Дружба

Он всегда думал, что сильный, что сил хватит на то, чтобы справиться со всем, а уж чтобы пережить прошлое — подавно. Он мальчик взрослый и ещё лет в восемнадцать хорошо понял, что не существует «навсегда», не существует чего-то непреложного и вечного. Хороший фильм обязательно подходит к концу, чарующая песня заканчивается, вкуснейшее вино доходит до дна, точно так же, как и людские отношения. И ты во всем этом всегда останешься сторонним наблюдателем, не способным существенно повлиять на события. Это неизбежно? Всегда. Это грустно? Отчасти. Поначалу всегда задаёшь себе одни и те же избитые вопросы: А как? А почему? А что не так? Может быть, это я виноват во всём? Может, раз люди не хотят задерживаться в моей жизни, причина лишь во мне? Может быть, я и правда такое говно? Копаешься в себе, анализируешь, ищешь причины, рано или поздно приходишь к выводу, что с тобой просто нельзя дружить, замыкаешься в себе, а потом… Потом как-то взрослеешь что ли, начинаешь больше понимать других, эмпатировать вроде, отпускать спокойнее, наслаждаться тем общением, что имеешь, не цепляться за людей, как за спасательный круг, и жить становится легче и приятнее. С возрастом уже больше улыбаешься, оглядываясь назад, радуешься, что эти люди вообще были в твоей жизни, что подарили тебе воспоминания, эмоции. Порой чьё-то имя даже не помнишь, но все равно греет, что вы были знакомы и, может быть, ввязывались в какие-то приключения. Но проблема в том, что иногда случается, что существует один-единственный человек, оставивший яркий отпечаток ладони внутри груди, которого из памяти не вымыть. Неосознанно рассудок сам раз за разом внезапно и в неподходящее время шепчет тебе: «а помнишь? С ним было так хорошо. С ним было лучше всего на свете. Ты так смеялся, ты был счастлив. Вот бы вернуться туда, да?». И ты вместо благодарной улыбки ощущаешь тоскливые слёзы на щеках. Вот так и у Тэхёна. Давление в груди поднимается, дыхание давит изнутри, пальцы сами тянутся включить Lord Huron, прикрыть глаза.

«And then I can tell myself,

Я спрашиваю себя снова и снова,

What the hell I'm supposed to do.

Что же, черт возьми, мне делать.

And then I can tell myself,

И если бы можно было вернуть время назад,

Not to ride along with you.

Я сказал бы себе: «Не влюбляйся в него».

I had all and then most of you, some and now none of you,

Ты всё, что было в моей жизни, а теперь у меня ничего не осталось,

Take me back to the night we met.

Верни меня в ту ночь, когда мы встретились».

И он поёт едва слышно, сам себе, как неуловимый крик души, как все невысказанное, сквозь слёзы, жмурится на последних строчках. А все оттого, что знает, что рассудок его прав, и тогда он и правда был счастлив. По-другому счастлив. Так, как уже не будет. Ни с кем-то другим, ни в одиночку. И его впервые так сильно накрывает. Кажется, терпеть невозможно. Не то чтобы он и правда терпел все эти годы. Отнюдь нет. Приступы случаются настолько редко, что их все можно пересчитать по пальцам одной руки. И зачастую спьяну. Просто он напивается, чтобы руки не чесались закинуть простое: «хэй, ещё помнишь меня? Как жизнь? Видел, ты снимаешь, как и мечтал в детстве? Круто! А я вот пошёл работать на радио. Да, да, не смейся, я не веду унылое утреннее шоу. Ну ты же говорил когда-то, что у меня красивый голос, вот я и…». Только на пьяную голову написать хочется ещё больше. Он знает, что ничего в этом такого нет. Это совершено нормальное желание — узнать, как дела у «бывшего» друга, и что раздувать из этого такую проблему-то? Только для него это так не работает. Для него это действительно проблема. Просто сказать банальное «привет» стоит слишком многого. Этот человек стоил слишком многого. На утро он смывает с себя всю туманную дымку прошлого, что легла на плечи, смеётся над собой, думает, что ему это нахер не упало, лезть туда, где место для него когда-то само себя исчерпало и исчезло, и продолжает жить свою весьма чудесно сложившуюся наполненную жизнь, где есть все, что нужно… кроме одного. Кроме Чонгука. Но в этот раз всё как-то до надрыва. Он не знает почему, объяснить не может. Просто отчаялся. Просто тоска настолько сильная и болезненная, что хочется вырывать ее из груди, обличить во что-то физическое, реальное, и отдать, чтобы она больше не терзала. А ещё он скучает. Очень сильно, мать его, скучает. По шуткам дурацким, понятным только им, по разговорам до пяти утра ни о чём. По обычному человеческому теплу. Такому, которое почему-то с другими людьми так не ощущается. А ещё весна. Проклятая весна. Это время года всегда делает его до ненормального уязвимым. Многое случилось весной. Многое разбило весной. Многое осчастливило весной. И теперь ему тоскливо, обидно, грустно. Странно, столько людей вокруг, а у него нет никого, кому бы он мог просто написать о том, что ему грустно. Или есть… Рассудок снова шепчет: «а помнишь… Он обещал…». Ким тянется к телефону, крутит в руках его несколько минут, сжимает в руке, потирая им подбородок, хочется откинуть подальше и уснуть. Утром всё пройдёт. Он отлично знает. Давно выучил свой организм. Но экран всё же загорается, какие-то малозначительные уведомления смахиваются. Он кликает на иконку приложения, в два клика находит нужный профиль. Он не следит за ним, не интересуется жизнью, не листает посты каждый день, не разглядывает фотографии. Не то чтобы не интересно, нет, просто нет нужды, времени, желания. Палец зависает над кнопкой открытия диалога. А нужно ли? Стоит ли это делать? А вдруг сообщение останется проигнорированным? А если разговор не заладиться и будет сухой и вымученный? Что из этого хуже? И главное: а разве что-то изменится? Станет ли легче от пары простых сообщений в никуда и ни о чем? Он услышит, что у того все хорошо, сам скажет, что у него дела идут отлично, и на этом… все? И зачем тогда вообще терзать себе душу, если прекрасно знаешь какой вас обоих ждёт исход. Юношеская дружба, она… либо проходит сквозь года, либо остывает навсегда, и пытаться ее оживить — как реанимировать больного, сердце которого не бьется уже больше часа. Тэхён думает. Если честно, очень много думает. Гоняет в голове пустые вопросы, не находя на них ответы. Так тошно от всего: от самого себя, своих эмоций, ситуации, слабости и трусливости. Да возьми ты и напиши, тебя не съедят и не повесят, а не сложится разговор? Да и хер ты с ним, будешь жить так же, как жил до этого. Кольнёт, конечно. Игла застрянет где-то в аорте. Но не насмерть же? Когда он бросает взгляд на часы, уже раннее утро. За окном ещё темнота: приятная, убаюкивающая, но с тем и поедающая, вытаскивающая наружу все самое сокровенное и мучительное. Ночью почему-то чувства другие. Они бритвенно-острые, отчаянные, искренние. Тихая музыка, льющаяся из проигрывателя, меняется на что-то до боли знакомое — это знак. Это конечная, а он, видимо, проспал и уже несётся в депо. Руки уже набирают сообщение. На плечи давит, ладони горят и потеют, сердце так отчётливо ощущается в гортани. Тэхён боится. Страшно не получить ответа. Но ещё страшнее, если ответ всё же придёт. И с чего ему вообще должны отвечать? Чонгук наверняка вообще спит. Что за бред. Он перечитывает десять раз четыре вымученных слова несколько раз, панически не желая увидеть отметку «прочитано», и закрывает глаза, откидывая телефон на другую половину постели. Вот бы уснуть и не увидеть.

TeaTae: мне кажется я умираю

___________________

— Сука, как вы меня заебали! Если вы не заткнётесь, я выгоню вас нахуй и будете спать в коридоре! Это всё ещё мой номер, говноеды, — злой, растрёпанный, опухший и заспанный Чимин вываливается из спальни, держа в руках подушку, пытаясь хоть немного открыть глаза. На часах одиннадцатый час утра, а он уснул только час назад и планирует хоть немного выспаться перед долгими сборами к будущему перелёту. Они закончили пить буквально в начале девятого. Ну точнее он закончил, а Джин с Чонгуком всё ещё продолжают разгоняться горячительным, попеременно смеясь в голос, крича, толкая друг друга, разбивая бокалы. Эти двое сидят на диване, сдерживая очередной приступ смеха, давятся, краснеют, смотрят на разъярённого Чимина, словно нашкодившие дети на строгого отца. — В-всё, прекращаем, — запинаясь, хихикая выдавливает из себя Чонгук, пряча за спиной наполовину полную бутылку текилы, будто, если Пак её обнаружит, то отберёт и отругает, — сейчас тоже спать ляжем, не бухти. Чимин лишь обречённо вздыхает, качая головой, и со всей силы кидает в них подушкой, демонстративно хлопая дверью, и возвращаясь в постель. Спать ложиться, конечно же, никто не собирается. По крайней мере, по своей воле. Скорее всего кто-то из них просто отрубится в какой-то момент прямо на этом диване или, что ещё лучше, рядом с ним на полу, подложив под голову пакет с чипсами и тапки. — Бля, ну и какой из него рок-н-ролльщик? — осуждающе машет рукой на дверь Джин, вытаскивая из рук Чона бутылку, делая несколько больших глотков залпом. В начале вечера они пили культурно и по правилам: с солью, лимончиком, из высоких рюмок, а сейчас уже плевать, они просто заливаются из горла, сколько примет организм. Именно так живут настоящие панки. Обычно они правда уходят в сопли, валяются в своей же блевотине, а потом, когда отпускает, продолжают пить, но это не про них. Они более культурные. Они не совсем тру. — Он тот рок-н-ролльщик, которого играл Том Харди у Ричи. Тощий гей. Ни на дядю Арчи, ни на Джонни Фунта он явно не тянет, — сам смеясь со своей же, по его мнению, остроумной шутки-отсылки, Чонгук откидывается на спинку дивана, доставая из кармана телефон. — Он тянет на лорда Фаркуада из Шрека. — Боже, — Чон заливается отрывистым смехом, тут же затыкая себе рот рукой, чтобы вышеупомянутый лорд, не вернулся и не надавал им лещей. — Нужно срочно сделать мем. Чонгук тут же залезает в мобильник, ищет в интернете первый попавшийся отрывок из мультика, скачивает, открывает своё излюбленное мини-приложение для быстрого монтажа, находит в галерее подходящую фотографию Чимина, врезает его лицо, по выученным тропам накидывает цветокоррекцию, светотень, сглаживает изображение, и включает, потягивая Джина на себя, чтобы тот тоже оценил. Полминуты они смотрят на это с серьезными лицами, а потом начинают ржать, как умалишённые, беззвучно, давясь воздухом. — Ещё раз, мне жизненно необходимо ещё раз, — хрипит Джин, роняя голову Чонгуку на плечо, и самовольно нажимая «плей». Чонгук глубоко дышит, пытаясь успокоиться, смахивая слезинки в уголках глаз, когда над видео внезапно возникает окно уведомления с коротким сообщением от пользователя TeaTae. Пока Джин даже не замечая, увлечённо разглядывает то, как гармонично Чимин вписался в антураж города Дюлока, Чонгук несколько секунд пялится в уведомление, залипнув. Дыхание спирает, когда приходит осознание, когда сообщение исчезает. Голова начинает кружиться, он почти роняет телефон, подхватывая его в последний момент, подступает внезапный приступ тошноты, так, что аж желудок перекручивает. Он блокирует мобильник, засовывая его обратно в карман. — Эй, я ж смотрел, — Сокджин дует губы, и бьёт друга кулаком в колено. — Да чего-то, — Чонгук агрессивно моргает, разминая чуть холодеющие пальцы, по сторонам озирается, подносит кулак к губам, словно это поможет сдержать рвотные позывы. Со стороны он выглядит, как человек, которого вот-вот, через несколько минут, накроет панической атакой. Но он такой хернёй никогда в жизни не страдал, просто перепил. — Хуёво стало. Сейчас вырвет. Чон тут же вскакивает с места, в три больших шага пересекая гостиную номера, влетая в ванную и падая на колени около унитаза. Его выворачивает раза три подряд прежде, чем он более менее приходит в себя. Он стягивает свежее полотенце с тумбочки, протирает лицо, и садится, откидываясь спиной на прохладную кафельную стену. Чонгук пару минут дышит, сглатывая, прогоняя неприятное режущее чувство в гортани, а потом снова достаёт из кармана телефон. Он уверен, что его резко накатившее состояние не связано с тем, что он увидел призрак прошлого. На минуту он думает, что вообще почудилось в пьяном угаре. Ему так-то вообще не мало кто пишет в любое время дня и ночи в личку. Может спьяну просто попутал и сам себя напугал. Ожидая загрузки приложения, он не знает, чего ждёт на самом деле: правда свою ожившую юность или какого-то левого типа, который просто взял никнейм, который Чонгук очень давно сам придумал для своего старого друга. Но нет никакого навязчивого незнакомца со странным вопросом, есть только всё то же короткое сообщение от яркого пятна в его воспоминаниях. Чонгук выдыхает, тут же судорожно набирая сообщение… Джей Кей: Тэхён? Джей Кей: Что случилось?

TeaTae: Мне плохо

TeaTae: Очень плохо, если быть честным

Джей Кей: что с тобой? Джей Кей: тебе есть кому позвонить, чтобы помогли? Джей Кей: или вызвали скорую? Джей Кей: болит что-то?

TeaTae: У меня никого нет

TeaTae: С того момента, как мы перестали общаться никого так и не появилось в моей жизни, кому бы я мог написать в четыре утра

Джей Кей: давай я вызову врача Джей Кей: какой у тебя адрес? Или ты живешь всё еще там же?

TeaTae: Чонгу, мне не нужен врач

Джей Кей: а что тогда? Снова ингалятор потерял? Я могу позвонить, разбудить кореша, он привезёт за пятнадцать минут новый

TeaTae: Моя астма прошла еще лет в 17

Джей Кей: тогда почему тебе плохо? Пишешь загадками, не говоришь, что с тобой, заставляешь волноваться

TeaTae: Ты всё ещё волнуешься за меня?

TeaTae: Я думал, что мне будет приятно это слышать, а не больно

TeaTae: Мне плохо потому, что я внезапно осознал, что скучаю

Джей Кей: по мне

TeaTae: Да вообще-то

TeaTae: По нам

TeaTae: По нашей дружбе

Джей Кей: Блять! Ты меня напугал. Я подумал ты реально помираешь

TeaTae: От тоски по прошлому, если только

Джей Кей: хах, ты из нас двоих всегда был более драматичный и сентиментальный

TeaTae: Вообще-то всегда было наоборот

Джей Кей: ладно, да, ты прав Джей Кей: но почему сейчас? Джей Кей: почему спустя пять лет и ранним утром?

TeaTae: Потому что прошло пять лет, а ты снишься мне иногда. И потому что ты давал мне обещание, что всегда останешься тем, кому я могу написать, что мне грустно, и потому что мне иногда ужасно сильно не хватает моего друга

Джей Кей: я думал ты забыл мои слова Джей Кей: не написал ни разу за все эти годы

TeaTae: Как и ты

Джей Кей: ты не давал мне никаких обещаний Джей Кей: я не хотел навязываться

TeaTae: Ты никогда не смог бы быть навязчивым для меня

Джей Кей: разве?

TeaTae: Да

TeaTae: Почему ты вообще мог так подумать?

Джей Кей: не знаю. Последний год нашего общения казалось, что меня слишком много, словно я заставляю тебя быть моим другом

TeaTae: Иронично, наверное, я думал абсолютно точно так же о себе

TeaTae: Что мешаю тебе, заставляю проводить время со мной, когда тебе хочется быть в другом месте, с другими друзьями

Джей Кей: ты знаешь, что между ними и тобой, я бы всегда выбирал тебя

TeaTae: Но не выбрал…

Джей Кей: дело в том, что я никого не выбирал, всё само сложилось так

TeaTae: Хех, взрослая жизнь отстой

Джей Кей: да не, она просто сложнее как-то

TeaTae: Помнишь, как в юности было легко? Никакой работы, забот, графиков и планов, а просто: гоу покатаемся на парковке, и мы шли

Джей Кей: а потом получали пиздюлей от твоей мамы за то, что ты снова с разбитым лицом и коленями

TeaTae: Вот почему всегда доставалось только мне?

Джей Кей: потому что ты был неуклюжей картошкой и совсем не умел кататься ахах я никогда не мог понять: зачем ты вообще потащил покупать нас скейты?

TeaTae: Чтобы быть крутыми, ты не сечёшь

TeaTae: Не помнишь что ли, как на нас все смотрели, когда мы с досками наперевес, ты с камерой, я с пивом, шли на спот тусоваться? Как на местных рок-звёзд

Джей Кей: ахаха помню! Ты был тем ещё модником, в блонд даже выкрасился, чтобы быть «в теме»

TeaTae: Это я был модником? А кто, притащив какой-то журнал с Тупаком, уговорил меня проколоть уши там же на споте? Потому что «все крутые рэперы носят серьгу»

Джей Кей: ну ты же сам в итоге сказал, что это выглядит заебись!

TeaTae: Признаю, до сих пор ту серьгу ношу

Джей Кей: это мило, я думал ты потом купишь какую-нибудь покруче. Это же были дешевые гвоздики, которые я выменял у МинДжи на твой номер телефона

TeaTae: ЧТО?

TeaTae: Так это из-за тебя засранца она меня весь выпускной класс терроризировала намеками с ней переспать?

Джей Кей: АХАХАХАХ я не знал что так будет! Она же вроде тебе симпатизировала

TeaTae: Фу, нет! Тем более на тот момент мне нравился другой человек

Джей Кей: ого, кто?

TeaTae: Та уже не важно, это было давно и неправда

Джей Кей: ладно, храни свои секреты

TeaTae: Почему мы перестали общаться?

Джей Кей: не знаю, жизнь так сложилась

TeaTae: Это самый дурацкий ответ, который можно услышать

Джей Кей: а какой ты хотел получить? Джей Кей: мы повзрослели, общих интересов стало меньше, у каждого появились новые, более волнующие на тот момент. Я стал больше пропадать в фотоклубе, тебя это не интересовало, хотя я много раз пытался утянуть тебя за собой — ты отказывался. А там уже и времени много прошло, и уже неловко через полгода влетать, как ни в чём ни бывало со своим «йоу, погнали мне за камерой, а потом по пиву?» Джей Кей: юношество, много новых интересных знакомств, впечатлений, возможность вырваться за пределы ранее устроенного маленького мирка. Я не могу тебе в полной мере ответить на вопрос почему — просто потому что обстоятельства сложились, и никто в этом не виноват

TeaTae: Но разве не бывает желания все вернуть? Чтобы было, как раньше?

Джей Кей: но ничего уже не будет «как раньше», ты же сам это понимаешь. Мы уже совсем другие люди, со своими жизнями. Что мы знаем друг о друге теперь? У нас есть только общая гора воспоминаний, а дальше белое пятно. Я изменился за эти годы, да и ты, я думаю, не меньше. Сейчас не выйдет «как раньше», сейчас только можно «по новой». Но сложится ли теперь — большой вопрос. А желание вернуть — да, бывает, раньше тоской сильно накрывало, но я давно отпустил это. Не сложилось — значит не судьба, значит так надо, что уж горевать теперь Джей Кей: такую дружбу сложно пронести сквозь годы. Это либо выходит, либо нет — у нас, к сожалению, не получилось

TeaTae: Надо как-нибудь увидеться что ли

Джей Кей: я с радостью. Я через три дня вернусь в город, можем пересечься.

TeaTae: Гоу в субботу? Часиков в шесть

Джей Кей: где?

TeaTae: У нового кампуса была стремная лапшичная, помнишь?

Джей Кей: та, в которой Дживон тогда траванулся и потом пускал байки, что хозяин ссыт в бульон?

TeaTae: Дада хахах

TeaTae: Её закрыли по санитарным давно, а сейчас там хороший европейский ресторанчик

Джей Кей: Окей, договорились. В субботу, в пять, в блевотной лапшичной)) Джей Кей: Ладно, чайный Тэ, мне надо поспать перед рейсом. Буду ждать встречи ;)

TeaTae: Я тоже, Чонгу

— Я тоже буду ждать, Чонгу, — в полной темноте шёпотом повторяет Тэхён сам для себя, оживляя эти слова, обличая их в физическую форму, придавая какой-то настоящий вес. Хочется, чтобы его невольно вырвавшаяся фраза не была услышана хоть кем-то. Внутри сердце бьется о грудную клетку, дыхание сбившееся и учащённое, ему неспокойно. Запоздалое волнение прокатывается по телу, оседая мерзкой тревогой в желудке. Он не чувствовал совершенно ничего, пока отвечал на сообщения, будто находясь не в себе, не в собственном теле, пребывая в прострации, увлечённый лишь мыслями и чужими словами. Но сейчас, когда экран погас, а ещё не состоявшаяся встреча маячит на подсознании, организм ожил и отзывается с двойной силой. Его слегка потряхивает, он поджимает губы, уткнувшись щекой в подушку, разглядывая тонкие еле заметные полосы света, вяло пробивающиеся через занавешенное окно. Тэхён не понимает: ему хочется улыбаться или бить себя в грудь за то, что добился этой встречи. Десять минут назад он хотел этого чуть ли не больше всего на свете, а сейчас хочется проклинать самого себя. У него странное ощущение, что он выпросил эту встречу, почти вымолил её, позволил эмоциям взять над собой верх, ворваться в уже давно чужую жизнь так бесцеремонно, напомнить о себе и надоумить увидеться. Чонгук бы не отказал, даже если бы не хотел, даже если на данный момент и правда этого не хочет. Просто он такой. Хоть и говорит, что изменился давно, но Тэхён почему-то уверен, что эта его черта всегда останется. Глупо. Так всё ужасно глупо. А как всё будет? Легко с первых минут, как когда-то, или неловко так, что захочется тут же сбежать, придумывая несуразные отмазки? Зачем он вообще всё это начал? Прошлое должно оставаться в прошлом. Это было и это прошло. Нельзя двигаться вперёд, всё время оглядываясь назад и цепляясь за иллюзорные надежды. Это непременно утянет на дно. «Не получится «как тогда», можно только «с начала», — Тэхён прокручивает в голове чужие слова. А может он прав? Может нам не нужно как тогда? Зачем он всё время возвращается к желанию что-то воссоздать, восстановить, а не создать новое, более устойчивое и долговечное? Узнать друг друга заново, познакомиться, найти новые точки соприкосновения и создать дружбу, а не вернуть. Не дурачиться, как раньше. Не подкалывать друг друга, как раньше. Не встречаться перед учёбой, не бежать после на ужин в чужую семью, как раньше. И главное, как раньше… не влюбиться. Тэхён уверен, что такого точно не допустит. Не в этот раз. А может всё отменить? Соврать, что заболел или срочно вызвали на работу? Сказать, что появились проблемы, и он не сможет. А объясняться он не обязан, да и Чонгук наверняка вряд ли спросит. В твиттер пару недель не заходить, а потом сказать, что ужасно замотался и забыл? Или вообще из города уехать в пятницу? Он уже никуда не хочет. Ему ну… страшно вдруг. Разочаровать и разочароваться. Потерять окончательно всё хорошее. Разбить какие-то свои собственные потаённые фантазии и надежды. Легче жить мечтами «что, если», чем лишиться их и знать, что ничего уже не будет. Он странный по своему, может быть глупый, нелогичный, противоречивый, сам не понимающий своих действий, но он человек. Самый обычный живой человек. А людям свойственно совершать ошибки, бояться, идти на попятную. Не существует единой инструкции «как правильно жить» и «как правильно поступать», а если бы и были — эмоции почти невозможно подчинить. Засыпая, Ким крутит в голове сюжеты предстоящей встречи, не обдумывая, не сосредотачиваясь ни на чём, отпускает тоскливые мысли, ругает себя за излишний, по его мнению, пессимизм, и проваливается в сон с единственным верным решением, которое принял: «а пусть всё будет, как будет».

___________________

Тэхён сидит в заведении, не зная куда себя деть. Трепетное предвкушение и волнение поедает с каждой минутой всё сильнее. Он с опаской поглядывает на дверь, ожидая увидеть там знакомый силуэт. В любую секунду дверь распахнётся и на пороге появится кто-то некогда важный и так давно ожидаемый. Он пытается отвлечься, придать себе более непринужденный вид, не выдавать ужасную взволнованность. Тэхён подзывает официантку, пару минут разглядывает меню, не находя решения лучше, чем просто заказать бокал креплёного вина. Никакая еда точно в горло сейчас не полезет. Да и дурной тон начать есть до прихода своего спутника. Есть ужасное желание выйти и закурить, пока ждёт, но не покидает ощущение, что в дверь вот-вот всё же войдут. И ничего что он пришёл на двадцать минут раньше. Просто не мог уже сидеть дома и спокойно заниматься какими-то делами, всё время мысленно возвращаясь к сегодняшнему вечеру. Тэхён нервно крутит вино в бокале, кидая взгляд на наручные часы, ожидая, что от каждого такого взгляда стрелки побегут быстрее. Он поправляет рубашку на плечах, чуть взъерошивает волосы, когда колокольчик над входом вдруг дрожит, а какая-то до боли родная улыбка появляется в нескольких метрах. Тепло опутывает грудь, щёки загораются, а не улыбаться в ответ просто невозможно. Он чувствует себя придурком, хочет зачем-то держать более невозмутимое лицо, но не удаётся. Детский, ребяческий восторг в полной мере отражается на его лице. Тэхён внезапно порывается вскочить с места, но тут же осекается, продолжая сидеть на месте и наблюдать за тем, как Чонгук стягивает портфель с плеча, кидает его на сидение, падает следом, тут же начиная говорить: — Блять, извини, пожалуйста, но у меня в итоге есть только полчаса на встречу, — Чонгук откидывает чуть влажные волосы с лица, переводит дыхание, словно бежал сломя голову, а Тэхён, кажется, почти не слушает, разглядывает родные и одновременно совершенно незнакомые ему черты чужого лица, — резко изменились планы. Сегодня в Open холле выступает крутой андеграундный исполнитель Рэп Мон, а чел, который должен был снимать концерт, сидит сейчас в участке за тяжкие телесные и вандализм. Мой сценарист чудом договорился, чтобы я его заменил и… — Ты так повзрослел, — тихо, заворожённо произносит Тэхён, перебивая. Это получилось непроизвольно, некрасиво как-то, но он ощутил очень сильное желание дать Чонгуку об этом знать. А ведь и правда перед ним сидел не его юный симпатичный друг детства, а взрослый до жути очаровательный мужчина. Вместо забавной прически горшочком, темные вьющиеся локоны спадали по вискам и на лоб. Огромные круглые детские глаза на половину лица превратились в мягкие, наполненные и более глубокие, взгляд стал пронзительнее и загадочнее. На округлых щеках стали выделяться скулы. С лица пропала наивность, остались только знакомые родинки всё на тех же местах и крохотный шрам. — А ты совсем не изменился, — ласково улыбается Чонгук, наконец-то переставая крутиться, приводить себя в порядок, встречаясь с чужим внимательным взглядом. — Не знаю расценивать это, как комплимент или как оскорбление, — лукаво усмехается себе под нос, снова волосы взъерошивает, сжимается немного — волнуется. — Ты всё такой же юный и… красивый, — Тэхён краснеет почти до самых ушей, взгляд опускает, не сдерживает широкой улыбки, пытается волосами прикрыться, подхватывает вино впервые за вечер, подтягивая его к губам, сделать глоток, расслабиться, отвлечься немного и, может быть, съехать с темы. — Что ты такое говоришь, — на грани слышимости шепчет Ким, но так, что Чонгук всё равно слышит и забавляется оттого, что ему так легко удалось Тэхёна смутить. — Кастил Руж половину пинты, пожалуйста, — оборачиваясь через плечо, бросает официантке Чонгук, когда девушка только собирается подойти к столу, — и можно сразу счёт, я тороплюсь. — Чон снова оборачивается к собеседнику, упираясь локтями в стол, наблюдая за тем, как Тэхён пальцами перебирает ножку бокала и кусает губу изнутри. Неловкости нет, но он всё равно не знает с чего начать разговор и стоит ли, раз Чонгук напротив испарится так же скоро, как и появился. — Я правда безумно рад тебя видеть! Еще раз очень извиняюсь, но мне через двадцать минут правда нужно будет бежать. — Ничего страшного, — искренне говорит Тэхён. Обидно, конечно, немного. Он долго этого ждал, думал об этом несколько дней, готовил себя и своё сердце сегодня с самого утра, выбирал в чём пойти, а по итогу всё это было почти бессмысленно. Но он правда считает, что ничего в этом страшного нет. Ну ладно, что уж. Он после ухода Чонгука закажет себе ещё бокал вина, расслабится, тихо переварит всё, позвонит Хоби, предложит прогуляться или сгонять в караоке и всё будет нормально. Он не будет переживать. — Я всё понимаю. — А хотя, знаешь… — Ким глаза резко поднимает, нахмуриваясь. Нет, неужели тот сейчас скажет, что откажется от работы и останется провести вечер с ним. Он такой жертвы точно не хочет. Да и уже мысленно распланировал остаток дня, смирившись. — Погнали со мной, а? Я сейчас договорюсь, — Чон достает телефон из кармана, принимаясь тут же, не дождавшись какого-либо ответа, набирать сообщение, — чтобы на меня ещё одну проходку отложили. — Не… Не стоит, Чонгу, — Чон вдруг отвлекается и словно теряется от звука собственного имени. Как его только не называли за всю жизнь, как не звали, но именно так всегда называл только Тэхён. В сообщении было совсем не так, как слышать это в реальной жизни вновь. Задевает что-то внутри, что-то невидимое и хрупкое, заставляя дыхание дребезжать. Он такого от себя не ожидал, потому телефон опускает и смотрит виновато. — Ты будешь работать, что мне там делать? — Ну как же? Это концерт. Я проведу тебя в випку, там есть бар, выпьешь, не знаю, — он указывает на бокал в чужих руках, — вина. Музыку в конце концов послушаешь. — Я не люблю и не слушаю рэп, — неловко пожимает плечами Ким. — Давно? — Чонгук хмурится сквозь лёгкую улыбку, склоняет недоверчиво голову, будто знает, что ему врут в лицо и нужно просто подождать, когда в этом сознаются. — Что давно? — Не любишь? — Мне он всегда не нравился, если честно, — Тэхён пожимает плечами, покусывая губу, нервничает немного, просто потому что признается в этом впервые. Всем остальным было бы глубоко плевать что он любит, а что нет, и он мог бы об этом хоть орать во всё горло на центральной площади, но здесь дело совсем в другом. — Но ты же раньше слушал всегда, — округляет глаза Чон, смотрит, внимательно вглядываясь в сменяющиеся на чужом лице эмоции, не понимая, где подлог: перед ним или в его воспоминаниях. — Мы вместе слушали. Даже альбомы N.W.A и Mobb Deep со мной покупал. — Я слушал, — запинается, глаза прячет, воздух шумно втягивает сквозь зубы. Это что-то такое простое и банальное, вопрос давно минувших дней, но ему почему-то стыдно это говорить, неловко. Он ещё с юности думал, что его слова могут расценить неправильно — так, как он боялся их преподнести. — Только потому, что он нравился тебе… — А… Оу… А почему ты никогда об этом не говорил? Я тебя, считай, почти принуждал всё это слушать получается, — Чонгук лоб потирает, и мелко вздрагивает, когда перед ним ставят бокал пива и кладут чек. Он крутится, лезет в карман за картой, прикладывает её к терминалу, обдумывая то, что услышал. Он не знает, как на это реагировать. — Ты всегда так восторженно отзывался, а мне нравилось тебя слушать, — тихо продолжает Тэхён, избегая чужого взгляда, следуя глазами за мелкими каплями дождя, что начинают играть в догонялки на стекле. Всё как-то не так. Ощущения странные. Он как будто одновременно дома, но и за тысячу миль от него. Он сейчас так просто говорит о вещах, которые озвучил впервые, которых немного страшился. Говорит, потому что понимает, что всё и правда прошло. Между ними прошло. — Ты не принуждал, не переживай, я сам хотел понимать о чём ты рассказываешь, да и надеялся, что мне со временем тоже понравится. — Блин, вау, я даже не знаю, что сказать. Мне ужасно повезло с другом в детстве, — Чонгук считает, что это мило. Правда мило. Их дружба была какой-то глубокой и чистой, жертвенной даже, где тебя не просто выслушивают, с тобой искренне готовы погружаться в твои увлечения, просто чтобы понять и быть ближе. Это дорогого стоит. — Как и мне… — Тоскливо. Тяжело как-то на душе, непонятно отчего. А ещё совершенно нет мыслей, что ещё сказать, о чём заговорить. — Всё равно погнали, — Чон оживляется вновь, набирая всё-таки сообщение и пряча телефон. — Я от тебя не отстану. Мы видимся впервые за сколько? Не хочу убегать так сразу, мы только встретились. Когда мы ещё увидимся? Я немного поработаю, а потом к тебе присоединюсь, поболтаем. — Не знаю, всё это как-то спонтанно и сидеть одному… — Ты не будешь один! Я познакомлю тебя со своим сценаристом, он ненадолго составит тебе компанию в моё отсутствие. Он чем-то даже напоминает тебя, вы споётесь, обещаю. — Неловко как-то… — Ну не будь таким, Тэхён-а. Раньше ты был за любую движуху, сам тащил меня в захолустные клубы, на тусовки каких-то ноунейм панков, а потом уговаривал пойти с тобой на квартиру к людям, с которыми познакомился, пока покупал пиво, — Чон откидывается на спинку дивана, раскидывая руки, кивая слегка, словно подначивая, бровями дёргает, как-то даже слишком самоуверенно. Такой он Тэхёна всегда завораживал: немного нахальным, уверенным бросающим вызов. — Откажешь тебе, когда ты снова вот так вот смотришь, — Ким потирает лицо ладонями, с желанием засмеяться, сам себя мысленно спрашивая: «на что я, блять, только что согласился?». Но он соврет, если скажет, что совершенно не рад такому стечению обстоятельств. — Как так? — Облизывается, как довольный кот, которому удалось украсть целую банку сардин, ликуя от своей маленькой, но победы. — Ну вот так, — Тэхён руками взмахивает, — будто снова на слабо взять хочешь. — Не было такого никогда, — Чонгуку смешно, в настроении что-то переменилось, сухая натянутая атмосфера стала сама собой растворяться. Он залпом допивает свою половину пинты пива, вставая, закидывая тяжелый рюкзак на плечо, кидая: — Погнали тогда, такси по дороге поймаем.

___________________

Тэхён, кажется, на концертах такого плана был очень давно. Последние годы всё большее на джазовый, может быть, в театр, куда-то, где всё проходит более размеренно, тихо и чинно, а здесь ему снова пятнадцать. Преодолев настороженность, некую брезгливость даже, выпив добрые три бокала красного сладкого, ему хочется скинуть пиджак, отобрать у кого-нибудь кеды и ворваться на танцпол, в самый центр толпы. Прыгать вместе со всеми, подпевать, качаться в такт. Чтобы утром оглохнуть на одно ухо, не чувствовать ног, которые отдавили, вспотеть, как сволочь, но быть от этого только ещё счастливее. Может быть, попытаться запрыгнуть на сцену, быть скрученным охраной, а потом получить пару раз по морде от неё же где-то за кулисами. В отделении ещё посидеть ночь за мелкое хулиганство. Но он стоит на балконе, в вип секторе, пьёт уже четвертый бокал, наблюдает за ревущей толпой, чувствует, как вибрации агрессивного бита по ногам добираются до затылка, заставляя покачиваться в такт, забываться, ловить себя на том, что ему даже нравится. Музыка бодрит, захватывает, качает, будит в нем бунтарское начало и это очень не может не нравиться. Ким иногда ловит глазами знакомый силуэт, скользящий перед сценой и по ней, подмечает взаимодействие артиста с камерой, улыбается сам себе, когда видит, как человек, собравший в этом зале более семи тысяч фанатов, похлопывает его друга по плечу, разговаривает с ним, переводя дух между треками. Он вдруг ощущает себя частью этого увлекательного мира, хотя в данный момент выглядит в нём совершенно чуждо. Но ему… хорошо? Это правда. Он прогоняет мимолётные мысли о том, есть ли у него возможность вписаться? Найдётся ли ему место? Нужен ли ему этот мир? И главное нужен ли он этому миру? — Тусить в випке было всё-таки лучшим решением, у сцены какой-то ад, мне чуть лёгкие не перебили о перила, — Джин влетел обратно на балкон, пытаясь отдышаться, выдёргивая Тэхёна в реальный мир, в котором музыка уже отчего-то не так сильно бьёт по ушам. — А ты что, думал, все вокруг твоей важнецкой персоны разойдутся в стороны? — Ким смеется, наблюдая за тем, как новоиспечённый знакомый вырывает у него из рук вино, допивая и отставляя пустой бокал на первый попавшийся столик. — Издевайся, издевайся, сейчас Чон с ним закорешиться, как он умеет, и я выбью у него персональный концерт. А, может быть, даже свиданку. Или наоборот. Блять, вообще не понимаю, как у этого засранца получается так быстро с людьми сходиться, — Джин подхватывает Тэхёна под руку, уволакивая ближе к барной стойке, прося бармена налить по сто виски, вместо вина, ища глазами Чонгука, настраивающего выдержку на камере в углу сцены. — Прикинь, он на каких-то съемках случайно познакомился со Снуп Доггом, который чисто мимо проезжал и зашёл с корешами поздороваться, поболтал с ним минут, ну, пятнадцать, а теперь они друг другу мемы шлют периодически. Какого хуя? — Джин натурально возмущается, размахивая руками, указывает куда-то вперед, бухтит себе под нос. — С ним всегда так было. Он бесхитростный, открытый, по-детски любопытный, а людям всегда приятно, когда кто-то искреннее интересуется их жизнью, а потом слушают, к таким тянутся. Раньше стоило оставить его одного, как рядом тут же кто-то появлялся. — Тэхён усмехается собственным мыслям, смотрит сквозь людей, будто главный софит в зале освещает совсем не исполнителя, сидящего на стуле в самом центре, а неприметную фигуру за его спиной, еле узнаваемую, но хорошо изученную. — Я никогда не мог понять, почему он дружил именно со мной. Он мог выбрать себе в друзья кого угодно… А продолжал шататься по улицам со мной. — Друзей не выбирают, — пожал плечами Сокджин, поднимая виски и протягивая Тэхёну. — Да как же не выбирают? Разве ты будешь общаться с человеком, с которым у тебя нет общих интересов, с которым тебе просто некомфортно или неловко? Из всех знакомых именно ты выбираешь, кого назвать другом, а кого знакомым или приятелем. — Ты рассуждаешь, как взрослый грустный человек, доверяющий своему рассудку, а в детстве оно так не работает. В том возрасте нет «а сойдёмся, а есть ли что-то общее» и прочая херня. Ты просто чувствуешь и тянешь другому руку. Сейчас прозвучит, может быть, слащаво или банально, но сердце или душа, называй, как хочешь, выбирает за тебя. Так же, как и с любовью, — у Тэхёна кольнуло что-то в затылке, — разве ты сам выбираешь в кого влюбиться? А с ним? Почему дружил с ним много лет, потому что заранее выбирал из десятков других? — Нет, — Ким об этом никогда не задумывался. Никогда даже не возникало такого вопроса: почему он, почему с ним, почему в него… — Просто с ним было хорошо и весело. — Ну вот и ему с тобой тоже. Вот поэтому он и дружил с тобой, а не с другими. — Откуда ты знаешь, что ему тоже было хорошо, а не что он просто не хотел меня обижать? В итоге наша дружба всё равно развалилась… — Знаю, потому что он сам об этом говорил. — Он говорил обо мне? — Да, и не раз. Когда мы только познакомились, он часто упоминал: «а вот мы с Тэхёном, а вот Тэхён говорил». Он бы не отзывался с теплотой о человеке, которого просто приходилось терпеть. А то, что вы разошлись… Ну это моменты жизни, чувак. Я с некоторыми друзьями тоже могу по паре лет не общаться, но это не делает нас чужими людьми. Даже если мы не видимся, я знаю, что могу застрять на трассе среди ночи, позвонить им и они придут на помощь. И ты всё-таки сегодня здесь, а не в другом месте, согласись? — А вдруг я не нужен уже в его жизни? — А ты когда-нибудь спрашивал об этом? Не у себя, а у него? — Тэхён лишь отрицательно покачивает головой, взволнованно ковыряя кожаную обивку стула. — Ну ты сам на свой вопрос ответил. Просто спроси у него, и не забивай себе голову ненужной рефлексией. Ой, бля-я-ять, — Джин резко подскакивает со стула, хлопая в ладоши, чуть ли не взвизгнув, — это мой любимый трек. Прости, — отхлебнув из своего стакана напоследок, он стремительно рвется в сторону танцпола, снова оставляя Тэхёна одного. Чонгук говорил о нём… Так странно было об этом думать. Сам-то Тэхён, неизвестно по какой причине, почти никому о своем некогда важном друге не рассказывал. Да и не то, чтобы было очень кому. Из близких у него был только Хосок, коллега и по совместительству друг, с которым он делился практически всем, но это… Это было что-то другое. Отчего-то глубоко личное, драгоценное, что при озвучивании рисковало потерять весь свой потаённый смысл, весь трепет вокруг. А ещё, странно, но, может быть, Ким боялся, что сделает всё это снова слишком реальным, если заговорит. Таким, что ему придётся лицом к лицу столкнуться с осознанием одной простой истины: это правда с тобой было, и этого больше нет. Отрицание не выход. Это лишь вторая стадия принятия «горя». Но горя никакого не произошло. Он никого не терял, у него не забирали друга, не бросали, не оставляли с разбитым сердцем, сломанной жизнью и прочее, и прочее, и прочее. Просто вот так по ебаному это ощущается. — Заскучал, да? — Чон внезапно появляется со спины, словно из ниоткуда, кладя Тэхёну подбородок на плечо, заглядывая в дно полупустого стакана в его руках. От ощущения чужой груди на собственных лопатках тепло. Так знакомо. Только грудь эта стала больше и крепче. Так странно. Тэхёну не нравится то, что ему внезапно хочется, чтобы это ощущение не пропадало, чтобы Чонгук не отстранялся. Он думает, что хочет прикрыть глаза, чуть откинуться назад и расслабиться. Может быть, чтобы его обняли. Его так давно никто не обнимал. У Тэхёна в груди пять струн. А позади стоит человек, единственный, кто почему-то ещё способен коснуться всех шести внутри его души в правильном порядке, так что бы заиграло. Чтобы зазвучало так мелодично и трогательно. Тот, кто в любой момент скользнёт ладонью по грифу, возьмет нужные лады, коснётся нейлона, да они не металлические внутри него, а именно из нейлона, мягкого, податливого, не калечащего пальцы и не делающего их грубыми. И да, их пять, а не шесть, как привычно. Одной не хватает. Потому что одна эта когда-то лопнула, полоснув по пальцам, по внутренностям. Он все такой же, но раненный. Вот так одновременно сложно и просто он может описать того, кого всё ещё хочет называть другом. Главное только, чтобы струны не порвал, их, к сожалению, обратно уже не натянуть, только менять. А это не каждому удаётся. Колки нужно уметь крутить, чтобы всё легло, как надо, чтобы не фальшивило и снова попадало в тональность. Чонгук отстраняется, и первая струна начинает дрожать в груди, проходясь вибрацией, оставляя протяжную «ми» свистеть в голове. Это хорошо. Это приятный трепет. Это мягко и нежно. Это нормально. Допустимо. Всё посыплется, когда он сыграет последнюю — «си». Но до этого не дойдёт. — А этот говнарь где? — Чонгук перехватывает чужой стакан, бесцеремонно делая из него глоток, утирая влагу с губ, а затем и лёгкий пот с висков. — Так и знал, что свалит. Нихера ему доверить нельзя. — Да ладно тебе, он буквально две минуты назад убежал, потому что это «его любимая песня», — Тэхён изображает пальцами кавычки, легонько толкая друга в плечо. — Да с ним всегда так! Стоит куда-то пойти, он подпивается и проёбывается хуй знает куда. Чисто, вот вы в баре, вот вы пьёте и болтаете все вместе, отвлекаешься на разговор с кем-то, пока он вышел покурить и оп — его нет. Нигде. А потом, часа через два, находишь его одного в соседнем баре, где он задвигает бармену какую-нибудь дичь или просто сидит и прётся от музыки, — Чонгук падает на стул Джина. Стаскивая с плеча пару увесистых сумок с оборудованием, аккуратно кладёт их под ноги, откидываясь спиной на стойку и оглядывая сцену сверху. Вид отсюда тоже хорош, но не такой атмосферный, как в самой гуще событий. Не так цепляет. — Может ему хочется побыть одному, не думал? Я тоже бывает могу в разгар тусовки слиться в какой-нибудь иносказательный «угол», чтобы перевести дыхание. Социальная батарейка дело такое, иногда внезапно разряжается, — со смешком выдыхает Тэхён, рисуя пальцами на запотевшем стекле бокала кривые узоры, смазывая капли. — Не знаю, я, наоборот, от людей «заряжаюсь», подхватываю их энергию. Это же так круто, когда вокруг народ, все со своими историями, безумно разные и непохожие, способные удивлять, шокировать и вдохновлять. Один ты чахнешь в собственных мыслях, перебирая раз за разом одни и те же истории, воспоминания, а с кем-то ты узнаешь новое, погружаешься в чужой мир. Это кайфово, в общем, — Чон тихо покачивается в такт музыки, льющейся из колонок, говорит, чуть громче положенного, быстро и эмоционально, всё ещё находясь под влиянием какого-то внутреннего адреналина от всей обстановки, которая так и гонит вперёд и вперёд, сорваться с места, а не уныло сидеть за стойкой, покачивая ногой и попивая скотч. — Ты разве не устаёшь от общения? Невозможно постоянно впитывать и впитывать, проживать чужие эмоции, нужно же и отдавать. Так можно потерять самого себя, — Тэхён поворачивает голову, смотрит на чужой аккуратный профиль, лишь слегка подсвеченный голубоватыми софитами, мелькающими над сценой. Они задевают лицо, мимолётно скользят по лбу, отражаются и затухают в глазах, очерчивают аккуратный подбородок, чуть припухлые губы, скользят по блестящей от лёгкого пота шее. Очаровывает. На мгновение кажется, что этот Чонгук, который сидит рядом, в нескольких сантиметрах от него — ненастоящий. Мираж, который нарисовал его воспалённый рассудок. Стоит вытянуть руку, провести ей в воздухе, и он растворится. Забавно. Он так от него отвык. — У нас разный уровень эмпатии, — Чонгук ухмыляется, отворачиваясь от сцены, на которой только-только стихла музыка, и зал взорвался овациями. Он не предполагает, а утверждает. Скорее даже констатирует факт. — У тебя он всегда был выше, чем у меня. Гиперболизированный. Поэтому тебе всегда было сложнее с людьми. Ты остро переживаешь чужую боль, принимаешь её на себя, а потом ещё и необоснованно чувствуешь вину за чужие чувства. Поэтому… — Поэтому проще закрыться и свести общение с людьми к минимуму, чтобы не испытывать постоянную боль. Не свою боль, — тихо подытоживает Тэхён, ощущая будто ему сейчас залезли в голову. Чонгуку всегда лучше всех удавалось с полуслова понять, что Ким чувствует и порой это пугало. Но и заставляло всецело доверять ему. Он знал, что бы ни случилось — он будет услышан. Не нужно было объяснять почему он закрылся дома на три дня, не желая никого видеть, почему внезапно заплакал посреди улицы. Чонгук уже знал ответы на все вопросы и просто молча поддерживал, не заставляя говорить. — Да… У меня с этим проще. Я умею слушать, сопереживать, но и умею легко абстрагироваться от чужого. Своего говна в жизни хватает, ещё чьё-то хавать — нет уж, извольте. Так не работало только с одним человеком, — Чонгук мельком облизывает губы, покручивая кольца на пальцах, смотрит куда-то перед собой сквозь бар, на стуле покачивается, задумывается на долю секунды, прежде чем продолжить, — его проблемы почему-то всегда разбивали меня сильнее собственных. Даже незначительные. Помню… — Он снова замолкает, покусывает щёку изнутри, ловит глазами бармена, безмолвно указывая ему на свой пустой бокал, намекая повторить, вскидывая глаза к потолку, на котором снова пляшут линии от синих софитов, потому что шоу всё ещё продолжается, — как-то почти неделю по ночам плакал, не в силах успокоиться, потому что ощущал его печаль. — Жёстко, — Тэхён поджимает губы, качая головой, беззастенчиво разглядывая то, как ярко блестят уже незнакомые, но всё ещё родные глаза. — Важный видимо был человек. — Ну… Это был ты вообще-то… — Чонгук впервые за вечер опускает взгляд на Тэхёна, какой-то полный тепла и безграничной тоски, сожалений о чём-то ему одному понятном. Он склоняет чуть голову, улыбается совсем невесомо одним лишь уголком губ, проваливаясь куда-то, куда сам не планировал. Они оба не планировали. Тэхён замирает. А вот и «фа». Вот и вторая струна дрогнула в груди. С такой силой, что дышать внезапно стало невероятно трудно. Ладно, у него осталось ещё три. Всё совсем не страшно. Смущение ползёт по щекам, они начинают гореть. Это от вина, он уверен именно от него, всегда так действует, бросает в жар перед тем, как накатит небольшое опьянение. Но мир вокруг блекнет как-то, когда эта пара глаз напротив начинает ощущаться реальнее всей его жизни до. Он не в силах разорвать этот контакт, отвернуться или сказать хоть что-то. Это откровение поразило стрелой. Пулей, разрывной, что разлетелась ещё в дуле пистолета. Он смотрит и узнает, там, на дне этих все ещё больших бездонных угольно-чёрных глаз, напоминающих ему ночное небо, того улыбчивого мальчика, что хватался за его руку при раскате грома, а затем сам раскатисто смеялся. Он слышит этот звон в ушах, этот смех, вместо тяжелых басов из колонок. И только его. Где же ты был всё это время… Бармен хлёстким ударом по барной стойке кладёт свежие бирдекели, выставляя на них два стакана, врываясь в их внезапно очертившийся мир, возвращая в тягучую реальность шумного рэп концерта где-то на краю города. Чонгук кивает сотруднику, всовывая тому в руку пару смятых купюр, проговаривая что-то вроде «без сдачи». — Почему? — спрашивает Ким, будто самого себя, совсем о другом, но тут же осекается, уточняя, — точнее из-за чего? — Плакал? — легко спрашивает Чонгук, вскидывая брови, потирая шею, обдумывая хочет ли он напоминать Тэхёну. — Да… — Много из-за чего. Тогда, в конце весны, помнишь, на карьере? Ты нашёл эту дурацкую вышку на берегу, и решил, что будет прикольно попрыгать с неё в воду. «Как в кино». Разбежался и сиганул, как ненормальный, не рассчитав, ударился плашмя о воду. — Ох, ебать, — Тэхён хватается за грудь, ощущая фантомную боль от перебитых лёгких, морщась и передёргиваясь. Тогда реально вышло очень ебано. После этого, кстати, появился страх воды. Панический местами. — Не то слово подобрал, — хмыкает Чон, — я тогда сиганул следом лишь потому, что боялся, что не успею спуститься, чтобы вытащить тебя. Ты, блять, мог умереть, а в итоге просто лежал потом на берегу, морщась от боли и ржал, как идиот последний. В тот же вечер ты в сопли разругался с отцом, от злости разбил свой синтезатор, на который копил больше полугода, сбежал из дома, ночевал хер пойми где, вместо того, чтобы прийти ко мне. Через пару дней заболел, из-за чего снова разругался со всеми дома. Завалил литературу. А потом еще новости о твоём отце… — Чонгук сглатывает, протяжно выдыхая, прежде чем отхлебнуть из стакана, пока Тэхён скукоживается в комок от липких неприятных моментов, которые не особо хотел поднимать в своей памяти. — Мне хотелось, чтобы у тебя всё было хорошо. Невыносимо было видеть тебя… Таким. Другим. Не шальным, вздорным, скачущим и вечно улыбающимся своей квадратной придурковатой улыбкой, а понурым, расколотым, озлобленным и уязвлённым. Тогда, мне казалось, всё это происходит со мной, а не моим близким другом. — Прости, — всё, что смог выдавить из себя Ким, совершенно потерявшись в пространстве, мыслях, эмоциях от услышанного. Стыдно стало. За себя прошлого, за глупые юношеские истерики, и за то, что оказывается заставил тогда Чонгука так нервничать. — Прости, что из-за меня тебе пришлось это переживать. — Ничего, — плечи содрогаются от тонкого смешка, он убирает прядь волос за ухо, снова ища чужие глаза, чтобы заглянуть, высказать чуть больше, чем он может обычными словами. — Ты как-то разревелся из-за того, что я сломал мизинец — мы квиты. — Блять, ну как можно было сломать палец об ёбанную стопку книг, идя утром в ванную? Да ещё и так, чтобы потом в гипсе по самое колено лежать два месяца? — Ким вдруг смеётся в голос, откидываясь на стуле так, что рискует навернуться и отбить себе затылок. — Да я ебу? Это всё сраная биологичка, она меня ненавидела и наколдовала, чтобы я кость раздробил о блядские учебники, — тут же взрывается Чон, вскидывая руки, стуча кулаком по стойке, бубня себе под нос и продолжая проклинать эту старую ведьму, что знатно помотала нервы в старших классах. Свет стал медленно разгораться по всему клубу, они и не заметили, что музыка уже стихла и толпа не ревёт, как заведённая. Крики и аплодисменты сменились разговорами, шуршанием, шагами и единичными выкриками где-то внизу, повторяющими отдельные строчки из недавно прослушанных песен. Сцена опустела, софиты выключили, а зал стал заметно пустеть. — Слушай, — Чонгук мнётся, смущается отчего-то, будто не решаясь спросить так прямо. Хотя скорее страшась услышать ответ на свой вопрос. — Я понимаю, что ты, наверное, планировал посидеть тут подольше, поболтать, хотя и не планировал сюда даже идти… Это, конечно, спонтанно, но Намджун позвал на автепати после концерта. Пойдёшь со мной? — Я, наверное, буду там лишним, — Тэхёну правда неловко. Идти в незнакомую компанию, особенно в компанию «селебрити». Раньше, когда-то, когда трава на лужайке соседнего дома была более изумрудной, он сам бы был инициатором попойки среди незнакомцев, но всё меняется. Возраст. Правила приличия. Замкнутость. Социальная дистанция. Страх. Ему страшно оказаться там, где его собственно и не ждали. — Ты будешь со мной, — Чон пожимает плечами, закусывает нижнюю губу, обнажая крохотную родинку, что всё ещё на своём месте, заставляя Тэхёна чувствовать давно забытое жжение в пальцах от желания к ней прикоснуться. Ткнуть пальцем, задержаться на ней, смазать с кожи, украсть себе. Она всегда казалась ему чересчур очаровательной. До невозможного милой и необычной. Так точно, ровно посередине под губой, в маленькой ямке над подбородком. Красивая. Запоминающаяся. Она иногда снится. Блядь. — А ты хочешь, чтобы я пошёл? — Он делает свой ход. Он хочет услышать ответ. Хочет знать, что его правда кто-то хочет видеть там. Хочет, чтобы Чонгук забрал его с собой. Не просто попрощался и улизнул, похлопав по спине, констатируя факт: «рад был увидеться, мы были друзьями, но сейчас у меня тусовка поинтереснее». А чтобы дал надежду, что Тэхён всё ещё что-то значит для него. Что он, как бы ни было, всё ещё желанная часть его невероятной, наполненной через край, интересной и живой жизни. Надежда губительна. Надежда разламывает тебе кости. Она селит в душе восторг от предвкушения исполнения, поддерживает тебя, обнимает за плечи, прижимая к тёплой груди, обещая дать то, чего ты так нетерпеливо желаешь, заставляет гореть, воспламеняться, а потом вставляет острую спицу между третьим и четвертым ребром, заставляя давиться собственной кровью. Но надежда… Даёт возможность открывать глаза по утрам. — Я бы не звал, если бы не хотел, ты же знаешь, — ласково улыбается, слегка захмелевший Чон. Его щёки и нос слегка розоватые, глаза мягкие и отчего-то до колкости доверчивые, приглашающие. Сколько лет прошло с того дня, как они сидели вот так? Вот просто так, вдвоём за барной стойкой непонятного им клуба, после непонятного (в этот раз лишь для одного) концерта, болтая обо всём, разглядывая друг друга, словно только сегодня познакомились? А ведь они и правда знакомятся заново. Это как-то до противного сюрреалистично. Лицо, голос, жесты, привычки, взгляд, «оболочка» всё та же, но а внутри кто-то другой, новый, до трясучки интересный, завораживающий. И Тэхёну хочется узнать его заново, раскрыть как книгу, чтобы снова понимать. Он не отпустил. Убеждал себя в этом, даже верил. Очень долго, к слову, верил, но не отпустил. Потому что таких людей не забывают. Не смывают с кожи, как простую дневную пыль. Потому что они въедаются, вносятся иглой с бесцветными чернилами в клетки. А сводить дорого, болезненно, через шрамы. — Я пойду, — он не улыбается, не мнётся, не смущается больше, просто смотрит в ответ, пронзительно, по настоящему, так как, кажется, никому и никогда не позволял себе смотреть в глаза. Ким всегда считал, что смотреть в глаза — что-то ужасно неприятное, пугающее и интимное. Вглядываться в радужку другого человека, подставлять свою, рассказывая о себе то, что всегда пытался, неизвестно зачем, спрятать. Ведь, по его мнению, в твоих глазах — ты сам, всё твоё нутро, все чувства, высказанные или нет. Но сейчас… Он смотрит и не хочет отводить взгляд. Он почему-то хочет, чтобы человек напротив всё понял. Разглядел то, что так много лет жило в нём, тлело крохотным, еле заметным угольком в ночной непроглядной чаще собственной души, выход из которой он давно потерял, заблудившись среди тысячи стволов собственных тревог, мыслей, недопониманий и страхов. Он снова хочет чувствовать, что ему не нужно говорить, чтобы быть услышанным. — Если ты пообещаешь, что не оставишь меня там одного, как лузера пить пивко в уголке. — Ни за что, — Чонгук отчего-то шепчет, вкладывая в слова что-то иное, снова давая безмолвное обещание. Он опрокидывает последние остатки виски, медленно утирая губы о ребро ладони, поджимает их, натягивая на себя лёгкую ухмылку. Важную и говорящую. Вкладывая в неё смысл. А затем… протягивает руку, смахивая маленькую прядь волос со лба Тэхёна. Совсем невесомо, едва касаясь кожи, прослеживая движения своих пальцев. Захотелось завести её ему за ухо. Так, как ни раз делал раньше. В юности. Обыденно и обычно, не обращая внимания на этот жест. Но сейчас они взрослые. Другие. Это будет… слишком? Рука скользит по воздуху рядом с щекой, Тэхён опускает ресницы, ощущая фантомное тепло, губы распахиваются на выдохе. Ему нужно. Нужно, чтобы его коснулись и всё взорвалось. Чтобы понять, как безумно сильно дрожит третья струна в груди, чтобы по ней сыграли и он вздрогнул. — Автепати у Намджуна? То есть тебя, педрилу, опять позвали в крутую тусовку после скольки? Двадцати минут знакомства? — Сокджин нарисовался рядом в самую подходящую или неподходящую минуту, возмущаясь во весь голос, тыкая Чонгука в рёбра пальцами, заставляя того дёргаться, резко выворачиваться и бить друга по рукам, чтобы тот прекратил. — То есть меня ты, блять, не зовёшь? — Тебя, сука, — Чонгук отмахивается от чужих рук, отвлекаясь на друга, ломая на корню всю странную наэлектризовавшуюся атмосферу. Оно и к лучшему — думает Тэхён. Это был лишь миг необъяснимой слабости, которую он не хочет, не может и не должен себе позволить. — Не позовёшь, так ты потом до смерти заебёшь, что захочется в лес уйти, яму себе вырыть, лечь в неё, земелькой присыпаться, лишь бы не слышать твой вечный бубнёж, какие у тебя уебаны друзья. — Так что я могу поделать, если вы и правда горстка уебанов? — Джин перехватывает пустой стакан со стойки заглядывая в него, закидывая голову, пытаясь выжать из него последние капли, высовывая язык, а понимая, что ничего тут не светит, удручённо качает головой. — Почему мы вообще с тобой дружим? — Ты хотел спросить, почему я вообще с вами дружу? — Нет. — Уебана ответ. — Дед, ты опять таблеток выпить забыл? — почти кричит Чон, нахмуриваясь, потирая двумя пальцами лоб между бровей. А Тэхёну смешно. Вся эта нелепая перепалка выглядит так по-детски озорно, забавно, как будто перед ним два придурковатых подростка, что не научились ещё нормально общаться, и все их разговоры сводятся к взаимному подъёбу и подёргиванию. — Ой, бля, погнали скорее, чучело, — Джин стягивает за локоть Чонгука со стула, подхватывая с пола его сумки с оборудованием, накидывая одну себе, а вторую тому на плечо, толкая двигаться к лестнице. — Я хочу познакомиться с Джуном. — О, уже Джун? — Через плечо усмехается Чон, подтягивая поудобнее лямку сумки, поправляя волосы, хватаясь за перила. — Ебало завалил и топай. Он в юности тоже был такой говноед? — Джин подхватывает Тэхёна под руку, пиная Чонгука под задницу, чтобы тот начал спускаться. — Он был милым, смешным… Он был… Самым, — беззвучно добавляет Ким, смотря в широкую красивую спину перед собой. Любимую когда-то спину.

___________________

Квартира Намджуна оказалась слишком большой для того небольшого количества людей, которое собралось сегодня вечером. Казалось, даже чем-то чересчур странным то, что она не была забита до отказа всякими подозрительными личностями. Тэхёну почему-то всегда представлялось, что автепати у андеграундной звезды должно обязательно выглядеть клишировано, так как показывают в американских фильмах. Огромная толпа людей, пластиковые стаканчики с алкоголем, приглушённый свет, а ещё хуже того что-то на подобии диско шара под потолком или в углу, который мерцает так, что даже без эпилепсии у тебя рискует случится припадок, танцующие девушки в коротких платьях, парни, что кричат на кухне, пока наблюдают за тем, как один из них залпом опрокидывает в себя триста, а то и четыреста грамм спиртного. Конечно же, должен был быть огромный панорамный балкон с видом на весь ночной город, на котором кто-то либо курит, либо целуется, либо употребляет что-то запрещённое. В общем, всё должно было быть так, как показывают в молодежных комедиях, после которых каждый подросток думает, что он неполноценный, раз такой вечеринки ему никогда не застать. Но тут всё было куда более чинно, куда более привычно для самого Тэхёна. Просторная гостиная, наполненная мягким приятным белым светом, что не раздражает, контингент не создаёт впечатления, что тебя в любой момент могут отпиздить за неправильно брошенную фразу, спокойные разговоры, хорошая выпивка, разлитая по домашним бокалам и забавным стаканам с медвежатами, приятный смех, раскатывающийся по помещению. Короче говоря, это больше походило на светский вечер, а не на «автепати у сурового рэпера, читающего о наркотиках, депрессии, шлюхах и мусорах». — Ёбанаротниху… — тут же затягивает Джин, совершенно бесцеремонно скидывая кроссовки на входе, облокачиваясь всем весом на плечо Чонгука. — Побойся бога, — возмущается Чон, брезгливо сбрасываясь с себя чужой локоть. — Какого бога? Которого нет? Для меня бог один — бутылочка пива, которую я, к слову, собираюсь тут найти. — По тебе и видно, рожа заплывшая, как у алкаша. — А ты ли не ахуел ли сударь? Ты видел хоть одно лицо прекраснее этого? — Джин ведет ладонью вдоль подбородка и вверх по щеке, демонстрируя себя, как один из тех товаров в вездесущих телемагазинах, которые часами пытаются впарить отвратительные маркетологи. — Да. — И где же? — Здесь, — Чонгук аккуратно касается кончиками пальцев подбородка Тэхёна, заставляя того поднять лицо, отвлечься от выставления в гардеробной своих дорогих мюлей. Прикосновение лёгкой щекоткой пробегает по скулам к затылку. — Ой бля-я-я, — закатывая глаза, Джин шагает спиной вглубь квартиры, скрываясь за углом и пропадая уже где-то в недрах кухни. Чонгук уверен в том, что этот пиздюк, будучи тут впервые и ещё ни с кем незнаком, уже рыскает в чужом холодильнике в поисках бутылки своего мнимого «бога». — Что ты… — теряется Тэхён, в попытках найти внутри себя ответ на такой простой вопрос: как нужно отреагировать? Как будет правильно? Чтобы не показаться глупым и в миг поплывшим от такого ненавязчивого комплимента. — Я всегда считал, что ты один из самых красивых людей, которых я видел, а сейчас… — Он замирает, разворачиваясь всем телом к Тэхёну, подходя чуть ближе, до сих пор не способный отнять руку от подбородка, придерживая его, почти не касаясь, не позволяя опустить взгляд, спрятаться в плечах, как обычно бывало, — ты только сильнее расцвел. — Боже! Да! Да-а! — оба резко устремляют взгляд Чонгуку за спину, туда, где должна быть кухня, когда слышат громкий и неоднозначный выкрик Джина, а затем звук разбивающегося стекла и смех. — Похоже он нашёл пиво или его уже кто-то трахает, — Чон прикрывает глаза, потирая переносицу, обречённо вздыхает, предвкушая, что, возможно, будет краснеть за непоседливого друга в следующую минуту. Несмотря на то, что Джин всегда был старше и вроде как умнее, ключевое слово «вроде как», но пробивать себе ладонью лицо из раза в раз приходилось именно Чонгуку, постоянно оттаскивая вышеупомянутого от каких-то незнакомцев, которые норовили втянуть того в конфликт и набить морду, вылавливал у него из рук бокалы и бутылки, которые могли быть с лёгкостью разбиты, придерживал его за пиджак, чтобы тот не разлил пиво на какую-то девушку, неудачно присевшую рядом, и вообще на регулярной основе являлся катализатором любой ситуации, в которую невольно был втянут. — Я не хочу знать, — тихо шепчет Ким, мотая головой, глотая желания рассмеяться во весь голос. Десятки разных абсурдных картинок начали мелькать в голове, при мысли о том, что там такое вообще могло произойти с Джином. Чонгук кивает и тянет Тэхёна за собой в нужном направлении. Стоило оставить этого здорового лба одного буквально на одну минуту, он наверняка уже успел устроить какой-нибудь хаос в чужом доме. На удивление Сокджина там никто не бьёт, и, к счастью или к сожалению, не трахает. Картина перед глазами открывается куда более ироничная и даже романтичная. Джин, сидя на коленях, собирает с пола осколки битого бокала, аккуратно передавая их улыбающемуся и покрасневшему Намджуну, который не отводя взгляда от чужого лица, закидывает их в мусорку. Как выяснилось позже, Намджун просто подошёл познакомиться, а Джин чуть не умер от счастья, выронив из рук бокал. История достойная романа. А дальше… Что дальше? Дальше всё потекло как-то само собой без особого порядка. Как-то странно привычно, но совершенно по-новому. Они с Чонгуком уже другие, обновившиеся, повзрослевшие, у каждого жизнь меняется, петляет, у кого-то взлетает, а у другого падает, двигается совсем в разные стороны. Они уже давно не те мальчишки, что пили дешёвое пиво, украденное у супермаркета из-под носа нерасторопного грузчика, что оставил грузовик без присмотра. Каждый уже мужчина, который идёт куда-то, к чему-то стремится, рвётся за своей звездой на небосклоне. Каждый за своей. Разной. И все люди, сегодня собравшиеся здесь, такие до ужаса разные, интересные. Казалось бы, в иных обстоятельствах они ни за что не должны бы были сидеть в этой большой уютной гостиной, пить вино, болтать о мирском и дурацком, иногда отпуская грубые и похабные шутки, иногда неуместные и глупые, но отчего-то смешные для всех. До колик в животе. Так как надо. Тэхён понимает, что это то, что ему нужно, то чего не хватало последние пару лет — отпустить себя хотя бы сегодня, стать юным, необременённым ничем парнем. Прошло уже где-то более четырех часов, они успели сыграть в какую-то незатейливую компанейскую игру, познакомиться поближе друг с другом, понять, что главным объектом вечных шуток может являться Джин, который и рад веселить всех вокруг. Каждый успел выпить столько, сколько нужно, чтобы стало хорошо, забавно, раскрепощённо, но не слишком пьяно. Нужное состояние, сбалансированное, сложное в своем исполнении, но идеальное. Только взрослые умеют пить чинно, не доходя до грани. В юности они с Чонгуком пили так, что добираться до противоположного угла комнаты приходилось ползком. До кондиции под названием «в щщи». И вот сейчас, спустя почти бутылку вина, когда всё веселье и балаган стих, Тэхён сидит на кресле чуть поодаль ото всех, откинув на его спинку свой пиджак, закатав рукава и чуть расстегнув рубашку, подогнув под себя ноги, держит между ног бутылку, плюнув на правила приличия, решив выпивать напрямую из горла, пальцами перебирает тонкую бумагу, скручивая самокрутку. Ему на удивление тут комфортно и весело. Он облизывает бумагу, сворачивая папиросу и смотрит на всех, ощущая лишь разливающийся по груди трепет. Намджун лежит на полу, подложив под поясницу подушку, закинув голову к потолку, подняв над собой бутылку с пивом, водя ей в воздухе из стороны в сторону и что-то увлечённо рассказывая, точнее он скорее с чувством вещает какие-то умные вещи о своем внутреннем я, что ценить себя нужно больше, не забывать обращаться внутрь, но и не предаваться бессмысленной и глубокой рефлексии. Всё, что он говорит, звучит очень красиво и заумно, что аж хочется заслушаться, погрузиться в этот монолог, но Тэхён улавливает лишь половину. Друг Намджуна, Субин, сидит рядом на пуфике, закинув ноги на стену, охотно вступает в диалог, соглашаясь или контраргументируя. Одна парочка мило воркует на кухне, ещё трое выпивают в другом углу гостиной, играя в карты. Джин сидит на полу у края дивана, по рюмкам на полу разливая херес, а Чонгук валяется рядом, закинув лодыжки на диван, разглядывая волосы Тэхёна. Они достаточно отросли, стали более воздушные, пушистые, словно потемнели сильнее, стали изящно завиваться. Ему всегда нравилось их разглядывать, трогать, играться с ними. Выбившиеся на лоб тонкие прядки, тут же подхваченные пальцами и заведённые за ухо, выглядят так очаровательно. Тэхён делает вид, что не замечает этот взгляд, непозволительно задержавшийся на нём. Он нарочно игнорирует. Старается скорее. Он хочет смотреть в ответ, в глаза, но ощущает, что это одурманит. И это будет чертовски плохо. «Не почувствовал» — мысль колет в висок, струна в груди спокойна, там штиль. И от этой мысли даже улыбка касается губ. Ему хорошо. Ему не страшно. — Скрутишь и для меня одну? — перебивая Намджуна, негромко произносит Чон, наконец-то отрываясь от разглядывания волос и переводя взгляд к лицу. Тэхён, не задумавшись, кивает. Ему не сложно. Он подтягивает ко рту бутылку, делает несколько глотков, наслаждаясь сладковато-гранатовым привкусом вина, достает из упаковки ещё бумагу и немного табака, распределяя его, ровняя тонким слоем пальцами, и продолжает изучать сложившуюся обстановку, запоминая, лелея это внезапно приятное чувство спокойствия. У Чонгука ноги скользят по дивану и падают Джину на плечо, в таком же положении, как и были, скрещенные. Тот даже и ухом не ведет, будто последний час только этого и ждал. Чон веселится, чешет пальцами ног Сокджину голову, а затем ухо, смеется совсем бесстыдно, а потом, заметив, что реакции не последовало, вновь открывает рот. — Тебя это… Вообще всё устраивает? — Как-то удивлённо, даже для самого себя, спрашивает, продолжая прикладывать лодыжку к чужому уху, имитируя звонок телефона. — Ну тебя же устраивает то, что ты пидор, — серьезно говорит Джин, пытаясь скрыть ехидную ухмылку, что ползёт по всему лицу. — Де-юре… — А де-факто ты пидор. Но ты не бойся, я и сам люблю побаловаться, и я ничего против не имею. Я же не твой батя, — это такая безобидная шутка, в его репертуаре, из разряда грязненьких и гаденьких. Чон хмыкает, переворачиваясь, роняя, наконец, ноги на пол, усаживаясь ровно. Он засовывает одну руку за шиворот своей футболки и достает оттуда средний палец, поднимаясь с пола и тыча им в лицо другу. Тот отмахивается, кулак показывает, без слов угрожая расправой. Курить они уходят вдвоём, ни у кого нет желания вставать, перемещаться на прохладный балкон, слишком ленивая атмосфера. На улице до безумия звёздно. Последний этаж, уютный зеленый балкон, заставленный горшками с монстерой и плющом. Безоблачно, поэтому все вокруг идеально подсвечено светом одинокой луны. Они не говорят несколько минут, каждый в каких-то своих мыслях, просто курят, выдыхая будто нарочно поочередно, друг за другом. Чонгук опирается на перила, разглядывая ночной город, а Тэхён лишь улыбается тонко, радуясь той, последней мысли, что посетила ещё в комнате. Значит всё нормально. Значит не всё для него потеряно. Но и он же нарушает тишину первым. Ким перехватывает сигарету в правую руку, отводя немного от лица в сторону, чтобы не дымило, и протягивает руку вперед, хватая Чонгука за предплечье, разворачивая руку и рассматривая черные, местами цветные, чуть небрежные рисунки, разбросанные по всей коже в хаотичном порядке, создающие единую гармоничную композицию. Он приметил их сразу, как только Чонгук стянул худи, когда алкоголь начал играть в крови и поднимать температуру тела. Их раньше не было. Чон всегда в детстве говорил, что хотел бы красивый рукав и вот… Тэхёну интересно и перебороть это любопытство почему-то вдруг невозможно. Это наваждение. Он ведет руку выше, большим пальцем по внутренней стороне, от запястья выше, зачем-то повторяя пальцем выступающую вену, к изгибу локтя, по рисункам, приподнимая рукав футболки, чтобы понять, где же эта картина заканчивается. Обводит картинки по одной, крутит плечо, наклоняется ближе, разглядывая, забывшись затягиваясь, выдыхая дым куда-то Чонгуку в грудь. Смотрит так увлечённо, будто только что для себя карту мира открыл, до этого думая, что Корея единственная страна в мире. — Красивые, — выдыхает тихо, — они мне нравятся. Как будто весь ты в них отражаешься, — улыбается, мягко как-то, непривычно, тепло и немного устало даже. Огоньки прыгают в глазах, но спокойно, без энтузиазма, горячие, но согревающие, а не выжигающие. Рука слабеет, скользит ниже, задерживаясь на запястье, а потом пальцами по ладони и исчезает. Целый открытый, как на ладони город перед глазами, весь воздух города для них, но дышать отчего-то стало нечем. Табачный дым заполнил голову, вытеснил кислород. А у Чонгука… У него фантомные прикосновения на плече. «Почувствовал», — и это уже совсем не восторженно звучит в голове. Совсем нет. Это скорее сигнал бедствия. Тревога, кричащая о том, что нужно спасаться. Страшно. Опасно вообще-то. И струна… Четвертая. Она звенит очень громко. Её гул, к сожалению, не заглушить. Это «ля» вроде. Ещё одна. Блядь. Одна. «Это ломает ход игры, друг» — мозг, живущий отдельно от тела, шепчет на ухо, предостерегает. Но его что, когда-то кто-то по-настоящему слушает? — Хах, да, они давно часть меня. Я рад, — совсем тихо говорит Чон, почему-то опасаясь, будто их кто-то услышит сейчас. Кто-то посторонний. Почему его это волнует вообще? В этой фразе нет вообще ничего такого. А потом его рука сама поднимается, стряхивает пепел с воротника рубашки напротив, поднимается и заправляет прядь волос за ухо. Одну лишь. Крохотную. Машинально так и привычно. Но у Тэхёна простреливает. Да так, что аж физически больно становится. В затылке, в солнечном сплетении. И чёрт разберешь, где вообще, да и не так это важно. Глаз не оторвать друг от друга в этот момент. Проваливаются куда-то, где нет дневного света. Оба где-то во мраке чужих зрачков. — Вы тут вообще курите или нет? В квартиру очень тянет, Джун жалуется, — Джин появляется в дверях. Оба «просыпаются», поворачивая на него голову, синхронно выдавая «отъябись». Когда они возвращаются в зал, людей в квартире уже поубавилось, многие уже успели уйти, не дождавшись возможности попрощаться со всеми. Кто-то активно клюёт носом. Намджун лежит на боку, уставший, водя пальцами по паркету, разглядывая спину Джина, прослеживая его движения по помещению, Субин уже дремлет во всю на пуфике, рискуя с него упасть. Обоюдное желание пойти спать всех устраивает, кроме Чонгука. Он еще не готов. Он перекидывается парой слов с Намджуном, который показывает ему на телевизор и на полку с дисками, тот будит своего друга, спихивая его с пуфика, предлагая перебраться в спальню, но он, прощаясь, уезжает домой. Когда все прощаются и скрываются за разными дверями, Тэхён сидит на диване, утонув в подушках, снова поднося к губам своё вино. — Ещё поболтаем? — тихо спрашивает Чонгук, хватая с пола рюмку хереса, выпивая её залпом, а затем забирая из большой миски со льдом на столе последнее пиво. Он падает на диван рядом. На душе у обоих почему-то так хорошо сейчас. Странно как-то. Разговор сам собой завязывается вновь. Как всегда. Им не нужно искать предлог, долго думать, через силу выжимать из себя что-то, решать что же всё-таки сказать. Оба могут нести что угодно, зная, что другой это подхватит и всё вновь будет, как должно быть. Между ними всегда было так. Они говорят обо всём и ни о чём. О работе Тэхёна, о путешествиях Чонгука, обсуждают знаменитостей, с которыми пришлось Чону поработать, спорят о музыке, вспоминают старых знакомых. А когда говорить уже становится лениво, Чонгук вырубает свет, находит приставку и запускает игру. Всё выглядит так до тошнотворного привычно. Не было никаких лет разлуки, ничего этого не было. Тэхёну просто всё приснилось. Это был дурной, кошмарный в его понимании сон, в котором он вдруг оказался взрослым человеком, с собственной небольшой квартиркой, где он живёт один, а вместо спутника жизни — маленький шаловливый пёсель, у него есть работа, деньги, все возможности, о которых он когда-то мечтал, но нет рядом друга. Никого по сути. Хоби только в его голове даёт ему хлёсткую затрещину и спрашивает: «а как же я, маленький засранец?». А здесь, сейчас, вот его реальность, он проснулся, он дома. В своём настоящем доме, в который так ужасно стремился вернуться во сне. Ведь дом — это не только место, верно? Не просто стены и кровать? Сейчас, с минуты на минуту, мать постучится в комнату, поставит на столик в углу несколько бутербродов и графин с соком, скажет, чтобы они не засиживались допоздна. Картина такая же, как и раньше. В комнате полнейший мрак, только свет от телевизора помогает различать силуэты друг друга, Чонгук сидит, внимательно уставившись в экран, попеременно нажимая кнопки на геймпаде, у него на коленях голые лодыжки Тэхёна, что развалился на подушках и точно так же, только чуть более устало, клацает по кнопкам над своей головой. Соревновательный режим всяких пресловутых поединков в Мортал Комбат или Марио уже прошел, и они хотят просто пройти что-то вдвоём. Лёгкое, сюжетное, расслабиться и отдохнуть. Они не нашли на приставке Намджуна ничего интереснее «It Takes Two», где две маленькие тряпичные куклы пытаются вернуть себе человеческий облик. Отчего-то всё такое спокойное и правильное. Они иногда тихо смеются, ругаются себе под нос, когда миссия проваливается, Ким иногда отвлекается от экрана на долю секунды, поглядывает украдкой на откинувшегося на спинку дивана друга, улыбаясь самому себе и снова возвращаясь в игру, стараясь не думать, не зацикливаться, просто быть тут и всё. Двадцать минут они вяло пытаются справиться с дурацким уровнем, постоянно лажая по очереди, им одновременно и забавно и начинает немного раздражать, что они до сих пор не могут сдвинуться с одной точки. — Давай, беги сюда быстрее, сейчас опять не успеем. Прыгай! Да икс нажми! Чон, бляха, — в полголоса возмущается Тэхён, возбужденный игрой, искренне нервничая, что им сейчас придётся четвертый раз подряд начинать сначала. Он сквозь зубы скандирует «давай, давай, давай», начиная несильно пинать Чонгука в ноги, а затем и в рёбра, больше мешая, чем помогая. — Тихо, блять, — громко командует Чон, резко хватая Тэхёна за ногу, делая второй рукой последний рывок до заветного уровня. Экран гаснет, запуская очередную кат сцену, Чонгук увлечённо смотрит в экран, а у Тэхёна вдруг мир плавится и смазывается. Как-то неосознанно, но Чонгук чужую лодыжку не отпускает, кладёт её обратно на колени, ведет большим пальцем вдоль свода, а затем средним по всей стопе, заставляя поджать пальцы на ногах и захлебнуться. Тэхён уже не слушает, что обсуждают персонажи на экране, он, прикрыв глаза, закидывает голову на подушки, роняя геймпад куда-то в диван. Это запрещённый приём. Это лишает воли. Ладонь скользит к маленьким пальцам, нажимая на них подушечками собственных, на каждый по отдельности и на все сразу. Чонгук не задумывается о том, что делает, машинально продолжая медленно поглаживать, проходясь по сухожилиям, следя за сюжетом на экране. Лёгкие мурашки бегут по ноге выше, расходясь по всему телу непривычной и сладкой волной удовольствия, внезапной, но отчего-то чертовски горячей. Чонгук слегка сжимает пятку, и Тэхён понимает, что оказывается у него всегда было чуть больше общего с Ахиллесом, чем он думал. Он еле слышно выдыхает, концентрируясь на ощущениях, на тепле чужой руки, на легкой шероховатости пальцев, прикусывая губу, пытаясь не выдать себя. Ладонь скользит выше, проходясь по выступающей косточке, слишком трепетно поглаживая её и снова возвращаясь к пальцам, играясь с ними. Ким никогда не думал, что его тело способно так реагировать на столь невинные прикосновения к ступням. Ему вообще всегда казалось, что эта часть человеческого тела не самая привлекательная. Ему бы её убрать, спрятать, закончить, наконец, весь этот абсурд, который стал слишком, безумно интимным, но Чонгук касается его с такой нежностью, что не хочется, чтобы это заканчивалось. Он не специально крутит второй ногой, отводя её в сторону, ощущая внезапную прохладу от бляшки ремня, задерживает дыхание, не отдавая себе отчёта скользит ниже, ненавязчиво опуская её между чужих ног, слишком близко… Он не думает, когда двигает ступню ближе, касаясь чужого члена, ожидая услышать шутливое «бля, чувак», а затем смех, после которого он переведёт всё в простую грязную шутку, но… реакции не следует. Почти никакой. Чонгук лишь слегка вздрагивает, на секунду прекращая гладить лодыжку в своих руках. Тэхён не здесь, он совершенно забылся, дым от огня внутри его груди затмевает рассудок. Он двигает лодыжкой ещё раз, ведёт ей медленно вверх-вниз, настойчивее, чувствуя отклик на свои прикосновения, ощущая тепло и твёрдость. Он… Блять! Он заводит его? Что происходит? Но это не остановить. Заставка прошла, звуки стихли, лишь едва уловимая мелодия доносится из колонок телевизора и шуршание ткани брюк. Это так интимно. Так до одурения горячо. Чонгук роняет голову на спинку дивана, коротко выдыхает, приподнимая вдруг бёдра навстречу, перемещает ладонь уже на лодыжку между своих ног, не останавливая её, а просто касаясь, легко впиваясь ногтями. Они не знают, что они делают. Они совсем не понимают, какого чёрта происходит. Что это вообще сейчас значит. Алкоголь всё ещё играет в крови. Затылок коротит. Все конечности наливаются свинцом. Тэхён чувствует, как резинка собственного белья натягивается, начиная давить на бёдра. Мыслей совершенно нет, только стыдливое желание, чтобы к нему тоже прикоснулись, запустили ладонь под брючину, провели выше, к бедру и… Чонгук случайно отпускает еле уловимый стон и это взрывает конфетти в висках. Шумит так, что хочется провалиться вместе с этим самым грёбанным диваном на все десять пролётов вниз. Дыхание кажется таким острым, сердцебиение в ушах оглушает. Это всё какой-то чёртов бред. Тэхён приподнимает ресницы, потому что страшно открыть глаза целиком, щурится через ресницы, нагло подглядывает за тем, как Чонгук хватает воздух приоткрытыми губами, сглатывает, сдвигает брови к переносице, хватаясь пальцами свободной руки за воротник своей футболки, натягивая её. Он возбуждён, щёки алеют, всё тело объяло пожаром. — Выше, — шёпотом выдыхает Чон, направляя пальцами лодыжку, прижимаясь к ней ближе, кусая губы. Ему нужно больше. Колени дрожат, когда Тэхён послушно нажимает у самой кромки брюк, чувствуя влажность ткани. Протяжное «блять» вырывается из груди, он тянется рукой под собственный ремень. Вытаскивает рубашку, касается оголившейся кожи живота, водит по ней, не решаясь ослабить ремень. Что он делает? Что собирается? Смотрел бы на него Чонгук, если он сам прикоснется к себе? Будет ли это заводить его так же сильно, как Тэхёна одна лишь мысль? Он бы выгнулся для него, стонал бы тихо, закусив нижнюю губу. Не стянул бы брюки, а лишь позволил наблюдать, как его рука движется под плотной тканью. Потому что так куда более захватывающе, более откровенно. Он бы хотел, услышать собственное имя в тишине чужой гостиной. Он заводит пальцы под ремень, чувствует, как напрягается все тело, пальчики на ногах поджимаются, как дрожит и слышит, как судорожно дышит рядом Чон. Ему так жарко. Так невозможно душно. Чонгук рассыпается. Перед глазами лишь яркие блики, искры в висках, все ощущения внизу живота, весь рассудок. Он чуть приподнимается на носочках, вжимаясь в диван, шепчет что-то беззвучно, тянется рукой по голени Тэхёна под брюки, вторую ладонь запуская себе под футболку, касаясь груди. Одновременно не хочется прерывать и хочется сорваться друг к другу, прикоснуться по-настоящему. Блядь! Им хорошо! Нужно совсем немного. Холодильник вдруг хлопает где-то в недрах кухни, и они оба мгновенно подрываются, Тэхён одёргивает ноги, поджимая их под себя, поднимаясь чуть выше по дивану, а Чонгук принимает прежнее положение, опираясь локтями в колени, хватая джойстик, смотря в экран. Полуголый замученный Джин со стаканом молока появляется на пороге гостиной меньше, чем через минуту, презрительно оглядывая двух друзей. — Хули вы тут делаете? — И-играем, — хрипло выдаёт Чон, перебирая клавиши, оживляя персонажей на экране. Джин проходит глубже, падая между ними на диван. — Они в конце помирятся и засосутся, ниче интересного, — воодушевлённо бурчит в стакан молока, делая большой шумный глоток. — Спасибо за спойлер, идиот. А ты какого чёрта тут шатаешься? И какого хера ты почти голый? — Чонгук морщится, брезгливо отклоняясь от своего сценариста, мельком бросая через его плечо взгляд на потерявшегося покрасневшего Тэхёна. Даже в полуночной тьме комнаты можно было увидеть, как вспыхнули его уши. Тот смотрит в пол перед собой, мечтая сбежать. Какого хуя вообще? Что он натворил? Почему Чонгук не остановил его? Хороший он друг после такого. Он должен сбежать отсюда раньше Джина. Он не знает, как объясняться, когда они снова останутся вдвоём. Да и что говорить? Меня возбудило то, как ты массажировал мне ноги, и я решил тебе подрочить? Фу, блять, даже эта мысль в голове выглядит настолько мерзко, насколько вообще возможно. А уж, чтобы произнести что-то такое вслух. Нет. Ни за что. Кровь пульсирует в висках. Струна последняя в груди дрожит так, что он, похоже, потерял себя. «Си». Это «си», друг. Ты проиграл. Этого не должно было произойти. Это сломает тебя. — Ну мы с Джуном… — начинает Джин, делая многозначительную паузу, хитро ухмыляясь. — Что? — У Чонгука глаза на лоб лезут. — Серьезно? Вы? Фу, знать не хочу. — Доиграй уровень за меня, — Тэхён подрывается с места, всовывая растерявшемуся Сокджину геймпад в руку, путаясь в ногах, отворачиваясь тут же, чтобы никто не заметил, что его брюки ему вдруг стали слишком тесными чуть ниже пояса. — Я пойду найду, где лечь спать, чего-то рубит ужасно. Спокойной ночи, — он даже не слышит ответа, скрываясь за первой попавшейся дверью, пытаясь выдохнуть. — Вот видишь, доебал ты своими играми человека, — злобно смеется Джин, отставляя стакан и принимаясь нажимать кнопки. Чонгук полминуты смотрит на закрывшуюся дверь, взволнованно поджимая губы. Они оба только что что-то сломали. Разрушили что-то незримое. Да так, что, к сожалению, обратно уже откатить не получится. Ким в темноте кое-как находит какую-то винтажную софу в углу комнаты, падает на неё, утыкаясь лицом в маленькую подушку. Он явно не в порядке. Всё ненормально. Те давно забытые чувства, что незаметно тлели далеко за грудиной, снова выросли в неиссякаемое пламя, касающееся небосвода. И он знает, что это не секундное помешательство, вызванное всплеском эмоций и адреналина, это не то, что пройдёт завтра, когда он проснётся. Это финальная остановка в его провалившемся плане «не влюбиться вновь». Гавно. Он не старается переосмыслить, додумать, предположить, понять себя, потому что уже и так всё для себя знает. Эта встреча была ошибкой. Надеяться и верить, что он легко справиться было глупым заблуждением. Слишком поверил в себя и это разочаровывает. Ему нужно разорвать всё это. На корню. Перетерпеть и больше не писать и не искать встречи, пока не упал ещё глубже. Ну может займёт это ещё лет пять, ну и хер с ним, он справится. Достойно всё это время справлялся. Ну давал слабину пару раз, но что такое один день в сравнении с целым годом? Нужно отпустить, сходить на одну из тех свиданок, что предлагал Хосок, познакомиться с кем-нибудь, кто будет его любить, увлечься и всё станет на свои прежние места. Так лучше будет, чем лелеять дружбу, которой уже нет. Тэхён корит себя, стыдясь и ругаясь, но мысленно возвращаясь к тонким стонам, которые так и стоят в ушах, и незаметно засыпает за всей этой мишурой из эмоций. Будит Тэхёна активная возня где-то по ту сторону двери. Хлопают двери, работает блендер, тихая музыка играет фоном, сливая с чьим-то отрывистым смехом. Странно, но на утро даже нет похмелья, хотя, казалось бы, оно должно было пожирать его в полную силу, особенно после чуть ли не литра красного полусладкого. Но голова всё равно тяжелая и ватная, от тревог и навязчивого чувства собственной ущербности. Да, именно таким с утра Тэхён себя и ощущает. Неполноценным идиотом. Сейчас надо выползти к малознакомым людям, неловко поулыбаться, желательно не смотреть Чонгуку в глаза, или надеяться, что тот ещё спит или вообще уже успел уйти, всех поблагодарить за вечер и улизнуть домой. Гениальный план. Надёжный, блять, как швейцарские часы. Ким разминает кости, находит зеркало, поправляя прическу, заглядывая в свои красные припухшие глаза. Не всё так плохо, как он ожидал. Выдыхая, он открывает дверь, выходя в гостиную. И всё внутри выглядит таким до ужаса уютным и даже милым. Намджун, выключив блендер, разливает по стаканам какой-то коктейль, аромат которого сразу врезается в нос, рядом на столе совсем по-детски нагло сидит Сокджин в чужой пижаме, болтая ногами и что-то увлечённо рассказывая, Чонгук посмеивается вместе с ними, одной рукой что-то печатая в телефоне, а другой ковыряя оякодон в тарелке. Всё так ярко, солнечно и по-домашнему, что складывается ощущение, будто Тэхён застал чей-то семейный завтрак. — О, — Намджун замечает его первым, откладывая блендер в мойку и пододвигая один из стаканов к свободному стулу за столом. Тэхён улыбается от мысли, что завтрак, видимо, приготовили и для него. — Доброе утро. Мы тебя разбудили? — Он искренне интересуется, давая понять, что Ким мог проспать у него в доме ещё хоть весь день и никто бы не был против. — Нет, всё хорошо, давно уже пора вставать, — Тэхён коситься на настенные часы, стрелка которых только что отсчитала половину двенадцатого. Он смущается, подходя ближе к столу, старается не поворачивать голову в сторону Чона, который внезапно помрачнел, уткнувшись уже целиком в свою тарелку, делая вид, что полностью увлечён едой. — Садись завтракать, — Джун отворачивается к плите, выкладывая на тарелку ещё одну порцию, изящно присыпая яичницу зеленью. — Я не… Мне надо… — Ким косится на входную дверь, пытаясь намекнуть, что ему уже пора и он торопиться по своим делам, но его прерывают раньше, чем он успевает договорить. — Сначала завтрак, потом все дела, — серьезно, словно отцовским тоном, говорит Намджун, сам усаживаясь за стол, хватаясь за вилку. Тэхёну ничего не остается, он всё-таки достаточно хорошо воспитан, чтобы отказаться и некрасиво сбежать. Он присаживается за стол, улыбаясь, благодарит хозяина, закидывая в рот порцию риса, вспоминая, что не ел ничего со вчерашнего утра. Всё идёт своим чередом, звенят вилки, Джин с Намджуном рядом мило воркуют о чём-то, споря друг с другом, но никто в их разговор не вникает, всё что волнует сейчас это неловкие переглядки с Чонгуком, который изредка поднимает глаза и тут же опускает. Это никак не прекратится. Его взгляд не раздражённый, не стыдливый, в нём нет неприязни или брезгливости. В его глазах только необъяснимая печаль, сожаление и испуганность. Он будто хочет что-то сказать, но не решается, иногда посматривая на милующихся друзей. — Подожди, я должен тебе показать, — восклицает Джин, вскакивая из-за стола, перехватывая Джуна за запястье и утаскивая вглубь гостиной к телевизору. Тишина повисает над столом, «друзья» смотрят друг на друга, ожидая кто первый заговорит. Тэхёну сказать нечего. Нет. Не так. Ему есть, что сказать, и очень много, но он не готов и не хочет. Знает, что не стоит. Он просто безмолвно ждёт того момента, когда все иллюзорные надежды начнут рассыпаться на глазах. Ещё секунда. Вот-вот. И он увидит, как посыпятся остатки дружбы. — Знаешь… — Чон всё-таки начинает, сглатывая ком в горле. Он чуть улыбается. Не нервничает, просто говорит. — Вчера был реально крутой день. У меня было ощущение, что я снова вернулся в свои восемнадцать лет. Мы тусим вместе, как в старые добрые, угораем со всякой фигни, пьем, играем. Я думал, что после того, как мы не общались пять лет будет немного сложно, неудобно, боялся, что говорить будет не о чем, так как интересы уже разные, жизнь круто поменялась, но оказалось, что до сих пор всё так же легко, мы всё так же на одной волне и понимаем друг друга без проблем, но… — Но дружбы снова у нас не получится, — вдруг заканчивает за него Тэхён, прекрасно понимая к чему ведёт этот разговор. Ему не нужно, чтобы все причины озвучивали вслух, не нужно слышать это. Он не такой сильный и взрослый, как он думал, чтобы принять, посмеяться и продолжить делать вид, что всё в норме. — Да, — удручённо констатирует Чон, отводя глаза, разминая пальцами шею. — Потрясно окунуться в ту самую атмосферу, переживать все эти эмоции снова, но… Это слишком напоминает о прошлом, тянет туда. Но жизнь продолжается. Хочется двигаться вперед, а не стоять на месте. — Ты прав, — и вот оно, то, чего он так ждал, осколки со звоном разлетаются по полу. Они не ранят, не режут, не делают больно. Он не знает почему так, почему ничего не чувствует в данную минуту. Нет ничего кроме принятия. Последняя стадия принятия его мнимого «горя». — Это пройденный этап, — Тэхён встаёт с места, относя тарелки в раковину, улыбается слегка, поправляет волосы и пиджак на плечах, — и мы, к сожалению или к радости, уже его переросли. Я безумно рад был тебя увидеть, — он похлопывает Чона по плечу, прощаясь, оставляя в этом жесте всего себя прошлого. Выходя из столовой, он прощается с новыми знакомыми, благодарит за вечер и утро, смеется с какой-то шутки и договаривается как-нибудь свидеться, хотя знает, что этому вряд ли суждено случиться. Он впрыгивает в свои любимые мюли, зная, что за порог выйдет уже новым человеком. — Тэхён, — с тяжелым дыханием и взъерошенными волосами Чонгук ловит его у самой двери, — вот, — он протягивает Киму маленький квадратный футляр, — ты спрашивал, почему у нас не сложилось дружбы… Это поможет понять.

___________________

Кажется, весь следующий день и утро после Тэхён существовал каким-то призраком, не совсем понимая, что ему чувствовать и почему эти самые «чувства» его до сих пор не застали врасплох. Он просто пришёл домой, сходил в душ, включил пластинку молодого Элтона, провёл небольшую уборку в квартире, приготовил себе ужин, составил новую подборку музыки для эфиров на следующую неделю, изучил пару новинок в мире инди, погулял с собакой и уснул под какой-то первый попавшийся сериал на нетфликсе. Утром повалялся в кровати, листая ленту, спокойно пообедал, собрался, созвонился с Хоби, прогулялся пешком до работы, заглянув в любимое кафе по дороге за холодным малиновым чаем, подготовил студию к вечернему эфиру, провожая других коллег с утреннего шоу, принёс сонному и опаздывающему Хосоку сладкий кофе и вышел перекурить перед работой. В поисках зажигалки Тэхён начал шарить по карману и вместо неё вытащил из кармана маленький футляр, тот, что ему отдал Чонгук. Честное слово, он почему-то успел о нём совершенно забыть. Электрический ток побежал по позвоночнику. Руки задрожали. Правда ли он хотел знать, что лежит внутри? Какие ответы он там найдет? Страх сковал, отбивая всё желание курить. Бросив эту идею, Ким вернулся за свой пульт, положив полученное «объяснение» рядом. Пять минут он просто разглядывал пластиковый чёрный коробок, а потом любопытство всё-таки взыграло так сильно, что он кинулся к ответам. Внутри лежала флэшка. Долго не думая Тэхён нашарил рядом личный ноутбук, что время от времени забывал на работе, воткнул и увидел один единственный файл. Видео, с коротким названием «My safe place. Forever».

!! видео здесь (обязательно посмотрите):

https://t.me/boobsofjungkook/5924

Когда музыка закончилась, а собственные глаза застыли на экране, Тэхён осознал, что… плачет? Слёзы неконтролируемо текут по щекам. Он даже не заметил, как и когда они появились. Грудь стянуло горечью, он пытался хватать ртом воздух, пряча лицо, пытаясь не показать коллеге своих слёз, прекрасно зная, стоит тому задать самый банальный вопрос: «что случилось?», он сорвётся на истерику, задыхаясь в собственных рыданиях. — Тэ, — за спиной весело зовёт Хоби, шумно отхлебывая свой приторно сладкий кофе, — эфир через 30 секунд. — Уже тащусь, — утирая слезы, похлопывая себя по щекам, Тэхён отталкивается от стола и подъезжает на стуле к микрофону, утирая нос, чтобы не звучать слишком сдавленно. Хосок не успевает ничего спросить, начиная программу, за что Ким благодарит богов. Ему не нужно ничего рассказывать, ему нужно просто собраться и работать. — Йоу, йоу, йоуу, всем привет! Это Джей и Ви, ВиДжей, лучшие радиоведущие вечернего шоу в Южной Корее. А то и во всём мире. — По версии твоей мамы, ты забыл упомянуть. — Без моей мамы нашим слушателям пришлось бы терпеть только твои глупые шутки. Кто будет поднимать им настроение в пути? Как прошли ваши выходные? Я надеюсь, вы все хорошо отдохнули и бодро начали новую рабочую неделю. В Сеуле сейчас солнечно, в городе, на удивление, небольшие пробки. Сегодня понедельник, а это значит, что мы начинаем вечер с любимой рубрики «Не формат». Ви, расскажешь, что нашёл интересного на сегодня? — О, да. Сегодня я хочу вам показать относительно молодую группу под названием The Academic. Эти ребята из Ирландии делают отличную музыку, по стилю довольно сильно напоминая давно полюбившихся мне The Strokes. Это атмосфера студенческой тусовки, жаркого лета и коротких шорт, поцелуев на капоте старенького линкольна на парковке заброшенного супермаркета. У них есть свой особый шарм, идеально описывающий современный инди. Меланхоличные тексты, скрытые под заводящим ритмом. Бодрая депрессия — я назвал бы это так. Изначально я хотел включить вам другую песню, но сегодня эта больше импонирует мне под настроение. А так как музыку тут пока ещё ставлю именно я, то её и послушаем. The Academic — Not Your Summer. Наслаждайтесь. «I want to go, I want to leave. I need some time away from me» — начинает играть в наушниках, когда Тэхён отодвигает от себя микрофон, залезая в карман за телефоном. Ему нужны ответы. Сейчас. Или он точно свихнётся. Несмотря на музыку, в ушах отголоском звучит лишь та песня. Он набирает сообщение, совершенно игнорируя любопытный и вопрошающий взгляд Хосока.

TeaTae: Чонгу

TeaTae: Что

TeaTae: Что это значит?

Джей Кей: ты посмотрел её?

TeaTae: да

Джей Кей: это Джей Кей: это то, что я никогда и никому не показывал Джей Кей: тогда на последних курсах университета, для одного престижного конкурса нужно было снять и смонтировать свой видеоклип Джей Кей: он мог быть о чём угодно, как таковой определённой темы не было, но было одно условие: он должен был передавать эмоции. Отображать то, что ты чувствуешь Джей Кей: Он должен был быть о чём-то, чем ты увлечён или что любишь… Джей Кей: меня тогда в последний день исключили из участия, потому что я не смог предоставить готовый материал. Точнее мой клип вышел настолько личным, что я не был готов показать его ни комиссии, ни кому-либо ещё Джей Кей: потому что мой конкурсный ролик был о тебе…

TeaTae: почему

Джей Кей: поэтому, отвечая на ранее заданный тобою вопрос Джей Кей: я не могу быть твоим другом, Тэхён Джей Кей: и никогда бы не смог им остаться Джей Кей: потому что невозможно дружить с тем, в кого, как я вчера понял, все ещё так же до беспамятства влюблен Джей Кей: прости меня Джей Кей: прости за то, что сломал всё, что у нас когда-то было

TeaTae: включи радио

Джей Кей: что? Радио? Сейчас?

TeaTae: Да. 107.7

— Эфир через 3… 2… 1… — Хоби выкидывает по одному пальцы и подтягивает к себе микрофон. — Ох, это было хорошо, мне даже самому захотелось снова стать подростком и очутиться в каком-нибудь скейт парке, где все веселятся, катаются и выпивают. Да, все мы знаем, что все подростки пьют. Долг обязывает меня напомнить, что употребление несовершеннолетними спиртных напитков это очень плохо. Так что дети, если вы нас слушаете, не пейте. Далее, мне кажется, нам стоит разбавить эфир чем-то классическим, не находишь, Ви? — Хоби пинает в ногу под столом Тэхёна, который пялиться в экран мобильного телефона и крупно дрожит, собирая пальцами вновь проступившие слёзы. Он задыхается, пытаясь взять себя в руки. Два больших вдоха. Одно правильное решение. И он снова натягивает наушники на уши. — Классика, говоришь… Что ж, мы говорим о классическом роке или классике инди. Что бы ты предпочёл сегодня, а, Джей? — Я сегодня настроен на классик рок. Что-то цепляющее и вечное. — Хм. Я знаю кое-что очень подходящее. Тогда дальше мы с вами послушаем нетленных Queen, разбавим немного The Kinks, и закончим молодым и обаятельным Стингом в составе The Police. Но прежде, чем отдаться в объятия лучших рокеров мира, я сделаю маленькое заявление. Хах. Надеюсь, меня после такого не уволят с работы. Хэй. Привет. Ты здесь? Я очень надеюсь, что ты сейчас это слушаешь, а то получится немного неловко, верно? Я просто хотел сказать, что… Тоже влюблён в тебя. И всегда был. Я люблю тебя, Чонгук. А теперь сияющая «Королева» и их Love of my life. Наслаждаемся. Хосок тут же скидывает наушники, перегибаясь через стол, задавая десятки вопросов друг за другом, восторженный и совершенно очарованный, а Тэхён не слушает, не отвечает, он просто улыбается, чувствуя, как невероятная эйфория подкатывается к затылку, как опутывает все его вены, стремится к сердцу и оседает там, словно это место предназначалось для неё. Только сейчас до него дошло, что всё это время, все последние несколько лет жизни в его груди было пусто. И лишь потому, что его собственное сердце всё это время билось в чужой груди. Где-то настолько далеко, что он никак не мог ощутить его, боясь больше никогда не ощутить свой пульс.

_________________________________

Чонгук просто бежал. Бежал так быстро, словно сама костлявая наступала ему на пятки, ожидая, когда он оступится и она сможет прибрать его к своим рукам. Он мог бы прыгнуть в такси, но у него не было желания вызывать, ждать, стоять в понедельничных вечерних пробках этого города, добираясь больше получаса до места расположенного всего в трёх кварталах от него. Поэтому он просто накинул куртку, натянул кроссовки и побежал, не зная куда себя деть. Адреналин и дофамин так играли в крови, что он совершенно не ощущал боли, которая стягивала лёгкие, выжигая в них последние остатки кислорода, как покалывало ноги от напряжения. Он просто огибал людей, чуть ли не выбегая иногда на проезжую часть, чтобы не столкнуться с кем-то ненароком. Блять. Боже. Он тоже в него влюблён. И всегда был. Блять? Блять! Они были влюблены друг в друга всегда. Всю свою юность. И на самом деле тогда это не было клишировано и избито: со страданиями от неразделённой любви, слезами, обидами и прочим. Тогда у обоих просто были чувства и каждый с ними тихо мирился. Не без трепета от прикосновений, не без желания скорее кинуться в объятия, увидеть взаимность, подарить поцелуй. Просто они не лезли друг к другу со своими «хочу», продолжая лелеять имеющуюся дружбу, довольствуясь тем, что имеют. Они, кажется, были слишком взрослыми для этого всего, понимая сколько могут потерять. И, может быть, все было бы по другому, если было бы так, как бывает обычно в подростковом возрасте: с признанием, громкими словами любви, обещаниями «навсегда». Только им это было не нужно. Даже если бы тогда все оказалось взаимно, все бы точно сгорело дотла, оставляя их обоих собирать остатки себя на пепелище. Потому что юность, потому что неопытность и горячая голова. Они бы точно разрушили жизнь друг друга. А так… Ну так существовала незримая, призрачная надежда на тонкую нить, объединяющую их тёплыми чувствами и дружбой, которую куда легче пронести сквозь года, чем романтические отношения. Только вышло так, что и дружбу сохранить не удалось. Ну и чёрт с ней, с этой чёртовой дружбой, на которой вдруг мир клином сошёлся. Чонгук бежит, сбиваясь, рискуя упасть, город проносится лишь бликами, остающимися размытыми силуэтами на радужке. Когда он залетает на радиостанцию, смаргивая тёмные мушки перед глазами, через вздох пытаясь выяснить у первой попавшейся девушки в какой студии сейчас эфир, он ощущает себя в пространстве, предвкушая только встречу. Вчера он думал, что навсегда потерял его, а сейчас почти умирая носится по коридорам, чтобы впервые в жизни вслух признаться в любви. Он не замечает яркую зеленую неоновую табличку «в эфире» над дверью студии, когда бесцеремонно влетает внутрь. Эгоистично, грубо, некрасиво, но ему сейчас наплевать на все можно и нельзя. Он останавливается в двери, взмокший, держась за грудь, дыша через раз, пытаясь перетерпеть жжение и боль от устроенного себе марафона. Две пары шокированных глаз смотрят на него из-за стола. Хоби порывается стянуть с ноги кроссовок и со всей силы запустить в незваного гостя, который может запросто сорвать им программу в самом разгаре. У Тэхёна опускаются плечи и блестят глаза. Он, кажется, так давно не чувствовал себя наконец-то по-настоящему живым. Он смотрит на Чонгука и улыбается, так широко, что снова, в какой раз за день, начинают слезиться глаза. — Хэй, ребята, давайте немного оторвёмся от обсуждения «большой четвёрки» брит-попа. У нас тут в студии появилась одна… Непредвиденная проблема, которая требует моего скорейшего вмешательства. Поэтому я ставлю вам заводных Carolina Liar и полностью вручаю в руки моему неподражаемому и незаменимому другу Джею. Я думаю, он сможет зарядить вас настроением на сегодняшний вечер. — Хосок вскидывает брови, проводя пальцем вдоль горла шепча тихое: «иди, но тебе пиздец». Секунда, стул отъезжает назад, наушники падают на пол, Тэхён делает два шага в сторону двери и просто падает, подхватываемый родными руками. Чон сжимает его в объятиях, запуская одну ладонь в волосы на затылке, утыкаясь носом в шею, глаза щиплет от накативших эмоций. Он так ждал. Он ждал этого всю свою грёбанную жизнь. Он всегда чувствовал, что ему чего-то не хватает. Будто отобрали что-то очень нужное. Отобрали возможность любить. — Я без тебя сирота, — шепчет Чонгук, не давая Тэхёну отстраниться, пряча лицо в его ключицах, вдыхая полной грудью аромат оголившейся кожи, запоминая его, впитывая. Руки впиваются в его спину, стискивают ткань в кулаки, словно боясь, что он растворится в мгновение ока, так же как и появился. — Я мечтал о тебе, — в ответ шепчет Тэхён, касаясь кончиком носа покрасневшего уха, проводя по нему, касаясь губами. — Боже. Если бы я только знал раньше… Если бы раньше… — Что? — Я бы не отпустил. Я бы ни за что не отпустил тебя. Не позволил бы всем этим годам встать между нами и потеряться. Потерять надежду, когда-нибудь вновь касаться твоих волос, держать тебя в своих руках. Потерять надежду, когда-нибудь в этой жизни смогу, не шептать в темноте самому себе, а сказать вслух, что люблю тебя. И, оказывается, никогда не переставал. Забыл об этом на время, но не переставал, — Чон всхлипывает в плечо, дрожит от эмоций, ноги подгибаются от волнения и облегчения, но он держится, медленно выдыхая. — Посмотри на меня, — Ким подаётся назад, приподнимая лицо Чонгука, перекладывая ладонь на щеку, к которой тут же прижимаются, тянутся за долгожданной лаской, прикрывая на мгновение глаза и распахивая их вновь, проваливаясь в бездонную пропасть, в которую так мечтал упасть. Мир всё ещё стоит, даже не пошатнулся. За окном студии всё такой же вечерний Сеул. Красивый до безумия. Но только вот другой мир, тот, что за грудной клеткой, он… Трещит по швам, струны лопаются от натяжения одна за одной. «Ми», «Соль», «Фа», «Ля», «Си» и … — Я думал, что выгорел. Перегорел ко всему. К тебе. Но заблуждался. Я всё ещё… Я так же, но уже по-другому. Так же, но уже осмысленно. Так же, но уже не мальчишкой. Так же, но только острее, — так ужасно жжёт: в горле, в рёбрах, в затылке, в желудке и в глазах. — И, наверное, не получится иначе. Я не хочу говорить эти громкие и избитые слова «я без тебя жить не смогу», потому что знаю, что смогу. И ты сможешь. Но эта жизнь… Она будет тусклой, пустой, тоскливой, разбитой. Она будет просто другой. Не будет ни хорошей, ни плохой, но лишённой чего-то важного. Тебя, вообще-то. И Чонгук просто наклоняется вперед. Не ждёт, не медлит, но и не торопится. Касается аккуратно скул, шеи, скользит пальцами и целует. В сладкие губы, что иногда снятся ночами, что не раз будили в кошмарах и успокаивали в тревогах. О которых грезил, и которые пытался забыть. Как будто и не было всех этих лет, будто всегда было так. Тэхён отвечает, с жадностью, но аккуратно и нежно, мягко и чутко, чувственно, касается кончиком языка, дышит часто и через раз, рукой забираясь под чужой свитер, ведет к груди, слушает прикосновением там, где бьются. Два сердца. Знает для чего. И теперь знает для кого оно всегда там билось. Оно всё еще там. Губы кусает и свои и чужие, почти стонет в поцелуй от чувств, не сдерживает дрожь в коленях. Говорят со временем стирается вообще всё. Нет слов «навсегда», «навечно», «на всю жизнь», что такими бывают только шрамы. Но для них обоих есть кое-что, что в голове всегда. Как собственное имя, данное отцом и матерью, как умение говорить, как родной язык — имена друг друга. Воспоминания друг о друге. Целый мир прожитый и поделённый на двоих. Поцелуй. Слёзы. Объятия. Минуты, часы, недели, месяцы и годы. Не оторваться друг от друга, потому что так сильно соскучились. Потому что никогда не были вместе. Руки гуляют друг по другу, так ново и с тем привычно, потому что знают друг друга наизусть. Лучше себя самого. Губы касаются скул, подбородка, шеи, родинки на подбородке и родинки на кончике носа, маленького шрама на щеке и горячее дыхание обжигает любимое ухо. И собственное имя на чужих губах такое настоящее вдруг, как тайна мироздания, как что-то непостижимое, нужное. Ведь сейчас они очень нужны. И не «кому-то», а друг другу. Потому что так было и будет. Всё просто как два и два. А может быть и сложно, как Последняя теорема Ферма. Всё, что нужно знать — они знают. Они падают, зная, что теперь подхватят родные руки. Падают, потому что больше не страшно. Тэхён всегда думал, что сильный, что сил хватит на то, чтобы справится со всем, а уж чтобы пережить прошлое — подавно. Только теперь ему это не нужно. Теперь его прошлое, часть его настоящего и будущего. Его прошлое — часть его самого. Чонгук — часть его самого. А дружба? Она окончательно и навсегда разбилась где-то в стенах небольшой радиостанции под самую романтичную группу на земле. The Beatles — Something, дамы и господа. Наслаждаемся.