Скажи, почему..?

      Скажи, почему я так хочу целовать твою нежную кожу, обдавать ее дыханием, которое ты сравнивала с пылающим огнем? Кусать сочные и манящие губы, чувствовать твое небезразличие. Ощущать твой, кажется, непередаваемый аромат с нотками цитруса. Раз за разом вдыхать запах свежести таёжного леса, исходящий от крупных завитков волос.              Скажи, почему мне так нравятся твои руки, блуждающие по моим? Глаза, до невозможности сверлящие мое сознание, а иногда, контрастно светящиеся искренним обожанием. Твои аккуратные ноготки, которые, несмотря на свой опил больно впиваются в спину; царапают руки, расчесывают их до невозможности. Полные цвета персика губы, с неожиданной лёгкостью завоевывающие меня.              Скажи, почему ты смотришь на меня с таким презрением, когда я встречаю тебя на кухне? Ты ходишь в одной рубашке, сонно озираясь по сторонам и натыкаешься на утренний завтрак на столе. Летний кофе с различными сиропами, свежесваренный рис и аппетитный стейк лишь ухудшают твое настроение. Скажи, почему ты недовольно морщишься, а потом настороженно подходишь к еде? Поднимаешь тарелку и разглядываешь молочный рис, пока в лицо бьют струйки пара, исходящие от жареного мяса. Косишься на меня и без предупреждения — ведь я уже привык — кидаешь посуду в стену, с мрачным удовлетворением замечая мелкие осколки, попавшие в мои босые ноги.              Скажи, почему ты радуешься, когда я закрываю красные от пролитых слез глаза, кусаю разбитые тобой губы, невольно дрожу от нехорошего предчувствия? Почему тебе нравится вгонять швейные иглы мне под кожу, с каждым разом делая это все резче. Почему тебе нравится раздирать кожу, восторгаться синяками, оставленными с особенной любовью, видеть глубокие ссадины и навсегда вырезанные шрамы, которые уже не уйдут не из жизни, не из памяти.              Скажи, почему тебе нравится ласково, едва заметно меня обнимать, прижимаясь оголенным телом к моей широкой — но тощей — покрытой ещё не зажившими рубцами груди? Смотреть, как твои объемные кудри падают мне на лицо, шептать лживые — но настолько обнадеживающие, что я с радостью принимаю их — слова.              Скажи, почему тебе нравится любить меня, но ты делаешь это только в коротких порывах, словно летний ветерок вдруг перерастает в зимний трескучий мороз? А потом остужать весь пыл и раз за разом давать пощёчины. Безграничную власть, за которую я превращаюсь в кровавое месиво.              Скажи, почему ты хочешь с сумасшедшей заботой залечивать мои раны, ухаживая за ними поздним вечером? Замерзшими пальцами блуждать по моему телу, с некой грустью прижимаясь к груди, пока я поддерживаю эту ненадолго воцарившуюся любовь и обманно-семейную идиллию. Играть с моими пальчиками, аккуратно поглаживая их.              Зачем ты следишь за движениями, стараясь не делать мне больно? Зачем ты стараешься любить, а утром разбивать мою душу, попутно вырывая клочки волос. Вгоняя вместе с иглами тяжёлые лекарства в непомерных количествах, резать измученную плоть и зашивать ее. Грубо мять руки, смотря на непрекращающийся поток слез. Заглядывать в покрасневшие белки глаз и улыбаться, когда жгучая кровь их застилает.              Скажи, почему мне хочется быть рядом с тобой? Проводить тихие вечера. Только ты, я и звон старых английских часов — я помню, ты говорила об этом во время нашей зимней встречи. Мы сидели на усыпанных снегом качелях и любовались снежинками. Хлопья падали на нос, запорашивали ресницы, не давая вдоволь насладиться лицом напротив. Мокрые и колючие, они лезли на лицо, заставляя со смехом заслоняться от них рукам, делали момент уютнее. И тогда ты поделилась, что увлечена старинными вещами. Но больше всего тебя привлекают часы. Английские.              Мне хочется с грустью смотреть на прошлое, где нет твоих, казалось, обыденных, ничем не примечательных, но для меня самых ярких русых локонов, расположившихся в хаотичном порядке, где нет моего шёпота, греющего душу и наполняющего бесчувственное сердце вечерней теплотой. Почему хочется забыться и повторить наши беспокойные обеды? Когда мы спешили, порой забывали сделать некоторые дела и за это получали нагоняй — и от начальников, и от судьбы — но важную деталь никогда не упускали. Невесомый поцелуй, который чаще всего перерастал в нечто большее, что грело сердце на протяжении оставшегося дня, заставляло пульс учащаться в предчувствии вечерних ласк и горящих глаз.              Скажи мне почему, почему я даже сейчас готов простить тебя и принять с объятиями? Забыть всё, что ты мне сделала. Грубые слова, брошенные в мой адрес, от которых появляются мурашки, презрительные взгляды, которые так и щемлют тело в предстоящих действиях, искривленные от презрения — прежде всего к самой себе — губы, утром ещё желанные своим отблеском, публичные избиения, после которых непременно оставались синяки, кровоподтеки и царапины, напоминающие о совсем недавних пытках — острые коготки, впивающиеся и рвущие кожу. Чёрствые, более унизительные поцелуи, сопровождаемые смешками.              С дрожью произнеси мое имя своими бесцветными губами, заалевшими лишь тогда, когда я со всем напором принялся кусать их, терзая плоть. Посмотри на меня хладнокровным взглядом, и, как ты любишь, добавь презрительную усмешку. Одним своим видом высказывай отвращение ко мне. Бей покрытое ссадинами и царапинами лицо, давай хлесткие пощечины, разрывающие кожу. Смотри, как по ней растекаются ручейки крови. Тёмно-красной, словно уходящий вдаль свод неба — тогда, когда мы провожали закат, любуясь летящими строгим клином птицами. Несомненно, капли крови имеют соленый привкус — как и море из твоих черствых, лживых слёз — и, конечно же, металлический. Словно твои чувства стали материальны. И теперь я ясно их вижу. И тебя тоже.              Скажи, почему, несмотря на все побои и унижения, несмотря на горькие предательства и многочисленные, гадкие по натуре измены я возвращаюсь к тебе? Успокаиваю, прощаю. И так день за днём. Я вижу твоё залитое лицо и не могу отвернуться и уйти. Не могу забыть тебя. Забыть нарочито счастливую улыбку, вселяющую радость в моё сердце, мягкие поцелуи, оглаживающие мои лицо и грудь, жаркие объятия. Полыхающий огонь, виновницей которого являлась ты. Неутихающей бурей в моём сердце. В разорванной в клочки душе. Ты была светом. Пусть и обманчивым, бесчувственным, мерзостным, но даже в тот момент, когда от меня отвернулись все, ты дарила мне счастье. Ты дарила мне себя, посвящала каждое мгновение. Ты дарила мне свет.              И я не могу сердиться на тебя. Не могу забыть, не могу холодно отстраниться, разбив твою жизнь, и смотреть, как рассеивающийся туман разбредается по скалам. Не могу смотреть на мучения. Не могу смотреть на тебя, хоть ты и причинила мне достаточно боли.              Ведь я вспоминаю сказочные ночи, прожитые мной и тобой. Наши первые необычайно сладостные и живые объятия, для нас длившиеся, казалось, лишь несколько секунд. Глупые улыбки на одарённых светом лицах, дрожащие от нетерпения руки, так аккуратно и нежно дотрагивающиеся до колен. Твои карие глаза, цветом напоминающие мне вкус горячего шоколада, который я впервые попробовал рядом с тобой. Этот манящий запах навсегда ассоциируется с тобой — и где бы я его ни уловил, перед глазами возникаешь ты. Беззаботная и радостная, кружившаяся на цветущей поляне, кидая наигранно-невинные и лукавые взгляды.              Я знаю, что ты не виновата. Ты не хотела быть такой жестокой и чёрствой. Я помню, какая боль отражалась в твоих глазах, когда ты дарила мне свои первые пощёчины, царапала спину затупившимися ноготками. И я видел, как после неудачных попыток ты впивала иголки в кожу, шипя от боли, когда солёные слёзы попадали на рану. Как ты хватала себя за горло, тоскливо смотрела на закрытый балкон и искала ножи и стёкла. Нет, ты не хотела умереть просто так — ты хотела умереть живой. Чувствовать боль — всю ту, что проживал я. Даже тогда, когда от тебя отвернулись все, я остался. Так же, как и ты, когда меня отвергли. Я любил тебя такой, какой ты была. А все ждали от тебя большего.              Единственным вариантом был брак. Как там… «Воссоединение душ»? Думаю, да. Но только не наших.              Я застал тебя заплаканную, когда ты оставляла порезы на лице битым стеклом и поджигала кровь огоньком от спички, трепещущимся от истерических завываний. Ты пыталась заглушить свои чувства физической болью и губила себя. Я не мог узнать, что произошло. Даже после твоего долгого успокоения ты скрывала глаза, а при упоминании этого момента губы начинали дрожать, в уголках глаз скапливались слёзы. И тебе было очень больно, когда по ожогам и незажившим шрамам текла жидкость. Твоё лицо было изуродовано.              Ты рассказала мне о своейматери. О ее решении. Но я и так понимал то, что не мог отрицать — твои родственники ненавидели меня. За всё. За движения, взгляды, улыбки. За то, что я существовал. За то, что ради меня их дочь стала психически вменяемой. За то, что я помог ей выздороветь и выйти из депрессии. За то, что нарушил их планы. За то, что я появился в твоей жизни.              Фиктивный брак — для них было прекрасных решением. Да, именно он — неизвестный мне, а тебе, возможно, неприятный, ужасный и ненавистный человек будет смотреть на твое некогда прекрасное лицо и видеть лишь со временем рубцы от ран, считая их уродливыми, которые я полюбил и целовал каждое утро. Будет проводить с тобой вечера на крыше, засыпая под пение птиц и бродячих музыкантов, а потом просыпаться от появляющегося на горизонте солнца. Наблюдать за рассветом, касаясь кожи, оглаживая смуглые плечи. Трогать твое тело без твоего разрешения. А может, и насиловать тебя день за днём.              Но если ты будешь не против этого человека, будешь идти с ним до конца, всей яростной нежностью его защищая, то я смирюсь. Смирюсь и отпущу тебя, хотя буду разрываться от боли, которая вонзится в меня и раздерёт на мелкие осколки того стекла, которым ты резала душу. Никому не расскажу о запретной любви и о своих чувствах. Я не забуду тебя никогда, но этого не заметит никто. И я пропаду из твоей жизни, чего бы мне это не стоило.              Тот день был ужасен для меня. Даже в воздухе витало неприятное ощущение, словно мрачность переселилась из наших душ в сердца других людей. Угрюмый жених в компании нескольких людей стоял и без единой эмоции на лице что-то рассказывал. Он даже не интересовался, где его будущая жена, и вел себя крайне отвратительно. Не таясь, смеялся над людьми ниже его социального статуса, унижал их.              Церемония, обычно происходившая с радостным волнением стала печальной. Твои тихие, медленные шаги, полный слез голос, бледные руки и онемевшие пальцы, сжатые губы. Глубокий, властный поцелуй от твоего… Уже мужа. Мне было неприятно смотреть, как он по-свойски тебя целует. Касается таких желанных для меня губ, не заботясь, мнет их и не отпускает тебя. В твоих движениях можно заметить неуверенность и страх. Но в конце концов, ты смиряешься.              Ты под руку с «Анто» уходишь с мероприятия, даже не посмотрев на меня. Ты уже забыла обо всем. И я даже не узнаю, что происходило, если однажды мы не встретимся в парке, на берегу у небольшого пруда и не поговорим о жизни. Не возьмём друг друга за руки как в наше время. Но я вряд ли тебя увижу, да и если так получится, ты не захочешь говорить. Ты ведь зла. И не только на родителей, но и на меня, и на себя.              Я знаю, как глубоко ты дышала, когда от ужаса тебя пробирала крупная дрожь, пока ты лежала на устеленной белым покрывалом кровати — ты была грубо брошена туда Анатолием. Ты слышала лязганье ремня, звуки переключения выключателя, глотки воды. Все повторялось раз за разом. Грубые, резкие движения. Боль, распространяющаяся по всему телу. Руки, сжимающие шею, пока она не побледнеет, руки, сначала оглаживающие, а после грубо хватающие и мнущие женскую грудь, пока ты кричишь от боли, от чего получаешь хлесткие пощечины. Неприятные толчки, и раз за разом пошлые шлепки. Ты готова на все, только чтобы прекратить этот ежедневный позор. Ты ненавидишь его всем сердцем, особенно, когда он встречает тебя после обеда на кухне и необычайно нежно, совсем не свойственно ему целует тебя. А когда ты сопротивляешься, силой заставляет ответить. Заботливо смахивает пылинки. А потом шепчет на ухо грязные слова. И так раз за разом.              Я знаю, ты с трудом пережила все издевательства и надругания. Ты пришла ко мне обессиленная и безвольная, ты ожидала нового порыва боли, когда я подошёл к тебе. Но я был искренне рад, что ты не забыла меня. Грязная, оборванная одежда. Босые ноги, посиневшие губы. Синяки, кровоподтеки, расположившиеся по всему телу. Страх в глазах и заполонившие их слезы.              Ты быстро изменилась. Я перестал узнавать тебя такую, какой ты была до свадьбы: ты часто улыбалась, с особенной нежностью целовала меня. Я перестал узнавать тебя такую, какой ты пришла ко мне: замкнутая в себе, вздрагивающая от каждого шага и ночью уходящая в никуда.              Ты стала сильной. Ты справилась. Я знаю, что все события навсегда остались в твоей памяти, но ты не можешь продолжать лукаво смеяться, игриво проводя пальчиками по моему лицу. И несмотря на причиняемую боль, я все равно люблю тебя. Также чисто и искренне. И я вижу тоже в твоих глазах, когда в отражении из глади слез появляется другой человек, сидящий внутри тебя. Ты не останавливаешься, а лишь умеряешь свой пыл, через несколько минут тяжело осаживаясь на пол. Ты сидишь у моей головы, а я утешаю тебя молчанием, поглаживая некогда золотистые локоны, сейчас же превратившиеся в растрепанное неровное каре.              Тебе жаль, что ты не можешь с собой справиться. Ты постоянно извиняешься, пока я не прошу закончить. Теплота, которая царит во время того, как ты аккуратно и бережно обрабатываешь и забинтовываешь раны, перерастает в нечто большее, но я не в силах подняться на локти и отдать тебе всю любовь.              Ты меня не простишь, если я сделаю это. Никогда. Ведь это напомнит о тех тяжёлых ночах, проведенных с Анатолием. И в сознании сразу вспыхнет след крови, тянувшейся до той комнаты, кухни, темницы, Анатолия, моего дома.              Я не буду прекращать тебя любить. Я знаю, ты справишься, и, когда нибудь, я заключу тебя в будь то мягкие, невесомые, но так много значимые для тебя объятия.