-- второй кофейник

p.p.s. вы когда-нибудь видели гейский фанфик, написанный языком Павла Бажова? а я вам сейчас покажу, откуда на Беларусь готовилось нападение..

он молоденький тогда еще был; молоко матери с губ не обсохло, пушок детский с телес не сполз, а ужо спился - то пивко, то коньячку, то вина заладит, та и плясал весь вечер; ну, родичи-то и не сильно переживали, мол, малой по юности балуется, поживет чутка, света повидает, да и образумится, бросит сие дело. у них, родителей-то, винодельня была; как сезон пойдет, так и настаивают бочонками, и все красное, красное больше; а последний годик так и розовое, что теперь в столице, оказывается, модным считать принято; ну, и деньжат немало, конечно. а сынок и рад, ему-то с таким достается больше всего. Тэхёном при рождении нарекли, да никто ему и в глаза так не скажет, все ласково: Тэ, Тэхён-и. души в нем не чаяли, всей деревней. мальчик-то удалой, смышленый был, со всеми одинаково послушный, а глазки-то как светятся, аж слезы навернутся порой. солнечный ребенок был, чудный. семнадцать годков ему стукнуло, а он ужо по мальчикам был; таскался за ручку с пареньком чуть старше, с другого конца поселка, раз их даже в поле застали вместе, как они лобызались; ну, по деревне и разнесся слух, все поохали, родичи накричали, конечно, поругались, да и примирились. а что им? мальчонка-то не менялся, все такой же чудесный, забавный. ну, отчитали как следует и оставили в покое; негоже это, разумеется, но порой бывает, не портить же деткам житьё. а Тэ, как понял, что не собираются его на цепь сажать и ремнем пороть, так обрадовался, осмелел чутка; и вот в открытую уже держался со вторым мальчиком за руки. того, второго, Чонгуком звали. да давно это было, давно. времена-то проходят нынче, меняются. там и до взрослости недалеко. как никто и не верил, что ребенок повзрослеет, а ну все же. всех настигает рост, нельзя долго забавами да играми потешаться, хоть и хочется. наступила, помнится, зима, лютая, холодная, каких еще не видывали; а там, поди-ко, и весна неподалеку, ну и разнесло их, голубков, по разным местам. Чонгук, видите-ли, тогда уж много учился; биологом хотел стать, ну и уехал поступать в столицу. а Тэ после того долго ходил сам не свой, слова не вымолвит, окликнешь его - он грустно поглядит, улыбнется, да и потухнет, и в мысли снова свои - хоп, спрячется. смотреть было жалко, по очам-то все было видно. влюбился мальчик, маленький был, глупый еще. а потом походил, погрустил, та и смириться пришлось. на следующее лето уж сам уехал; к брату, в город пожить, а там и на учебу поступать недолго. так как-то и завертелось. в деревню по выходным приезжал, на празднества все, мать с отцом не забыл, а все же вырос, переменился. и огонек-то у нем погас со временем, как за двадцать годков перевалило, и все - повзрослел. ужо не смеясь смотрит, не злобно, правда, а как-то печально. притих паренек, задумистым стал, чего уж от него и вовсе не ждали, ну да мать с отцом вздохнули спокойно: взялся за ум. он и вправду взялся. надо упомянуть, что в страсти боле не играл; не было, видать, сил, да и поводов не находилось. к нему-то все девки, девки, льнут рекой - парень-то возмужал, пригожим стал, глаз не оторвать, аж неладно как-то молодцу такую красу иметь. про него тут и запоговаривали, мол, он уранист, мальчиков предпочитает, да и не врали, что уж. только Тэ что те, что другие - все не то, не знает никаких увлечений, совсем. так и отстали от него. он только карточку хранил, ту, на которой они с Чонгуком вдвоем подле реки, и тот так звонко смеется, плещется. это их еще детьми щелкнули, на камеру старую родительскую. Тэ эту карточку полюбил очень, держал всегда у себя, отвыкнуть не мог. так посмотрит, бывалыча, нет-нет и тоска наворачивается така-а-ая, зеленая, долгая, аж делать ничего неохота, и полеживать только да вспоминать. поцелуи в ночи больше всего запомнились, и как они запирались на чердаке и на сене долго лежали, разглядывали ленивое небо сквозь щели деревянных дощечек. Чонгук тогда взбудораженный, распаленный весь был; ну, там и взял его, на чердаке, подложив рубаху под колени; припер его к стенке и туда-сюда, сделал свое дело. краснели оба густо, потели, не знали, как и как правильно все сделать, по наитию действовали. и пахло тогда мокрой древесиной, прямо в нос. толчки сзади быстрые были, больные. да и не было с тех пор никого, кто мог бы из сердца его выместить. горькое было время, тоскливое. да, воды утекло немало; вот Тэхён и кончил учебу, да так и не придумал, куда податься; ну, тут его мать в деревню зазывать стала, мол, пожить на природе годик-другой, на поле поработать, отдохнуть от городской суматохи. сын и согласился; сам, видать, скучал по родному поселку, местам, где рос. то в июне было, жара самая страшная еще не ударила, но отеплилось хорошенько, речка приятною была, солнце землю нагрело опосля зимы. в первых числах Тэ и воротился; матушка, поставив на кухоньке второй кофейник, так в передничке и выбежала встречать сына; утро-то только-только наступило. следом и отец вышел; наобнимались, нацеловались, и слезки полились у матери, отец ей и твердит: все-то ты, матушка, сопли пускаешь, дура, зачем же так. сын и тут за мать вступился; мол, что ты встреваешь, это же женщина, ей дозволено. мать заулыбалась, закивала; и впрямь старушка. выпили кофию; стол и тут накрыли по-праздничному, то биш -, закуски, первое-второе-третье, закваски, заливки, подливки, стряпня домашняя, горяченькая еще; Тэ напился, наелся, его и расспрашивать стали, как да что. Да не успел и толком словечко вымолвить, как заскрипела калитка и в садике показалась тетя Пак; она как заулыбалась, видя парнишку, подошла, по головке тут и потрепала. - все-то уж про вас, батюшка, наслыханы, - молвит. - мы как вашу машину увидали, так сразу все и прознали: сына, должно быть, приехал, и тут как тут! наша Джи-то как обрадовалась, матушка, я ей все твержу, твержу: не любит он тебя, не любит, а ей что, - и смеется. - чай, она в тебе принца себе увидала, ну да прости девку, ей всего-то пятнадцать годков от роду, а-таки баба, как ни крути. я ей дома наказала сидеть: говорю, высунешься, худо будет. она-то губки поджала, надулась, и сидит. все равно, мол, я с ним увижусь, вы этому не помешаете, матушка. уж и помолвку себе вообразила, да так и сидит до сих пор. ты, Тэхён-и, чай, без невесты-то из города воротился? - без невесты, - кивает. - ну, негоже такому мододцу просиживаться! а впрочем, не моя то забота. спасибо-спасибо, милая, я не буду чай. мне и к суседям надобно за молоком заглянуть успеть, а у вас еще нынче гости будут. как в воду глядела. к полудню ближе заявились владельцы фермы - Чхве с женой. ну, им и всучили Тэхёна как работника. те поулыбались, покивали; мальчик-то поди, вырос, сейчас и на работу сгодится, крепкий, умелый, покладистый. Тэ весь день сам не свой: то радость дикая, то печаль почему-то настукивает, а вечор совсем закручинился. ну, оно и ясно; воротился домой, расчувствовался парень, родные места, домишко свой родной увидал, эмоций аки пруд пруди. как темнеть стало, заявились Хосок с сынишкой; мальчик смутился почему-то, видя незнакомого дядю, а Тэхён на слово дядя насупился; двадцать с лишком - еще не дядя же! но спелись с ребенком быстрехонько; Тэхён ему машинку дал, каковую из города привез, а потом мальчик увидел на его шее фотоаппарат и ожил прямо; ручонки тянет, дай, дядя, попробовать. ну, он и дал; мальчик щелкнул разок, и глаза вылупил; картинка! смотрит, моргает, не понимает, шо это: еще раз щелкнул - снова рисунок лезет! так и сидел с открытым ртом. а Тэ ему объясняет, что это - камера, а ей все-все нарисовать можно. и вышли в садик, чтоб букашек всяких фотографировать. дитя тешится, а Тэхёну пленки не жалко. вечеревало; уж и солнце садилось за горизонт, цикады шумели, пахла трава поо весне - аки в сказке. вдруг голоса слышны с заднего дворика дома; Тэхён садится на земле, оглядывается. мальчик рядом замирает, позабыв про фото. - кто это, Ёнджун-и? - это мистер Чон, - отвечает мальчик. - умница, - хвалит его Тэ, а сам хмурый-хмурый. голоса в дом заходят. он снова на траву лег; уставший, вот-вот сон его сморит. только сон не поспевает: сперва-наперво шаги; потом кто-то приветствует малого, Тэ вновь садится, оборачивается на пришедшего, да так и застыл с раскрытым ртом, ресницами хлопав. а пришедший таки замер, растерявшись. - сколько лет, сколько зим, - только и пробормотал. Тэ, как услыхал, обомлел, и слова вымолвить не мог. разлегся-то на земле, в помятой одежонке, поди, вид у самого не очень. стыдится; а Чонгук уже близь подходит и садится подле него, глядит с приязнью. два, думается Тэхёну, два «лет», вот столько-то мы и не видались. Чонгук тоже вымахал, но очи все такие же, какими Тэ их запамятовал.. так и посидели. Чонгук все расспрашивает, смущается сам, на нем новехонький пониток, сапоги кожаные, видать - достаток. просидели ребятки до самой ночи, там и отец Чона домой зазывать стал, ну, он и пошел, быстренько взором дворик окинул только. а Тэ все там и сидел до зари, зардевшись, с поникшею спиною. и жаль было его. скоро прояснилось, солнце поднялось. начались работы; Тэ наперво дома был, матери с хозяйством помогал, а потом пастухом снарядился. стадо-то у них было большое, и все крупные особи, здоровехонькие; так и проводил деньки на опушке, приглядывая за ними, а с ним - овчарка рыжая, злобная. ну, он к ней подход нашел, как надо - приласкает чутка, а все больше строго с ней, чтоб не разбаловали. сука попривыкла к нему, утихомирилась, не лаяла боле. а Тэ все нет-нет да и взгрустнет маленько, сам причины не ведает. тут на охоту его звали, оленя стрелять; так он ружье снарядил и пошел. а все мимо целится, думки неладные в головушке засели, так и не поймал ничего. а там и пошла пора сено косить. Тэ поднялся спозаранку, и к суседям в поле. еще не светало, как они, три десятка рабочих, с половиной работы управились, а затем позавтракать ушли. тут с ним старичок какой-то рисовыми лепешками делится. - бери, - говорит, - мне многого не надо. - ну, а Тэ ему тогда бузы дал хлебнуть, да и обменялись. хорошо стало, славно, сыто. после завтрака вновь за покос принялись. руки-то уж заболели; он косой машет, машет, а кривовато получается, пред ним идущий ряд ровный, а у него-то косой какой-то весь, еще кочки стали попадаться, ну, тут он приуныл. хозяин поля побродил, поглядел и недоволен остался. хотел с поля его гнать, да Тэ воспротивился. оставьте, дядя, просит. лучше потом дело пойдет. ну, взяться-то боле некому, так и оставили его, а он, видать, приноровился, у других подглядел, так до обедни и косили. смеркалось ужо, как домой засобирались. ну, он косу-то оставил, и через лес, коротким путем помчался. а там девки навстречу шли, песни распевали, средь них и дочурка тети Пак. как увидала его, зарделась вся, головку-то склонила. он и не стал к ней подходить. вскорости уж стали дрова заготавливать. в краях местных, вишь, рано холода наступали; еще лето не кончалось, как подмерзала речка да спать неуютно было. домишко-то у них ветхий, печку не топили, Тэ и ворочался ночами, мерз. дурно стало ему. ходит днем, дремлет, очи сами на ходу закрываются, а робить надо. ну, отпахал сколь надо, по осени его и пропустили. одно славно было - на рыбалку утречком бегать. в тамошних водах, поди-ко, осетрины водится много, карасей и таких, и эдаких, ну, их и вылавливали. разок сбегает он на заре к речке, ворочается уже с уловом, мать и радуется. он так на следующий день снова выбирается, и снова рыбы приносит, а после и в разгулку по лесу отправляется. а по дороге ему кто-то навстречу идет, он вглядывается и узнает его. Чонгук ему машет, приближается, в одной руке - корзина, второю решето пустое держит. - куда идешь? - интересуется. Тэ так и так, мол, прогуливаюсь. ну, пошли вместе. близехонько идут, вот-вот плечами сталкиваются, и улыбаются оба чему-то. - я с весны еще тут. дед умер, хоронить приезжали, да так и остался тут с бабкой. ей, вишь, по хозяйству одной тяжко. а сам все глядит, глядит, аж руки дрожать начинают. Тэ взор прячет, стыдится поди. Чонгук-то похорошел, в отца пошел, как ни глянь - уже мужчина, подле него сам Тэ махонький, легкий, авось, одной левой поднять можно. и силой какой-то от него разит, твердостью. - а мать как? - жива-здорова. сам надолго тут? - зачем спрашивать? - Тэ останавливается у ручья, садится, воды набирает в ладошки - а та чистенькая, прозрачная, аки хрусталь, и пьет. тут-то свист и услыхали над собою. глянули, а там — орел. Круги выписывает, малюет. Тэ покачнулся чуть, стоя в воде, и рукой чужую нашел. так и стояли, любовались птицей, друг на друга глянуть не смели. только с того раза Тэ еще пуще прежнего загрустил. родители и то подметили; качают головой, а делать нечего: никто и не прознал, что с ним вытворяется. только карточку-то ту, с Чонгуком, в печь выбросил. болело внутри что-то, а-таки сжег. Чонгук ему на глаза в деревне попадается, порой в гостях у кого, на поле, та все отворачивается, и самому невесело. вина-ть какая в душоньке засела; он ее, вишь, песнями лечит, костры разводит, детки у ней балуются, через огонь как поскачут - любо-дорого смотреть. малышня еще, а и та его рассказы любит: сядет в кружок и просит, мол, дядя Гу, сказку расскажи. ну, Чон и рассказывает. про то, про всякое, а все больше о нечисти да нежити байки. про лесных духов и природные силы. детки заслушаются, да и зевать начинают — ну, тут он их по домам и разводит. а сам взад, к бабке; та ему и наказывает меньше ребятню развлекать. поворчит и приляжет. а Чонгук порой и глазу не сомкнет, все хочется ему чегось. так и осень окончилась, зима в оконце постучалась. теплая нынче была; поди, и озеро на лед не застыло. припорошило чутка снежком, да быстро таяло, ну, ничего, новенький выпадет, еще получше первого. у Тэ, вишь, мать захворала; так они с отцом и в город на недельку перебрались, на лечение. он один-одинешенек оставался, за домом следить да за животиной ухаживать. первую ночь все ладно было, а на вторую как ложился, так шум какой-сь неладный услыхал. ну, поднялся; дверцу у горницы приотворил, прислушался. уж нощь на дворе стояла, смоляная, густая. и в тиши ясно слышались шажочки, кто-то бродил по крыльцу, скребся о дверь. Тэ от страху пошевелиться не мог; волосы дыбом встали, а куда броситься - не представлял. надо чем-то отпугнуть, подумал, да где уж тут. ружья-то у него уж не было, нечем обороняться. так на месте и стоит, не в силах сдвинуться, и коленки трясутся, а что делать? и, как назло, боязно стало даже дверь отворять, заперся быстренько вновь и спиной прижался, чтоб не вошел. снизу уж удары доносились; кто-то молотил по калитке, чуть не балодкой али топорищем. Тэ задрожал, пискнул, а выйти-то от ужаса не мог. тут вдруг кто-то заорал. а потом звуки раз - и прекратились. он ни жив ни мертв, ручку снизу держит, чтоб сжать ее было нельзя, и выжидает. тут слышит снова внизу шаги, и ужо в доме кто-то, полы скрипят. ну все, решает он. в окно надо прыгать, а там - бежать, куда глаза глядят. тут снизу его кличут. Тэхён сразу голос узнает, и от удивления замирает на месте. Чонгук-то здесь откуда? - Тэхён, - голосит из светлицы. - Подымайся! Тэ и выходит. внизу Чонгук, растрепанный весь, взмыленный, вспотевший; на одежке кровища запеклась, дышит тяжело и быстро. дверь в дом выломана, а средь бардака - мужик незнакомый, на полу грудой развалился, будто спит. по роже кровь размазана, а в руке - топорик. - пьянь какая-то, - Чонгук обирается полотенцем, устало на мужика кивает. - в дом залезть пытался. ворина местный. видать, не в курсе был, что ты сюда вернулся. увидал, что родители уехали, та и влезть попробовал. Тэ спустился на слабых ногах вниз. сердце колотилось пуще прежнего. Чонгук же топор из рук забрал и в сени унес. - а ты-то тут откуда взялся? - тихо спрашивает Тэ. - детей по домам отводил. к себе шел, пока этого дурня не увидел. он сперва в окно пытался влезть, потом двери начал ломать. - он живой? - я людей не убиваю, - Чонгук мрачнеет, бросает полотенце. находит в сенях веревку, руки связывает чужаку руки накрепко, чтоб не вылез. сам себе кивает. - я пошел. как проснется, шуметь начнет, зови суседей. они-то на ней давнехонько расправу готовят. - стой, - Тэ аж вскочил, за рукав его тронул. - ты куда? а я? - ежу ведь ясно, домой. спать-то надо. - погодь, - Тэ осекся, побледнел еще сильнее прежнего. - не ходи. тут останься. не хочу быть один. - он связанный, не выберется. я проверял. Тэ мотает головой и глаза прикрывает. и трясется весь; щеки белые-белые, аки мел, стоит нетвердо и, кажись, вот-вот со страху закричит. Чонгук ужо хотел было идти, да нахмурился, глядя на него, и, подойдя, обнял. Тэ коротенько вздохнул, уткнулся носом в плечо, да так и остался. Чонгук его на лежанку унес. тот на попонке калачиком свернулся, ноги поджал, а головой - на его колени. дрожь помаленьку прошла и он задремал, а Чонгук по волосам его гладил. и самому тяжко было на душе, терпко. После того раза они не говорили. Тэ стыдно было, что испужался, не отпустив его домой; пальцы грела память о чужом прикасании. А Чонгук как в воду канул; ищи свищи его по всей деревне. мать с отцом невдолге возвратились, ей лечебные мази привезли, да и зажили, яко раньше. Пьяницу под утро растормошили, всей деревней и спровадили, мужик каялся, милости просил - не поверили. так и пропал он, более ни к кому не приставал. по зиме рыбалка хорошо пошла, славно. через лунку всякая рыба шла, раз как-то целого сома вытащили, хвалились засим по всему селу. еды было вдоволь, а потом и оленей стреляли, и зайцев, засаливали мясо, мариновали овощей. у родителей Тэ как раз годовщина близилась, так готовили стол, яства-кушанья на два десятка человек, всех в гости зазывали. и Паки пришли, и Чхве, и Хосок с сыном, и Чоны таки пожаловали. Тэ украдкой на него глядит, а чуть что - взор прячет. Чонгук же и не повернется в его сторону; все с тем заговорит да с тем, а ему и руки не подаст, и не замечает ни капельки. обидно стало парню, огневался он. тут под руку как раз подвернулась Джи. для ней он был героем сладостных грез; курносая и большеглазая девчушка все следовала за ним из покоев в покои да глядела исподтишка, боязливо прячась ото всех иных глупехонькая была. Тэ так и с нею заговорил; чуши много нанес, о том о сем побалакал, да ближе придвинулся. тут как тут вырос подле них Чонгук - рослый, сердят, а глаза молнии мечут. разошлись поскорее. наскоро случай был, который всякому запомнился. овчарка, та, что пастухам принадлежала, обозлилась от чего, взбесилась, метаться стала да и накинулась на Чонгука, что неподалеку был. тот отбился вроде, но от зубов руку не уберег, искусала всю. он на нее шуганул, прихлопнул так, что аж уши поджала, а рука все равно кровоточит. послали было за лекарем, да только оказалось, что отбыл он утренним поездом в недалекий поселок, а когда воротится - неясно. ну, занервничали, бабка запричитала, а хотела встать - не могла. тогда сестрица Чонгука и забрала ее к себе. сам ты за ней скверно ухаживал, твердит. с сестрой-то у них было все не очень, та брата недолюбливала, да и не наведывалась к нему. остался он в доме один; повязку наложил из чего в запасе было, а все болит. день прошел, два, робить не может ничего, как помочь - никто в округе толком не ведает. тут-то вспомнила мать Тэ, что у них лекарства есть городские, которые он привез с собой. полгодика пролежали, а еще хорошие. сын и взял мазь в баночке да поплелся вечерком; солнце опускалось, снежок таял, а все же черно у него было, думка такая нехорошая запала. стучит он в дверь, а ему в ответ - отстаньте. ну, он и разгневался, хотел пойти прочь. только Чонгук как в окошко его увидал, так сразу впустил. - что тебе? - сходу вопрошает, а сам то и дело между слов от боли морщится. Тэхён смягчился; жалко ему стало. - тебе, - говорит, - помогать иду. сними-то ее. Чонгук на табуретку присаживается, рубаху стягивает, и Тэ повязку на его руке расплетает. тут парень взбрыкнул: мол, не надо, ни от кого я того не требовал, чтоб больную руку трогали. Тэ лишь глаза на то закатил, а дело свое продолжил. смазал ранки, подул даже, заново все хорошенько перевязал. тем временем ужо нощь стояла. Чонгук помялся да и произнес: - раз уж помогать начал, помоги до конца. - чего надо еще? - на ночь тут посиди, мне с готовкой не управиться. - мне тебя кормить или что? - Тэ зарумянился, оробел. а Чонгук невозмутимый стоит. - пожалуйста. по старой дружбе. - нет у нас старой дружбы, - тихо вымолвил Тэ. но остался-таки. печку затопил сам, чаю сварил, похлебку в миску налил и принес ему. поужинали вдвоем, в тиши. Чонгук хотел спать укладываться, а койка одна была, бабка-то в кресле спала. Тэ помотал головой: - я в кресле не засну. - к стенке тогда двигайся, - буркнул Чонгук, а сам уже и не рад. улеглись. койка-то небольшая, места на двоих едва-едва хватает. ногами касались поневоле, плечами, так Тэ спиной и отвернулся уснул нескоро. под утро ужо глаза отворил, а Чонгук еще дремлет. за окошком заря рассеивалась, а в теле - зуд, и в ушах что-то гудит и в чреслах давит. он сжимает ноги друг к дружке, а волнение не проходит, и тяга все сильнее делается. Чонгук тоже глаза разлепляет, сперва не зрит ничего. заспанное лицо в недоумении, а Тэ не может не глядеть вниз, ему на пах. тут-то все и случилось. Чонгук его на койку повалил, больной рукой осторожно касаясь щек. Тэ глаза спрятал. - что это ты, - вымолвил, чтоб хоть что-то сказать, а у самого уж давно все ломит от напряжения. - исправляю ошибку, - ответил. да так и на бочок его развернул, приспустил штаны. Тэ трясся, не чувствуя чужих ласк. страшно было, страшно. Чонгук уж не говорил боле, только смочил ему там, сзади хорошенько, и пальцем сперва. Тэ ждал, что станет больно, и сжимал перину до побеления костяшек. и впрямь больно было, он ткань искусал, выкрикивал имя его. а потом перебило чувство такое.. будто весь свет стерся и пропал, а ему только одно было важно. Чонгук присунул резко, а Тэ только пискнул и головой в подушку. разлилось внутри что-то сладкое, аки мед, и горячо стало. а потом с пустотой внутри все вновь сжалось. он полежал, приходив в себя. Чонгук там же лежал, пытался отдышаться. стало еще вдвойне обидней. Тэ поднялся, собрал одежу, облачился наспех и на трясущихся ногах побрел к двери. только тут Чонгук его окликнул. он, не глядя, выбежал. и там, на крыльце, и заплакал. Чонгук за ним возник, но, как увидел, плечи опустились. - ты чего ревешь? - спросил, а сам тоже невесел. - ничего. - нет, скажи. - вот зачем ты это сделал? Чонгук молчал, а потом за плечо его тронул. Тэ аж дернулся, и лицо от злобы перекосило. - не трожь! - Тэ, - вдруг позвал ласково. - не надо. - никогда не подходи больше! а Чонгук обходит его, опускается пред ним на колени и осторожно ладони от чужого лица отнимает. Тэ всхлипывает, в дрожь, и Чону горько, что он виновен. - я буду подходить, - объясняет, мирно, словно бы ребенку. - я всегда буду к тебе подходить. понимаешь? - я от тебя сбегу. - не надо сбегать. Тэ резко вдыхает, хочет возмутиться, воспрепятствовать, но его мягко гладят по спине, пальцы собирают с щек слезы. и слова теряются сразу. Чонгук тянет его на себя и целует прямо в губы, чувствует, что ему отвечают, что все - будто в самый первый раз. - а если ты опять уедешь? - шепчет Тэ на выдохе. глаза у него закрыты, и ресницы влажные от робких слезинок, потому как только что высказал самое-самое страшное. Годами в себе держал и прятал внутри. - я больше этого не допущу. так твердо, и возразить-то ничего нельзя. а Тэ наконец-таки тихонько улыбается.