Dead on Arrival.

Тебе нравятся громкие, четкие, металлические звуки. Звук падения. Звук выстрела. Звук разбивающейся об утепленный паркетный пол фарфоровой чашки. Эта чашка была моей любимой, знаешь. Знаешь. Именно поэтому ты позволил ей упасть, рассыпавшись белоснежными лепестками роз по идеально-чистому полу. Нагнулся и собрал лепестки в кулак. Мы как Кай и Герда, знаешь. У тебя холодные глаза и холодное сердце, а я прижимаю пока еще теплую ладонь к губам и слизываю алые капли. Осень, кажется, вырастает у меня из груди, прорывая колючими ветками нежную плоть и выплескиваясь водопадом кроваво-красных листьев. Дожди, кажется, стали солеными и едкими, а ты сцеловываешь их с моих губ и шепчешь, что все будет хорошо. Ты ведь любишь яркие звуки, Пит. Выстрелишь мне в висок, Пит. Кажется, я сейчас сдохну, Пит. Только не смейся, но я думаю, что люблю тебя, Пит. Осень, кажется, уже не скроешь под теплыми свитерами и шарфами. Ты наблюдаешь за тем, как я поливаю розы, сжимаешь в кулаке рассыпающийся бутон, а мне еще сильнее хочется сдохнуть. Рукой по щеке – ты эфемерный, почти прозрачный и слишком быстрый, но щетина касается ладони с еле слышимым шелестом. Пока ты здесь, я думаю, я смогу дышать. Языком по чернильному полукругу татуировки, чуть прикусить, чтобы ты приоткрыл рот и шумно выдохнул. Ты легко можешь встать и уйти, если тебе надоест. Это не то чувство, о котором я мечтал, знаешь. Но ты ничего не обещал, а я ничего не требовал. Вцепиться зубами в хлопковую оболочку подушки и закричать – ты прильнешь сзади, скользя лепестками губ по лопатке, на некоторое время из палача превратившись в живое воплощение любви. Я так боялся прицепиться к тебе, что ли, привязаться. А сейчас сижу, как сторожевой пес – под дулом пистолета не оттащишь. Можешь кинуть палку – я побегу. Можешь ударить – я буду терпеть, знаешь, терпеть столько, сколько потребуется. Мы с тобой заблудились в лабиринте собственных иллюзий; я попал в твою паутину, а ты играешь перед финальным укусом в шею. Я хотел услышать ноктюрн, но, кажется, по мне уже пора выстрадать реквием. Ты выплевываешь «мой» с кровью и хрипом, смотришь грубо, с ненавистью, словно бы я заставил. Ты ведь любишь громкие звуки, верно. Тебе нравится слышать, как я падаю каждый гребанный день. Я сижу на кухне, опершись спиной о холодную дверцу морозильника; подходишь, тыкаешься носом в плечо, словно извиняясь, шепчешь, что все будет хорошо. Прикусываешь кожу на шее, оставляя переливчатый бензиновый след, ногтями вцепляешься в ладонь, разбрасывая по ней белые полумесяцы. Сколько ран мне еще предстоит зашить, но, кажется, я уже не смогу остановиться и также продолжу вырисовывать тебе узоры из поцелуев и напевать мелодии перед сном. Медленно, пальцами по картографии вен на молочно-белой коже, пересчитать крестики из пластырей, мазнуть по подбородку красную каплю. Подойдешь и обнимешь, стянешь с горла затягивающуюся петлю из абсолютно бессмысленных, пустых криков. «Ты мне нужен» - звучит, как «люблю», только по-твоему. Хочешь, розы, много роз, дом с белой оградкой, собаку, детишек и блинчики по воскресеньям. Хочешь, я буду писать тебе проникновенные, нежные, глубокие. Хочешь, выброшу к чертям свои таблетки и разрешу тебе отвести меня к врачу. Хочешь, перестану быть Каем с холодными глазами – зимними вишнями. По воскресеньям будут еще и вафли, Пит. Ты же знаешь, твою мать, как я этого хочу. Ты же знаешь, как я тебя люблю, Пит. Губами по грубым пальцам, тяжелый, металлический пистолет в твой дрожащий кулак и приставить его к своему виску. Ты ведь любишь металлические звуки, Пит. Ты же знаешь, как я тебя люблю, Пит. Ты же знаешь, что я мертв по прибытии. Ты же знаешь, что выбор всегда за тобой. Ты же знаешь, что я всегда его приму. Ты же знаешь, как я тебя…