I
В разгар зимы температура на Олухе была практически смертельно низкая. Со стороны океана остров обдували холодные ветра, но лето по сравнению с морозной зимой было очень теплым. Когда трава пробивалась сквозь толщу снега и льда, она была изумрудно зеленого цвета. Фиолетовые и желтые крокусы расцветали на склонах холмов вместе с нарциссами, и даже несколько смелых тюльпанов распустили свои лепестки. Деревья стряхивали свои ветви и тянулись прямо к солнцу. Лето на Олухе было прекрасным, но не менее опасным. Юный Иккинг Кровожадный Карасик играл в лесу, охотился на троллей, которые, как клялся Плевака, украли все левые носки в деревне. Зеленые глаза волнительно сияли, мальчишка был слишком сосредоточен и не смотрел куда ступал. Сначала Иккинг подумал, что корень схватил его, чтобы содрать с него шкуру, но только потом понял, что просто споткнулся. Он заковылял домой, изо всех сил стараясь удержать свои порванные штаны подальше от царапин на колене. Он прикусил губу и держал голову высоко. Он говорил себе, что Викинги не плачут из-за разбитых коленок, и что он будет величайшим Викингом на свете, прямо как его отец. Мальчик поплелся прочь из леса, расталкивая на своем пути ветки и листья. Несколько человек в деревне глазели на него. Флегма Неистовая наблюдала за ним, пока он не пропал с поля ее зрения, но не сказала ни слова. Плевака работал в своей кузне, постукивал молотом и весело пел. Иккинг зашагал прямо к дому, толкнул дверь и ввалился внутрь. — Папочка? — позвал он со смешанной гордостью и болью. Теперь, когда он остановился, колено сильно разболелось. Быстро покосившись на него, он увидел пропитанную кровью штанину. — Пап? Дом Карасиков молчал. Очаг затух, комната, где спал Стоик освещалась лишь солнечным светом, и никто так и не ответил юному Иккингу. Воодушевив себя очередным шепотом: — Я же викинг. Не так уж сильно оно болит. — Иккинг доковылял до небольшой кухни, порылся в шкафах и нашел небольшую коробочку, в которой его отец хранил повязки и мази для ран. Вместе с коробкой он сел на пол и благоговейно открыл ее. Однако, коробка оказалась почти пустой, и лишь рулон бинтов и небольшая баночка зеленой мази лежали там. Иккинг глубоко вздохнул и закатал штанину. Кровь, засохшая и обычная, стекала по его ноге из раненного колена. Он моргнул, смахнув слезы, и заставил себя встать. Он должен прочистить рану. Мальчик знал, что она не заживет, если он не очистит ее и оставит кровить. Старейшина Готти всегда говорила его отцу такие вещи. Иккинг неуклюже подпрыгнул, придерживая одной рукой штанину, и вновь начал рыскать по кухне. Он нашел чистую тряпку и намочил ее немного водой из ведра у очага. Затем он сел на пол, держа мокрую тряпку, и уставился на свое колено. На нем было множество царапин, но все, скорее всего, было не так плохо, как казалось. Иккинг вспомнил, как его двоюродный брат, Сморкала Йоргенсон, порезался острием топора, и Старейшине Готти пришлось зашивать ему рану. Иккинг считал, что с его коленом все было не настолько плохо, и что крови было далеко не так много, как у Сморкалы. Глубоко вздохнув, он поднес мокрую тряпку к порезам. Слезы жгли глаза, пока он осторожно вытирал рану. Не в состоянии вынести боль, он вместо этого вытер кровь с голени. Рана на колене все еще была на месте, когда он закончил с голенью. Она нетерпеливо смотрела на него и плакала кровью, словно выколотый глаз Одина. Вздохнув еще раз, Иккинг вновь попытался протереть рану. В этот раз болело чуть меньше, и он смог вытереть всю засохшую кровь. Худшие царапины все еще вяло кровоточили. Он вытащил баночку из коробки и снял крышку. Пахло оно знакомо и напоминало землю. Стоик мазал раны этой мазью все время после налетов драконов. «Оно очень сильное, Иккинг» — всегда говорил Стоик. — «Готти делает мазь из трав. Тебе нужно всего чуть-чуть.» Иккинг кивнул воспоминанию и кончиками пальцев взял немного. Он аккуратно нанес мазь на колено, вздрогнув, когда несколько сгустков крови отлепились и колено с новой силой начало кровить. Он вытер стекающую кровь и достал из коробки рулон бинтов. Быстро и неуклюже он обмотал немного ткани вокруг колена и гордо отрезал конец. Он скатал остатки бинтов и положил их обратно в коробку. Довольный собой, он встал, и повязки соскользнули на пол. Иккинг вновь сел и уставился на небольшой узелок, который он сделал. Бинты не развязались, они просто соскользнули с ноги. Ему нужно было завязать их туже, но натягивать ткань сильнее было больно. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и потянул. Повязки затянулись и было совсем не так больно, как мальчик ожидал. Он завязал их, встал и обрадовался, что в этот раз они не соскользнули. Иккинг положил все медицинские принадлежности на стол и заковылял к очагу. Он соорудил небольшой костер и поджег его кремнем. Затем растянулся перед теплым пламенем и стал ждать, когда же вернется его отец. Когда входная дверь с грохотом открылась, Стоик ввалился внутрь – пришло время обеда. Он был грязным с головы до пят, его сапоги оставляли темные отметины на полу, и даже его громадные руки были чем-то измазаны. — Привет, пап, — взбудоражено сказал Иккинг. — С возвращением. Стоик посмотрел на него, попутно моя руки в ведре. — О, привет, сынок, — сказал он рассеянно. Его глаза скользнули на стол, где как раз лежала коробка с медицинскими принадлежностями. Крышка была слегка приоткрыта, и он так же рассеянно поправил ее. Заглянув внутрь, Стоик увидел, что внутри почти не осталось повязок, разве что на раненый палец хватит, но подобного следовало ожидать, когда речь идет о детях. — Ты поранился? — Да, — гордо ответил Иккинг, — но я сам о себе позаботился. — Это хорошо, — сказал Стоик и положил коробку в шкаф. — Тебя не было дома, — мягко сказал Иккинг. — Где ты был? — Я был на дальнем пастбище, — объяснил Стоик. — Дракон раскопал несколько полей, а нам нужно было засеять их до зимы. — О, — пробормотал мальчик. — Но ты... ты был нужен мне. Стоик вытер руки и повернулся к Иккингу. — Будучи вождем, Иккинг, мне нужно заботиться о деревне, — объяснил он. — Кроме того, вижу ты сам о себе можешь позаботиться. — Ага, — прошептал Иккинг и уставился на грубо отесанные доски у своих ног. — Наверное. Стоик похлопал сына по голове и уселся на свой любимый стул. Иккинг поковылял наверх, в свою комнату на чердаке, и лег на твердую постель. Он прижал свои маленькие ручки к груди, скручивая пальцы в таких же маленьких завязках туники. И хотя на Олухе было тепло, холодные пальцы боли обернулись вокруг его колена, и мальчик зарылся под меха и одеяла. Викинги не плачут из-за разбитых коленок. Иккинг мог только думать, как он когда-то поцарапал свои руки, упав на мощеную дорогу, и Стоик нежно мазал ему царапины заживляющей мазью, а затем предельно осторожно перевязал их. Борода отца щекотала его, когда он целовал тыльную сторону рук Иккинга. Его колено пульсировало в такт сердцебиению. Слезы защипали глаза Иккинга, но он сдерживал их. Викинги не плачут из-за разбитых коленок, твердо сказал он себе. Они не плачут просто потому, что их отцы не целуют их, чтобы боль прошла. Они не плачут... но Иккингу было всего шесть лет. И он заплакал.II
Когда Иккингу исполнилось десять, он уже считал себя довольно хорошим целителем. За последние годы он залечил множество собственных царапин и порезов. Пока швы еще нигде не пригодились, но он думал, что если они ему когда-нибудь понадобятся, то Старейшина Готти поможет ему с этим. Однако, тогда он столкнулся с тем, с чем не мог справиться сам. Все началось с насморка. Затем эпидемия Угриной Чумы настигла деревню. Но слабый и худосочный Иккинг заболел не сразу. На самом деле он продержался почти неделю. Делать мальчику было нечего, его отец как мог избегал болезни, так что он оказался в Большом Зале, где помогал Старейшине Готти. Он таскал чашки с теплым бульоном, давал людям лекарства и измельчал ступкой и пестиком разные травы. Затем, закономерно, у Иккинга начался насморк. Его кожа жутко чесалась и под шерстяным жилетом ему было одновременно слишком жарко и слишком холодно. Он выпил бульона и постарался игнорировать это. Было уже поздно, когда Иккинг направился домой из Большого Зала. Почти полностью поглощенный лихорадкой, он дрожал и думал о том, как вернется домой, ляжет в постель и все будет хорошо. Стоик сидел у очага, помешивая острием тупого меча угли. — Привет, пап, — сказал Иккинг и надеялся, что дрожь в его голосе была не сильно заметна. Стоик оторвал взгляд от огня, осмотрел Иккинга и сказал: — Ты бледный. — Я в порядке, — сказал Иккинг, а затем согнулся от кашля. Стоик тут же вскочил на ноги, но лишь затем, чтобы отойти от Иккинга поближе к двери. — Хорошо, что ты заботишься о больных, но ты и сам теперь заболел, видишь? — Не думаю, — попытался ответить Иккинг, но голос его надломился. — Ты болен, сынок, — строго сказал Стоик. — Поднимайся к себе и ложись в кровать. Я сообщу Старейшине Готти. Иккинг слабо кивнул и потащил себя наверх, к своему чердаку. Он рухнул на кровать, зарылся в шкуры, даже забыв снять сапоги. Дрожа, он сжал челюсть, чтобы зубы не стучали, и слушал, как отец шагал внизу. Он хотел попросить у него стакан воды, но не стал. Спустя мгновение он услышал, как входная дверь открылась, а затем закрылась. Дом Карасиков погрузился в ночную тишину. Иккинг закрыл глаза и попытался уснуть. Рассвет наступившего утра был болезненно ярким. Иккинг проснулся чувствуя себя ни лучше, ни хуже. Во рту было сухо, губы потрескались и ему хотелось пить. Его туника прилипла к телу из-за засохшего пота, а волосы торчали в разные стороны. Он выглядел и чувствовал себя так, будто из него выжали все соки. Застонав, Иккинг руками провел ладонями по лицу и попытался стереть затянувшийся сон, однако, лишь почувствовал себя еще более грязным. — Пап? — прохрипел он. Дом молчал. — Пап? — снова позвал его Иккинг. И вновь никакого ответа. И хотя его конечности, казалось, будто свинцом налились, Иккинг все же вылез из постели и спустился на кухню. Ведро, где должна была находиться вода, оказалось пустым, и он чуть на месте не развалился. Глубоко вздохнув, Иккинг поднял пустое ведро, чуть прогнувшись под его весом, толкнул входную дверь и пошел по деревне. Улицы почти полностью опустели. Все, кто еще был здоров, в поте лица работали за отсутствующих, а все больные собрались в Большом Зале. Иккинг успешно дошел до своей цели и благодатно оперся о холодный каменный круг, тяжело дыша. Его глаза слезились, а кожа чесалась. Он бросил привязанное к цепи ведро в колодец и начал вытаскивать его обратно. Медленно переливая воду с одного ведра в другое, он сам сильно взмок. И хотя вода была ледяной, ощущалась она замечательно. Сложив вместе ладони, Иккинг сделал большой глоток и умыл лицо. Теперь ему стало чуть лучше, но он все еще чувствовал себя измученным и больным. Он присел на край колодца, опустив одну руку в ведро и просто дышал. В кузне Плеваки было тихо, в стойлах рядом, полных овец, тоже, а солнце нежно светило. Олух был мирным и спокойным. — Эй, смотри, — раздался насмешливый голос, — это же Иккинг Никчемный. Иккинг поднял взгляд и увидел своего двоюродного брата, Сморкалу, который вышел из-за угла стойл. Его щеки раскраснелись, а под линией волос виднелись капельки пота, но было видно, что Угриная Чума не сильно подкосила его. Астрид Хофферсон шла за ним, неся большой топор, которому нужна была новая рукоять. Солнечный свет падал на ее золотые волосы, заплетенные в два хвостика и освещал ее большие голубые глаза. Она без каких-либо эмоций смотрела на Иккинга. Несмотря на свое состояние, Иккинг почувствовал, как загорелись его щеки, когда она взглянула на него. Хотя он никогда не признается, что Астрид ему очень нравится. Она была сильной и быстрой. Она могла носить броню и пользоваться любым оружием. Она была лучшей в метании топоров во всей деревне. Он завидовал ей. Он хотел быть, как она, но был просто Иккингом. — Привет, — сбивчиво сказал Иккинг. — Что ты делаешь? — спросил Сморкала. — Они выпустили тебя из Большого Зала? — Я не настолько болен, — возразил Иккинг, и кашель не подвел его, как прошлой ночью. Он сглотнул и коснулся своей шеи холодной рукой. Тор Милостивый, как же больно. — Да-да, — проворчал Сморкала. — Но достаточно, чтобы не работать. Хотел бы я тоже так заболеть. Астрид сильно стукнула Сморкалу по плечу, и тот вскрикнул. — Не говори так, — наказала она ему так, как это делают настоящие взрослые. — Вождь Стоик попросил нас проверить все ли корабли находятся у причалов. Мы занимаемся важной работой. Иккинг выпрямился. — Я мог бы помочь, — начал он. Астрид перебила его. — Вождь Стоик сказал, если кто-то увидит тебя, направить в Большой Зал. Ссутулившись, Иккинг кивнул: — Ладно. Затем Астрид ушла, а Сморкала поспешил за ней, чтобы не отставать. Он высунул язык, дразня своего двоюродного брата, и Иккинг сделал тоже самое. Наблюдая, как их спины отдаляются, Иккинг, наконец-то, поддался кошмарному кашлю, который раздражал его горло и грудь последние несколько минут. Он сильно кашлял себе в руку, а затем выпил еще немного воды. Допив, он поднял полупустое ведро и вылил остатки себе на голову. Холод воды чудесно освежал кожу, очищал тунику и пропитывал влагой волосы. Он глубоко вздохнул, а затем вздрогнул. Он никогда не узнает этого, но Астрид Хофферсон на мгновение обернулась. Она видела как линия его маленькой спины дрожала, а руки тряслись под весом ведра, как и ноги, пока он пытался встать. Она думала помочь ему, но, кажется, у него все было под контролем. К сожалению, к концу недели почти вся деревня слегла от Угриной Чумы. Почти все население Олуха застряло в Большом Зале, где о больных заботилась Готти и все, кто чувствовал себя достаточно здоровым, чтобы носить лекарства и бульон. Желание Сморкалы было исполнено с лихвой, и он заболел вместе со своим отцом и матерью. Даже Астрид заболела, хотя она и была осторожна и старалась не контактировать с больными. Астрид рухнула на одну из скамеек возле танцующего огня. Ее мать заставила ее снять всю броню и оставить все оружие, взяв вместо него шерстяные одеяла, хотя Астрид сильно протестовала. Изнеможенная от кашля и рвоты, Астрид обняла руками теплую чашку с бульоном и просто смотрела в нее. Ее мать села рядом с ней, ее красивое лицо стало бледным, а под глазами появились темные круги. Виена Сокрушительница заправила локон волос Астрид за ухо и спросила свою дочь: — Ты в порядке? Чувствуешь себя лучше? Астрид покачала головой, борясь с новым приступом тошноты. Виена поцеловала Астрид в лоб, чуть дольше нежели обычно, дабы проверить ее температуру. — Лихорадка еще не прошла, — наконец, сказала она. — Тебе должно стать лучше, если ты что-то поешь. Астрид вновь покачала головой. — Нет, я не могу, — слабо ответила она. Понимающе кивнув, Виена сказала: — Я поговорю с Готти. Возможно, у нее есть какие-то травы, чтобы успокоить твой желудок. — Спасибо, мам, — прошептала Астрид и сильнее укуталась в одеяло. Ее голубые глаза осмотрели весь Большой Зал, замечая лицо каждого, кого она знала. Сморкалу зажали в объятиях его родители, втроем укутавшись в одеяло. Близнецы Торстон, Забияка и Задирака, обнимали друг друга, сидя перед огнем, иногда вяло борясь за одеяло. Их мать задумчиво наблюдала за ними, латая ворох одежды. Астрид перевела взгляд на Рыбьенога Ингермана и его родителей, которые были в числе тех, кто чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы помогать Готти. Правая рука Стоика, Плевака Рыгучий, властно ходил по залу. Но самого Стоика нигде не было видно. Когда Виена вернулась со стаканом воды, Астрид спросила свою мать: — А где Вождь Стоик? Виена оглянулась, а затем сказала: — Он, должно быть, в деревне. Все заболели, а ему нужно собрать урожай до зимы, иначе мы все умрем от голода. — Никто не помогает ему? — спросила Астрид. — Уверена, кто-то помогает, — заверила ее Виена и дала Астрид воды. — Выпей это. Оно поможет. Астрид отхлебнула воды и осмотрела зал поверх края стакана. И тогда она увидела Иккинга. Он сидел в дальнем углу, крепко укутавшись плотным одеялом. У него не было ни кружки бульона, ни стакана воды. Лоб был мокрым, волосы взлохмачены, а зеленые глаза затуманились от лихорадки. Пока Астрид смотрела, он вздрогнул и сильнее укутался в одеяло. Его руки были маленькими, пальцы такими тонкими, а кисти напоминали ветки. — Если Вождя Стоика здесь нет, — пробормотала Астрид, — то, кто позаботится об Иккинге? — Уверена, кто-нибудь точно, — заверила Виена Астрид и снова проверила ее лоб. — Пей. Астрид сделала еще один глоток, наслаждаясь прохладой, стекающей по горящему горлу. Хотя ей хотелось верить своей матери, Астрид украдкой наблюдала за Иккингом до поздней ночи. Он так и остался сидеть в углу, укутавшись в одно единственное одеяло, время от времени ощупывая лоб своей маленькой ручкой. И хотя Виена сказала, что кто-нибудь позаботится об Иккинге, Астрид так и не увидела никого.III
Это было глупо. Такое могло случиться с каждым, но нет. Это случилось с Иккингом. В попытке удержать Иккинга подальше от неприятностей, взрастить в нем новые навыки и сделать из него Викинга, Стоик Обширный отдал мальчика на попечительство Плеваке, как только тот достаточно вырос. Вскоре после вспышки Угриной Чумы Иккинг начал проводить большую часть своих дней в кузне Плеваки. Ему нравилось с ним работать и он был довольно хорош в ковке разных вещей. Он мог точить ножи так, как никто не мог, даже если у самого едва ли получалось поднять молот. Два года Иккинг работал в кузне и за это время не произошло ни единого инцидента. Разумеется, он несколько раз бил себя по пальцу, царапался, проверяя остроту меча, и часто сдирал кожу с запястий на точильном камне, но это было ожидаемо. Иккингу было двенадцать, когда он впервые серьезно поранил себя. Мальчик работал на наковальне, отбивая лезвие меча легким молоточком, который Плевака специально сделал для него. Он опустил раскаленный металл в холодную воду, слушая шипение, положил меч на угли и снова начал стучать. Край сиял, прямо как улыбка, идеально острый, им легко можно было подрезать волосы. Довольный собой, Иккинг отложил его в сторону вместе с коротким кинжалом, который сделал до этого. Тогда он услышал знакомый звук снаружи и открыл ставни окна. Порыв холодного воздуха попал ему в лицо, откинув волосы и заставив слезиться. Снаружи были драконы. Они летали повсюду, разрезая небосвод, как стрелы, изрыгая огонь и ломая дома. Стоик и Плевака были в центре всего этого. Олух не ожидал драконьего налета посреди дня и весь народ был совершенно не готов. — Иккинг! — закричал Плевака, увидев мальчика в окне. — Оружие! Иккинг быстро кивнул и схватил столько мечей и кинжалов, сколько смог. Он бросил их на широкий подоконник, чтобы все желающие могли взять их, а затем водрузил туда же колчаны со стрелами, легкие луки и щиты, которые едва мог поднять. Он запыхался, но не останавливался. Вскоре большая часть запасов кузни лежала на подоконнике. — Молодец, мальчик! — крикнул Плевака, когда смолк звон металла. — Подай мне мою руку-молот! Иккинг вновь кивнул, бросился к задней стене кузни, схватил новую руку Плеваки и потащил ее по снегу. Плевака легко ее поднял и слабо подтолкнул Иккинга в сторону относительно безопасной кузницы. — Оставайся здесь, — сказал он и добавил: — Просто на случай, если ты мне понадобишься. Иккинг поспешил обратно внутрь и стал наблюдать за всем из открытого окна. Астрид Хофферсон дралась, сжимая свой двухсторонний топор с огнем в глазах. — Астрид! — закричала Виена Сокрушительница. — Нет! Иди внутрь к остальным. — Я хочу помочь, — возразила она. Ее голос был громче воя всех напавших драконов. — Я могу помочь! — Внутрь, — сердито сказал Плевака, а затем толкнул и Астрид. Девочка ввалилась в кузню, споткнувшись о множество наконечников от стрел. Она вонзила свой топор в земляной пол и выпрямилась, презрительно рыча. Иккинг захлопнул дверь и оперся на нее. Дерево дрожало от звуков битвы снаружи. — Здесь безопасно, — мягко сказал Иккинг Астрид, — пока. Она покосилась на него. — Я не должна быть здесь, — отрезала девочка. — Я не ты! В окне появился Плевака с опаленной бородой и дымящимися бровями. — Иккинг, — крикнул он. — Тащи сюда мою булаву, а это почини. Иккинг вытолкнул протез-булаву через окно. Снаружи Плевака снял молот, с громким лязгом бросил его, надел булаву и снова ринулся в бой. С невинной решимостью Иккинг потащил испорченный протез-молот к раскаленным углям и бросил его туда. Он положил руку на большие меха и начал с силой выпускать воздух на угли. Они загорелись жизнью, нагревая металл до той степени, пока он не стал достаточно мягким для перековки. Иккинг швырнул молот на наковальню и начал стучать по нему изо всех сил. Он был и близко не так хорош, как у Плеваки, но сойдет. Астрид наблюдала за ним со смешанным раздражением и трепетом. Хотя она видела и держала почти каждое оружие на Олухе, она никогда не видела, как его создают. Затем, вдруг, Вождь Стоик появился в окне. — Иккинг, — крикнул он. Иккинг приподнял подбородок, оторвавшись от работы, и на его лице промелькнула улыбка. — Пап, — сказал он, затаив дыхание. — Почини, — сказал Стоик, а затем швырнул тяжелую булаву точно в Иккинга. Астрид потребовалось мгновение, чтобы понять, что до этого Плевака кинул свой протез на подоконник. Она видела, как глаза Иккинга расширились, и он попытался словить летящую булаву. Он почти удержал ее, но Стоик бросил ее слишком сильно. Астрид услышала, как что-то хрустнуло, словно сухая ветка, и Иккинг закричал от боли. Слезы хлынули из его глаз, но мальчик сдержал их. Он поднял булаву на угли и локтем начал качать воздух. Пока он работал, его рука висела рядом, и тогда Астрид увидела. Левая рука криво изогнулась и свисала с плеча, как тряпка – очевидно сломана. Кровь стекала с предплечья из-за ужасных порезов, оставленных булавой. Иккинг смотрел четко вперед своими резкими зелеными глазами, сосредоточившись на задаче и ни слова не произнес. Он, как мог, работал во время налета драконов. — Фух, — облегченно вздохнул Плевака, толкая дверь в кузню. Астрид резко повернулась и посмотрела на него, и, должно быть, он что-то увидел в ее глазах, и потому спросил: — Что-то не так? Что случилось? — Ничего, — перебил его Иккинг и отошел от мехов. Его рука, неестественно изогнутая и кровящая, все так же свободно висела. Глаза Плеваки расширились. — Борода Одина, — воскликнул он и подбежал к Иккингу. — Что случилось? — Просто небольшой порез, — сказал Иккинг, пока Плевака закатывал рукав туники, причиняя мальчику боль. — Небольшой порез? — недоверчиво повторил Плевака. — Это все равно, что я оброню ногу и не буду ее поднимать. Иккинг уставился на Плеваку. Плевака изучил раны мальчика и понял, что на руке были следы от булавы. Он резко повернулся к Астрид и сердито посмотрел на нее. — Это ты сделала? — Что? Нет, — огрызнулась она, все еще злясь на Плеваку и свою мать за то, что те вырвали ее из битвы. — Если бы я хотела пройти мимо Иккинга, мне бы не понадобилось оружие. Плевака вынужден был согласиться, и потому повернулся обратно к Иккингу. — Что случилось? — Папа бросил мне булаву, чтобы починить, и я не поймал ее, — прямо ответил Иккинг и слегка обхватил рукой плечо, словно это могло остановить боль. В хватке Плеваки его тонкие пальцы неуверенно дернулись, и мальчик вздрогнул от того, что такое простое движение болезненно сотрясло всю его конечность. Плеваке стало противно, и он осторожно опустил руку Иккинга. — Старейшина Готти осмотрит ее, — сказал он. — Она сломана. Боль, казалось, полностью поглотила Иккинга. Он сморгнул обжигающие слезы и тихо повторил: — Сломана? — Да, сломана, — сказал Плевака. — Понадобится несколько недель, чтобы она срослась, Иккинг. — Недель? — повторил он. — Но кузня... — Я без тебя как-то справлялся раньше, — сказал Плевака. — Справлюсь и сейчас. Иди в Большой Зал и пусть Готти подлатает тебя. Астрид, пойди с ним и посмотри сможешь ли ты помочь там. Астрид ворчливо кивнула, закинула топор на плечо и распахнула дверь кузницы. — Ну, — рявкнула она на Иккинга, — пошли. Словно в тумане, Иккинг пошел за ней. Его рука безвольно болталась, истекая кровью. Когда они добрались до Большого Зала, там царил бардак. Астрид тут же растворилась в суматохе, оставив Иккинга одного стоять на пороге. Спустя мгновение, Стоик увидел своего сына и поспешил к нему. Он увидел изуродованную руку Иккинга, и, поняв откуда следы на ней, подавил крик стыда и разочарования. Он ранил своего сына, но любой достойный Викинг смог бы поймать булаву. — Ты ранен, — прямо сказал Стоик. Иккинг кивнул, его зеленые глаза ярко блестели. — Булава... — Готти займется тобой, — перебил его Стоик. Затем он просто развернулся и скрылся в глубине Большого Зала. Иккинг просто стоял там, давясь своими слезами. Спустя мгновение Готти подскочила к нему, мельком взглянула на его руку и тотчас усадила его. Она быстро обхаживала его, дала ему выпить что-то горькое, чтобы он не чувствовал боль, выпрямила руку, приложила к ней шину и надежно замотала ее тканью. Затем она взяла руку Иккинга своими скрюченными и нежно погладила ее. Ее голубые, мягкие глаза грустно и успокаивающе смотрели на него. Он заставил себя сглотнуть и сказал: — Я в порядке, Готти. Спасибо. Она вновь погладила его руку и, не говоря ни слова, удалилась. Иккинг посмотрел на свою сломанную руку и осторожно провел здоровой по бинтам. Болело уже не так сильно, а через повязки просочилось немного крови. Пока его рука не срастется, жизнь у него будет трудной. Он был левшой, хотя и знали об этом только Плевака и его отец. Он писал и ел, ковал мечи, чистил зубы и все это левой рукой. Если она сломалась, значит, все, скорее всего, поймут, что он левша. Сломанная левая рука была бы благословением для любого Викинга, но для Иккинга это было просто еще одно проклятие, добавленное в коллекцию. С болезненным вздохом, Иккинг покинул Большой Зал. В течении следующих нескольких дней никто так и не спросил, что случилось с рукой Иккинга. Бывало люди шептались и наблюдали, как он изо всех сил пытался делать обыденные вещи, но никто ничего не спрашивал. Астрид никому не рассказала, что Иккинг не смог поймать булаву, сам он тоже об этом не упоминал. На Олухе бушевала метель, гремели закрытые ставни и затухали оставленные без присмотра костры. Все собрались в Большом Зале в поисках тепла. Флегма Неистовая, Плевака, Виена и множество остальных викингов готовили огромный котел похлебки. Все помогали друг другу и ждали окончания метели. Стоик Обширный сидел на своем обычном месте, слева от него сидел Слюнявый, а справа Плевака. Иккинг ждал, пока все рассядутся и направился к котлу. Он с трудом налил себе миску похлебки. И хотя его рука заживала, она все еще была слаба и сильно болела, когда он пытался что-либо ей делать. Живот заурчал. Иккинг понес наполненную едой миску к крайнему столу, погруженного во тьму, и сел. Он чувствовал, как Астрид наблюдала за ним, когда он взял ложку слабой правой рукой. Она, вроде как, в последнее время постоянно наблюдала за ним. Ее голубые глаза пристально смотрели за ним много часов в течении всего дня, но она никогда не говорила с ним. Она просто смотрела, как и все остальные, но при этом не как они. Иногда он думал, что она собирается подойти к нему, но этого ни разу не случилось. Иккинг поднес ложку к губам и начал неуверенно есть. Доселе он никогда не думал, как же сложно делать вещи правой рукой. Ложка дрожала, а рука двигалась так, будто совершенно не принадлежала ему. Он любил, когда у них была еда, которую можно было есть пальцами, но кто-то обязательно заметит, как он ест похлебку руками, если они до сих пор не заметили все его трудности. Иккингу потребовалось слишком много времени, чтобы доесть, а когда он зачерпнул последнюю ложку, то миска пустовала несколько секунд, пока он подносил еду к губам. Иккинг откинулся на холодную каменную стену и расслабил свои плечи. Его глаза прошлись по всему Большому Залу, по его соплеменникам-викингам, по отцу, но никто так и не поднял глаз. Он осторожно провел ладонью по сломанной руке и в который раз пожелал, чтобы она срослась быстрее.IV
Когда Иккингу исполнилось четырнадцать, он решил больше не быть собой. Он устал быть Иккингом. Ему надоело все портить, сидеть в кузне Плеваки, когда нападают драконы, и что отец отмахнулся от него, как от затупленного меча. Не помогало и то, что Астрид всегда смотрела на него своими голубыми глазами, напоминающие чистый родник. Он хотел ей понравиться. Он хотел идти с ней наравне, а не смотреть постоянно ей в спину. Он устал быть икотой. — Прошу, — умолял Иккинг Плеваку, наверное, уже в пятнадцатый раз. — Прошу, просто выпусти меня. Я должен оставить свой след. Плевака вздохнул и оторвал взгляд от молота, который до этого точил. — Ты уже достаточно наследил, Иккинг, — спокойно сказал он и указал дубинкой в сторону стены, где висели остро заточенные орудия. Иккинг даже приложил руку к протезам Плеваки, сделав их легче и при этом мощнее. Мальчик был гением по части механизмов и ковки оружия, хотя и до сих пор не мог поднять молота, но для Иккинга этого было недостаточно. Для Стоика этого тоже было недостаточно, неважно сколько раз Плевака говорил об этом с вождем. Пока Иккинг не убьет дракона, он не будет Викингом в глазах своего отца. Пока он не убьет дракона, он всего лишь икота, и этого было недостаточно. — Прошу, — попросил вновь Иккинг. — Пожалуйста, Плевака. Плевака уставился на тощего юношу с лохматыми каштановыми волосами и ярко-зелеными глазами, похожими на весеннюю траву. У Иккинга была счастливейшая зубастая улыбка, и как же Плеваке хотелось, чтобы мальчик улыбался чаще. — Ладно, — уступил он. — В следующий раз ты пойдешь со мной, но ты должен поклясться Тору, что ни на шаг от меня не отойдешь. Лицо Иккинга расплылось в самой чудесной улыбке, и он вдохновенно кивнул. — Конечно, я обещаю, Плевака, — поклялся он. — Хорошо, — сказал кузнец. — А теперь хватит об этом. Возвращайся к работе, Иккинг. Чуть ли не дрожа от волнения, Иккинг вернулся к оперению стрел. Его маленькие руки были ловкими и быстрыми, а потому легко выполняли свою работу. Он также проверил каждую стрелу на ее прямоту и проследил за тем, чтобы все наконечники были острыми. Он был лучшим помощником, которого только мог получить Плевака, но Иккинг не приходился Плеваке сыном. То, что думал Плевака, не имело такого же веса, как мнение Стоика в глазах Иккинга. Верный своему слову, Плевака решил взять Иккинга с собой во время следующего нападения. Он махнул рукой мальчику. — Пошли, — сказал он. — Держись рядом. Я не собираюсь ради тебя терять вторую руку. Иккинг поплелся за Плевакой, выглядя совершенно безоружным, держа в руках лишь маленький кинжал. — Я клянусь, что буду осторожным, — пообещал Иккинг. — Я прикрою тебе спину. Плевака кивнул. Затем, с безумным боевым кличем, заковылял к краю сражения. Обычно он бросался прямо в гущу битвы и сражался вместе со Стоиком, но Слюнявый уже был там со Сморкалой, а у Плеваки был еще и Иккинг. К его чести, Иккинг держался кузнеца так близко, словно он был его тенью. Плевака осознал, что мальчик не был трусом во всех смыслах этого слова. Иккинг просто был недостаточно силен. У него было сердце Викинга, но не тело. — Берегись! — вдруг крикнул Иккинг. Плевака удивленно обернулся и увидел, как к нему, разинув пасть, приближался Громмель, в чьем горле пылал огонь. На мгновение он был уверен, что ему конец и почувствовал себя глупо, что причиной этого станет такая мелочь. Но тогда Иккинг схватил кузнеца за рубаху со стороны спины и рванул на себя изо всех сил. Плевака отшатнулся в сторону и споткнулся о неуклюжие ноги Иккинга, но этого было достаточно. Огонь опалил траву в том месте, где он только что стоял. Широко раскрыв глаза, Плевака взглянул на Иккинга. Мальчик тяжело дышал, но все же улыбался, а его зеленые глаза сияли в свете факелов. — Я же сказал, — выдохнул Иккинг. — Я прикрою тебе спину. Плевака не мог подобрать нужных слов и потому просто кивнул. Неземной вой раздался в ночи. — Ночная Фурия, — сказал затаив дыхание Плевака и сразу же поднял взгляд в темное небо. Иккинг тоже посмотрел наверх, но не увидел ничего, кроме сияющих звезд. — Где? Звук вновь повторился, и Плевака притянул мальчика ближе. — Ночная Фурия, — завопил он. — Ложись! Вспышка голубого света взорвала ближайшую катапульту. Каменное основание разлетелось вдребезги, толстые доски разваливались в воздухе, а массивные глыбы, подготовленные для стрельбы, полетели на землю. Плевака смог запомнить только как к ним приближались обломки. А затем лишь темнота. Глаза Плеваки распахнулись, и он вытер пепел с лица. Виена беспокойно склонилась над ним, ее лицо то и дело расплывалось. Он видел как двигались ее губы, но не мог понять, что она говорила. Астрид стояла рядом, обе ее руки держали топор, а голубые глаза ярко сверкали. Ее взгляд был направлен куда-то вдаль. Иккинг, вспомнил Плевака, вздрогнув. Где Иккинг? Он схватил руку Виены и позволил ей поднять себя на ноги. Она похлопала его по спине и плечам, смахивая с них осколки камней. — Ты в порядке? — спросила она Плеваку, ее голос был словно выстрел из пушки для него. — Нормально, — прохрипел он. — Где Иккинг? — Иккинг? — повторила Виена. Плевака не дал ей шанса закончить. Именно в этот момент он увидел мальчика, лежащего в куче обломков в нескольких футах от него, и понял, на что же все это время смотрела Астрид. Иккинг выглядел таким маленьким, таким тощим, таким неподвижным. Плевака подбежал к нему, его сердце бешено колотилось. Он оттянул лежавшую поперек тела Иккинга доску. Он перевернул его на спину и прижал ухо к груди мальчика. Тяжелые удары сердца были музыкой для ушей Плеваки, и он облегченно выдохнул. — Иккинг, — сказал Плевака, затаив дыхание. — Ты слышишь меня? Иккинг простонал и зашевелился. Еще один толстый кусок доски лежал у него на руке, и он безуспешно пытался освободить конечность. — Застрял, — промямлил он. Плевака убрал доску с Иккинга и помог ему сесть. — Ты можешь встать? — спросил он. Иккинг посмотрел на себя. Выстрел Ночной Фурии и разрушение катапульты ранили его намного сильнее, нежели Плеваку. Его взгляд не мог ни на чем сконцентрироваться, над виском виднелась рана, из которой обильно сочилась кровь, а вдоль линии челюсти уже темнели синяки. Должно быть, в него попал большой камень. На его руках и ногах тоже виднелись синяки и порезы, но они не были такими же серьезными, как рана на голове. Иккинг с интересом коснулся ран, а затем посмотрел Плеваке в лицо. — Я в порядке, Плевака, — пробормотал он. — Думаю. — Встать можешь? — вновь спросил Плевака. Вокруг них Олух все еще был погружен безумием от сражений с драконами. Они не могли оставаться здесь. Иккинг слабо кивнул и зашевелился, но не смог подняться на ноги. Быстрыми движениями Плевака поднял мальчика и отнес его в кузню. Он усадил Иккинга в безопасное место, захлопнул дверь и вернулся к битве. Он не мог позволить себе думать об Иккинге, пока они не прогнали всех драконов. Стоик подошел и положил руку Плеваке на плечо. — Виена сказала мне, что Иккинг был с тобой, — тихо подметил Стоик. — Он тоже хотел пойти, — прямо ответил Плевака. — Это слишком опасно, Плевака, — сказал Вождь. — Иккинг, он... — Сморкала сражался вместе со своим отцом, — перебил его Плевака. — Астрид сражается вместе с Виеной уже несколько месяцев. — Это другое, — холодно ответил Стоик. — Сморкала и Астрид... — Викинги, — снова перебил его кузнец и строго посмотрел на Стоика. — Прямо как Иккинг. — Нет, — рявкнул на Плеваку Вождь. — Сморкала и Астрид должны знать, что такое настоящая битва. Иккинг нет. — Ты не можешь держать его в кузне вечно, — возразил Плевака. Стоик посмотрел на своего самого давнего друга. Затем, потеряв всякий интерес ссориться, он устало ответил. — Я просто... Я просто хочу, чтобы Иккинг был в безопасности. Плевака, тоже не желая продолжать ссору, утешающе положил руку на плечо Стоику. — Дело в Валке? — спросил он. Стоик не ответил, но этого было достаточно. — Иккинг ранен, — признался Плевака. — Ночная Фурия выстрельнула в катапульту и он попал под обломки. Лицо Стоика побледнело под бородой. — Он... он в порядке? — Насколько я знаю, — заверил Плевака своего друга. — Он в кузне. Стоик убежал прочь и толкнул дверь кузни. Внутри на половицах было немного крови, но самого Иккинга нигде не было. Плевака доковылял до Стоика и зашел в кузню. Он критично все осмотрел и пришел к выводу, что: — Он, должно быть, смог добраться до дома. — Значит, он в порядке, — пробормотал Стоик. — Похоже на то, — согласился Плевака. Вместе они убрали весь бардак, что остался после вторжения драконов. Было много пожаров, и Виена подумала, что подростки могли бы заняться их тушением вместо того, чтобы быть в центре битвы, где они подвергали себя опасности. Таким образом они все еще смогут получить опыт и знания. Стоик согласился, и Плевака начал обдумывать план по созданию пожарной бригады. Когда Стоик все же дотащил себя до дома, уже почти рассвело. Он снял сапоги, повесил шлем на гвоздь у двери и снял тяжелую броню. Он был истощен и все, чего ему хотелось, это лечь в кровать, однако, сначала ему нужно проведать кое-кого. Поднявшись вверх по лестнице настолько тихо, насколько мог, он отдернул занавеску на чердак Иккинга. Спустя все эти годы, Стоик научился всегда держать аптечку в полном порядке, и теперь она лежала на столе сына. Иккинг очень хорошо справлялся с разными увечьями. Стоик мог бы отдать его в ученики к Готти, но Плевака вполне хорошо тренировал мальчика и берег его от опасностей. Иккинг уже лежал в кровати, свернувшись калачиком, его сапоги небрежно валялись, а туника свисала с его худого плеча. Тихо шагая, Стоик посмотрел на бледное, веснушчатое лицо своего спящего сына, освещенное утренним солнечным светом. Иккинг обвязал повязками себе голову и небольшой куб льда лежал на его щеке, пока он спал. Его ничем не прикрытые руки и ноги были смазаны мазью и слегка перевязаны. Долгое время Стоик стоял возле кровати Иккинга и просто слушал успокаивающее дыхание своего сына. Он поднял шерстяное одеяло с пола и любяще накрыл им Иккинга. Затем он спустился вниз и забрался в кровать ради столь необходимого несколькочасового сна.V
Пятнадцатилетие Иккинга пришло и ушло. Стоик Обширный все меньше и меньше понимал чем занимается его сын. Иккинг стал безумнее, умнее, храбрее и глупее одновременно. Каждый раз, когда Стоик отворачивался, Иккинг создавал новое сумасшедшее изобретение, которое должно было помочь ему убить дракона. Он настаивал, что сможет первым убить Ночную Фурию. Все время размахивал руками, пыжился и утверждал, что дух викинга внутри него требовал убить дракона. Потому Стоик старался занять его Плевакой. Какое-то время это работало. Затем на мгновение Стоик отвернулся, и Иккинг вдруг перестал этого хотеть. Он не хотел сражаться с драконами, не хотел участвовать в Драконьих Тренировках, даже больше не хотел работать в кузне. Вдруг Иккинг захотел стать викингом-пекарем или викингом-водопроводчиком. Еще больше сбитый с толку, чем обычно, Стоик настоял на Драконьих Тренировках и сказал Плеваке приглядывать за ним. Он позволил себе поверить, что из Иккинга может вырасти настоящий Викинг. Какое-то время это работало. Стоик начал замечать, что Иккинг постоянно получал все более странные раны. Иккинг никогда не отличался грациозностью. Он всегда был покрыт ссадинами или синяками, даже если не рассказывал откуда они, но эти раны были совсем уж необычными. Иккинг приходил домой весь в синяках. Его лицо, колени, локти и руки были покрыты царапинами. Он постоянно подворачивал лодыжки. Стоик сказал себе, что Иккинг все время падал с деревьев. Какое-то время это работало. Несмотря на то, что до лета было еще далеко и на Олухе все еще было очень холодно, Иккинг все время ходил мокрым. Он приходил в Большой Зал с мокрыми, прилипшими ко лбу волосами, туника плотно прилегала к его тощему телу, а сапоги ужасно хлюпали. Тем не менее, с каждой новой травмой появлялась новая история о доблестных заслугах Иккинга на арене. Люди начали говорить с ним, есть с ним, наблюдать за ним, и при этом никто не спрашивал ничего о его ранах. Стоик уверял себя, что Иккинг, наконец-то, становится Викингом. Какое-то время это работало. Затем, одним днем, все изменилось. Правда всплыла наружу с такой силой, с какой запускает катапульта камни. Ничто в мире не могло подготовить Стоика к этому. Раны вдруг стали яркими знаменами, окровавленными щитами и ревущим пламенем. Как Стоик мог не заметить этого? Когда он отплыл на поиски гнезда, то попытался притвориться, что у него нет сына. Он сказал себе, что делает это ради блага деревни. Он никогда не признает, даже себе, что надеялся на то, что когда он вернется, то Иккинга там уже не будет. Но этого не случилось. Стоик помнил, как смотрел на пламя огня. Он видел пятно Ночной Фурии в огне и чего-то еще, что было меньше дракона. Он был похож на пылинку, на стрелу, на одинокий лепесток цветка. Стоик знал – это был Иккинг. Даже с того места, где он стоял, вождь видел, как чудовище напрягало крылья в попытке взлететь. И хотя оно не могло летать, но каким-то чудом у него получилось. Оно летело, дергалось, чуть ли не падало и долетело. Слава Тору, каким-то чудом, оно долетело. Казалось, хуже всего пришлось оторванной ноге Иккинга, кость раскололась, а ступня полностью сгорела, но нет. Рана моментально прижглась от огня, потому Иккинг потерял совсем немного крови. Худшим были ожоги. По всему его телу было бесчисленное количество ожогов. И хотя крылья Ночной Фурии защитили его от языков пламени, жар все равно добрался до Иккинга. Его кожа покрылась волдырями, трескалась и шелушилась. Стоик было подумал, что больше никогда не увидит бледную веснушчатую кожу своего мальчика. Старейшина Готти ежедневного приходила в Дом Карасиков. Она меняла Иккингу повязки, наносила мазь на его ожоги и перевязывала то, что осталось от ноги. Стоик никогда не осознавал, сколь сильно нужно заботиться о ранах. Иккинг всегда заботился о себе сам, даже когда был ребенком. Затем, наконец, лучи солнца осветили горизонт и Иккинг проснулся. Стоика не было рядом. Дом был пуст, но часть Иккинга привыкла к этому. Другая же была вне себя от радости, когда он открыв глаза увидел восторженную мордочку Беззубика. Он никогда не осознавал, как ужасно просыпаться одному после тяжелых ранений или болезни. — Эй, братец, — пробормотал он. Беззубик счастливо лизнул его. — Да, я тоже по тебе скучал. Иккинг сел и заметил, что у него на тумбочке стоял стакан воды и что-то похожее на протез ноги. Он осторожно отхлебнул воды, несмотря на мучительную жажду и спокойно осмотрел свой дом. Все здесь было как он помнил, кроме того факта, что теперь в гостиной сидел Беззубик, и выглядел так, будто жил тут всегда. — Что произошло? — прошептал он. Затем его голень пронзила вспышка боли, и он откинул одеяло, чтобы осмотреть рану. Когда он не увидел своей ноги, его сердце остановилось. Он получал травмы до этого, но никогда таких тяжелых. Ох, Тор Громовержец, у него полностью не было ноги ниже колена, и она невыносимо болела. Ярко-розовые шрамы виднелись под плотными повязками. Вдруг у протеза и стакана возле кровати появилось гораздо большее значение. Проглотив ком в горле, он взял протез и надел его на культю. Было больно, но ожидаемо. Осторожно, он по очереди опустил ноги на пол. Беззубик подошел ближе и из его груди вышло озабоченное урчание. — Я в порядке, братец, — заверил он дракона. Затем он сделал глубокий вдох и поднялся на ноги. Тут же его горящая и новая нога подвела его. Иккинг уже готовился свалиться на пол, но так и не достиг его. Поддержка его дракона, его лучшего друга, была самым замечательным, что он когда-либо чувствовал. Беззубик подтолкнул Иккинга обратно на ноги, но не отошел. Его теплое дыхание обдувало руки мальчика, а зеленые глаза были прикованы к глазам Иккинга. «Ты помог мне, когда был ранен я», говорили они. «Теперь моя очередь помочь тебе.» — Спасибо, братец, — прошептал Иккинг. — Что же за команда у нас получилась, а? — тогда он оперся на сильную шею дракона и заковылял в сторону двери. Открыв ее, он увидел картину, которую мог представить только в самых смелых мечтах. Должно быть он умер. — Иккинг, — услышал он голос Стоика. Иккинг немедленно сделал шаг назад и посмотрел в лицо своего отца. Стоик улыбался. Ох, Один Милостивый, Иккинг не мог вспомнить, когда в последний раз видел улыбку отца. — Привет, пап, — сказал он тихо. Стоик хлопнул Иккинга по плечам. — Ну, что думаешь? — спросил он и взмахнул рукой в сторону мирно живущих друг с другом драконов и викингов. — Я... умер? — прошептал он. Стоик от души рассмеялся и сказал: — Нет, хотя очень старался. Иккинг переместил свой вес и чуть сильнее навалился на Беззубика. Его нога болела, а мышцы пульсировали от их использования впервые за долгое время. Как долго он пролежал в постели? Последнее, что он помнил был... огонь. Беззубик утешающе заурчал, словно мог читать мысли Иккинга. Астрид протиснулась сквозь толпу воодушевленных викингов. Она широко улыбнулась ему, и Иккинг вспомнил ее поддержку, когда правда всплыла наружу. Даже до этого она помогла ему. Он вспомнил ночь и звезды вокруг них, ее руки на его талии, ее губы на своей щеке. Астрид всегда была рядом, несмотря на все, даже когда его отец не был. Кроме того, Астрид много лет наблюдала за ним своими прекрасными голубыми глазами. — Привет, Астрид, — прошептал Иккинг. Без слов, она схватила его за ворот туники, притянула к себе и поцеловала. Он смутно осознавал, что его рука отпрянула от Беззубика, что сборище викингов весело загалдело, и что его ноги болели. Целовать Астрид было всем тем, о чем он когда-либо мечтал. Ее губы были мягкими и теплыми. Затем все закончилось, и она улыбнулась ему. Ее глаза были яркими, голубыми и просто прекрасными. Спустя мгновение она отпустила его и он отступил, чтобы вновь опереться на Беззубика. Дракон надежно держал его, но больше никто не протянул ему руки помощи.VI
Солнце выглянуло из-за горизонта и окрасило небо в прекрасный оттенок красного. Астрид ждала Иккинга в Большом Зале. Сегодня ей исполнялось шестнадцать. Иккинг пообещал ей нечто особенное, и она была взбудоражена. Она вплела в свою косу разноцветные ленточки, но больше ничего эдакого в себе не изменила. Она рассеяно провела рукой по украшенной косе и задумалась, может надо было надеть менее агрессивную юбку? Она и Иккинг были вместе уже почти год. Они разделяли жаркие поцелуи и прикосновения. Вдруг сегодня он захочет сделать следующий шаг? Небольшое тепло разлилось в животе Астрид, но она заставила себя оборвать поток мыслей. Массивные двери Большого Зала резко распахнулись, и на камни упал луч теплого солнечного света. Астрид оживилась и улыбнулась, но вид Иккинга заставил ее вскочить на ноги. Иккинг был побит. Под глазами виднелись большие синяки, губа разбита, а веснушчатая кожа покрыта пятнами грязи. Ужасные порезы виднелись на груди, прорвав кожаный жилет и тунику. Кровь стекала по нему, как красный плащ. Но несмотря на это, он нес в руках небольшую корзинку для пикника и шел прямо к ней, даже если ему приходилось опираться на столп. Беззубик протиснулся в двери позади своего наездника, урча от беспокойства. Астрид мгновенно сократила расстояние между ними, а все мысли о прическе и романтике улетучились. — Ох, Один помилуй, — ахнула она. Вблизи раны Иккинга оказались хуже, чем она думала. Она пододвинула табуретку и осторожно посадила его. — Садись, садись, — сказала она, и затем руками обхватила его подбородок. — Милостивые Боги, что случилось? — На окраине деревни бродил дракон. Мы с папой вышли разобраться с ним рано утром, — объяснил он. Астрид вытерла немного грязи с его подбородка большим пальцем. — Это он сделал? — спросила она. — Только отчасти. Ты же видела капустное поле Гнильца. Я упал там в яму, — признался он и указал на отметины от когтей на груди. — Дракон был напуган и ранен. Гнилец швырял в него разные вещи. Астрид выругалась. — Этот мерзкий старый... Иккинг слегка дернул ее за руку. — Я разобрался со всем. Дракон сейчас в школе. Рыбьеног позаботится о нем, а отец о Гнильце. Астрид медленно кивнула, а затем посмотрела на его помятое лицо. — Зачем ты пришел сюда? Почему не пошел к Готти, чтобы она подлатала тебя? — Я знал, что ты ждешь меня, — сказал Иккинг. — Не хотел, чтобы ты слишком долго ждала. Беззубик слегка фыркнул и лег за Иккингом, его хвост дергался, стуча о каменный пол. Астрид рассеяно кивнула и пригладила растрепанные волосы Иккинга. — Думаю, так даже лучше, — мягко сказала она. Иккинг вскинул бровь, пытаясь скрыть небольшое беспокойство, поселившееся в животе. Он спросил: — Почему? Астрид прижалась губами к чистому участку кожи на лбу юноши и нежно сказала: — Потому что так я смогу позаботиться о тебе. На лице Иккинга отразилось недоумение, и он повторил: — Позаботиться обо мне? Астрид кивнула и бросилась через Большой Зал, чтобы набрать воды из внутреннего колодца. Она притащила ведро к Иккингу, нашла рулон бинтов и горшок с мазью в одном из сундуков с припасами, и поспешила обратно к нему. — Снимай тунику, — сказала она. Иккинг просто уставился на нее. — Что? — спросила она. — Чего я там не видела. Небольшой румянец выступил на шее Иккинга, но он, поморщившись, стянул с себя порванную тунику. Астрид наклонилась, чтобы осмотреть раны. Она намочила тряпку, вытерла немного засохшей крови и присмотрелась. — Могут понадобиться швы, — сказала она тихо. — Скорее всего, — сказал Иккинг. — Если дашь мне иголку и немного нити, то я зашью ее сам. Астрид так быстро вскинула голову, что коса хлестнула ее по плечу. — Что? Зашьешь сам? Иккинг склонил голову. — Да, конечно, — сказал он. — Чего это ты так на меня смотришь? — Ты сам зашивал себе раны? — спросила Астрид. Иккинг кивнул. — Да, постоянно, — ответил он. — Почему никто не помогал тебе? — спросила она. Иккинг внимательно изучал выражение лица и нервно облизал свои губы. — Ну, — ее голубые глаза сверлили его так, как всего несколько лет назад, и потому он, наконец, решил признаться. — Рядом никогда не было никого, кто бы мог помочь мне. Папа все время заботился о деревне, а Старейшина Готти занята. Ты и я никогда не были близки, пока я рос, так что я просто... Астрид опустила лицо, чтобы спрятаться за челкой светлых волос и со всей силы прикусила нижнюю губу. — О, Призрак Великого Одина, — прошептала она. — Все не так плохо, — вновь попытался убедить ее Иккинг. Он не понимал, почему Астрид выглядела такой расстроенной. — Я делал это много раз. Все нормально, правда. Астрид вдруг рявкнула: — Не нормально! Затем она обвила руки вокруг его шеи и крепко обняла его. Ей было совершенно все равно, что грязь и кровь полностью испачкали ее одежду. Она вспоминала все разы, когда видела Иккинга одного, заботящегося о себе, латающего себе раны. Она никогда не задумывалась об этом, лишь мимолетная мысль проскакивала. Ей всегда казалось, что кто-то обязательно позаботится о нем, как и все остальные в деревне, но никто не заботился об Иккинге. Так долго он сам заботился о себе, что мысль о том, что кто-то может помочь, была ему совершенно чуждой. Слезы хлынули из глаз Астрид. Сколько раз, когда она болела ее мать приносила ей теплый суп, горячий чай и больше одеял, и считала это нечто само собой разумеющимся? Сколько раз Виена убирала со лба Астрид волосы, чтобы проверить температуру, а она даже не задумывалась об этом? Сколько раз ее отец ухаживал за ее разбитыми коленками, ободранными ладонями и исцарапанным лицом? Как часто он наносил мазь на ее ожоги, а Астрид даже ни разу не поблагодарила его? Она заставила себя сглотнуть ком в горле. Никто никогда не делал похожего для Иккинга. Он всегда был один и всегда заботился о себе сам, с тех пор как был ребенком. — Астрид, — прошептал Иккинг и взволнованно погладил ее спину. — Это не нормально, Иккинг, — пробормотала Астрид ему в шею. Она отпрянула от него и тихо всхлипнула. Зеленые глаза Иккинга сверкнули в темноте. — Если ты ранен или болен, кто-то должен позаботиться о тебе. Кто-то должен помочь тебе, — тихо сказала она. — Это самая основная вещь, которую люди делают друг для друга. Иккинг молча смотрел на нее, не зная что сказать. Астрид провела пальцами по линии его подбородка и нежно погладила его разбитые щеки. — В следующий раз, когда тебе будет больно, — сказала она, — я хочу, чтобы ты пришел ко мне и дал позаботиться о себе. Иккинг возразил. — Но мне не нужна... Астрид нежно поцеловала его, заставив замолчать. — Нет, — сказала она. — Дело не в этом. Я хочу помочь тебе. Я хочу позаботиться о тебе, Иккинг. — Хорошо, — выдохнул он. Астрид ласково улыбнулась ему. Затем она вытерла свежую кровь с его груди, продела нитку в изогнутую иглу и сделала глубокий вдох, чтобы успокоить нервы. Она уже накладывала швы людям до этого, но никогда Иккингу, и не знала, сможет ли смотреть на то, как сама причиняет ему боль. Она напомнила себе, что она Викинг, и вонзила иглу в раненую плоть и натянула ее. Иккинг молча сидел, едва дыша. Его глаза сконцентрировались на ее руках, с осторожностью наблюдая за ее движениями. Он не издал ни единого звука, но костяшки его пальцев побелели от того, как сильно он сжал ими свои штаны. Астрид хотела взять его за руку, но ей нужны были обе руки, чтобы зашить рану. Как только она сконцентрировалась на задаче, то быстро закончила. После этого она намазала порезы мазью и плотно перевязала грудь Иккинга. Она молча окунула тряпку в воду и начала методично вытирать грязь с его тела и лица. Во многих местах виднелись синяки и царапины, но ничего столь серьезного, что нуждалось бы в перевязке. Когда она была удовлетворена результатом, то положила все на место и вернулась, сев перед Иккингом и сложив руки на коленях. Она не знала почему, но боялась того, что он собирался сказать. Иккинг провел кончиками пальцев по повязкам. — Это было... немного легче, — наконец, пробормотал он. — Самому зашивать себя тяжело, но я никогда не осознавал, как приятно, когда кто-то делает это за тебя. Астрид судорожно вздохнула. — Почему ты не просил помощи, Иккинг? Я просто не понимаю. Иккинг посмотрел в ее голубые глаза, а затем его взгляд соскользнул в сторону. — Я не знаю, — прошептал он. — Я просто... Так всегда казалось проще. Беззубик тихо заурчал, словно подбадривая Иккинга. Спустя мгновение Иккинг пробормотал: — Папа всегда радовался, когда я сам заботился о себе. Ему не нужно было обо мне беспокоиться, — Иккинг прошелся рукой по своему колену, где был протез, и тихо продолжил: — Иногда, я хотел, чтобы он помог мне, чтобы кто-то позаботился обо мне, но никто никогда так не делал. Даже после того, как я потерял ногу, никто не подошел помочь мне, но теперь у меня есть Беззубик. Все не так плохо. Если мне слишком больно и я не могу ходить, он несет меня. Небольшой всхлип вырвался из горла Астрид. Иккинг встретился с ней взглядом, и в нем она увидела годы боли одиночества. — Этого недостаточно, — наконец, признался Иккинг и его глаза заблестели от слез. — Я... я хочу, чтобы кто-то заботился обо мне, если я не могу... Я хочу, чтобы кто-то был рядом со мной. Ничего не говоря после его признания, Астрид обняла его и крепко прижала к себе, памятуя о ранах. Иккинг обвил руками ее спину и зарылся лицом в ее шею, тяжело дыша. Астрид отстранилась ровно настолько, чтобы поцеловать Иккинга в губы, выразив так все слова, которых у нее хватило духу произнести. Он нежно ответил на поцелуй, и она почувствовала его отчаянную боль от того, как он прижимал ее к своей груди. Их языки нежно и медленно сплетались, а затем они отстранились, и лбами прижались друг к другу. Его теплое дыхание касалось ее губ, и Астрид оставила целомудренный поцелуй в уголке его рта. Какое-то время Иккинг ничего не говорил. Затем, очень тихо, он прошептал: — Спасибо тебе, Астрид.***
На Олухе редко бывало такое чистое небо. Солнце освещало волны океана, холодный бриз дул с моря, а в воздухе витал запах весны. Взмах драконьих крыльев заколыхал траву, когда Иккинг и Беззубик пронеслись сквозь кучерявые облака. — Они удивительны, да? — восхищенно спросил Стоик, глядя на своего сына и его дракона. Астрид проследила за его взглядом и вздохнула от увиденного. Они, как настоящие воздушные акробаты, ныряли, пикировали, и выполняли идеальные штопоры и мертвые петли. Иногда Иккинг спрыгивал со спины Беззубика, и черный, словно сама ночь, дракон всегда ловил его. За этим было прекрасно наблюдать. Иккинг и Беззубик были одним целым. Они ни разу не дрогнули, ни разу не подвели друг друга, ни разу не промахнулись. — Да, — пробормотала она Стоику. — Да, они удивительны. Пара рассекала облака, словно гравитация не имела власти над ними, словно она была ничем. Они были листьями на ветру и небесными богами. Они скользили сквозь облака бесцеремонно и душераздирающе, красиво и опасно. Иккинг смеялся, когда Беззубик кружился в ошеломляющем наборе из мертвых петель и вращений. Стоик улыбался им, приложив ко лбу руку. Сердце Астрид судорожно колотилось о ребра, она смотрела, как они танцевали, выполняя трюки, от которых у нее кружилась голова. Беззубик был крыльями Иккинга, его сердцем, его истинной душой. Никогда дракон не будет дрожать под мальчиком, а сам Иккинг никогда не упадет. Астрид хотела бы верить в то, насколько был хорош Иккинг. Она хотела бы просто верить в это, ведь он и Беззубик были так близки. Она правда – правда – не хотела думать, что все это потому, что у Иккинга никогда не было того, кто мог бы его поймать.