чесночные поцелуи

— Слушай, а ты можешь отвернуться? — Почему? — Это извращение - есть помидоры, выкупанные в соли. Сынмин закатывает глаза и, глядя прямо на друга, запихивает дольку краснейшего, сочного плода, покрытого солью, в рот. — Это у вас с Джисоном извращения, а у меня деликатес. — Это отвратительно, — Минхо подносит ко рту два пальца. — Ты отвратительный, — Сынмин дразнится, выводит из себя старшего, который сейчас начнет плеваться блестками и очаровательно краснеть. — Слушайте, а вам точно не пять? — Джисон устало откидывается головой на плечо сидящего рядом Чана и блаженно стонет, получая ласковое почесывание за ушком. — А ты точно волк, а не дворовой песик? Минхо возмущенно открывает рот, потому что это уже наглость, но сделать ничего не успевает, с него начинают сыпаться яркие блестки. — Ты! Что ты тут вообще делаешь? — Минхо бьет кулаком о стол, и вся их еда покрывается переливающимися блестками. — Ем? — Чан, почему он тут сидит? — неконтролируемый поток блесток сыпется теперь им на головы, забивая нос и вызывая неконтролируемое чихание. — Хенджин, напомни Минхо, почему ты тут сидишь? — Чан повторяет секундой ранее заданный вопрос и отворачивается, чтобы чихнуть, случайно избегая удар маленького летящего кулака. Сынмин от этой вакханалии уже устал, ему хочется поскорее выйти из-за стола и отправиться на долгожданный, честно заслуженный покой среди мягких подушек и теплого одеяла. После плотного обеда и вкуснейшего десерта в виде соленых помидоров в животе разлилось приятное тепло, и голова на секунду опустела и потяжелела, готовая отключиться в любой момент. Он честно старается держать глаза открытыми, даже если сил совсем нет. — Налаживаю контакт с друзьями своего парня, — и улыбается так зубасто, сверкая острием клыков. — Ты не мой парень, — последний рывок его севшей под ноль батарейки. — Пока что. Самоуверенная улыбка наглеца выводит из себя, но сил для пререканий больше не осталось. Сынмину правда просто необходимо лечь спать прямо сейчас. Джисон восторженно воет, его уши навострились и хвост под столом громко шлепает по бедру сидящего рядом Чана. Настойчивость Хенджина вызывает некое восхищение и щенячий восторг, потому что он буквально «на первом ряду». И не будь Хенджин еще той задницей, они бы точно подружились. — Ты такой гей, — срывается с языка до этого тихо сидящего Чонина. — Чувак, мы буквально тут все геи? — возмущается Джисон и злобно зыркает на Минхо, который уже открыл рот, чтобы сказать свое излюбленное «я вообще-то би». — Все. — Ты, маленькая задница, до сих пор на меня куксишься за то, что первые отношения у меня были с девушкой? — восторженный свист совершенно не случайно вырывается у Хенджина. — А ты прекрати! Сынмин почти что плачет, потому что это опять начинается. Все знают, какой эмоциональный Минхо и всем хочется довести его до летающих блесток и неконтролируемых вспышек магии. — Я собираюсь уйти, пока вы все не сошли с ума, — ставит перед фактом Сынмин и встает. Его раздражает буквально все, и если он сейчас наконец-то не заснет, то вспыхнет как спичка. Сынмин всеми силами отговаривает себя от того, чтобы не разочароваться в собственной беспечности. Когда в начале года им предлагали курс на выбор, он просто должен был выбрать перемещения в пространстве, его бы сил точно хватило на это, но Сынмин этому предпочел бестолковый курс понимания языка растений. Он чертова ведьма, у которого этот навык развился, пока он был в утробе матери. Сынмин пытается сбежать, но знает, что это бессмысленно, пока за ним петляет вампир. И если бы он только мог, то обязательно телепортировался в собственную комнату, но он не может. Сынмин искренне не понимает, почему Хенджин продолжает следовать за ним, когда получил просто бесчисленное количество отказов и попытку отворота с помощью зелья. И ладно с зельем, на вампиров, оказывается, большая часть не действует, если в ингредиентах отсутствует кровь какого-то неизвестного зверька, которого никто никогда не видел. Но отказы? Сынмин никогда не скупился словами, вываливая все и сразу. И будь он хоть трижды толстокожий и бессердечный, что-то да должно было его зацепить, но Хенджин оставался непробиваемым. И вампир либо дурак, либо влюбленный, и, к несчастью Сынмина, все из этого правда. Но если говорить только правду, то Сынмин сам во всем виноват. Он с самого начала должен был понять, что общение с Хван Хенджином к чему-то да приведет. Сынмин так же про всех своих друзей думал, только главное, чтобы они не узнали. Улица встречает его промозглым свистящим ветром, который сшибает всех на своем пути, а Сынмин слишком уставший, чтобы контролировать себя и свое ослабшее тело. Ему просто безумно сильно хочется лечь. Это все, что он желает. И если ветер его повалит, то он даже не будет предпринимать попытки для того, чтобы подняться и продолжить свой путь. Он останется лежать на земле, обласканный со всех сторон холодными потоками, и скорее всего отключится, чему точно не расстроится. Ему кажется жестоким, что дважды в неделю им ставят занятия по зельеварению ночью. Сынмин не понимает, зачем усложнять и так жестокую жизнь ведьм еще этим. Преподаватель говорил о том, что все дело в цветах, чьи свойства лучше раскрываются ночью, но это ложь, которую знают все ведьмы. И это не справедливо, что после бессонной ночи он должен не спать, потому что занятия длятся почти до обеда. В такие дни Сынмин не контролирует свою колючесть, вываливая на всех порцию яда и желчи. И он знает, что завтра занятия никто не отменял, но это не мешает ему пропустить первые три, если не весь день, потому что он все еще хочет спать. Просто безумно. Когда очередной поток ветра резко бьет в спину, Сынмин спотыкается, больно падая на колени. И если это не считается последней каплей для того, чтобы позорно расплакаться, то его это не волнует, потому что из глаз хлынуло так же, как бывает неожиданным ливень в яркое солнце. — Эй, ну ты чего, — Хенджин оказывается рядом слишком быстро, на его лице серым легла тень сожаления о том, что он не успел предотвратить произошедшее. — Иди сюда, — тянет на себя не сопротивляющегося Сынмина, помогая ему подняться, протирает ладонью грязные от уличной пыли колени и выдыхает, когда понимает, что они целые. — Больно, да? Сынмин поджимает губы и уводит взгляд в сторону, лицо красное и мокрое от слез, которые закончились так же быстро, как и начались. Он просто очень сильно устал. — Ну чего ты такой, — Хенджин осторожно берет его за руку, которая холодная, как ледышка, что даже на ее фоне рука вампира будет теплой. — И я дурак не успел. — А ты-то тут причем? И удивляется так искренне, глаза распахивает так широко, что мокрые ресницы их делают почти кукольными. Хенджин имеет неимоверную выдержку, чтобы просто взять и не поцеловать, хотя так хочется. — Мы пожениться не успели, а ты уже калечишься. — Дурак, — и бьет по чужому плечу, не жалея сил, и руку из чужой выдернуть хочет, хотя почему-то так приятно, да только не отпускают. — Отпусти? — Ни за что, — и улыбается во весь рот, зубами щелкая и светя. Каков же наглец. — Пойдем провожу. Сынмин бы повозмущался, немножечко поистерил и побрыкался, если бы не был таким уставшим. Он понимает, что бессмысленно тратить последнюю энергию на пререкания, потому что ему хотят помочь, хоть и по-своему. — Ладно, только поднеси, — если наглеть, то наглеть правильно, так? — Могу и поднести, и подвезти, как пожелаешь, — Хенджин уже совсем светится от счастья, еще чуть-чуть, и Сынмин точно будет его парнем. Теперь он уже точно не отцепится. — Скажи честно, что тебе нужно? — Сынмин зевает в чужое плечо, пока его тащат до машины. — А ты как думаешь? — Хенджин усмехается и крепче обхватывает бедра Сынмина. — Ничего. Просто не понимаю. Хенджин молчит, потому что не важно это все, главное, что у него все по полочкам расставлено, а Сынмину потом все объяснит, покажет и расскажет, когда тот не будет зевать каждые пять секунд и старательно удерживать глаза открытыми, чтобы не позволить сну завладеть разумом и телом. — Ты сначала выспись крепко, а потом уже и поговорим. Ладно? Сынмин угукает, обещает, а сам палец крестит в кармане. Потому что не уверен, что сдержит, а так хоть убережет себя. Бабушка всегда говорила, если не уверен, крести пальцы, хоть какая-то защита, если случится что-то плохое. Когда ты ведьма, то все суеверия для тебя реальны и существенны, потому что если не верить, то обернется все не очень хорошо.

***

Сынмин точно не избегает Хенджина весь следующий день и несколько после. Хотя кажется, что от него просто невозможно скрыться, потому что тот всегда был рядом, но на этот раз Сынмин запарился. И это все точно не специально, его вообще-то по полной завалили учебой и зельями, которые он кровь из носа должен сварить за шесть дней и сдать на зачет. И не важно, что силы и знаний Сынмина достаточно для того, чтобы потратить в два раза меньше дней, поэтому остальные он тратит на проверку, просиживая весь обед в душной и пыльной лаборатории. Это неправильно - пользоваться предвзятостью, причем необоснованной, преподавателя к вампирам, который шипит как змея и отгоняет всех, кто подойдет к кабинету, но он пользуется. И он знает, что Хенджин его искал, что ходил к кабинету и даже пытался зайти, но ничего не вышло. И его очаровательный сосед Феликс, смущающийся каждый раз, когда имя Чана произносится вслух, сказал о том, что Сынмин ужасный и так с чужим сердцем поступать нельзя. И что он противный цундере, отвергающий и свои, и чужие чувства. Сынмин кто такие цундере знать не знает и не хочет, а объяснениями Феликса можно слезы подтереть, которые потекли после всего того бреда, что он наговорил. Но кое в чем его милейший сосед был прав, чувства Хенджина не безответны, но кто сказал, что Сынмин обязан отвечать на них? Сынмин отчего-то уверен в том, что все слова, которые Хенджин транслирует вслух — обычный треп. Ведь наговорить можно много чего и сразу, и даже половина из этого может быть грязной ложью. И Сынмин понимает, что его вера не такая крепкая, как кофе, который каждый день ему приносит Хенджин, и не такая уж и приятная, как сладкое пирожное, что идет в комплекте. В общем, да, Сынмин ужасный и какой-то странный цундере, как его кличет Феликс, и он не планирует меняться в угоду другим, даже если это человек, в которого он все-таки влюблен. Но он все еще не обязан отвечать на чувства, даже если они взаимные, а собственное сердце сходится на нет, когда Хенджин находится слишком близко или открывает рот, чтобы сказать очередную глупость, которая влюбленностью растекается внутри. — Если бы рэп был человеком, то ты был бы создан школьником, — Чонин с умным лицом помешивает зеленую жижу, которая должна была быть бледно-розовой. — Ладно? А ты тогда кем? — привыкнуть к странностям Чонина легко, когда все его друзья немного того. — Гением. Сынмин горестно вздыхает, потому что тут уже реально не поспоришь. — А знаешь, кем бы был Чан-хен? — Чонин, давай уже. Сынмин слишком хорошо его знает. Чонин всегда начинает нести бред перед тем, как устроить масштабный разнос мозга. Последний раз он пояснял за Адель и привел десять фактов, почему она самая лучшая певица, а потом как вынес Джисону мозг, почему он обидел Минхо. Минхо тогда сам на всех обиделся и обчихал всех блестками. — Давай начистоту, Сынмин, — Чонин хрустит пальцами и откидывает черпак, в котором его варево прожгло дыру, в сторону. — Я для тебя хен. — Давай начистоту, хен, — Чонин закатывает глаза, которые ярко загораются, и бьет кулаком по столу. Детишек лучше не злить (и отгородить от Минхо, чтобы те не учились плохому) — Ты твердолобый баран, который игнорирует не то что чужие чувства, но и свои. Тебе нравится страдать? — Я не страдаю, Чонин. У меня все слишком хорошо, — Сынмин раздражается, и ему не нравится, что его учат, как нужно любить. — Нет? А это не ты ныл о том, что Хенджин забыл про кофе и скоро забудет про тебя, хотя он всего лишь проспал и все-таки притащил тебе этот кофе? Не ты ныл о том, что Хенджин смотрит на тебя меньше, чем на всех остальных, хотя ты сам сказал ему отвернуться или ты наведешь порчу, — Чонин набирает воздуха, чтобы продолжить. — Так что, хен, ты либо соберись и наконец-то поговори с Хенджином, либо не морочь ему голову и отдай мне. — Чего это? — Сынмин удивленно вскидывает брови и руки на груди складывает. Вот это поворот событий. — Как это чего? Да он же мечта, а не парень. Ласковый, — загибает один палец, — заботливый, — второй, — нежный, — третий. — Мне продолжать? — Этого недостаточно, Чонин, — Сынмину не нравится этот разговор. — Вырастешь и сам поймешь. — Что-то я не вижу капли разума в твоих глазах, чтобы следовать твоим словам, — Чонин понимает, что перебарщивает, но Сынмина надо тормошить, пока Хенджин не дал заднюю и не понял, что тут уже все потеряно. После разговора с Чонином у Сынмина чешутся кулаки, ему хочется надрать задницу за то, что он наговорил, хотя прав, и самому себе в добавку за то, что действует эгоистично. Сынмину с Хенджином действительно нужно поговорить и все решить. Просто невозможно столько тянуть кота за хвост. Хотя Сынмин знает, что котов дергать за хвост тоже нельзя, особенно если это фамильяр. Он так кота бабушки, черного-пречерного с ужасной кличкой Рыжик, в детстве за хвост тягал-тягал, а потом руки как ссыпало угрями непонятного происхождения. Бабушка ругалась и сказала, что лечить не будет, пусть Сынмин сам этим занимается, заодно свой потенциал раскроет. Это как некоторых бросают в воду, чтобы научить плавать, так его прокляли, чтобы научить хоть каким-то базовым заклятиям. Бабушке он спасибо потом не сказал, да и родители ей после этого маленького Сынмина не доверяли и на лето не ссылали. Сынмин больше не прячется, по кабинетам и по лабораториям не ютится, как крыса в пыльном углу. Ему немного совестно и даже давит что-то в груди. Это чувство виной еще называется. Вместо Сынмина теперь прячется Хенджин. Внутри вдруг все обрывается, так еще бывает, когда с тарзанки в воду прыгаешь, но после этого обычно накрывало с ног до головы. Сынмина тоже накрыло, но не адреналином. Он чувствует себя придурком, бегая по зданию в поисках Хенджина. Всего неделя. Неделя пряток, которая привела к такому. Что вообще Сынмин ожидал? Что его беготню будут все время терпеть? Что вокруг правда нет людей, желающих заполучить такого парня, как Хенджин? Сынмин понимает, что Хенджина нигде нет. И тогда до него наконец доходит, что он все испортил. От отчаяния хочется плакать, но это ведь не выход, слезами горю не поможешь, тут нужно обрывать звонками телефон, писать сотню сообщений, чтобы добиться хоть какой-то реакции. А пока надо отдохнуть и немножко посидеть. — Ты чего надулся, маленький? — чужая ладонь треплет щеки, чуть щипая их. — Устал от меня бегать? — Ты? — Сынмин подскакивает со стула и не может поверить, что Хенджин находится перед ним. — Отвернуться и не смотреть? — Хенджин выглядит уставшим и как будто похудевшим. — Нет, но… все хорошо? — Не беспокойся, Сынмин, тебе точно не нужно забивать голову глупостями, — он еще раз смотрит, а потом так грустно улыбается, что до этого резко проснувшаяся совесть совсем с ума сошла. — Где ты был? — Сынмин смущается собственного вопроса, но не жалеет, что задал его. — Сегодня ведь пятница, у меня допы с самой ночи стоят. Помнишь, я тебе рассказывал? Сынмин ведь помнит, да? Нет? Он не уверен, но кажется? Только вот что?

***

Сынмину отчего-то казалось, что о Хенджине он знал все. Тот последний год был всегда рядом, хвостиком бегал как преданный пес и даже на обидные слова никак не реагировал. Но почему-то прямо сейчас осознание собственного незнания ледяной водой обливает с самой макушки. — Так ты художник? — Чан удивленно смотрит на Хенджина, который подозрительно тупит взгляд. — Это так круто, у меня завалялся папин раритет, ты бы мог что-нибудь придумать? — фотография кожаной куртки вызывает у Хенджина восторженный вздох и утвердительный ответ. Сынмин не в порядке. Это как-то неправильно. Но в то же время, он ведь не обязан был хоть что-то знать о Хенджине, так? И это ведь нормально, что спустя столько месяцев бессмысленной беготни, ему вдруг захотелось? Сравнивать с едой не верно, но с рыбным пирогом у него было так же, он часто появлялся на столе, приготовленный мамой. Сынмин только раз его попробовал и зарекся, что это в рот больше не возьмет, и только спустя время решился дать ему второй шанс. Проблема в том, что у Хенджина шансов не было. Сынмин не глупый и со зрением все в порядке, папино зелье глаза, конечно, чуть не сожгло, но главное ведь результат. Хенджин красивый, за ним девчонки толпой бегают, желая поймать хотя бы взгляд. Сынмину он достался просто так. И опять вылазит «но». Этого ведь никто не просил? Сынмин не виноват в том, что стал объектом воздыхания, а потом и влюбленности Хенджина. — Почему не кушаешь? Хенджин волнуется? Сынмин на вопрос жмет плечами и на полную тарелку смотрит. Сегодня почему-то не хочется, да и не лезет. — Влюбился что ли? — с губ Минхо это срывается быстрее, чем он успевает подумать. Сынмин совсем теряется, потому что не знает, не понимает, и все кажется слишком сложным. Мысли бьют со всех сторон, как ошалевшие птенцы, увидевшие птицу-мать. Его молчание воспринимают почему-то одинаково. Причем все. — Да ладно? Это кто? –Джисон от восторга даже яблоко выпускает из рук. Сынмина это не волнует, у него перед глазами потухший взгляд Хенджина. Это ведь нечестно по отношению к Хенджину - просто так сидеть и молчать. Сынмин чувствует себя глупым, потому что он мог прямо сейчас начать все отрицать, но ведьмы не лгут. — Поздравляю? — тихо спрашивает Хенджин, чтобы не привлекать внимание друзей, которые на фоне уже трещат и строят теории. — Себя? Браво. — Что? — Погоди, что? Минхо неожиданно встает со стула, остальные подрываются следом. У того слишком много ярких эмоций, чтобы избежать блестящий взрыв. Джисон панически скулит, потому что быть атакованным блестками не очень хочется. Минхо нужно срочно увести, пока не стало слишком поздно. — Поговорим? — Хенджин осторожно цепляет чужую руку и тянет в сторону, кивая головой на выход. — Да, поговорим. Сынмин позволяет себя увести, полностью доверяясь не просто Хенджину, а вампиру, с которыми раньше их вид враждовал. Прошлое ведьм и вампиров не самое дружеское по отношению друг к другу. Их война была долгой и кровавой, унесшая даже не сотни и тысячи, а целые миллионы жизней. Дети, взрослые, старики, мужчины или женщины, ненависть застилала глаза всем. Сынмин не живет прошлым, потому что на смену войне пришел мир под соусом радужной легенды, теории по которой до сих пор строят. Но суть в том, что брак представителей этих видов должен был положить конец вековой войне. Это было тупым решением, потому что молодая ведьма, которая хоть и добровольно, можно сказать, по любви, вышла замуж за вампира, для окружающих стала жертвой обстоятельств, и им никто не верил. Считали, что брак был насильным, что привело к новому гневу ведьм, а после и вампиров. И это опять затянулось на некоторое время…на три века? Все, конечно же, решилось и об этом страшном прошлом стараются не вспоминать, потому что многие нашли свою любовь в некогда врагах. Но в их школе тоже бывают случаи необоснованной агрессии, перерастающей в драки. У Сынмина не было негативного опыта с вампирами, чего не скажешь о Чонине, который не раз становился жертвой чужих насмешек. Но он находит в себе силы идти дальше и держать свою боль и злобу только к тем, кто это все причинил. Сынмин отталкивал Хенджина, потому что защищался. — Мы можем тут? Нравится? — Хенджин усаживает Сынмина на скамейку, а сам еще несколько секунд мнется, как будто не решается. — Я… — Позволь мне, ладно? — Сынмин волнуется, из-за чего его голос слегка дрожит, но успокаивается, когда Хенджин согласно мычит и садится. — Прежде чем…я бы хотел извиниться. Мне правда жаль, что с самого начала я вел себя подобным образом. Мне просто, знаешь, казалось, что если быть грубым, то ты отстанешь? — Сынмин кивает на собственные слова, собирается с духом и продолжает. — Дело не в тебе, как бы это глупо ни звучало и как детская попытка отмазаться. Просто, ты сам все должен понимать. Ты вампир. Хенджин с каждым словом становится мрачнее. Сынмин звучит так, как будто все должно закончиться даже не начавшись. Как будто сущность Хенджина важнее чувств. Если они есть. Но Сынмин не замечает эмоции на чужом лице, он со своими справиться не может. — Ты мне нравился. С самого начала нравился, но я просто не мог это все принять и осознать. Я был ужасным, грубым и не самым приятным человеком. С таким набором я должен был вызвать у тебя отвращение, — Сынмину так стыдно, его лицо мертвецки бледное, из-за чего родинки на щеках и залегшие тенью мешки под глазами, выделяются еще сильнее. — Но все вышло наоборот, Минни, — Хенджин обращается к нему так ласково, что внутри жжет мысль — не заслужил. — С каждой твоей угрозой, я тонул в тебе все глубже и глубже. Одна твоя угроза о том, что съешь весь чеснок, который только существует и поцелуешь меня, чего стоила. Я бы с радостью принял твой чесночный поцелуй. Потому что чеснок мне не враг. Ты должен был это знать. — Мне понадобилась неделя, чтобы понять насколько эгоистичными были мои поступки, — Сынмин ковыряет торчащую из брюк нитку. — Только это? — Кажется, я в тебя влюблен? — Всего лишь кажется? Может, нам стоит как можно реже видеться, и тогда ты поймешь, что не просто влюблен, а уже любишь? — Хенджин драматично охает, прижимая ладонь к груди, его глаза кажутся грустными, пока губы растягиваются в шкодливой улыбке. — Я просто обязан позвать тебя на свидание. — Свидание? — глупо переспрашивает Сынмин. — Именно! — Хенджин щелкает пальцами. — Прятаться ты, конечно, умеешь, но давай больше не будешь? Ладно? Сынмин угукает, но пальцы больше не крестит. Он обещает. В этот раз точно. — Так что насчет сегодня, сейчас, центральная площадь, кафе, сладости и поцелуйчики? У Сынмина сейчас сердце выпрыгнет из груди. Почему он думал, что принимать чужие чувства обременительно, если он порхает? Хенджин выглядит таким счастливым, с его лица вообще не слазит улыбка, пока глаза лукаво светятся и в уголках скопилось что-то подозрительно похожее на слезы. — Ну так что? Свидание? — Да, свидание. В чужих объятиях хорошо, Сынмину они безумно нравятся. Он еще надеется на то, что Хенджину будет так же хорошо целоваться после пары зубчиков чеснока. Так. Для профилактики.