Забыться в Скарборо

      «Ошибка» - единственное слово, пульсирующее, как надоевшая головная боль, в голове Лютика. Одно слово, которое только что, буквально пару секунд назад, произнес Крюк. То, что произошло накануне ночью, было о-шиб-кой.       Бард не мог поверить. Просто не мог. Последний раз взглянув на капитана, что стоял у штурвала и смотрел в даль, Лютик поплелся в сторону парусов, в центр корабля. Когда он оказался у мачты уже не помнил, и не помнил, как уселся на связку канатов. В его голове словно колокол звенело лишь одно слово.       «Ошибка, ошибка, ошибка…» - эхом отдавался голос Киллиана с этим проклятым словом. Бард сел в тени, прислонившись спиной к мачте, зная, что тут не увидят его состояния. Лютик в глубине души понимал, что по-другому быть и не могло. Воспоминания, словно по щелчку пальцев, накрыли волной: горячее дыхание, контраст горячей руки пирата и холод металла крюка на спине, запах моря, пота и что-то неуловимое, мускусный запах чужого тела. Парень чувствовал, как кровь от этих еще свежих и будоражащих воспоминаний приливает к щекам. Но в груди все еще ныло, нестерпимо ныло, а голова будто была погружена в воду. Звуки окружающего мира отошли на второй, на третий план. Лютик слышал лишь звук собственного сердца, бегущую по венам кровь и одно-единственное слово, отдающей тупой головной болью. Он, казалось, забыл вовсе, что на этом корабле, несмотря на душащую тишину, он был не один.       Душа болела нестерпимо, словно тупой нож прошел сквозь грудную клетку и кто-то медленно и методично решил покрутить ручку. Как от этого спрятаться, как это пережить, как избавиться от того вороха страха и ужаса, что он испытывал сейчас. Руки сжалились в кулак, и только в этот момент Лютик вспомнил про свой инструмент, который захватил до этого страшного признания.       Бард взял в обе руки свою верную подругу, свою лютню, и провел слегка пальцами по струнам, почти не касаясь их. Тут робкие мелодичные звуки будто пробудили Лютика, вывели из некоего транса. Словно вода начала успокаиваться, и вместо бесконечной хаотичной ряби появилась водная гладь. Понимание, знание, что делать.       Забыться.       Пальцы сами начали играть со струнами, пытаясь уловить нужную мелодию. Уловить то, что может помочь высказать все то, что вихрем собралось в его душе.       Забыться.       Бард, перебрав аккорды, тут же вспомнил одну мелодию. Тихую, спокойную, от нее веяло грустью. Не совсем то, что отражает происходящее в его действительности, но она как никогда точно отражает своей музыкой ту тоску, что он испытывает сейчас. А текст лишь поможет забыться.       За-бы-ться       Лютик прикрыл свои глаза, сосредоточившись на музыке. Тихая, ненавязчивая мелодия ручейком потекла из-под ловких пальцев менестреля, унося мысли далеко-далеко. В бескрайнее поле, где ярко светило солнце, а легкий летний ветер приносил с собой запах полевых цветов. Бард скучал по земле и цветам, хоть и нравилась ему жизнь морского волка.

На ярмарке будут этой весной? - Розмарин, шалфей да чабрец - Там в Скарборо крале шепните одной, полюбил, мол, один удалец.

      Лютик вздрогнул, почувствовав внезапный порыв ветра. Но глаза не открыл, продолжая перебирать струны своей лютни. Чуть помедлив, он вновь продолжил свое пение.       – Соткет пусть рубашку мне – чистый батист…       – Снег тронул зеленую чащу на склоне холма, - вторил чужой баритон слева от барда. Лютик перестал тут же играть, резко повернувшись к капитану. Тот лишь смотрел прямо в глаза парню, неуверенно, осторожно. Но Крюк не собирался уходить, это было видно по его позе, по его телодвижению.       - Продолжай, - проговорил Киллиан, присаживаясь около ног барда. Казалось, он был расслаблен, но парень, рассматривая затылок и плечи пирата, догадывался, что это не так. Лютик решил не препираться, вновь вернувшись к своему инструменту. Лютня заиграла с новой силой, вернувшись к прерванному месту.

Соткет пусть рубашку мне – чистый батист. (Снег тронул зеленую чащу на склоне холма) – Розмарин, шалфей да чабрец – (На припорошенной земле – легкий след воробья.) Без швов, без иголки, чтобы вид был форсист, – (Спит горный стрелок в одеяло укутан) Станет навеки любовью моей. (Покуда труба сладкий сон не прервет.) Пусть мне подыщет хоть акр худой (Листва облетает на холме.) - Розмарин, шалфей да чабрец – (И слез серебром уж могила омыта.) Меж отмелью и морской водой, - (А храбрый солдат свое чистит ружье.) Станет навеки моей любовью. (Ведь на битву труба позовет.)

      Менестрель покосился на Джонса, что подпевал ему мелодию. Тем временем пират прислонился головой к коленке Лютика. В груди парня вновь всколыхнул вихрь эмоций, непонятных и запутанных. Злость и обида перемешались с нежностью и любовью, что он не мог подавить в себе, несмотря на случившееся. Щеки вновь всполыхнули, воспоминания о прошлой ночи вновь о себе напомнили. Лютик прочистил горло, оторвав взгляд от мужчины рядом.

Кожаный серп пусть она припасет, (Кипят батальоны от злобы к врагу.) - Розмарин, шалфей да чабрец - (Кричат генералы солдатам – «Убей!», ) Вереск лиловый серпом тем пожнет, - ( Давно уж забыл о причинах войны.) Станет навеки любви моей.

      – На ярмарке будут этой весной? – резко продолжил вместо барда Крюк, повернувшись к Лютику. Парень не перестал играть, но не мог вымолвить и слова, завороженно смотря в глаза напротив. Тем временем Киллиан медленно приближался к лицу барда, довершая песню:

- Розмарин, шалфей да чабрец - Там в Скарборо крале шепните одной, полюбил, мол, один удалец.

      Пальцы замерли. Струны еще вибрировали, выдавая свои последние аккорды. Вдалеке волны разбивались о нос корабля. Двое мужчин замерли на несколько мгновений, смотря друг на друга, ожидая. Мир вдруг перестал иметь значение. Имело смысл лишь то чувство единения, которое вновь образовалось за эти пару минут.       Лютня выпала из ослабевших рук барда, и та жалобно заныла. Крюк положил руку на затылок парня и притянул к себе. Лютик схватил за лацканы длинного плаща пирата, крепко зажмурив глаза. Поцелуй был рванным, смазанным, с привкусом соли от слез Лютика, голодным, будто не было той ночи, будто прошло очень, очень много времени, будто они не видели друг друга вечность. Черт, да еще несколько минут назад они оба считали, что все кончено, что еще немного и их пути разойдутся навсегда. И все еще где-то в голове билась птицей мысль, что вот-вот все закончится, вот-вот этот поцелуй прекратится, и что это снова ошибка, и…       - Останься, - прошептал между поцелуями Крюк, целуя второпях все, до чего мог дотянуться: щеки, подбородок, кончик носа, линия челюсти. - Останься, останься, Лютик, останься, прошу тебя…       Лютик задыхался от своих всхлипов и тех жарких поцелуев, что покрывал его лицо Киллиан. Обида вылилась в его слезы, вместе с ними она исчезала из груди. Хотя бард понимал, что пират поступил нечестно, неправильно, он должен на него злиться, за то, что фактически «поматросил и бросил», но он не мог. Не мог заглушить в себе то всеобъемлющее облегчение, ту робкую радость, что он сейчас чувствовал, ощущая рядом тепло тела Джонса.       Менестрель опустился на колени, встав рядом с Крюком, и притянул к себе в глубокий поцелуй. К черту все, к чертовой матери обиду, когда тебя так обнимают в ответ, будто ты вот-вот растаешь.       К черту злость и недоразумения, когда тебя так целуют, когда даже слепому понятно, как тебя хотят рядом с собой. Быть рядом с тобой самому и никогда не отпускать.       К черту корабль, к черту команды – бывшую и будущую, которую только предстоит собрать – к черту пиратство, море, ВСЕ к черту. Забыть все ужасы и забыться в чужих объятьях и голосе.       - Юлиан.. Юлиан, мой Юлиан…       Забыться…