вселенная на двоих

двадцать пятое мая. без четверти одиннадцать тихого вечера. синдзи тянется к пульту от телевизора и неспешно переключает каналы, краем глаза наблюдая за притихшей лэнгли, пока не останавливается на федеральном канале. аска ненавидит телевидение за его тошнотные каналы с бесполезной информацией. ненавидит зубную пасту с мятой от которой слезится в уголках глаз. ненавидит чувствовать себя лишней. ненавидит запивать водой таблетки. ненавидит каору, мисато, гендо, первую, синдзи и старосту. аска ненавидит слишком много вещей. пойти на полигон, тренироваться до изнеможения, наорать на синдзи и свалиться от усталости в десять вечера работает только когда тебе четырнадцать. а если ты аянами рей — ты юна, красива и необщительна, и маленькую слабость в виде разговоров с пустотой гендо прощает тебе со снисходительной улыбкой на лице. когда тебе двадцать два, ты скучный обломок общества с претензией на звание сумасшедшей. одиночество на вкус как жженый сахар. аска выбрасывает испорченный ужин, аппетита все равно никакого. и плевать, что синдзи старался. аска сворачивается клубком на жестком футоне, темнота спальни пахнет слезами, ей уже никто, совсем никто не сможет с этим помочь. ей двадцать два года, и ее жизнь, кажется, кончена. ей двадцать два, из которых четырнадцать наполнены надеждами и мечтами, а оставшиеся восемь — кровью порезов, оставленных разбившимися вовнутрь стеклами розовых очков вперемешку с LCL. синдзи, дурак, по нескольку часов подряд рассматривает грязные ручейки воды на ее подушке. и совсем не понимает, откуда они взялись. синдзи зовет каору на обед, мило улыбается и старается привлечь его внимание, но каору лишь пропускает его слова мимо ушей и игнорирует учащение пульса при виде разъяренной девушки с рыжими волосами. аска подлетает к синдзи и что-то недовольно высказывает по-немецки. когда она уходит, синдзи говорит нагисе, как он ее ненавидит и как его тошнит от нее. при слове «тошнит» каору непроизвольно хмыкает, чем вызвает бурную ответную реакцию синдзи. — это все из-за тебя, придурок! — да-да, — тянет нагиса и встает из-за стола. каору не ненавидит два забавных хвостика, просто следит за ними лисьим прищуром и улыбается, пряча клыки за оранжевым с запахом цитруса. потому что аска забавная, тем, как она врёт не только всем вокруг, но и себе. как упорно перебирает все черты в своём нутре, и, дойдя до нужной, смотрит нагисе в ответ прожигающей ненавистью. потому что на месте нужной — пустота. на пороге кухни аска смотрит на него и хочет вцепиться ногями в горло. у него глаза медово-карие и темные, настолько темные, что, если боишься ослепнуть, созерцая небесные светила напрямую — можно смотреть ему в глаза и не бояться — там все отражается с поразительной точностью, миллиарды планет хаотично вращаются по радужке, звёзды взрываются и осыпаются водопадами искр у верхнего века. у него в белесых прядях змеи тьмы извиваются причудливо, а улыбка хитрая и открытая, загораясь, согревает заледеневшие внутренности. айсберги тают и растекаются в озера. озера переполняются, выходят из берегов и касаются слезных желез. однажды каору находит под кроватью у аски пачку севен старс, когда она сбивает его с ног, и они оба падают на пол. аска наконец смотрит вниз, на пачку дешевых сигарет, а затем поднимает взгляд прозрачно-голубых глаз на нагису. между ними будто что-то пробегает — даже проносится — метеор или астероид, но аска первая прерывает зрительный контакт. эти огромные синие глаза. синие, как океаны на земле до третьего удара. он дает ей руку, неловко улыбаясь. она хмурит брови. каору ждет взрыва. но его не последовало. теплые пальцы ложатся в его раскрытую ладонь, и каору удивленно переводит на нее взгляд. глаза в глаза. во взгляде аски — злость, во взгляде каору — смешинки. каору улыбается без былой неловкости. — пустышка. — сгинь, нагиса.