Предназначено лишь одной

Он был одержим ею. Его сознание от края до края было заполнено ею. Ее образом. Ее телом. Ее голосом. Ее словами, которые Джекс выучил наизусть. Его поведение было сродни поведению душевнобольного. Сродни поведению наркомана в период особенного лихорадочного желания обкуриться и обдолбаться. Что бы он не делал, чувство собственной неполноценности никуда не исчезало. Он сгорал от осознания, будто его лишили частичку него самого. Похоже, так паршиво он чувствовал, когда его лишили львиной доли древней мощи. Хотя, честно говоря, возможно, даже тогда его состояние было более утешительным, чем нынче. Одиночество граничащее с тоской. С тоской к смертной. К той, что была предначертана ему судьбой. Богами и богинями. Небом и преисподней. Всем и ничем. К той, что заставило его сердце снова биться. И Джекс бы отдал все, чтобы его собственное сердце билось в унисон с ее. Все верно, он обрёл свою слабость, и в тот же час перестал желать избавиться и с корнем отрубить потенциальную причину его ужасной кончины. Он хотел жить. Но жить не как прежде - одиноким и могущественным, пугающим и желанным сотни людей. Он хотел жить вместе со своей слабостью. Хотел жить и осознавать, что у него есть слабое место. Он хотел совладеть ею. Полностью и навечно. Чтобы его желало не сотня, а лишь одна. Чтобы мыслью о нем, его телом, им самим горели не тысячи, а одна. Чтобы в нем растворилась лишь одна. Но в том то и дело, что к большей скорби Джекс, Телла не была безвольной безделушкой. Она была живой, она дышала, у неё были свои мозги на плечах, свои принципы, морали и понимание окружающего. У неё была своя воля. И эту волю Джекс сломить не хотелось, потому что, возможно, в таком случае он бы сломал и ее саму. А сломанные вещи иногда к починке не подлежат. Сломанные игрушки никогда больше не будут работать как прежде. Сломанные игрушки никогда не порадуют, как прежде. Это даже не подвластно всем древним существам, что только могли обитать, да и обитали в их мире. И она стремилась. Не к нему вовсе. К другому. К Легендо. Сначала этот мерзавец косвенно украл у него силы. А сейчас крадет единственное, что приобрело ценность для Джекса за все столетия, что он пережил. Удивительно, как столь сильное существо могло так убиваться по смертной девчонке. Будто такой второй больше на всей планете не было и не будет. Ах, если бы это не соответствовало действительности. Ах, если бы ему предоставилось возможность заменить ее кем-то другим, чьё сердце заочно не льнуло к другому. Чьё сердце не билось ради другого. Чьим вздохом и выдохом надлежало наслаждаться иному. Впитывать ее запах, целовать там, где не дозволено, любить и ласкать так, как надлежало те места, которым так требовалось внимание. Но судьбу довольно трудно изменить. Даже если ты могущественный Мойра. Их тянуло друг к другу. Но она выбрала другого. Предпочла притяжение к магистру более заманчивым, чем тяга к нему. Предпочла Магистра. Разбила ему сердце. И стоило бы его сердце снова перестать биться. Обрасти колючими ветвями или закрыться за каменной стеной. Но он имел возможность чувствовать все в точности наоборот. Каждый стук, пропущенный его сердцем, невозвратимо напоминал образ Теллы, заставлял вспоминать, кто был учинщиком всего того спектра чувств, которые испытывал в настоящий момент Принц Сердец. — Я хочу забыться. Заберите кто-нибудь мою боль. И он вспомнил, как сам забирал у неё боль. Как скрепил их отношения связью более интимной, чем любая сделка на крови. Как она тогда доверилась ему всецелестно. В тот момент она не видела в нем врага. Не видела объект своей ненависти. Просто свыклась с мыслью, что и она не может не думать о нем. Не может заставить сердце не делать пару кульбитов при его неожиданном появлении. Не может заставить учащенное сердцебиение успокоиться, чтобы себя с головы до ног не выдать. Позорно признаться в своём нездоровом влечении к нему. В том, что он был нужен ей столько же, сколько он нуждался в ней. Что ей хочется поцеловать его ещё раз. И ещё. И снова. Что ей хотелось бы почувствовать себя желанной. Чтобы убедиться - так она себя могла чувствовать лишь рядом с ним. Доказать это. Сперва самой себе, а потом - всем остальным. В тот момент он мог сотворить с ней все, чего когда либо мог пожелать, о чем когда либо мог мечтать или фантазировать. И она бы не сопротивлялась. Так продолжаться больше не могло. Он не мог больше держаться от неё далеко. Только не сейчас, когда было так невыносимо больно. Не сейчас, когда мысли были только об одном. Только не сейчас, когда его израненная душа отчаянно стремилась найти утешение, способ излечиться от потери. Заполнить зияющую пустоту внутри. Открыть второе дыхание. С ней. На протяжение веков он разбивал сердца других. А сейчас разбили сердце ему. Что посеешь, то и пожмёшь.

***

Он был в паре шагов от неё. Такой же прекрасной, какой он впервые ее увидел. Она была в паре шагов от того, которого постоянно видела в своих снах против своей воли. Понимая, что он тут не причём. Это не магия. Это не варварское проникновение в ее сновидения. Ею двигало нечто другое. Что-то, от чего она не могла никак избавиться, не могла оторвать, не могла оборвать, уничтожить и забыть. Что-то, с чем бороться было бессмысленно. Потому что звёзды давно решили за неё, сойдясь так, чтобы она вышла проигравшей. Но она не почувствовала его присутствия за спиной, всматриваясь на веселый танец парочки по середине улицы. Шаг. Два. Три. Он приобнял ее сзади, уткнувшись носом в волосы, вдыхая ее аромат, впитывая под кожу и навечно запоминая. Сердце бушевавшее несколько минут назад успокоилось. Перестало существовать для него абсолютно все вокруг. Кроме Теллы. Он прижал ее к себе, как прежде любил это делать. Будто боялся потерять. Будто она могла исчезнуть прямо сейчас. Будто из ниоткуда мог выпрыгнуть этот чертов выпендрежник и украсть ее прямо из под носа. Не позволит. Не даст. Убьёт, порвёт на куски, истерзает и голыми руками задушит. Пусть только сунется, сволочь. — Привет, любовь моя. — промурлыкал Принц Сердец самодовольно. С улыбкой до ушей, присущей только ему одному и предназначенной с недавних пор лишь одной. Когда он сильнее сжал руками ее бёдра, она испустила вздох. Так открыто, непристойно, губительно сексуально. Она взаправду его узнала и не попыталась отстраниться и пустить колючки? Или она заподозрила в нем вовсе не его, а своего любимого Легендо?! От этой мысли он разозлился. Опустил голову ниже и прикусил мочку уха. Больнее, чем хотел бы. Но наверняка так по-собственнически, как того возжелала душа. — Ты так рада меня видеть? — тихо прошептал блондин ей на ухо, и она крепче прижалась спиной к нему. То ли в знак согласия, то ли находясь под воздействием чего-то. Кого-то. Под его влиянием. В его руках. Таких крепких, жилистых, правильных. Необходимых. На ней. В ней. Везде. Но в момент, когда его рука отпустилась ниже, чуть шире раздвинув ее ноги, она пришла в себя и резко отстранилась. Она не могла этого хотеть. Она не могла его хотеть. Она не нуждалась в нем. В его ласках. В его губительных касаниях. В его разрушительной силе. Она не должна была. Она любила Легендо. Она принадлежала ему, а он принадлежал ей. Это опять его трюки. Ей не надлежало себя так вести. Ведь ей точно этого не хотелось. Ведь так? — Пошёл вон. Сгинь. Я же говорила: больше видеть тебя не хочу. — зло процедила она сквозь зубы, плотно сжав руки в кулак. Если что, она бы вполне могла дать ему по лицу. Придать немного человеческого убожества этому идеальному, бесподобному лицу. Ни одно существо не могло так божественно выглядеть. — Пару секунд назад твоё тело говорило об обратном. — насмешливо констатировал факт Мойра. — Я спутала тебя с другим человеком, от прикосновений которого я действительно горю. Эти слова пронзили его сердце насквозь. Больно. Почему так больно это слышать, после всех тех многочасовых анализов и выводов? Так она его спутала. Его. С ним. Снова он, а не Джекс. Джекс грубо схватил ее за руку и потянул куда-то за угол, в очень узкий и непримечательный переулок. Настолько непримечательный, что задумай кто-то незамедлительно отправится на поиски, ни за что бы сюда перво-наперво не заглянул бы. Он прижал ее к стене, обставив руки по обе стороны от неё. Приблизившись лицом к ней. Непозволительно близко. Небезопасное расстояние. До возмутительного вызывающе провёл своим языком по ее нижней губе. От прикосновения его мягких холодных губ по коже Теллы пробежал озноб. — Не зли меня, любовь моя. — Иначе что? — отозвалась она легкомысленным тоном, как будто его присутствие ничуть не выбило ее из колеи. — Иначе даже тебе не поздоровается. — одарил ее хищным оскалом блондин, с нездоровым блеском уставившись в ее глаза. Будто в саму душу всматривался. Будто ее изнутри рассматривал. Причём видя абсолютно всю ее. Всю ее пожирал, исследуя. Она не была обнажённая перед ним. Но так себя чувствовала. Абсолютно голой и беззащитной. И даже в таком положении, она не ощущала острую опасность от него. Что-то было в нем такое, что всегда усыпляло ее бдительность, давало безмятежность и беспричинную слепую веру, что он ей зла не причинит. Даже не смотря на то, что чуть ее не убил. Тогда, когда манипулировал Легендо. — Ты ведь не думаешь, что я не позабочусь о том, чтобы после — твоё пребывание на земле превратилось в адские мучения? — недобро улыбнулась Телла, гордо вздёрнув подбородок, храбро сохраняя своё достоинство. Он и сейчас мог бы свою жизнь сравнить с адом. Персональным. Безжалостным и беспощадным. — Чтобы познать все сокральное значение ада, сначала надо почувствовать вкус рая. — Неожиданно он обхватил Теллу за бедра твердой, но прохладной и верткой, как змея, рукой, и привлек к себе – скандально близко. — Я и почувствую. С Легендо. Не беспокойся. — Не многое ли ты ожидаешь от него? — скользнул надменный протяжный голос, прохладный и отполированный, как только что заточенный меч. Его неподражаемый голос. — Тебе не понравится, если я детально расскажу чего я от него ожидаю. — Ты права. Давай я расскажу, чего ожидаю сегодня от тебя я. И чего можно ожидать от меня. — Отпусти меня немедленно. — Даже не подумаю. — Ты можешь ожидать от меня вот этого. — как его до этого блуждающая по всему периметру ее тела горячая рука, ускользнула под подол ее легкого летнего платья. Надавив там, где несомненно ей и требовалось. Касаясь ее так, как ей нравилось. Властно, немного грубовато, но чертовски приятно. Вталкивая свои длинные пальцы так искусно, что ее выдержка треснула по швам. Она издала неприлично громкий стон. И не испытывала за это ни вины, ни стыда. Лишь удовольствие, медленно стекающее по всему телу. Лишь его пальцы, проворные, правильные, и грубые, и нежные одновременно. Лишь он, его сбившееся дыхание, от которого Телле стало ничуть не лучше. Жарко, душно. Как же хорошо. Как же он двигался. То ускоряя темп, то лениво еле пошевеливая. — Ты можешь ожидать от меня такой отдачи. — как же он вклинился между ее развратно раздвинутых ног. Телла едва могла дышать, чувствуя, как все ее планы и надежды начали рушиться. — Джекс! — громко вырвалось у неё, когда он особенно настойчиво теребил клитор. И он сорвался. Впился в ее губы жадным, разрушающим, дробящим ее разум, душу, сердце, тело, поцелуем. Доводя до новых высот. Она с таким рвением не могла отвечать ему. Не могла так развратно высунуть язык, чтобы он зубами его чуть оттянул. Не могла так старательно и напористо изучать своим языком его рот. Не могла простонать ему прямо в рот. — Ты можешь ожидать от меня такой страсти. — услышала она его хриплый, тихий, вибрирующий под кожей голос. Не могла оторваться от его губ. Так целоваться не умел никто. Так ее ни один мужчина не целовал. — Ты можешь получить от меня море удовольствия. Во всех его проявлениях. Везде. Всегда. Когда только пожелаешь. — Ее взгляд блуждал повсюду, избегая Джекса. Как бы ей ни хотелось заявить, что все сейчас происходящее – лишь подкинутая ее больным воображением виденье, на самом деле она была искренне возбуждена. — Ты можешь чувствовать меня так же, как сейчас. — ее глаза закатились вверх от удовольствия, язык чуть высунулся. Божьи зубы! Святые угодники! — Не от моих ли пальцев ты получаешь удовольствие прямо сейчас? Не мои ли пальцы причина твоих стонов? Вздохов? — он задвигал пальцами быстрее, не щадя ее, грубо, в быстром темпе, сопровождая каждое своё движение очередным жарким потоком слов. Вырывая новые тихие вскрики, доводя ее до исступления. Она слышала лишь стук собственного сердца да шум крови в ушах. — Разве не ко мне твоё тело льнет? — она действительно выгибалась к нему, бёдрами двигалась навстречу его пальцам, сама чуть ли не насаживаясь на них. — Не навстречу меня выгибаешься? И для чего? Чтобы я ушёл? — Джекс высунул истекающие ее соками пальцы, она недовольно всхлипнула. Блондин показательно смачно и с чавкающим звуком облизал свои пальцы. Телла сглотнула. Он прильнул к ней, снова. Вжав в стену так, что становилось ещё труднее дышать. — Или был ближе? — Телла снова ощутила на коже легкое дыхание Джекса, и его холодный рот пополз вверх, скользнув по ее челюсти, но не касаясь ее. — Дышал тебе в губы, целовал твою шею. Телла открыла глаза и резко втянула воздух. Взгляд Джекса стал голодным. — Был с тобой. Был в тебе. Когда губы Джекса приоткрылись во второй раз, Телла услышала только мелодичный звук его голоса, шепчущего: — Ты можешь ожидать от меня чего угодно, малышка, я вовсе не из благородных, но никогда не одиночества. Ты не почувствуешь себя брошенной. Использованной. — Вот что я тебе могу дать, дорогая моя. — Его рука скользнула с ее подбородка на шею, мягкая кожа пальца нащупала пульс. Джекс медленно погладил ее, едва касаясь, но даже от такой мимолетной ласки ее предательское сердце забилось быстрее. Казалось, что ещё немного, и она в тотчас схватит сердечный приступ. – Расслабься, – повторил Джекс. – Единственное, о чем тебе следует сейчас думать, так это о том, что ты более желанна, чем кто-либо другой в этом мире. Она сходила с ума. Он обезоружил ее. Она ничего не могла поделать с собой. Возможно, потому не возражала, когда этот негодяй начал покрывать ее тонкую девичью шею поцелуями, нежнейшими, что когда либо кто либо ей дарил. Возможно, потому шумно глотала воздух, запустила руки ему в волосы и грубо хватанула, когда тот слишком напористо, слишком собственнически, слишком по-хозяйски оставлял на бледной коже засосы. Единственное безгласное напоминание о том, что он с ней прямо здесь творил. Он поднес губы к ее уху и нежно поцеловал. Грудь ее затрепетала, когда его рот опустился ниже, и он снова поцеловал ее с чуть большим пылом, задержавшись в чувствительном месте, где подбородок встречается с шеей. Телла в ответ впились ему пальцами в спину. Она скользнула рукой по его шее. Его кожа оказалась очень холодной – от прикосновения ее пальцев по ней побежали мурашки. Очевидно, и Джекс не так безмятежен, раз до нее донёсся его тихий рык. Он запустил пальцы ей за спину, намереваясь расстегнуть единственную преграду между ними - тряпичное платье, что было ей так к лицу сегодня при свете солнца, а ее ладони тем временем проникли ему под рубашку и принялись ласкать крепкие мышцы спины. Затем его руки пробрались под тянущиеся вниз до лопаток волосы, по ее уже обнаженной спине, не обращая внимания на упавшее на асфальт платье. Должно быть, именно этого ощущения за все это время их разлуки ей не хватало, она кожей почувствовала холод его пальцев, которые смело сжимали и требовали, заставляя задуматься, в самом ли деле она сделала правильный выбор? Она всхлипнула, когда он сильно сжал ее соски, а он застонал ей прямо в губы. И она снова поцеловала его. Ей не хотелось, чтобы поцелуй заканчивался. За подобное действительно можно и умереть. Поцелуи Принца Сердец - концентрированная жажда обладания, помноженная на бурлящее бешенство. Джекс укусил ее, впившись в губу своими острыми зубами. Он мог вознамериться сделать что угодно, сотворить с ней что только не пожелает, и она бы не нашла в себе силы ему отказать. Грудь Джекса вздымалась почти так же сильно, как и у нее, а в глазах появился лихорадочный блеск, когда она увлечённо рассматривая его снизу вверх, сжала руку вокруг его шеи. Между одним ударом сердца и следующим Телла уверенно и властно сказала: — На колени. Передо мной. — Вот, чего я ожидаю от тебя прямо сейчас. Безумие, не иначе. Сплошное, непрекращающееся, персональное. У безумия серо-голубые глаза, в которых можно было утонуть и множество имён. Которые сейчас на неё удивленно смотрели, будто ее саму кем-то подменили. По крайней мере, сейчас, в это самое мгновение, девушка чувствовала свою власть над ним. Она хотела, чтобы он боготворил ее. Может, потому мягко надавила руками на его плечи, намекая, что возражений не принимает. Никогда еще она испытывала чего-то настолько эгоистичного. На долю секунды в его взгляде промелькнуло изумление, вызванное, скорей всего, ее наглостью, но в следующий миг Джекс усмехнулся, плавно опускаясь на колени. — Удовлетворена? — тяжело выдохнул он, смотря на неё снизу вверх. — Ты слишком разговорчив. Могу поспорить, что твой язык способен на большее. И откуда в ней столько смелости? Телла ощущала, как ее кидает в жар от этой игривой улыбки, от мужчины, светящему своими ямочками, от древнего существа, в глазах которого плясали дьявольские огоньки, но было в них и что-то еще — восхищение. И Донателла поняла, что ей чертовски нравится этот взгляд. Где-то внутри нее взыграла гордость. Вскинув голову, блондин улыбнулся, развратно и понимающе одновременно, не медля более ни секунды, припадая губами к ее лобку. Светловолосая прикрыла рот рукой как раз вовремя, чтобы заглушить вскрик, стоило языку задеть ее самое чувствительное место. Мужчина же с упоением скользил языком вдоль успевшей намокнуть расщелине, наслаждаясь этим головокружительным кисло-сладким привкусом его женщины. Он не осмеливался до конца верить в то, что это происходит наяву. Но ее запах, ее влага, даже ее пальцы в его волосах, готовые едва ли не вырвать их с корнем — все это кажется более, чем реальным. Телла догадывалась, но и не подозревала, насколько ласки его языка будут отличаться от тех, что она время от времени доставляла себе руками, или от ласки, которые дарили ей когда-либо другие мужчины. Менее красивые, менее смертоносные, менее древние. Более человечные. Она извивалась, как змея. Делала все, чтобы из последних сил сдержать стоны. Пошлые и громкие. Такие, которые не стоило выпускать на улице. Но она сорвалась. Она все теснее прижимала голову Мойры к своей промежности, нагло закинув одну ногу на его плечо. Тот не препятствовал этому, промычав нечто невнятное в ее лоно, что отдалось приятным покалыванием глубоко внутри. Она нетерпеливо двинула бёдрами навстречу его губ, до боли вцепилась в его пряди, захлебываясь собственными стонами, Принц Сердец угрожающе зарычал, но не предпринял попыток остановить ее. — Давай, золотце, кончи для меня. Ещё несколько движений его языка. Ещё несколько поступательных движений ее бёдер, и она с громким звуком, граничащим между стоном и вскриком, кончила. Джекс резко поднялся на ноги, прижал девушку к себе теснее, и тогда она ощутила, как нечто твердое касается ее бедра. Вместо того чтобы его оттолкнуть, она лишь расстегнула и неряшливо бросила к ногам его рубашку. Тело Дранья совсем ее не слушалось, а потому она ничего не могла сделать, когда ее собственные ноги сомкнулись на ягодицах Джекса, тем самым позволив ему вжаться в ее промежность своим пахом. Оба громко охнули, а светловолосая запрокинула голову назад, совершенно позабыв о том, что она ненавидит его. Должна ненавидеть. Он едок, как страшнейший яд, что разъест кожу, плоть и кости; от такого слепнут и умирают в муках, захлёбываясь пеной из собственной слюны. Телла хотела получить его чувства, его эмоции, его самого, полностью и безвозмездно. — Расставь для меня ноги шире, любовь моя. — сладко сказал Джекс, наслаждаясь ею сполна. Она делала все, что он говорил. — Какая послушность. Всего-то оказывается, надо тебя довести до пика и дать кончить. — Быстрый, как змея, он прижал два крепких пальца к припухшим губам Теллы. Светловолосая зло сверкнув глазами, припала к его пальцами губами, языком вырисовывая одной ей ведомые и значимые узоры. Она сводила его с ума. Телла впилась в них зубами. На вкус пальцы Джекса были похожи на мороз и неправильно сбывшиеся желания. Она помнила, что такое поведение проявляла не впервые. Она помнили, как он зло сверкал глазами и предупреждающе смотрел. О, она прекрасно, в мельчайший деталях, во всех подробностях помнили тот вечер. Их первую встречу. Но Джекс не спешил вынимать свои холодные пальцы у нее изо рта, наоборот, прижал их к ее зубам и языку. Она отстранилась первой, выпустив изо рта его длинные тонкие пальцы. — Тебе говорили, что ты намного лучше, когда молчишь? — А что, боишься, разбужу развратную шлюху в тебе своим грязным ртом? — Да что ты... — между тем, пока она спешила обменяться ещё парочкой ядовитых и колких фразочек с этим галантным ублюдком, Джекс давно, с помощью второй руки, освободил себя от всего, что ему мешало коснутся своим членом ее голой кожи. Там, где пару минут назад касался языком. — Да, ах! Ещё немного усилий он приложи, и головка бы полностью вошла бы в ее истекающее от желания влагалище. Она бы и сама не прочь ускорить момент соития, но, ах, руки Джекса, которые своей мертвой хваткой придерживали ее бёдра в одном положении. Какими бы слабыми ни были на вид его худые руки, в них оказалась сосредоточена недюжинная сила. — Кого ты хочешь? Она с удивлением отметила, что в его серебристо-голубых глазах отражается что-то похожее на беспокойство. Кроме того, казалось, что он и сам из последних сил держится. Телла крепче стиснула его плечи своими руками и прижалась лбом к его лбу, скрипя зубами, стараясь не смотреть вниз. — Скажи. И то ли всему виной его ошеломляющая магия, то ли она в конец расклеилась и устала бороться. Потому что в следующую секунду она подчинилась его требованию. Холодному, властному и крайне эгоистичному. — Тебя. То, что происходило между ними сейчас, ничем не напоминало безупречный первый поцелуй во время Судьбоносного Бала. Нынешнее слияние их губ было отчаянным, диким, грубым и порочным. Исполненным владеющих ими ужасных эмоций. Они стояли на грубом, местами треснувшем асфальте, вцепившись друг в друга. Телла впилась зубами в нижнюю губу Джекса так сильно, что выступила кровь. Он в ответ накинулся на нее с еще большим жаром, собственнически покусывая ее подбородок и шею, постепенно спускаясь к ключице. Ощущал он сейчас совсем другое: желание, отчаяние, вожделение, одержимость. Он хотел ее, ее одну. Настолько сильно, что ни о чем больше и помыслить не мог. Телла поняла это по тому, как изменился их поцелуй, из безрассудного и голодного сделавшись томным, смакующим, как будто Джекс долгое время воображал его себе, а теперь взялся претворять фантазии в жизнь. Телле нравилось даруемое слиянием губ ощущение: о ней заботятся, ее лелеют. Ее хотят, ее удерживают. К ней стремятся. Куда приятнее чувствовать вместо боли желание. Вместо разочарования, волнующее чувство надежды, что она, наконец-то, кому-то нужна. Необходима, как глоток свежего воздуха. Быть может, теперь, когда Телла перестала испытывать сокрушительное отчаяние и у нее перед глазами не стояла смерть, она получила возможность по-настоящему насладиться поцелуем – и каждым сантиметром тела прижимающегося к ней Джекса. — Нет, любовь моя, не так. — прохрипел Джекс, будто не своим голосом. В нем говорили ожившие ярость, возбуждение и бесконечное желание обладания. Он чуть протолкнулся вперёд, кончик головки, внезапно оказался на удивление слишком большим, вырывая из ее груди новый стон, но после, черт бы его драл, отстранился. — Джекс! — разбито прошипела Телла, не в силах больше терпеть. Блондин зацокал языком. Грязная кровь святых! — Я хочу тебя, Джекс. — В следующее мгновение она охнула — он вбился в нее без особой сдержанности, но вскрик замолк в его ладони. Тело обожгло, неготовое приспособиться к внезапному вторжению. Она пыталась увильнуть, но он незамысловато продолжал вталкиваться глубже. С глухим стуком Джекс пригвоздил ее к стене — его сжатая в кулак рука уперлась рядом с ее головой, костяшки пальцев побелели. — Нравится? — она лишь кивнула головой, не желая доставлять ему ещё большее удовольствие своим умоляющим шёпотом, потому что давно сорвала голос, поджимая пальцы ног от шелка его голоса. — Какая же ты извращенка. — любезно сообщил Джекс. — Какой же ты бесстыжий. Черт, — чертыхнулась она, сглатывая ком в горле. Ужасно, как низкий тембр его голоса заставлял слова казаться магией более греховной, чем любая другая. Сейчас он прижимал ее к стене, задавая темп, обещавшийся свести с ума, и Телла замерла, всхлипывая, требуя больше. Она теряла голову и бесстыдно хотела получить свое. — Придётся вытрахать оторву из моей милейшей бывшей жены. — его тело, такое крепкое, отвратительно идеальное, не давало сдвинуть ноги, когда колени начали дрожать от силы, с которой ее вбивало в стену с каждым его толчком. Мойра не унимался, очевидно, вознамерившись использовать ее всю, без остатка. — Чертов демон! — пролепетала Донателла, чувствуя, как внизу живота скапливается жар. В такие моменты от нее оставалось лишь жалкое подобие, готовое на что угодно, лишь бы это чудовище, несомненно, ее чудовище, пообещало делать с ней это до конца вечности… — Будешь дерзить и я обещаю, ты неделю не сможешь сидеть на заднице, поняла? — Неистовый шепот обжег ее висок. — Да, Святые, только двигайся! — Кулак стукнул по стене, над ухом раздался сдавленный стон, и Мойра навалился на нее, отяжелевший и разгоряченный. Его зубы впились ей в плечо. — Пожалуйста. — умоляюще добавила она, в шаге от того, чтобы расплакаться. — Ты чувствуешь меня? Здесь? — Он углубился рукой между ее бедер, и она ахнула, едва его пальцы медленно, томительно медленно обвели клитор. Он был мастером задавать вопросы, от которых одновременно бросало в жар, произнесённые им слова явно лучше ее состояние не делали, а сама Донателла в отместку сгорала от стыда. Дранья младшая закивала, чувствуя, как намокли ресницы. Над ней разнесся раскатистый смешок. Телла с трудом подавила желание садануть его по ноге. Его пальцы задвигались решительней, удерживая ее на самой грани. Он ласкал ее взмокшую плоть именно там, где и как ей отчаянно хотелось — тело сладко сжалось от снисходительных комплиментов, медом капающих с его уст. Уступать в такие моменты давалось поразительно легко. Особенно, ему. Особенно, сейчас. От ощущений, распиравших тело, срывало крышу. Они только обострились, когда он прижал ладонь к ее животу, проводя рукой вниз, чтобы лучше прочувствовать себя внутри нее. На короткий миг, подвешенный во времени, когда она смотрит ему в глаза, она находит все, что когда-либо хотела, — то, как он смотрит на нее всепоглощающим, голодным взглядом. В ее голове нет ничего, кроме удрученного наслаждения делать то, что ей говорят, чистого подчинения. Раньше она бы оттолкнула его, сказала, что это слишком. Но сейчас? Доверие — хрупкое, как расколотое стекло, но тем не менее существующее — возникло между ними. Он вытаскивает член из неё так же резко, как впервые в неё толкнулся. — Донателла, — Ее имя на его губах достаточно отвлекает: она постепенно расслабляется, веря, что он ее здесь, в таком виде, в таком состоянии, не оставит, позволяя ему проникать все глубже и глубже. До тех пор, пока ее конечности не ослабнут, и она просто не будет полностью наполнена его членом. Поймав ее в ловушку под своим весом, он шепчет ей на ухо похвалу. — Идеально. Каждый раз, когда он проникает до предела, из ее горла вырывается тихий крик, подстегивающий его двигаться вперед, быстрее. Как будто он гонится за звуком, жаждет большего. — Ты так что хорошо меня принимаешь, любовь моя. — Он трет ее клитор с тщательной интенсивностью, не останавливая движения своих бедер. Кульминация жестко накрывает ее — она длится достаточно долго, пока ничего не останется, и Донателла — просто дергающееся месиво, оставшееся от девушки, цепляется за него; тихие, влажные стоны, приглушенные в его плечо. Мистер сама неотразимость и ходячее великолепие сопровождает ее оргазм своими ободряющими словами. Он, кажется, даже слизывает слезы с ее щек. — Не своди ноги, милая. Я кончу в тебя, наполняя до краев, а ты с благодарностями примешь меня. — Она яростно кивает, ее мысли рассеяны. Она никогда не хотела ничего больше. Это чувство — что она хочет почувствовать его член, покрытый похотью и горячий в себе, обнаженной, — что-то в нем разрушает. Джекс обнажает зубы, хрипит и рычит, когда он так сильно вдалбливается в нее. С сокрушительной силой он прижимает Теллу, несмотря на то, что она сопротивляется, извивается, зарываясь в нее так глубоко, как только может. Он, казалось, теряет себя, когда получает освобождение; челюсть отвисает от удовольствия. Даже сейчас он потрясающе красив, наполняя ее до краев. Она устала, но насытилась так, как и не подозревала, что это возможно, наслаждаясь болью. Трудно было не разочароваться, когда он вышел из нее, и они оба зашипели от потери. — Значит, хочешь только своего драгоценного Легендо? — говорит он с дразнящей ноткой триумфа в голосе. Девушка краснеет до корней волос. — Ты невыносим. Ужасен. Самолюбив. Эгоист. Его рука хватает ее за подбородок, сильно надавливая большим пальцем. — Скажи: спасибо, любовь моя. — подсказывает он, и эта хитрая улыбка приподнимает уголки его рта, отпадая милейшие ямочки. — Спасибо, любовь моя. — Невозможно было покраснеть еще сильнее, чем она уже покраснела. Телла повторяет эти слова сквозь стиснутые зубы; удовлетворительно, судя по его мальчишеской, острой, как бритва, ухмылке. — И пошёл прочь. — на удивление легко заканчивает свою тираду она, нервно натягивая своё платье на себя, пытаясь на ходу застегнуть змейку сзади. Цокнув языком, Принц Сердец поворачивает ее к себе спиной и одним ловким движением застегивает платье. — Только с тобой. И не дав ей опомниться, он взял ее на руки и понёс только в ему известное направление. И она была бы рада в этот момент вспомнить хотя бы одну причину, почему должна брыкаться, отталкивать и дергаться. Увы, не вспомнила.