанс для каждого

— Отъебись от меня, уебок! Ты заплатил — я отсосала, что тебе еще от меня надо?! — на грани истерики прошипела Мередит, пытаясь стряхнуть с локтя цепкую мужскую ладонь. — Пошел нахуй отсюда! Ее слегка потряхивало. Клиент попался до чертиков мерзкий, из тех, кто за десяток монет хотят получить обслуживание как от элитной шлюхи из тех, что блистает на балах в Стохессе под ручку с каким-нибудь жирдяем-аристократом, а потом ублажает его на шелковых простынях, делая вид, что дряблые, потеющие от малейшей нагрузки телеса — это предел ее мечтаний в постели. Так вот, Мередит такой шлюхой не была. Она была самой обычной. Тридцать монет — просто посмотреть, сорок — дрочка, пятьдесят — минет (плюс пять за возможность кончить на лицо или в рот), семьдесят — перепихон. Стандартная ставка. И клиенты у нее тоже были самые стандартные: матросы, плотники, солдаты, женатики, которым резко захотелось острых ощущений. Последние — самые мерзкие: постоянно начинали душу изливать, будто оправдывались, что это не они — уёбки, которым жены недостаточно, это их жизнь заставила, видите ли, так что надо их срочно понять, простить, пожалеть-приголубить, и желательно скидочку сделать. Эта свинья, к слову, тоже скидочку выпрашивала. И душу изливала. И к ней заявилась уже порядочно нализавшаяся. Красавица, а ты тут одна, а чего скучаешь, за сколько в «ротик» (бр-р-р-р!) возьмешь. Кончил ей в рот (до сих пор мерзкий вкус на языке, так и хочется добраться до дома и яростно чистить зубы, пока слюна не потечет от рвотного рефлекса), а потом, сука, ныть начал: давай, мол, не пятьдесят пять заплачу, а сорок, ну что ты ломаешься, ну тебе же самой понравилось. Еле выцарапала у него положенную плату, хотела уже слинять по-хорошему — так эта паскуда увязалась. А где живешь, а давай с тобой еще когда-нибудь встретимся, а вот у меня жена — стерва, а ты не такая, ты красивая, и сиськи что надо, и… — Да что ты ломаешься, сука, — пьяно промычала свинья, пытаясь прижать ее к стене, но Мередит вовремя выскользнула. — Сосала мне, а теперь целку из себя строишь? Да давай… — Мудак… — прошипела сквозь зубы, стараясь не смотреть, даже не дышать в его сторону. — Я тебе четко сказала: дам только за деньги. Мне твой стручок даром не намотался, ясно? Либо плати, либо вали отсюда! Ее продолжало трясти, несмотря на теплынь летнего вечера. Чёрт. Стемнело уже, на улице ни души. Если эта мразь окажется совсем уж неадекватной, если у него с собой нож или револьвер… Даже не найдут ведь. Военная полиция на убийства проституток даже не смотрит особо. Суки. Лишь запоздало Мередит сообразила, что проходиться по достоинству этого мудилы (пусть даже и действительно не впечатляющему) было не очень обдуманным решением. Потому что пьяная харя стремительно налилась багровым, и в следующее мгновение… Звонкая пощечина, щека ударилась о зубы, и рот тут же наполнился кровью. Мередит не первый раз получала по лицу, так что успела даже дернуться, попытаться пнуть, но затем мудила схватил ее за волосы — и следующий удар девушку почти вырубил. Виском о стену, к которой ее только что пытались притиснуть. Сука! Из глаз брызнули слёзы. Задыхаясь, Мередит тщетно пыталась нашарить в карманах ножницы — острые, большие, они вызывали меньше подозрений, чем нож — чёрт, ну здесь же были, здесь, специально для таких уёбков с собой носит, сука… Не успела — в лицо прилетела еще одна затрещина. — Отвали от меня! — брызжа слюной пополам с кровью, взвизгнула Мередит, пытаясь отпихнуть, попасть каблуком по ноге, выскользнуть из-под руки. — Отвали! Мразь! Тварь! Отвали, уёбок! — Нечего было ломаться. Я хотел с тобой по-хорошему. Руки рванули платье вверх по бёдрам, и Мередит резко втянула в себя воздух. На глаза наворачивались слёзы, а по телу стремительно распространялось… Онемение. Сука. Сука, сука, сука, сука. Уже по опыту знала: сейчас самое лучшее — обмякнуть и дать ему себе засадить. Продолжит сопротивляться — получит по лицу еще, а кто пойдет к шлюхе с расквашенным ебальником. Но почему она никак к этому не привыкнет?.. Почему это каждый раз так разъедающе-больно?.. Похуй. Чем отличается просто изнасилование от изнасилования за деньги, в конце концов? Подумаешь, трахнут против воли. Первый раз, что ли? Просто закрой глаза и представь, что ты не здесь. Представь, что это вообще не с тобой, не с тобой — человеком, а с тобой — телом, просто телом, а тебя самой здесь нет. Нет. Нет… Эти мысли действовали, как алкоголь, как укол обезболивающего — заволакивали, дурманили разум. Может, именно поэтому Мередит пропустила момент, когда на мудака что-то налетело. Будто какая-то сила отшвырнула его от Мередит — человек так сильно швырнуть здорового мужика не смог бы, пожалуй — и в следующее мгновение она отчетливо услышала булькающий звук, будто мудила приготовился блевануть ей на туфли. Но на самом деле это он поперхнулся собственными внутренностями, потому что в пах ему со всей силы врезалась чья-то нога. В полутьме Мередит едва видела, что происходит. Часто, поверхностно дыша, она прижималась к стене, от души надеясь, что ее не заметят. Мудака кто-то пиздил. Даже не «бил», а пиздил. В одно движение уложил наземь и ногами выколачивал все дерьмо, по всему переулку разносились смачные шлепки и булькающие, слюнявые звуки. Бил молча, сосредоточенно, жестоко, точно зная, куда бить, чтобы сделать больнее: в живот, в пах, в ребра, в солнечное сплетение, в лицо. Странно: по силуэту в полутьме Мередит показалось, что бьет мужика худощавый, невысокий подросток. — Хватит! Прекрати! — невнятно прохрипел мудила, пытаясь уцепиться за чужие руки. — Хватит! — Вонючий… Сучий… Потрох… — послышался в полутьме хриплый и низкий голос. По коже Мередит пробежал липкий, мерзкий холодок. Голос напряженно вибрировал, едва не срываясь на бешеный рык. Резким движением тот, кто избивал мудилу, схватил его за ворот и оторвал от земли то, что раньше было мужским лицом, заставляя посмотреть себе в глаза. — Скажи спасибо, что не убил. Мудак трясся и плакал, захлебывался, как ребенок. Мередит сжалась от брезгливости и ужаса, но не могла в этот момент не ухмыльнуться. Так тебе и надо, сука. Второй мужчина резко тряхнул мудака за шкирку. — Не слышу! — Спасибо! Вместо похвалы мудила получил еще один смачный удар в челюсть. Он был уже в полуобмороке и обмяк бы, наверное, бесформенной кучей на земле, если бы мужчина не продолжал держать. Глаз его Мередит не видела, но была уверена, что взгляд у него не мягче кулаков. — Сейчас ползешь в помойку, которую зовешь домом. Говоришь, что тебя ограбили и избили, а кто — ты не видел и не помнишь. Больше об этом не вспоминаешь и никому не говоришь. Иначе… — Мередит не поняла, что сделал мужчина, но мудак захрипел и забился, словно воздуха не хватало. — Я тебя найду. — Не убивайте, пожалуйста! Мередит потянуло нервно рассмеяться — настолько тонким, жалким был его голос. А еще недавно разве что членом на всю улицу не размахивал — таким мужчиной, королем всея и всего себя чувствовал. Мразь. — Да кому ты нужен, свинья… Просто сделаю так, чтобы всё твое окружение подробно узнало, чем ты тут занимаешься по вечерам. Готов спорить, эта, — мужчина кивнул в сторону Мередит, — не первая. Деньги ей отдал. Мередит как раз хотела было потихоньку сделать ноги, но услышав последние слова — удивленно замерла и обернулась, растерянно переводя взгляд с одного мужика на другого. Чего? Деньги? Серьезно? Что за внезапная забота? Девушка нервно обхватила себя руками. Да еще так удачно: прямо в тот момент, когда она хотела сбежать… Может, они вообще заодно? Отважный рыцарь спасает даму от изнасилования… А потом заводит куда подальше, сам трахает и убивает. Мередит так нескольких подружек потеряла. Никогда не доверяй мужчине, который предлагает помощь, когда она тебе правда нужна. Эти суки нутром чуют слабость. С другой стороны… Мередит скользнула взглядом по лицу мудилы. Оно буквально превратилось в сырой кусок мяса. Вместо рта — провал, глаза уже заплывали синяками, он едва стоял даже на коленях, не мог разогнуться и прижимал ладони к животу. Своего подельника он бы не стал так избивать, правильно? И что там насчет денег? Она как раз на мели, последние деньги потратила на рыбу для кота, сама третий день на яблоках. Мудила замялся: то ли деньги искал, то ли с собой боролся, но… — Тц… Шевелись! — и второй мужчина не сильно, но настойчиво пнул мудилу в спину так, что мудак буквально прилетел Мередит под ноги. Девушка растерянно заморгала, судорожно цепляясь за ножницы (нашла, наконец!) и переводя взгляд с одного на другого. На втором мужчине не было ни царапинки, он даже пиджак с плеч (не надетый, а только накинутый, как плащ) не уронил. Глаза немного привыкли к полумраку, и теперь она могла разглядеть получше: действительно невысокий, на полголовы ниже нее, светлокожий, черные волосы неровно, грубо обрезаны, лицо красивое, но надменное, словно все тут — грязь на его ботинках. — Ладно, ладно! Ну надо же, у мудилы еще остались силы сердиться. Он раздраженно вывалил перед Мередит содержимое карманов, и девушка поперхнулась от возмущения: — У тебя еще и деньги были, скотина?! И, не удержавшись, сама от души пнула его в плечо. Пнула неумело, лодыжка отозвалась болью, кажется, ей было больнее, чем ему. Мужчина за спиной у мудака издал фырканье, которое можно было отдаленно принять за смешок. Мудила уполз в темноту, и Мередит от души понадеялась, что он шваркнется куда-нибудь в канаву и там издохнет. А еще она от души понадеялась, что, пока собирает деньги, ее нежданный спаситель тоже свалит по-хорошему, потому что внутри у нее все продолжало напряженно подрагивать. Знала она таких… Спасителей. Еще в юности, когда совсем подростком была, однажды шла домой, заливаясь слезами и соплями — уже не помнила, почему, с подружкой, что ли, поругалась? — и… И была чуть ли не приманкой для мужчин. Не когда выходила из дома с ослепительной улыбкой и на каблуках, не когда наряжалась в новое платье, даже не когда впервые надела чулки и чувствовала себя до чертиков красивой (и до чертиков смущенной), гордо идя в них по улице — а именно тогда. Когда ничего не видела из-за слёз и шла, шатаясь. Когда не смогла бы сопротивляться. Но нет, «спаситель» не ушел. Стоял, скрестив руки на груди, терпеливо ждал, пока она соберет деньги. Мередит быстро их пересчитала и с удовольствием присвистнула. Неплохо, очень неплохо! Ей хватит и на мясо коту, и на еду себе, и даже не на один-два дня, а на неделю. Очень неплохо. Вот только висок болит, чёрт, словно туда сверлом ввинчиваются. И продолжает противно гудеть в голове от удара затылком о стену, и горит губа… Но это ладно, чёрт с ним, пройдет. Лишь бы синяков не было. — Ты цела? — Мужчина шагнул ближе, протянул руку, желая схватить за подбородок, но Мередит резко отдёрнулась. Тонкие, длинные пальцы замерли в воздухе. Мужчина недовольно цыкнул, но трогать больше не пытался. — Он тебя ударил? — Заживёт. Таким голосом обычно говорят «отвали от меня». И тут кольнуло виной за грубый тон. Мало она похожа на прекрасного падшего ангела, который смотрит глазами, полными слёз, и трепещет влажными ресницами, да? Такую, как она, вряд ли захочется вынести на руках из всей грязи и боли, укрыть плащом от проливного дождя и галантно подать руку, чтобы помочь перебраться через лужи. Мало она похожа на человека, которого приятно спасать. А ведь этот коротышка и правда ее спас. Пусть даже не от смерти — только от очередного изнасилования… Все равно лучше завершить эту ночь с парой синяков и деньгами в кармане, чем с болью между ног и чувством острого, мучительного омерзения к себе. — Я… — Мередит глубоко вздохнула и нервно обхватила себя руками. Пальцы стыли, неприятно было ощущать их даже на собственной коже. Волосы липли к потной шее, все тело нервно подрагивало, голос хрипел. — Спасибо вам… Спасибо. Вы меня спасли. Как… — Вроде так полагается это делать, да? — Вас как зовут? — Леви Аккерман. Мередит дернулась от хриплого, нервного смеха, и голос вновь сделался резким и грубым. — Ага, конечно! А я тогда майор Ханджи или как там ее! Нет, ну серьезно. Над ней поиздеваться решили или что? Какой-то малолетний поклонник Величайшего Воина Человечества решил назваться именем кумира? Величайшие Солдаты Человечества типа Леви Аккермана не вступаются за шлюх типа нее. Прекрасные рыцари с синими глазами и такими же синими крыльями Разведкорпуса на плаще появляются в грязных переулках и спасают прекрасных дев разве только в книжках. Но точно не в жизни. Это все знают. Мужчина фыркнул: — Не думаю, что из Четырехглазой вышла бы хорошая проститутка. Мередит вперилась в него подозрительным взглядом. Он не шутит, что ли? Малолетний поклонник уже точно раскололся бы, а этот стоит абсолютно невозмутимо, смотрит с раздражением, постукивает пальцами по локтю. С другой стороны… Мередит как-то раз видела Леви мельком, когда затесалась среди толпы, провожающей разведчиков на очередную вылазку. Надменного вида темноволосый мужчина сидел на коне и изредка бросал пару слов в сторону лохматой женщины в очках. Мужчина перед ней вправду был темноволосым, действительно с очень надменной рожей. От других она слышала (на лошади это не бросилось в глаза), что Леви Аккерман низкого роста — и перед ней правда стоял коротышка. Но одет в гражданское, ремней УПМ не видно… Мередит озадаченно покачала головой. Странно это всё. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Впрочем, плевать. Леви, не Леви — какая разница? Что это глобально поменяет в ее жизни? Разве что сможет, как подружки, трещать, как ей попался какой-нибудь высокопоставленный мудак, и какие у него извращения в постели. Мередит уже собралась поблагодарить Леви еще раз и слинять уже, наконец, подобру-поздорову, но тут мужчина выдал: — У тебя синяк расползается. Губа разбита. И сунул ей носовой платок. Мередит растерянно помедлила. Платок? Ей? Точно как в романе… Почему-то взять простой клочок ткани оказалось неожиданно сложно. Просто клочок ткани, бери и вытирайся, он для этого и придуман! Но он такой чистый… И платок, и… И жест. Так не обращаются с такими, как она. Так обращаются с какими-нибудь принцессами, дворянками, на худой конец — с чистыми душой цветочницами, милыми девушками из хороших семей. Не со шлюхами, которых с тринадцати лет либо били, либо насиловали. Платок… Мередит медленно протянула руку. Наверное, нужно взять. Она обидит Леви, если не возьмет, правильно? Просто возьми платок уже, наконец, не строй из себя непонятно кого! Взяла. Вытерлась. Не то чтобы это сильно помогло — губа пульсировала, в рот иногда набиралась кровь. — Ты далеко живешь? А тебе это зачем знать, позволь поинтересоваться?.. Мередит скомкала платок пальцами, мимолетно вдохнула запах — чай и что-то еще, терпкое и приятное, похожее на хорошую кожу. Успокаивает. Ладно… Пока Леви не сделал ей ровным счетом ничего дурного, верно? А сообщать точный адрес она не обязана. — Далеко. Час идти, наверное. В груди от этой мысли тоскливо заныло — и только тут на глаза впервые навернулись слёзы. Чёрт. Что за долбанный день. Еле выцарапала законную плату, потом отбивалась от домогательств, едва не была изнасилована, потом смотрела, как на ее глазах человека превращают в хорошо отбитый бифштекс, а теперь еще ползти Стены знает сколько времени до дома. По брусчатке, на каблуках, с пульсирующей от ударов головой и кровищей во рту. Чёрт… Мередит судорожно сглотнула и вытерла соленые капли с лица. Сука, только расклеиться ей не хватало! Горло мерзко ныло — там застрял огромный комок. — Если хочешь, можешь переночевать у Ханджи, — ровным тоном проговорил Леви. — До нее идти минут двадцать. Не очень близко, но лучше, чем час. Она дома одна, она женщина, тебе не навредит. Хочешь? Мередит растерянно захлопала мокрыми ресницами. Плечи вздрагивали от коротких, беззвучных всхлипов, сквозь пелену слёз все расплывалось. Майор Ханджи Зоэ? И она не будет против, если к ней на ночь глядя приведут избитую шлюху? Поймав недоумение в ее глазах, Леви пояснил: — Мы друзья. И она добрая. На ночь пустит, если я попрошу, не переломится. «Если я попрошу»… За нее? За нее, Мередит? Даже не зная ни имени ее, ни шлюшьего псевдонима? Взгляд сделался совсем потерянным. Наверное, разумнее отказаться. Разумнее собраться и дотопать все-таки до дома. Разумнее. Безопаснее… Наверное, учитывая, что она тут распустила сопли и уже немного побита, а на улице уже темнеет, и да, она действительно на каблуках… Мередит измученно прикрыла глаза. В груди больно ныло — то ли от безысходности, то ли от благодарности. Она совсем не умела испытывать благодарность. — Л-ладно… — Тогда идём.

* * *

Леви понятия не имел, почему вступился за эту девушку. Все произошло само собой, быстрее, чем в его голове успевали родиться осмысленные мысли. Вспышками, словно всполохами солнца на клинке, всполохами солнца в замызганном окне одного захолустного борделя: девушку зажимают у стены… — Мама, там девушку бьют! — Тихо, тихо, родной… — Мама прижимает к себе, баюкает, прячет лицо на груди, бесконечно перебирает темные волосы. — Тихо, мой маленький, не смотри, не слушай… — И шепотом, в сторону: — Анна, позови Ричарда, только быстро. Именно Ричарда, Клауса даже не трогай! Он еще хуже сделает. Быстрее, пожалуйста! Тихо, мой маленький, мой славный, тихо, мой хороший… Не слушай, только прошу тебя, не слушай… Леви прижимается крепче и жадно прислушивается: шаги, грубый мужской голос, еще один, но теперь уже оправдывающийся… Мальчишка с облегчением выдыхает и обмякает в объятиях матери. Девушке в лицо прилетает оплеуха. Леви ни разу не видел маму с клиентами. Она всегда исхитрялась, умудрялась: когда к ней приходили, Леви каким-то чудесным образом оказывался в другой комнате, на другом конце борделя, в веселой компании маминых подружек, у которых всегда находилась минутка приглядеть за тихим синеглазым мальчиком. Но дураком Леви никогда не был. Он понимал, что тут происходит. Понимал, откуда на лице у мамы иногда мелькают синяки, которые она тщетно пытается замазать. Понимал — и от этого внутри поднималась лютая, глухая, отчаянная ненависть, и в виски билось яростное «Убью, всех, кто до нее дотрагивался, убью, убью, убью…» Правда убил. Позже, когда окреп, когда отрастил острые зубы и научился обращаться с ножом. Когда сколотил первую банду. Когда мстить уже было не за кого. Легче не стало. Но мысль, что чуть меньше тварей будет коптить небо, приносила мрачное удовлетворение. «Я хотел с тобой по-хорошему». «Я хотел с тобой по-хорошему», — пьяно хрипит Кенни… А потом падает на колени. Над ним стоит со скучающим и брезгливым выражением лица щуплый подросток в обносках с остатками бутылки в руках. Проститутка, которую Кенни зажимал в угол, смотрит на него с не меньшим ужасом, а Леви бросает раздраженно: «Вали отсюда, пока не очнулся». Кенни его не бьет потом. Он вообще ни разу его не бил, как ни странно. Затрещину мог дать, но и от нее Леви быстро приучился уворачиваться, а после — и перехватывать руку. С похмелья, с гудящей от удара головой, Кенни понимал, должно быть, что пацан от него просто вывернется и, чего доброго, еще наподдаст. Так что он только спрашивает с кривой ухмылкой: «И что — оно того стоило?» Всегда умел бить по больному. Леви не знал, стоило ли оно того. И теперь, шагая по ночной улице рядом с молчаливо размазывающей по лицу слезы девчонкой, не знал тоже. Вот серьезно, какого ляда его потянуло на подвиги? Хорошо хоть в гражданском был — Эрвина не подставит, его вряд ли опознают без униформы и в темноте, а той свинье вряд ли захочется распространяться, при каких обстоятельствах его побили. Но теперь Леви повесил себе на шею головную боль и, вероятно, еще напряжет этим Ханджи. И на душе отнюдь на праздничные фанфары «Ура победителю!», а кошки скребут. Тошно. Они с Мередит (девчонка нехотя буркнула свое имя в ответ на его язвительное «Мне так и звать тебя майором Ханджи?») шли молча, на расстоянии друг от друга. Когда до Ханджи оставалось еще минут пятнадцать, а до их с Эрвином дома — десять, с неба сперва закапало, а затем хлынуло. Дождь… Леви, слабо улыбнувшись, запрокинул голову, подставляя лицо холодным, очищающим прикосновениям. Дождь — это хорошо. После дождя все чистое и яркое, словно умытое чьими-то ласковыми, заботливыми руками, и кажется, будто какой-то художник подновил краски на картине вокруг, и теперь они по-особенному сочные и свежие. Девчонка его романтического настроя явно не разделяла. Издала звук, похожий то ли на рычание, то ли на скулёж, обхватила себя руками, пытаясь уберечь остатки тепла, лицо жалобно скривилось. Ну еще бы. Едва не трахнули, побили, какой-то непонятный мужик тащит непонятно куда, теперь еще и дождь. Не задался денек. Леви накинул ей на плечи пиджак. — Скоро дойдём, потерпи. Жаль, что не надел УПМ, так бы быстрее вышло. Мередит вскинула на него растерянный взгляд, машинально придерживая пиджак. Не то чтобы он сильно спасал ситуацию, конечно, но хотя бы символически… Леви зашагал быстрее: мокнуть под дождем и ему не улыбалось, несмотря на всю философию. До дома оставалось совсем чуть-чуть, так, только не говорите, что Эрвин… Впереди мелькнула знакомая светловолосая фигура под зонтом, и Леви не знал, чего ему хочется больше: то ли от души хлопнуть себя по лбу (бога ради, Эрвин, я не кисейная барышня, от дождя не растаю, а у тебя культя ноет на непогоду, вот очень тебе надо было тащиться меня встречать?!), то ли что-нибудь сделать с сердцем, чтобы оно не разорвалось на кусочки от нежности и благодарности. До Эрвина черта с два его кто-нибудь встречал с зонтиком под дождем. — Очень надо было ко мне тащиться? Я бы определенно не выдержал остаток пути без зонта. Ты совершенно прав, — проворчал Леви, но все равно с благодарностью скользнул в сухость. Эрвин тепло улыбнулся, рука чуть шевельнулась: кажется, хотел потрепать его по волосам, может быть даже притянуть для поцелуя (боже, поцелуи под дождем, Эрвин, серьезно?), но тут скользнул удивленным взглядом по Мередит. Чёрт. Леви вообще-то был бы не против поцеловаться. Чёртова девчонка. Цепкий взгляд голубых глаз быстро прошелся по незнакомке. Синяк на скуле, разбитая губа, прихрамывает, платье сидит небрежно, поверх платья — пиджак Леви. Любопытно. Леви заступился? Вероятнее всего, но перед кем? Для несчастной жертвы семейного насилия одета уж слишком вызывающе. Докучливый кавалер? Клиент? — У нас гости? — спокойно поинтересовался мужчина. Мередит в шоке переводила взгляд с одного на другого с таким видом, словно не могла поверить собственным глазам. Допустим, в Стенах найдется еще парочка коротышек с темными волосами, которые хорошо дерутся — половина Нижнего города такие, в общем-то. Но высокий, светловолосый мужчина с военной выправкой и пустым рукавом вместо одной из рук не мог быть никем иным, кроме командира Разведкорпуса Эрвина Смита. Коротышка что, ей не соврал?.. Мередит ошеломленно захлопала ресницами, чувствуя, как лицо заливает жаром. — Мистер… Аккерман… Заступился за меня. И сказал, что отведет к ма… майору Ханджи… Переночевать. Меня зовут Мередит. Леви кивнул в ответ на вопросительный взгляд Эрвина и спросил чуть мягче (человек, хорошо его знающий, расслышал бы даже извиняющиеся нотки): — Льет как из ведра. Ты не против, если Мередит переночует у нас? Мередит чуть напряглась и нервно обхватила себя руками. Ночевать с двумя мужчинами… Перевела настороженный взгляд с одного на другого. Это же не мог быть коварный план? Нет, конечно, это паранойя. Может, настоять, чтобы ее отвели к Ханджи, а лучше вообще сказать, что все в порядке, и ей совершенно нетрудно добраться до дома? Пусть даже и под дождем. С другой стороны… Мередит глубоко вздохнула. Спокойнее. Если это действительно Эрвин Смит и Леви Аккерман… Во-первых, про них вообще ходят слухи, что они педики, а судя по аккерманскому «у нас» — слухи вполне себе не слухи. И ей это на руку. Трахать не станут, убивать — слишком заметные фигуры, чтобы вот так запросто кого-то убить в тиши собственного дома. Во-вторых… Мередит тихонько хмыкнула. Во-вторых, у разведчиков среди проституток была хорошая репутация. Они меньше остальных подразделений пользовались услугами, а если пользовались, то обычно без особых выкрутасов. Так, трахнули и ушли, просто потому что мало кто согласится встречаться с разведчиком, которого не сегодня так завтра сожрут. Кое-кто вообще приходил просто на жизнь пожаловаться, и тут нужен был крепкий желудок, но эти жалобы были хоть более обоснованные, чем у женатиков. Самые мерзкие клиенты — не разведчики, а мужики из военной полиции или гарнизона. Полицаи дурели от безнаказанности, а гарнизонные — от собственной бесполезности, вот и отыгрывались на девчонках. Твари. Так что Мередит промолчала и даже позволила себе с надеждой посмотреть на командующего Эрвина. Стоять тут и мокнуть под дождем уже порядком утомило. — Конечно. Идемте, я как раз приготовил ужин. Леви поблагодарил его теплым взглядом. Дома у разведчиков оказалось неожиданно тепло и уютно. Небольшой, не слишком роскошный, но просторный, с балконом и камином, который сейчас тихонько потрескивал. Вокруг ни пылинки, на полках вдоль стен — книги, книги, книги, книги… Мередит даже пожалела, что читает с пятого на десятое: наверное, по названиям книг можно было бы что-то сказать о хозяевах. Диван, кресла, на одном — большой клетчатый плед, на окне ваза с пышными, яркими хризантемами. Хорошо. Только кошки не хватает для полного счастья. И запах… От запаха у Мередит тут же голодно скрутило желудок. Густой аромат запеченного мяса, кажется, даже с каким-то фруктовым соусом, и чай, причем не та бурда, которую подавали в борделе, откуда Мередит в свое время сбежала, а хороший. Чёрт. Живут же люди! — Где вы бы хотели поужинать, мисс Мередит? — учтиво поинтересовался Эрвин. «Что, брезгуешь за один стол с прошмандовкой сесть?» — потянуло выплюнуть в лицо, резко и зло, но не стала. Она и так вела себя грубо с Леви, не поверила, что он — это он, а ее спасли от насилия, закутали в пиджак, привели в тепло и домашний уют… Ну не конченная же она стерва. Мередит только растерянно взглянула на Леви — его она знала подольше, и он успел ее защитить, а об Эрвине после того случая с титаншей в столице слухи ходили разные — но тот нахмурился и неожиданно жестко проговорил: — Поужинает с нами. — Конечно… Я лишь не хотел, чтобы кто-то испытывал неудобства. — Тц… — И, прежним, спокойным тоном: — Мередит, ванная там. Приведи себя в порядок, если нужно. Аптечка — в шкафчике за зеркалом. Девушка с радостью послушалась, а Леви столкнулся с вопросительным взглядом Эрвина. Глубоко вздохнул. — Шёл домой, увидел ее. Проститутка. Отбивалась от клиента — он хотел изнасиловать. Ударил. Я заступился. — Клиент жив? Леви фыркнул. Это был такой завуалированный комплимент его способностям? Как трогательно. — Жив, но побил основательно. В полицию не пойдёт: на пальце кольцо, не захочет рассказывать, что ходил по шлюхам. Меня видел плохо, я бил ногами и был в штатском. — Да, это хорошо… Леви? Эрвин приобнял его за плечи, притянул к себе. С лица Леви никуда не делось мрачное выражение, но на ласку он поддался — прижался по-кошачьи, благодарно прикрывая глаза в ответ на нежное касание ладони к лопаткам, ниже… Леви мягко опустил висок ему на плечо, позволяя рукам скользнуть вокруг талии в ответном объятии. — Что случилось? Ты рассердился, когда я предложил Мередит поесть отдельно. Я не совсем понимаю причину. Глубокий, терпеливый вздох. Откуда тебе знать, Эрвин? С тобой никогда не отказывались сидеть за одним столом. Ты даже представить не можешь, что сидеть за одним столом с кем-то может быть привилегией. Или, точнее… — Если бы мне кто-то такое предложил, что бы ты подумал? Эрвин нахмурился. Что бы он подумал? Что этот человек хочет завуалированно оскорбить Леви. Что намекает на его происхождение. Что подразумевает саму возможность, что Леви не место с ним за одним столом… Скулы обожгло сухим, стыдным румянцем. — Я понял. Прости меня. — Леви настойчиво потянул за воротник, чтобы оставить на губах короткий, но теплый поцелуй, пощекотать щеки длинными, ресницами. Эрвин умиротворенно притиснул его к себе ближе. — Думаешь, Мередит из Нижнего города? — Черт знает. Не думаю, что стоит спрашивать. Эрвин приподнял было брови в удивлении, но затем согласно кивнул. Едва ли кто-нибудь захочет выкладывать самые интимные и унизительные подробности своей жизни незнакомцам, тем более, что он, Эрвин, уже наверняка показался Мередит надменной задницей, неспособной понять таких, как она. Это не говоря уже о том, что девушка наверняка валится с ног. Леви прав, не стоит лезть в душу, лучше просто дать возможность поесть, выспаться и побыть в безопасности. И все-таки… Леви выглядел странно отрешенным. Смотрел куда-то в сторону, то ли в пространство, то ли вглубь себя, и о чем-то думал, думал… Эрвин мягко поцеловал его в висок. — Пойдем, накроем на стол. Об этом они поговорят чуть позже. Едва ли этот ужин можно было назвать «уютным» или хотя бы «непринужденным». Леви отрешенно молчал и едва притронулся к еде (даже обидно: вообще-то готовить с одной рукой — то еще удовольствие, и Эрвин старался ради него), покачивал на кончиках пальцев чашку с чаем и смотрел в пространство. Лишь иногда задерживал взгляд то на Мередит (болезненный и тяжелый), то на Эрвине (извиняющийся, светлеющий). Мередит поначалу пыталась есть медленно, аккуратно, будто попала в «высшее общество», но после набросилась на мясо с жадностью. — Вкусно? — тепло улыбнулся Эрвин, обреченно понимая, что за непринужденность атмосферы сегодня отвечает он. Мда. Ханджи бы сюда, что ли, вот уж кто умеет болтать, не затыкаясь и вообще не беспокоясь, интересно ли собеседникам… Потянуло улыбнуться нежно и смущённо. Забавно было иногда ловить собственный внутренний голос на интонациях и выражениях Леви. — Очень… У вас что, типа… Праздник какой-то? Эрвин и Леви синхронно пожали плечами и немного смущенно переглянулись, будто их только что поймали на злоупотреблении полномочиями. На самом деле, до встречи с Леви Эрвин получал мясо строго по пайку, но когда они начали встречаться… Леви вообще-то любил вкусную еду. А Эрвин после встречи с ним впервые понял, что у еды, оказывается, есть вкус. — Вы берите еще, не стесняйтесь, пожалуйста. Леви, налей даме чаю, будь добр. Леви сдержал фырканье на слове «дама», но чаю налил. Мередит растерянно обхватила чашку руками и подозрительно принюхалась. — Пей спокойно, он вкусный. Только осторожно, горячо. — Чуть помедлил, Эрвин отметил, как отчетливо очертились мускулы шеи от слишком глубокого, медленного вздоха… — У нас есть мёд. Положи, сколько хочешь. Глаза Мередит восторженно, по-детски загорелись, и девушка порывисто схватила небольшую баночку и тут же положила в чай одну за другой три полные ложки. Эрвин улыбнулся, тактично отводя глаза… И натыкаясь на болезненную складочку в уголке губ Леви. Мгновенно потянуло сжать его ладонь под столом, но не стал — неловко при посторонних. Что с ним? Он тоже любит сладкое… Ассоциирует девушку с собой? Стоп… Стоп, стоп… Правда — ассоциирует с собой?! С той девушкой, Изабель, его названной сестрой, погибшей вскоре после вступления в Разведкорпус? И ещё… Ещё… Нет, они точно должны об этом поговорить. А сейчас нужно придумать, чем наполнить тишину. Обычно они с Леви много говорили о работе (вернее, о ней говорил Эрвин, пока Леви не приказывал ему заткнуться, ради всего святого, пожалуйста, сколько можно), но не стоит распространяться о планах Разведкорпуса при чужом человеке, тем более, что с подготовкой Эрена — главной задачи Разведкорпуса на данный момент — все пока что не слишком радужно. И еще нужно подобрать что-нибудь, что поможет Леви расслабиться, потому что невыносимо видеть его таким напряженным, таким ушедшим в себя. Это прерогатива Эрвина в их отношениях, чёрт возьми. — Я тоже в детстве очень любил мёд, — проговорил с непринужденной улыбкой, подливая чаю и себе тоже. — У нас он был не очень часто, только по праздникам, и я всегда смаковал каждую ложечку. Ужасно вкусно. Однажды попытался даже пробраться тайком ночью на кухню и съесть мёд до праздника, но мне в последний момент стало совестно, и я только его немножко лизнул. Эрвин говорил — и с наслаждением наблюдал, как в лице Леви вновь появляется мягкий свет. Наверняка сейчас представляет его — тощего пацана с разбитыми коленками, застегнутого на все пуговички, с галстуком-бабочкой, настолько правильного мальчика, отличника с первой парты, что даже мёд из собственного буфета свистнуть не может. — Мерзость какая, — проворчал Леви, но в голосе ощущалась улыбка. — Ты не подумал, что твои родители потом ели твои слюни? — Ох, ты прав. Я был совершенно ужасным, эгоистичным ребенком. Меня стоило отправить в чулан под лестницей на неделю. «Вовсе нет, и даже говорить так не смей», — отразилось в неожиданно твёрдом взгляде. Мередит нерешительно улыбнулась. Она уже все съела и теперь по-детски обхватила чашку обеими руками, будто боялась, что отберут. — А я… У меня… — Смешалась под вопросительными взглядами, начала запинаться: — Моя мама тоже… пироги пекла. На праздники. И мёд, кажется, тоже был… Она крем делала, из яиц, и я его постоянно со стола воровала. А она никогда не ругалась. Она добрая была. Эрвин мягко улыбнулся. — Леви тоже любит крем. — Правда?.. Да уж, этот мрачный мужчина явно не выглядел как человек, который в столичной кондитерской каждый раз заказывал пирожное, больше всего напоминающее замок сказочной принцессы. А он именно такие и заказывал. И с удовольствием ел. И Эрвин не знал, куда себя девать от нежности, когда Леви слизывал крем с губ, натыкаясь на чей-то изумленный взгляд, и мрачным тоном, вызывающим у всех его подчиненных рефлекс «упал-отжался», выдавал: «Какие-то проблемы, шкет?». — И почему этому все так удивляются? — тем самым тоном пробурчал Леви, и Эрвин весело ухмыльнулся: даже не знаю, родной, даже не знаю… Разговор пошел непринужденнее. Эрвин и Мередит говорили о детстве, аккуратно выбирали слова и эпизоды, будто шли с ранеными ногами и старались лишний раз не наступать туда, где больно: Эрвин — не затрагивал огромный, болезненно пульсирующий нарыв сумасшедшей вины перед отцом, Мередит — спотыкалась каждый раз, когда приходилось произнести слово «отчим». Леви о детстве не говорил, только о настоящем, о забавных моментах в Разведкорпусе, о своих подчиненных — с неизменной теплотой. Эрвин старался не слишком часто кидать на него взгляды, полные искреннего сострадания. Нет, у него были светлые воспоминания о детстве, конечно же. Просто с каждым, кому Леви решался об этом рассказать, приходилось пройти этап шока и «нет, ты не понял, я не открываю ужасное прошлое, а рассказываю о хорошем; нет, на фоне всего остального это — очень даже хорошее, правда». К концу ужина даже развеселились, и спать (на диван в гостиной) Мередит ушла с улыбкой, несколько раз порывисто поблагодарив обоих. Утомленный необходимостью так много говорить, Эрвин прислонился головой к прохладному оконному стеклу, устало наблюдая за размеренными движениями Леви: он убирал остатки ужина, мыл посуду, тщательно протирал и расставлял в шкафу в строго определенном порядке. Тихий шелест воды, размеренные, плавные движения точеных, красивых рук, темные пряди под косынкой, тихий звон фарфора о фарфор: раз, два, три, четыре… Стук дверцы. Эрвин обхватил его со спины, тронул щекой волосы. Тонкие пальцы Леви легко прошлись по ладони, нежно, но крепко сплелись с чужими. — Хочешь мне что-нибудь рассказать? — как можно ласковее проговорил Эрвин. В такие моменты он осознанно старался смягчать голос, зная за собой жуткую привычку к чеканным, командным интонациям, особенно когда волновался. Они с Леви даже несколько раз ссорились из-за этого, когда только начали встречаться. Леви измотанно привалился к его груди виском. В позе проскользнула застывшая, неестественная кукольность. Воспоминания ворочались в голове, огромные, тяжелые, неповоротливые. Не камни — дышащие комки плоти. Культя Эрвина шевельнулась. Наверное, будь рука на месте, принялся бы ласково перебирать волосы, гладить шею, чтобы не больно было стоять, так неестественно наклонив голову… Леви болезненно укусил щёку изнутри и порывисто прижал его ладонь к губам, без слов благодаря — и извиняясь за весь этот вечер, который Эрвин наверняка хотел бы видеть совсем другим. — Они были хорошие, — выдохнул глухо. «Кто?» — без слов, одним бережным касанием костяшек к щеке. — Девушки… Девочки. Из борделя. Мамины подруги. Они правда были хорошие. Устроились за столом. Эрвин обнимал Леви за плечи, не гладил по спине, чтобы не навязываться слишком сильно, но прижимал крепко, обозначая молчаливое «Я здесь». — Анжела. Высокая, волосы очень красивые, такие, знаешь… Темно-каштановые, с рыжим отливом. Я запомнил, потому что однажды клиент ее так ударил о стену, что на виске появилась рана, и кровь была почти не видна на волосах, только видно, что влажные. Она громко говорила, громко смеялась. У нее были веснушки… Девочки собирались у нее в комнате, когда не было клиентов, и там разговаривали о всяком… Знаешь, о таком… Обыденном. Кортни хотела завести кошку. Юджина копила на дом. У Шерон был парень со стены Роза. Она так радовалась подаркам, носилась с ними, как дурочка, такой визг поднимала, что голова болела, все над ней смеялись. Кто-то по-хорошему, кто-то завидовал… Однажды даже за волосы попытались оттаскать. Анжела меня увела. Их разняли. Помню… Ильма, она такая невысокая была, щуплая, она сказала: «Нам всем и так тяжело. Поэтому мы должны держаться вместе и радоваться, если кому-то хоть немного повезло». Эрвин молчал и слушал, не пропуская ни единого слова. Удивительно, как отчётливо Леви помнит девушек, как тепло о них говорит. Между ними правда были такие отношения — никакой конкуренции за клиентов, напротив, чуть ли не сестринство? Или это Леви, совсем еще ребенок, так запомнил? — Про клиентов тоже говорили, естественно. Смеялись над ними… Но при мне старались не обсуждать их слишком откровенно. Только если Аврора приносила вино — тогда могли начать хихикать над причиндалами, над пожеланиями в постели. А я все равно ничего не понимал толком. Леви медленно провел рукой по волосам, успокаиваясь от ощущения прядей под пальцами, подушечек, скользящих по вискам; судорожно, коротко вздохнул. Эрвин вздохнул синхронно с ним, чтобы Леви не заметил, насколько вздох получился глубоким и прерывистым. Маленький мальчик сидит среди проституток и слушает откровения про пенисы. Взрослый мужчина рассказывает о них с теплом, словно о членах семьи. Чёрт дери этот прогнивший, искореженный, неправильный мир. — Или понимал… Сложно сказать. Я понимал, чем они занимаются. И что конкретно с ними делают. И как называются органы, которыми это делается. Я был мелкий, но не дурак. И в то же время я просто не мог представить… Не мог представить, понимаешь?.. Что вот сидят девушки… Веселые, добрые, злые, угрюмые… Разные. Сидят, смеются, едят, выпивают. Делятся на всех хорошей едой, если клиенты угощали. Анжела учит Ильму читать. Она читает медленно, по слогам… У Эрвина ёкнуло сердце. Леви тоже так читал, когда они только познакомились и впервые вскрылось, что читает он плохо: медленно, по-детски шевеля губами. Потом отучился, читать стал быстрее, но все еще гораздо медленнее него, привыкшего к книгам с детства. — …а за стенкой, в соседней комнате, этих девушек трахают. — Голос Леви сделался жестче. Злее. Отрывистее. — Против их воли. До боли, до крови, до синяков. Никто не заботится о чувствах проститутки. Даже если говорят, что заботятся, если пытаются доставить удовольствие — им нужно не ее удовольствие, а чувство, будто он такой важный хрен, что с ним любая девчонка будет биться в оргазме. Это просто… Не умещалось в голове. Это было естественной частью мира — и одновременно я не мог в это поверить, я закрывал на это глаза, старался об этом не думать, потому что это просто раскалывало мою голову. Вот сидит Анжела. Веселая, добрая, шумная, от нее хорошо пахнет, она меня тискает, как игрушку, у нее грубый голос, как у мужчины, она смешно изображает пьяного матроса и мечтает, чтобы ей подарили сережки на день рождения… А потом эту Анжелу зовут, говорят, что пришел клиент. И ее насилуют. А потом она возвращается, поправляет одежду, улыбается, смеется, всех подбадривает. Быстро-быстро, чтобы никто не видел, вытирает слезы. Или мама… Взгляд Леви остекленел, и Эрвин сгреб его к себе до хруста, втиснул ладонь в затылок, впечатал лицом в грудь, чтобы Леви услышал, как бешено, сильно бьется сердце. Чтобы понял, что он не один. Что он никогда, никогда больше не будет один. Ответное объятие оказалось таким исступленно-крепким, что на несколько мгновений выдавило из тела Эрвина весь воздух. Горячее дыхание жгло через рубашку, быстрое, прерывистое… Боги, он бы все на свете отдал, чтобы дыхание Леви было таким быстрым и неровным только от радости. Радости бежать сквозь теплый летний ветер, радости скакать что есть духу навстречу яркому солнцу, радости заниматься любовью, радости смеяться до колик, радости встречи, радости неожиданного сюрприза… От какой угодно радости. Но не от попыток удержать внутри слишком огромную боль. Леви измотанно замолчал, и Эрвин, конечно, не стал настаивать. Принялся тихонько покачивать в объятиях, поглаживая по спине, давая успокоиться и медленно успокаиваясь сам. Нужно остыть, попытаться подумать логически, иначе он сейчас в порыве сострадания наговорит или наделает глупостей. Итак, Леви говорит, что девушкам в борделе очевидно плохо. Что их бьют и насилуют, что они, видимо, не хотят там находиться. Тогда почему находятся? Что заставляет их быть там? Раньше Эрвин никогда о таком не думал. Проституция мало его интересовала: ну, существуют такие женщины, которым нравится заниматься любовью за деньги — это их дело, каждый выживает как может. Но, выходит, им не «нравится». Тогда почему? Что может заставить женщину, живого человека, такого, как та девушка, что спит сейчас в их гостиной, пойти на такое? Крайняя нужда. Необходимость заботиться о родителях или детях, как у миссис Аккерман. Возможно, необходимость прятаться от еще более ужасной участи, как у нее же… Эрвин медленно, на счет, сделал вздох, подавляя волной поднимающуюся изнутри ярость. Спокойно. Да, Кушель Аккерман выбрала для своего сына не лучшую судьбу. Да, у Эрвина все внутри переворачивалось от одной мысли, через что Леви уже тогда пришлось пройти. Да, жить в борделе — это не предел мечтаний. Но он не знает всей правды, не знает, какие конкретно обстоятельства привели ее туда. Возможно, это действительно был лучший выбор — потому что другие варианты были еще хуже. Ему ли не знать, как это — выбирать меньшее, но все равно ужасающее зло. Так что молчи, не осуждай, не злись, хотя бы из уважения к памяти дорогого для Леви человека. Молчи и думай, у тебя это лучше всего получается. Предположим, из нужды, хоть это и очень сложно представить, девушка оказалась в борделе. Но почему не уходит, подкопив денег? Это какая-никакая, но работа. Какая-никакая, но организация, значит, у нее, вероятно, есть некая, как бы странно и абсурдно это ни звучало, ставка, процент, который она получает после того, как бордель заберет часть за охрану и помещение. Пускай это даже немного — но ведь можно накопить. Так почему не уходят? Первым пришло на ум: во-первых, потому что нужно вывернуться наизнанку, чтобы вырваться из Нижнего города. Это даже Леви, человеку сильному, умному и опасному, удалось лишь огромной ценой. А в Нижнем… Эрвин нахмурился. В Нижнем снаружи борделя бывает опаснее, чем внутри. И абсолютно все в этом подземном мирке знают, хоть через третьи руки, но знают, чем ты занималась. И могут сдать тебя обратно. Или — по коже побежали липкие мурашки от отвращения к себе — изнасиловать снова, даже не за деньги, думая, что тебе это «нравится». И даже если вырвешься из Нижнего города — мир в Стенах все еще совсем крошечный. Рано или поздно, не через третьи руки, так через десятые, о тебе узнают. Косые взгляды, сальные взгляды, пошлые комплименты, перешептывания, матери, уводящие детей подальше от «падшей», увольнение с работы, потому что никому не выгодно держать работницу, на которую показывают пальцем… И снова нужда. И снова риск насилия. И соблазн вернуться туда, где за насилие хотя бы платят, где есть хоть иллюзорная, но защита, где никто не тыкает пальцем в спину. — Девочки пытались меня кормить… — отстраненно проговорил Леви. — Когда мама… умерла. Я не ел. Просто не глотал, еда по подбородку текла. Ещё когда она заболела, я перестал есть, чтобы ей больше досталось, чтобы она выздоровела. — Он принялся рассеянно теребить рукав Эрвина, аккуратно поправлять, чтобы лежал красивее. — Не знаю, каким чудом скрывали, что мама мертва, покрывали, говорили, мол, ещё болеет, чтобы меня не вышвырнули. Пытались увести от неё. От мамы. А я возвращался. Как собака. — Ты не собака, Леви. Ты человек. Прекрасный человек. Тёмные до черноты глаза чуть заметно просветлели. Леви грубо потрепал его по загривку, жадно, сильно зарылся пальцами в волосы: привычная насмешка над его романтизмом, чтобы не показывать смущение. Эрвин даже улыбнулся, чувствуя, как от пальцев Леви по шее разбегается живое тепло. — Ты приходил туда потом? Когда попал к Кенни? — Однажды… Когда уже вырос и сколотил свою первую банду. До того смысла не видел. Чем я мог быть им полезен? Бога ради! Да не должен, не должен ты быть полезным, чтобы тебя любили, чтобы тебя хотели увидеть, Леви, чёрт тебя возьми! Фу-ух… Спокойно… Спокойно, дыши, вдох-выдох, медленно, размеренно… Прекрати так сильно сжимать его плечо, пожалуйста, ты выглядишь как сумасшедший… Спокойно… — Я уверен, что они были бы счастливы просто знать, что у тебя все хорошо. Недоверчивое фырканье в ответ. Мол, «очень кому-то нужна моя жизнь». Еще один очень глубокий, медленный, размеренный вздох, чтобы не начать трясти этого потрясающего идиота за плечи, на повышенных тонах втолковывая, насколько этот поганый мир обеднеет без его фирменного «тц». Не замечая, Леви снова аккуратно, отстраненно поправил ему рукав. По коже пробежал холодок очень неприятного предчувствия. — Проститутки не живут долго, Эрвин, — проговорил бесконечно мягко. — Сумасшедшие клиенты, побои, болезни, голод, просто самоубийства. А я пришел лет через шесть. Из девушек, которых я знал, осталась только Ильма. Я помог ей оттуда выбраться. К ней не лезли, потому что знали, что она под моей защитой. Когда попал на поверхность — вытащил из Нижнего города. Приглядываю за ней иногда. — Глаза тронула легкая тень улыбки. — Она очень радовалась, что я остался в Разведкорпусе. И тобой восхищается. У Эрвина вспыхнули уши. Так вот, что за женщину он в тот раз вез на лошади! Невысокая, смешливая, веснушчатая… Эрвин запомнил, потому что, если честно, по-мальчишески обжигающе приревновал, но не стал спрашивать, чтобы не раскрывать, что наблюдал за Леви из окна, как чертов маньяк. Дундук, честное слово, подумал дурное и о любимом человеке, и о достойной женщине, которая еще и восхищается им (непонятно за что). Просто невероятный дундук. Стараясь не подавать виду, мужчина тепло улыбнулся: — Познакомишь? И натолкнулся на искренне шокированный взгляд. — Да… Конечно. — Леви порывисто наклонился к ладони на своем плече и прижался губами, а затем щекой, коротко и крепко, с силой стискивая Эрвина за поясницу. — Спасибо тебе. За всё.

* * *

На следующий день они посадили Мередит — совсем другую, чем вчера, смущённую, не знающую, как толком выразить благодарность и извиниться за вчерашнюю грубость — на экипаж и велели довезти до дома. Но перед прощанием переглянулись, кивнули друг другу — еще до того, как девушка проснулась, договорились — и Леви протянул Мередит листок бумаги с адресом. — Здесь живёт моя знакомая из Нижнего города, Ильма. Раньше она жила в борделе, теперь работает в пекарне. Если захочешь — можешь прийти к ней, если понадобится помощь или просто так. Она будет рада познакомиться. Мередит нерешительно приняла бумажку. Эрвин добавил: — В Разведкорпусе всегда хватает работы. Мыть полы, готовить, убирать казармы, заботиться о лошадях, лечить. Большую часть мы делаем сами, но иногда нанимаем гражданских. Никаких титанов и вылазок, просто обеспечение тыла. И место в казармах тоже найдется. Женских. У Мередит сильно билось сердце. Так не бывает. Слушайте, серьезно, нет, так просто не бывает, такого не происходит с такими людьми, как она. Ей это снится? Может, она приедет по этому адресу, а там какая-нибудь мерзость? Но эти люди правда защитили ее, накормили, приютили… Дали выспаться. Она давно так сладко и спокойно не спала: обычно долго не могла заснуть от голода, вздрагивала от каждого подозрительного шума за окном, а теперь спала спокойно и сладко. Они правда не сделали ей ничего плохого. Так, может быть… — Спасибо… — хрипло, растерянно прошептала Мередит. Заслуживает ли она все это вообще? Она же… Мерзкая. Плохой человек. Не падший ангел, а просто грязная шлюха. Она не заслуживает этого. Она не заслуживает… — Не за что, — спокойно прозвучал голос Эрвина. — Каждый может попасть в переплет, верно? И каждый заслуживает шанса оттуда выбраться.

* * *

Хистория устало стиснула ладонями виски и закрыла глаза. Быть королевой — не так-то просто, даже если тебя поддерживают со всех сторон верные и опытные люди, особенно если ты не желаешь быть просто куклой на престоле, как предыдущий правитель, а хочешь хоть в чем-нибудь разбираться. Голова гудит, честное слово. Быть Кристой Ленц было гораздо проще… Хистория усмехнулась. Но она не согласилась бы снова стать Кристой Ленц. Еще раз растерла виски и переносицу, решительно встряхнула головой и придвинула следующий отчет — от Найла. Но тут в дверь негромко, настойчиво постучали. — Командующий Эрвин? — Хистория тепло улыбнулась. В последнее время она, командующий и капитан Леви проводили вместе так много времени, что девушка научилась различать их по шагам, даже по стуку в дверь. — Войдите, пожалуйста. Они вошли вдвоем. Командующий учтиво поклонился, капитан Леви традиционно этим пренебрег. Вот ведь несносный коротышка! Правда, кажется, он чем-то обеспокоен: хмурится, взгляд тяжелее обычного, в руках какие-то документы… Хистория бросила на мужчин вопросительный взгляд. — Вы о чем-то хотели поговорить? — Да. Мы с капитаном Леви провели небольшое исследование и обнаружили, что в Нижнем городе и не только в нем есть еще одна группа населения, нуждающаяся в повышенном внимании и защите. У капитана есть кое-какие соображения на этот счёт. Хистория удивленно подняла брови, но все равно подалась вперед, положив подбородок на сплетенные пальцы, и приготовилась слушать.