"Научись танцевать!"

«Надо бы заглянуть к Пондам…» — вот и всё, что успевает подумать Доктор. ТАРДИС сбивается с курса — само по себе не ново, что не скажешь о чёрном и едком дыме, который валит из-под консоли. Экстренное приземление сбивает с ног. Почти ползком, кашляя и задыхаясь, Повелитель Времени пробирается к двери. — Х-ха, свежий воздух! Незнакомая планета радует вполне пригодной для дыхания атмосферой — воздух пахнет терпкими травами и немного озоном — и полным отсутствием разумной жизни в обозримом пространстве. — Что же с тобой случилось, старушка… — отдышавшись, Доктор поворачивается к ТАРДИС и замирает на полуслове. Золотая энергия времени окутывает синюю будку как сказочное облако. Такого быть не должно! Дверь слегка приоткрывается — довольно зловеще, как в любимых ужастиках Амелии Понд, не хватает только скрипа. Дыма не видно. — Это значит вызов?! — Доктор забывает, что рисоваться не перед кем, и картинно поправляет бабочку. Впрочем, это действие само по себе всегда его успокаивало. Очень-очень осторожно он заглядывает внутрь. Непривычный полумрак и тишина, нарушаемая лишь отчаянным, горьким рыданием. Тишина неправильная, болезненная и чужая. Это не его ТАРДИС — вместо уютного и светлого модерна, вместо его любимых лестниц и круглых штук, — не то рога, не то коряги. — О! — вспоминает Доктор. — Ооо… Эта ТАРДИС — его ТАРДИС, но сколько-то единиц времени назад, — ранена, сильно ранена. И её настоящая версия решила прийти на помощь. Он нерешительно заходит внутрь. Конечно, это против правил, но… Ещё одно «О!» не заставляет себя ждать. Эта версия себя никогда не казалась Доктору лучшей. Слишком ребяческая, слишком грубая, слишком ранимая. Мужчина сидит на полу, вжимаясь спиной в деревянную стену. Остекленевшие от слёз глаза не видят вошедшего. Всё его тело, вся поза — надрыв и боль, грудь содрогается от рыданий, рычания и воя сквозь стиснутые зубы. Всё ещё незамеченный, Доктор готов уйти — он же здесь, он жив, он пережил это, и нет резона рисковать уничтожением не так уж давно перезапущенной Вселенной ради того, чтоб утереть собственные слёзы. Он даже успевает развернуться на каблуках, прежде чем его мозг фиксирует ещё одну деталь. Этот верзила, рыдающий в ТАРДИС, ещё одет в прожженный кожаный плащ, на шее болтаются остатки шарфа. Доктор делает глубокий вдох. Пыль и гарь, кровь и смерть. Здесь пахнет Войной. Войной-с-большой-буквы. Той самой, о которой он так мечтал забыть и которая снится ему вот уже три жизни. Он напрягает память, пытаясь нащупать в ней именно этот момент — первые дни после… после того, о чём он не хочет думать-говорить-вспоминать-больно-больно-больно! Чтобы не закричать, приходится ощутимо укусить себя за запястье. Волна отчаяния, ужаса и тоски отступает неохотно, грозя по возвращении сбить его с ног и выжечь разум. И это сейчас, когда минуло столько… времени, жизней, столько спасённых миров! Сколько часов прошло с момента его регенерации? Один, без спутников, с руками, обагрёнными кровью своего народа, погрязший с головой в запахе и послевкусии той Войны… Это уже слишком — даже для Доктора. — Wibbly-wobbly-timey-wimey… Хватит! Дети не должны плакать в одиночестве, даже если цена вопроса — чёрная дыра. Слышишь? Он подходит к юной версии себя, разглядывает не слишком красивое лицо, крупный нос, дурацкую родинку на щеке, торчащие уши. Усаживается рядом. — Знаешь, что я думаю? Я думаю, что тебе так больно, что энергия регенерации повредила ТАРДИС. И она, старушка, сама позвала на помощь. Надеюсь, она знает, что делает, потому что это совершеннейше против правил. И ещё. Не сочти за человеческую банальность, но я знаю, что ты чувствуешь. Наконец серые глаза — такие прозрачные, что Доктор не вовремя задаётся вопросом, сможет ли он разглядеть мозг, если будет смотреть достаточно пристально — замечают незваного гостя. — Они… Они все мертвы… — слова больше похожи на сдавленный хрип — первые слова, произнесённые этим телом. — Ты не знаешь! Ты ничего не знаешь! Никто не знает! — О, поверь. Я — знаю. Звуковая отвёртка кажется слишком жизнерадостной для царства скорби, в которое превратилась ТАРДИС. И всё же он узнаёт её — и прозрачные глаза распахиваются ещё шире, лицо пытается принять изумлённое выражение. Он учится и вспоминает, понимает Доктор. Слишком сильно поднимаются брови, слишком резкие морщины пересекают лоб. Глупые люди, не понимают, как им повезло: привыкать к телу постепенно, меняться вместе с ним и никогда-никогда не оказываться в ситуации, когда ты просто не знаешь, как именно тебе удобно будет сидеть на табуретке, какая еда тебе придётся по вкусу. Да даже как сморщить нос — ко всему приходится привыкать заново, изучать методом проб и ошибок. Впрочем, такое гипертрофированное удивление очень подходит этому лицу. Впервые оно выглядит по-настоящему живым. — Ты… Я… Я — ты? — из карманов ветхой куртки появляется вторая отвёртка. — Ага. — То есть, я… ты… выжил? — Ага. — И смог дальше… С этим… Однообразные «ага» уже надоели, поэтому Доктор просто медленно кивает, позволяя рассматривать себя — внимательно, так, как не смог бы никто из человеческой расы. Ему неуютно, и он делает то же, что и всегда: тянет руки к воротнику. — Бабочки — это круто, — наставительно произносит Доктор. Впрочем, проблемы гардероба совершенно не заботят его прошлое воплощение. Это одна из причин, почему эту версию себя Доктор не считает лучшей. Запнувшись на этой мысли, он едва не подпрыгивает от неожиданности: большая ладонь ложится на его плечо. — Так ведь можно? — неуверенный голос уже больше похож на нормальную речь. — Мы же не уничтожим всю остальную Вселенную? — Не попробуешь — не узнаешь, — философски пожимает плечами Доктор и пересаживается ближе. — Кажется, я точно знаю, что тебе — нам — сейчас нужно. Объятие выходит неуклюжим и робким. В его тонких руках Доктор-после-Войны будто бы пытается стать меньше, сжимается в комок, льнёт щекой к груди, как потерявшийся ребёнок. Он снова плачет — они оба плачут, оплакивают всех тех, кого поглотила Вечность. Слёзы приносят мимолётное облегчение, подтачивают, размывают горе. Крепкая хватка чужих пальцев едва не разрывает его любимый пиджак — и Доктор совершенно не возражает, прижимаясь подбородком к коротко стриженной макушке, укачивает, убаюкивает. — Ты будешь просто великолепным Доктором, — долгое молчание — не в его характере, и Повелитель Времени произносит первое, что приходит в голову. Он знает: рассинхронизация временных линий не позволит им обоим вспомнить эту встречу. — Ты будешь отважным и сильным, таким сильным… Будешь защищать и вдохновлять… Будешь любящим и любимым. Тебя ждёт столько славных приключений! — И в конце концов я стану тобой? — голос с северным акцентом — теперь он слышит его совершенно отчётливо — резонирует где-то в районе солнечного сплетения. Доктор решает, что ему нравится это странное чувство. — Не сразу. Сначала ты станешь весельчаком в теннисных тапках. Довольно нелепым, но очень, ОЧЕНЬ умным. Молчание снова затягивается. Свет в ТАРДИС слабо мигает: её исцеление — тоже небыстрый процесс. Случайно — совершенно случайно, у Доктора и в мыслях не было потрогать эту нелепую родинку, честно-честно, — он касается ладонью чужой щеки. Отдёргивает руку. — Ты холодный! — вскакивает на ноги, тянет за собой. — Не хватало ещё, чтобы ты простудился и умер, отменив и моё существование заодно. Мне оно, знаешь ли, нравится! — Холодный?.. — ещё одно озадаченное выражение лица получается уже почти естественно. Тёмные брови уверенно ползут к переносице. — Да, пожалуй… Холодно. Я практически уверен, что замёрз. — Вот и славно, самое время сменить на что-нибудь это старьё. Они идут в гардеробную. Доктор уверен, что костюм — это крайне важно, но долговязый верзила умудряется натянуть первый попавшийся свитер и схватить с вешалки случайную куртку. Две минуты — и перед ним уже стоит то самое, не очень любимое отражение из зеркала. — Сойдёт, — скрепя сердце, сообщает Доктор Номер Одиннадцать. — Значит, я — снова Доктор, — констатирует Доктор Номер Девять. — Я — последний Повелитель Времени. Я выжил и стану ещё Умником и Красавчиком. Звучит неплохо! — Ага. Но, как любит говорить моя жена, это всё спойлеры. Хотя за Красавчика — спасибо. — Жена? Ну ничего себе. Это её ты имел в виду, говоря, что меня кто-то полюбит? Доктор-из-настоящего улыбается горько и грустно. В тумане собственной памяти находит образ капитана Джека, преданного ему и преданного им. Пытается вспомнить, каковы на вкус его мягкие губы. — Нет, мой дорогой. Тебя ждёт кто-то совершенно невероятный, невозможный. О, поверь мне: это будет по-настоящему круто! Наконец та самая ухмылка — от одного торчащего уха до другого — меняет это грубое лицо. Доктор не может отвести взгляд и ухмыляется в ответ. — Фантастика! — провозглашает Номер Девять. ТАРДИС озаряется приятным приглушённым светом. Доктор понимает: время вышло и пора уходить. На прощание он ещё раз крепко обнимает себя-прошлого. — А, и ещё! Чуть не забыл! — уже почти выйдя из ТАРДИС, он срывается с места и бежит обратно. Выхватывает из кармана кожаной куртки психобумагу. — Говорить смысла нет, всё равно оба не вспомним. Оставлю записку. Черкает пару слов и выбегает — уже окончательно, хлопнув напоследок дверью. Спустя десять минут изумлённый Доктор находит странное послание. «Научись танцевать!» — призывает его записка.