А истина где-то около

      Следующим вечером библиотечный стол гриффиндорского дуэта был завален книгами самой разной тематики: чары, зелья, трансфигурация… Барти, глядя на это, удовлетворенно кивнул сам себе. То, что Потереныш и его маглокровочка не ограничивались чем-то одним в поисках решения поставленной перед чемпионами задачи, было хорошо. Повышало шансы на то, что детишки найдут выход самостоятельно. И, так как времени на подготовку еще было достаточно, Крауч решил, что даст им недельку побарахтаться прежде, чем полезет с подсказками.       Наблюдая за остальными чемпионами, Барти мог сказать, что секрет яйца к этому времени разгадали все четверо. Крам был в этом самым очевидным, готовясь ко второму испытанию прямо в Черном озере. Младшему Краучу каждый раз хотелось зябко поежиться, видя, как болгарин стаскивает с себя шубу, камзол, штаны с сапогами, рубашку, оставаясь в одних только черных плавках под промозглым февральским ветром, подходит к заледенелой кромке и резко выдохнув забегает в воду, на четвертом или пятом шаге ныряя.       Каркаров при этом почти всегда топтался на берегу и жадно наблюдал за постепенно обнажавшимся мальчишкой. После ждал, как преданная женушка, пока Крам вынырнет, только чтобы иметь возможность облапать того под предлогом помощи в скорейшем одевании, лишь бы «Виктор» не заболел. Предатель-Игорь набрасывал на голые плечи болгарина форменную шубу, оглаживая под ней по рукам, и лишь после "вспоминал" про Согревающие чары. Острый кадык Каркарова периодически дергался, сглатывая слюну, и Барти морщился от того, насколько очевидно ублюдок показывал свое желание к ученику. Нет, серб не позволял себе ничего действительно компрометирующего, чего-то, на чем его можно было поймать за яйца, но... замечал все это ведь не только младший Крауч. Снейп презрительно косился. Подозрительно глядели некоторые старшие ученики, даже Дамблдор - удивительно! - однажды нахмурился, глядя на обращение директора Дурмстранга с подопечным. Сам Крам тоже все видел, только, кажется, совсем не понимал, как должен был реагировать на приставания со стороны директора до тех пор, пока они не переходили черты хотя бы минимального приличия. Он напрягался, поджимал губы, старался избежать контакта, не показав при этом, что вообще его заметил, но, как бы ни был дурмстранговец хорош в воздухе, как бы ни был там ловок, уверен и свободен, на земле болгарский мальчишка казался зажатым, стеснительным и неуверенным, как долбаный альбатрос.       Сейчас, рядом с девчонкой Грейнджер Крам потихоньку набирался твердости, напитывался какой-то внутренней силой, будто хотел стать лучшей версией себя. Болгарин теперь чаще ускользал от своего директора, отговаривался, когда тот под разными предлогами навязывал свое общество. Вот только у озера Крам недовольство нахождением рядом Каркарова выразить не мог, не выдав тому своего знания, понимания ситуации. Директор был в своем праве — «беспокоился о безопасности ученика», потому якобы и следил за его заплывами. Опасался ли дурмстранговский чемпион, что предатель-Игорь, поняв, что маскировать свои поползновения отныне не имеет смысла, предпримет в его отношении более решительные действия? Просто не хотел идти на конфликт? Может, у ублюдочного серба было что-то на мальчишку, чем он мог надавить?       Похоже Барти начала передаваться грюмовская паранойя.       В любом случае, ему было по большему счету плевать на Виктора Крама, за исключением того, что у болгарина вроде как что-то наклевывалось с Грейнджер, а, будучи чистокровным, он вполне мог стать еще одним важным кирпичиком на той чаше гипотетических весов, что после (на этом моменте в своих мыслях Крауч теперь неизменно мрачнел) смерти Поттера все же утянет его маглокровную подругу на нейтральную сторону. Кроме того, казалось просто кощунством позволить предателю-Игорю любым из способов наслаждаться жизнью. Даже если это ни к чему не ведущее пускание слюней на задницу собственного ученика. Барти с удовольствием прикончил бы ублюдка, осчастливив этим как минимум с десяток человек, но пока было нельзя, и Крауч-младший уговаривал себя запастись терпением.       К счастью, портить Каркарову настроение и нервы Рыцарю никто запретить не мог. Поэтому, в очередной раз застав у Черного озера провожающего жадным взглядом обтянутые черными плавками ягодицы Крама серба, Барти наложил на себя чары Легкой поступи и подошел к тому со спины. Дождавшись, пока болгарин скроется под водой, наколдовал невербально Финиту, наклонился так, чтобы рот Лжегрюма оказался прямо рядом с ухом предателя, и задумчиво произнес:       — Мне вот интересно, Каркаров, сколько лет в Норвегии дают за использование служебного положения в целях совращения ученика?       Предатель вздрогнул и шарахнулся в сторону, разворачиваясь. Глянул испуганно — как раненная белка на голодного фестрала. Не то чтобы у ублюдка не было на это оснований. Были. Конечно, были. Живописание проведенных Каркаровым в застенках аврората дней Крауч-младший вряд ли когда-либо сможет забыть, так же, как предатель-серб. Только Рыцарь помнил помимо этого полубезумное бормотание Руквуда, Долохова, чьи песни, разбивавшие порой тишину «пожирательского» крыла, из раза в раз становились заунывней и тоскливее. Изуродованное воспалившимися к концу недели ранами лицо Мальсибера, его лихорадочно горевшие в полутьме глаза, стоило подумать об Азкабане, всплывали перед мысленным взором Барти, будто они виделись только вчера.       А еще младший Крауч понимал, что не повяжи даже их с Лестрейнджами авроры в доме Лонгботтомов, он так или иначе оказался бы за решеткой, в промозглой тесной камере. Благодаря Игорю.       Так что Барти не испытывал ни малейших угрызений совести, ни капли жалости, карауля Каркарова, появляясь из ниоткуда, рявкая внезапно и без устали напоминая о прошлом: о метке на руке, о предательстве, о тесном общении с Грюмом и его больной садистской фантазией в аврорате. Изводить трусоватого серба, кормить его разрастающуюся паранойю было одним из любимых развлечений Крауча-младшего в замке.       К началу весны ублюдок стал избегать ходить по территории Хогвартса в одиночку, а если доводилось, постоянно оглядывался. У Каркарова появился тик — теперь предатель часто постукивал пальцами правой руки по бедру, что с головой выдавало его волнение. Порою у директора Дурмстранга начинал дергаться глаз. Барти, глядя на это, довольно улыбался.       Наверняка, узнай Каркаров о том, кто скрывался все это время под личиной Аластора Грюма не поверил. Он, как и многие, опасался выводить младшего Крауча из себя до первого падения их Господина. Видел, что из этого обычно выходило. Но в остальном — не принимал в серьез. Барти знал, что предатель — самодовольный эгоцентричный ублюдок! — не понимал, что мог найти их Лорд в щуплом мальчишке, пусть умном, но не обладающем ни выдающимся магическим потенциалом, ни состоянием, которое мог пустить на их общее дело. Да еще избегавшем всего, что касалось убийств или пыток, если на то не было прямого распоряжения Господина. Конечно, трусливый ублюдок никогда не говорил Краучу подобного в лицо, не желая испытать очередной его взрыв на себе, и все-таки держать свой поганый рот на замке предатель не умел уже тогда, нет-нет, да жалуясь кому-нибудь из Рыцарей, что в фаворитах у Господина их ходили уродливый нищий полукровка и неуравновешенный посредственный сопляк. Барти показал бы с превеликим удовольствием долбанному сербу свою неуравновешенность, но Лорд в то время - как назло! - учил его, когда нельзя было срываться, сдерживать эмоции, сознательно накручивая их вплоть до кровавой пелены перед глазами, когда, напротив, было то необходимо. И раз хотел так Господин - Крауч сдержался.       Как бы то ни было, Каркаров не считал Барти склонным к жестокости, не думал, что он способен получать удовольствие от чьих-либо страданий. Сам Барти себя таким тоже не считал и не думал. По крайней мере, так обстояло дело до падения Господина. До предательства. До Азкабана. До отцовского Империуса. Очевидно, его жестокость нужно было заслужить. Потому что, мучая предателя-Игоря, Крауч правда наслаждался.       — У нас, на острове от двух до семи лет Азкабана, в зависимости от степени принуждения, — сверля серба очевидно нервирующим его волшебным глазом, продолжил Барти. — Будь Крам несовершеннолетним, можно было бы поставить на двенадцать.       — Ч-что? — выдавил Каркаров, бледнея. Крауч с удовольствием смотрел за тем, как расширяются от испуга зрачки в глазах предателя, как сжимаются в кулаки затрясшиеся руки. Взгляд серба метнулся туда-сюда, но в конце концов тот таки решился глянуть на шрамированное лицо лжеаврора. Попытался изобразить возмущение. — Да как вы!.. Я никогда… Я ничего такого не делал! Как вы смеете, Грюм?!             Под конец голос директора Дурмстранга сорвался. Барти хмыкнул и скептически вскинул брови.       — Как я смею что, Каркаров? Озвучивать то, что вижу?       Крауч-младший шагнул вперед, и серб отшатнулся. Но, оглядевшись по сторонам, под любопытствующими взглядами редких проходивших мимо студентов, все же собрал в себе те жалкие крохи мужества, которыми еще обладал, и напряженно шагнул обратно. Кулаки предателя при этом сжались до побелевших костяшек, но Барти заметил, как затряслись его руки до этого, и изуродованные шрамами грюмовские губы расползлись в неприятной ухмылке. Рыцарь наклонился вперед, так, что их лица разделяли жалкие дюймов 15 , плюс-минус. Каркаров замер на вдохе, глаза его панически забегали, но каждый раз, будто привороженные, возвращались опять к лжеаврору. Разумно. Опасность никогда нельзя терять из виду.       — Знаешь, что еще мне интересно? Ты на мальчишку-то облизываешься, потому что похож на Снейпа, который тебе - Мерлин мой, какая жалость! - не дает? Думаешь, чемпиончик не пошлет тебя? — заговорил Барти, наблюдая, как в лицо предателю опять бросилась краска — то ли от стыда, то ли от злости — и тут же вся стремительно стекла, наверно, в ягодицы, которые уже должны бы рефлекторно поджиматься в испуге при виде Лжегрюма. — Или у тебя в принципе типаж такой — понеказистей да побледнее? Чтоб прям до болезненности? Нравится тешить свое самолюбие? Казаться красавчиком на фоне любовников?       Каркаров резко выдохнул, и — видит Мерлин — ему это было необходимо, потому что все то время, что Крауч-младший говорил, предатель не дышал. Кровь снова прилила к высоким скулам серба — на этот раз от возмущения.       — Не смейте меня оскорблять, Грюм! — воскликнул он, наверняка безо всякого сознательного посыла со стороны мозга отступая назад на пару шагов, тем самым увеличивая расстояние между ними. Барти презрительно фыркнул, выпрямляясь. Каркаров бегло огляделся, зыркая на всех, кто остановился понаблюдать за стычкой Грюма и директора Дурмстранга, неприязненным взглядом, и гораздо тише прошипел. — Это совершенно не ваше дело! Я не делал ничего противозаконного!       Барти хрипло хохотнул.       — О, я думаю, все же мое… Будет моим, как только ты совершишь ошибку, Каркаров. Я буду рядом.       Последние слова младший Крауч произнес предвкушающе, хмыкнул и прошел мимо застывшего директора Дурмстранга, не удержавшись от того, чтобы похлопать того по плечу. Серб дернулся в сторону, а после долго сверлил удаляющуюся спину лжеаврора злым взглядом.       Спустя неделю после их с Поттеренышем встречи на лестнице, Барти не застал своих «подопечных» гриффиндорцев вечером в библиотеке. Это обстоятельство показалось Рыцарю весьма занятным. Он прошелся по первому этажу к Большому залу, вышел на улицу, прошелся по двору… Но Поттера с Грейнджер не оказалось и там. Следуя наитию, младший Крауч направился к тому месту, где гриффиндорочка не так давно учила друга танцевать, и уже на подходе понял, что не ошибся - полутьму коридора взрезало раздраженное поттеровское «Ступефай!», затем спокойное грейнджеровское «Финита».       Барти привычно наколдовал Дезилюминационные и чары Мягкой поступи и подобрался ближе.       — Давай еще раз, Гарри, — раздался настойчивый голос Грейнджер. Рыцарь не стал выворачивать из-за поворота, как и в прошлый раз, наблюдая за подростками с помощью волшебного глаза через стену. Не хотелось, чтобы шальное заклятие сорвало с него скрывающие чары.       Девчонка сидела, свесив ноги на широком подоконнике. За окном успели сгуститься сумерки, поэтому рядом, разгоняя темноту коридора, подрагивая желтым огоньком, в устойчивом канделябре горела свеча. Поттер — недовольный и явно разочарованный — стоял посередине коридора, сжимая в опущенной руке свою палочку. В воздухе между ним и Грейнджер парила стая, наверно, самых странных птиц, которых Барти доводилось видеть.       Очевидно, что те были трансфигурированы, и, если только Крауч не ошибался, прототипом для крылатых существ должна была стать желтая канарейка. Вот только каждая птаха, во-первых, отличалась от другой размером, а во-вторых, все они в два-три раза превосходили в этом оригинальное животное. Несколько птичек выглядели внешне практически неотличимо от оригинала. Большинство же, однако, имело какой-то изъян. Одна была голубой, другая - фиолетово-желтой, у некоторых не было лапок, у некоторых — хвостового оперения, отчего летали бедняги слегка неуклюже, у кого-то вместо оперения из тушек торчала шерсть, и Барти заметил как минимум троих, у которых эта шерсть вдоль спины образовывала вязанный, как на шапке или свитере, узор. У одной птахи оказалась полностью вязанная голова. Приглядевшись, Рыцарь обратил внимание также на копошение на полу — четыре птицы были будто целиком связаны спицами или крючком, и совершенно очевидно непригодны к полету.       Если Рыцарь ничего не путал, заклинание, которое применила девчонка, называлось Авис. Странно видеть, что Грейнджер справляется с чем-то плохо… было бы, если б данное колдовство не начинали изучать только на шестом курсе. Ему самому потребовалось два месяца, чтобы научиться превращать разом несколько предметов в стаю неотличимых от оригинала птиц, сделать их движения естественными, а еще так, чтобы трансфигурированные тварюшки не разлетались в стороны, лишенные мышления, но не инстинктов. Сколько понадобилось маглокровочке для достижения того результата, что Барти имел удовольствие сейчас наблюдать? Почему ей вообще захотелось освоить это заклинание? В любом случае, девчонка в который раз подтвердила в его глазах собственную одаренность.       Поттер между тем повернулся к подруге.       — Ты же видишь, что не получается, — раздосадованно сказал он. — Не могу удержать их одновременно!       — У нас еще две с половиной недели. Ты научишься, — уверенно заявила Грейнджер.       — А если нет?       — Придумаем на всякий случай что-то еще. Но ты не станешь опускать руки только потому, что с первого раза что-то не вышло, Гарри Поттер! — голос гриффиндорки прозвучал сердито.       — Это не первый раз. Мы здесь уже час занимаемся.       Крауч слушал и наблюдал внимательно. Что именно детишки тут делали?       — Гарри, ты за три с половиной дня освоил чары, которые проходят, вообще-то на шестом курсе. Это нормально, что тебе сложно их удержать, когда приходится отвлекаться. Ты научишься. У тебя все получится, если потренироваться. Давай еще раз!       Поттереныш вздохнул.       — Ладно, — он поднял палочку и четко произнес. — Капут аэрбулла*!       Лицо и уши Избранного в тот же момент окутало переливающимся в спектре волшебного зрения Барти сиянием, смазывая черты. Рыцарь удивленно хмыкнул. Действительно, шестой курс. Как и Авис. Удивительно. Все же, несмотря на превосходящий в несколько раз имеющийся у Грейнджер потенциал и подтянувшиеся со времени разлада с младшим Уизли оценки, особого интереса к академическим подвигам Поттереныш не проявлял. Держался на уровне, но когтевранских наклонностей, в отличие от подруги, не обнаруживал. И пусть на его собственных уроках гриффиндорский герой неплохо старался, упор все равно делал, в основном, на то, что, очевидно считал мальчишка, поможет ему выжить в Турнире и при следующей встрече с Темным Лордом.       С другой стороны, если вспомнить, что на третьем курсе, когда над школой кружили дементоры Поттереныш сумел освоить заклинание Патронуса… Наверно, не стоило особенно удивляться тому, что мальчишка освоил превосходящие пока его уровень чары просто потому, что это было необходимо.       — Оппуньо! — воскликнула Грейнджер, вскинув палочку в сторону птиц, и повела дугу. Трансфигурированые твари послушно метнулись в сторону, и лишь оттуда ринулись к Поттеру. Барти довольно хмыкнул. Предусмотрительно! Отослать птиц от себя, исключив риск случайного попадания под заклятия Избранного. Конечно, не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догадаться о подобных мерах предосторожности, но младший Крауч мог побиться с кем угодно об заклад, что не меньше половины здешних подростков об этом и не подумали бы.       — Ступпефай! Эверте статум! — первое заклинание заставило часть птиц свалиться на пол, второе отбросил других назад. До Поттереныша добрались всего три птахи. Все это, однако, не имело особого значения, потому что одновременно с первым заклятием, чары Головного пузыря на лице мальчишки развеялись.       — Финита, — спокойно, как и прежде, сказала Грейнджер, обводя палочкой заклятых Ступефаем недоканареек, а также тех троих, что сейчас пытались клюнуть досадливо отмахивавшегося от них Поттера. Последние мигом отстали. Те, что валялись на полу, зашевелились и взмыли в воздух. Отброшенные назад вернулись к стае сами.       Барти по поводу увиденного испытывал смешанные чувства. С одной стороны, сила — сырая сила — мальчишки восхищала. Он мог не понимать этого, могла не понимать и Грейнджер, несмотря на всю свою начитанность, делавшая в магическом мире сейчас лишь первые неуверенные, полуслепые шаги. Но, если заклинание Эверте статум по сути своей создавало воздушную волну и действительно могло зацепить тех, кто находился рядом с объектом воздействия, то Ступефай должен был действовать строго на цель. Но! Поттер хотел, очевидно, вывести из строя как можно больше птиц, и магия его, как в случае с чужой призванной обувью, выполнила это желание. Наверно, если бы не «костыли», контролирующие магию героя, в наличии которых Барти отныне не сомневался, банальным Ступефаем снесло всю стаю. Не факт, что птахи после этого смогли б взлететь повторно.       И вот с ними, с «костылями» были связаны примешивающиеся к восхищению гриффиндорским героем досада и неприязнь. Неприязнь не к Поттеренышу, конечно. К тому, кто их на него навесил. Поскольку то, что демонстрировал сейчас мальчишка — эта его неспособность концентрировать магию на разнонаправленном колдовстве, — относилось к тем самым негативным последствиям длительного применения ограничителей выброса, о которых Барти не так давно вспоминал. Поттер не мог или, по крайней мере, испытывал трудности с тем, чтобы одновременно заколдовывать себя и применять магию к объекту. Наверняка, не смог бы поддерживать щит, при этом атаковать.       Это свидетельствовало о том, что ограничили выход магии гриффиндорскому герою не год и даже не четыре года назад, а в глубоком сопливом детстве. Такие последствия не появлялись за пару лет. Требовалось куда больше времени, чтобы привести к нарушению в работе магических каналов. И пусть для Поттереныша это не имело особого значения с тем, что ожидало его летом, если б мальчишке дали возможность вырасти, закончить Хогвартс и жить так, как хочется, следовало снять с него любые «костыли», пока изменения в магической системе гриффиндорца не стали необратимы.       Дело было в том, что у любого волшебника существовало магическое ядро, в котором накапливалась и хранилась магия, а еще сеть каналов и канальцев, по которым она туда поступала и по которым выпускалась наружу при колдовстве. Они пронизывали тело, как сосуды, пусть и не были материальными в привычном смысле этого слова. Принцип работы ограничителей выброса заключался в том, что те перманентно вытягивали из волшебника скапливающиеся в ядре магические излишки и по крупицам развеивали их в пространстве. Это было примерно, как если бы один валивший с ног взрывопотама водяной поток вдруг разделили на сотни или тысячи миниатюрных ручейков, не способных сбить с пути и детеныша нюхлера. Конкретно в этом не было ничего плохого, особенно при краткосрочном использовании "костылей". Порой даже являлось необходимостью. К примеру, ограничители могли применять целители при лечении сильных магов, находившихся без сознания или по любым другим причинам не способных сбрасывать магические излишки, что гипотетически представляло угрозу, как для персонала больницы, так и для них самих.       Магоемкость «костылей», однако — будь то зелья, руны или ритуалы — была довольно ограниченной. И если с тем, чтобы рутино рассеивать каждодневные излишки они вполне себе справлялись, то с магическими выбросами дело обстояло иначе. Выброс походил на цунами. Провоцируемый часто сильными негативными эмоциями, он являлся прежде всего инстинктивной защитной реакцией, и для этой самой защиты провоцировал сначала резкое вытягивание магии из окружающей среды, на что ограничители никак не влияли. Чем сильнее был волшебник, тем большую имел емкость ядра, тем большее количество рассеянной кругом магии мог впитать в себя единомоментно. Так же, единомоментно, магическое ядро стремилось вытолкнуть собранную энергию вовне. И вот тут-то с ограничителями начинались проблемы. Неспособные разом поглотить и переработать такой объем магии, они просто-напросто запирали ее в организме, рассеивая излишки ровно с той же скоростью, что и прежде. Порою часть собранной для выброса энергии при этом все же прорывалась, как это было с Поттером на третьем курсе, очевидно. На самом деле, чем сильней был волшебник, тем подобные ситуации казались вероятнее. Однако большая часть магии волной откатывалась обратно, ударяя по ядру, а после вновь устремлялась в магические каналы. Происходило это до тех пор, пока энергия в теле мага не успокаивалась, чему способствовало компенсаторное расширение ядра и канальцев и все же постепенное снижение ее объема посредством переработки ограничителями. При кратком применении "костылей" это никак на здоровье и магическую систему волшебника не влияло, но при постоянном расшатывании последней, компенсаторная способность организма мага со временем ослабевала…       И тут имелось два известных колдомедикам сценария.       В первом случае магическое ядро и каналы так и оставались расширенными, утрачивая способность к сокращению, и маг вне выбросов начинал ощущать постоянную нехватку магии. Потому что, хотя объем его магической системы был увеличен, вытягивать вне стрессовой ситуации из окружающего мира достаточное для ее заполнения количество магии волшебник оказывался не способен. Нехваток магии в ядре способствовал хронической усталости, рассеянности и постепенно — с прогрессированием вышеупомянутых нарушений — утрачивалась способность к сложному магоемкому колдовству.       Во втором случае, который Барти очевидно, наблюдал теперь у Поттереныша, ослабевала, наоборот, способность магической системы к компенсаторному расширению, что приводило к закупорке, а в последующем и разрушению магических каналов, расшатыванию ядра. Это делало его излишне чувствительным к перепаду настроения мага, а так же способствовало разлитию больших объемов магии за пределами системы, непосредственно по физическому телу волшебника.       Этот, последний момент являлся довольно спорным с точки зрения вреда и пользы. Потому как при нем фактически перестраивалось то, как организм функционировал. Магия в большей степени участвовала в работе клеток и органов, что с одной стороны приводило к повышению скорости и силы регенерации тела и стимулировало отделы мозга ответственные за интуицию, с другой — такие волшебники куда сильнее страдали от магического истощения. Потому как сопровождалось оно для них не одной лишь только слабостью, а вполне себе ощутимыми нарушениями в работе организма — повышением или понижением давления, нарушением сердечного ритма, функций органов пищеварения и иммунитета. И, конечно же, регенерация, обычно повышенная, переставала работать без дополнительной стимуляции. Ко всему этому набору примешивались трудности с контролем собственных эмоций, что Поттереныш, судя по рассказам и тому, что младший Крауч видел сам, порой довольно ярко демонстрировал. А еще, ввиду постепенного уменьшения рабочих канальцев магической системы, происходило ухудшение вплоть до полной ее потери способности творить одновременно разнонаправленное колдовство. Новое заклинание в этом случае, имеющее иной по отношению первому сотворенному вектор приложения, просто обрывало необходимый для его поддержания поток магии и все.       А значит, Грейнджер, скорее всего, была не права. Головной пузырь гриффиндорскому герою совершенно не подходил для прохождения второго испытания. Даже если изменения в магической системе Поттереныша не были пока серьезными и необратимыми, и посредством тренировок подросткам получится добиться желаемого ими результата, Барти просто не имел права рисковать сейчас жизнью Избранного.       Не мог и не хотел.       Еще на четыре… четыре с половиной месяца жизни мальчик имел полное право, если уж ни на что более.       Придется как-то намекнуть своим гриффиндорским подопечным, что искать ответ им следовало бы не в заклинаниях.       Как оказалось, необходимости в этом не было. Парочка уже была на верном пути, просто слишком рано с него свернула, посчитав бесперспективным. Надо было всего лишь дать детишкам подсказку.       — Видишь ведь, — вздохнул Поттер.       — Вижу, — ответила Грейнджер и, вздохнув, затараторила. — Но зелье Амфибии мы сварить не успеем точно, оно готовится месяц, Гарри. Если бы ты разгадал загадку раньше…       — Ты же знаешь, что я пытался! — ответил Поттер с заметным раздражением. Очевидно упрекала его этим подруга не в первый раз.       — Недостаточно усердно, — недовольно сощурилась девчонка соскакивая с подоконника и махнула палочкой в сторону трансфигурированных птиц. — Редитум информа**!       Недоканарейки, обратившись смешными вязанными шапочками, попадали на пол, заставив Барти поднять в веселье бровь. Почему именно шапочки, а не какой-нибудь ненужный мусор? В конце концов не было разницы, из чего трансфигурировать животных. Откуда у Грейнджер их столько? И зачем?       — Акцио!       Шапочки взмыли с пола и опустились в руки девчонки. Та сгрузила охапку на подоконник, продолжая, на одном дыхании, как это умела, наверное, она одна, разъяснять Поттеру:       — Да и если бы даже было время сварить одно зелье, к нему ведь понадобится еще антидот. Задание длится час, а без антидота жабры не пропадут целых восемнадцать. Ты ведь замерзнешь за это время насмерть! И они оба сложные. Не заоблачно, примерно, как Оборотное. Думаю, что смогла бы сварить каждое по отдельности. Но, Гарри, не два зелья разом. Надо тренироваться. Я поищу еще, но надо тренироваться.       Заканчивала Грейнджер монолог уже спокойней, после вдоха, покачивая расстроенно лохматой головой. Поттер вздохнул.       — Да понял я.       — Ну, на сегодня закончим, — девчонка посмотрела на небольшую горку вязанных шапочек, замерев на несколько секунд, затем раздраженно вскинула палочку и воскликнула. — Инсендио! Пойдем, тебе еще эссе по трансфигурации писать, а я хотела поработать над своим исследовательским проектом.       Грейнджер потянула друга за руку, избегая смотреть на вспыхнувшие с сердитым треском головные уборы. Поттереныш напротив — обернулся.       Спросил:       — Не жалко?       Девчонка раздраженно выдохнула.       — Жалко! Я потратила на них целую неделю. И еще полторы на то, чтобы попытаться подарить их эльфам, прежде, чем появилась та книга. Боже! Теперь они меня боятся, потому что считают, что я недовольна их работой и хочу, чтобы они умерли. Так что да, жалко! Жалко, Гарри, что я была такой самоуверенной дурочкой, которая считала, будто знает все на свете. Жалко, что нас никто этому не учит. Разве мы не должны узнавать такие вещи с самого начала? В школьной библиотеке две трети книг, не касающихся древних рун, арифмантики, зельеварения, трансфигурации и чар — новые. Самая старая книга о магических существах, которую я находила, датирована 1852-ым годом, о магии в целом — 1899-ым, о традициях — 1940-ым. Ты представляешь? И там нет и половины того, что было в тех, поторые оставляет наш таинственный незнакомец. Ой, прости!       Все это время девчонка тащила Поттера по коридору, не замечая, что по ходу своей вдохновенной речи ускоряет шаг, сердито топая маленькими каблучками по каменному полу, и, кажется, все сильнее сжимает поттеровскую руку. Герой на это очевидно не обижался, если веселое ожидание в неотрывно глядевших на подругу глазах о чем-то говорило. Будто прикидывал, как долго та сможет обходиться без кислорода. Один раз лишь поморщился — вероятно, девчонка сжала в тот момент запястье слишком сильно. Судя по смешку, вырвавшемуся из уст Поттереныша, когда маглокровочка наконец заметила, что тащит друга за собой, как нашкодившего малыша, и отдернула руку, перехватив второй, при этом краснея — дело обстояло именно так.       — Не то чтобы я не привык, — фыркнул мальчишка. Потом резко посерьезнел. — Но почему ты думаешь, что именно в книгах этого инкогнито написана правда? Мы ведь почти уверены в том, что он Темный…       Подростки продолжали идти по коридору и в этот момент как раз миновали место, где притаился под чарами Барти. Он с любопытством уставился обоими глазами на Грейнджер, ожидая ее ответа. Вообще, все услышанное им сегодня звучало крайне любопытно. Девчонка варила Оборотное?       Грейнджер нахмурилась.       — Потому что в его книгах все звучит логичнее. Не реалистичнее, нет. Не думаю, что смогу начать считать магию чем-то условно живым. Во всяком случае, пока лично не увижу этому реального подтверждения. Во всяком случае, все эти «наказания от магии» кажутся мне не более, чем стечением обстоятельств. Но вот классификация ее там приведена куда более обширная и обоснованная. Или… — девчонка огляделась, остановившись на мгновение, прислушалась и вытянула палочку вперед. — Хоминум Ревелио!       Барти напрягся, бессознательное облизывая губы, но посылать заклинание в обратную сторону Грейнджер не стала. Насколько он знал, этот коридор оканчивался заброшенным туалетом, и парой захламленных комнат, а больше ничего там не было. Очевидно, гриффиндорка сочла, что никому кроме них этот коридор не был интересен. Младший Крауч облегченно выдохнул и подумал, что надо бы следить за парочкой отныне малость осторожнее.       Заклинание показало отсутствие в ближайших нескольких коридорах других людей, но Грейнджер продолжила все же тише:       — Или магия крови. В тех книгах, что есть в библиотеке, она описывается, как черная магия, направленная на причинение вреда. Поэтому запрещенная Министерством.       — Ну, это звучит довольно зловеще, — пожал плечами Поттереныш.       Барти двинулся за гриффиндорцами. Те отошли уже довольно далеко, но говорили об интересных вещах, так что он был не прочь еще послушать.       — Да, вот только в книге, которую нам оставили, ответ оказался куда подробнее, Гарри.       — И что? Она на самом деле добрая и хорошая? — усмехнулся тот.       Крауч-младший давно отметил, что Поттереныш к передаваемой им литературе относился с куда большим недоверием, чем Грейнджер. И все же слушал подругу, не затыкал уши, отказываясь принять факт, что мир устроен не совсем так, как ему всегда казалось.       Гриффиндорка недовольно зыркнула на веселящегося друга и отвесила тому подзатыльник.       — Ай!       — Гарри Поттер, хватит меня перебивать! Нет, она не добрая и не хорошая. Она и там описывается, как очень опасная. Только далеко не всегда вредная. Ты знаешь, что зелья, сваренные с добавлением крови пациента, излечивают гораздо эффективнее? А еще есть немало заклятий и ритуалов с применением крови, которыми раньше пользовались колдомедики. Некоторые вроде бы почти с того света вытаскивали. Или семья могла усыновить малыша и с помощью ритуала сделать его фактически кровным родственником.       — Почему же ее запретили, если она такая полезная? - спросил Поттереныш, в этот раз убедившись прежде, что подруга закончила мысль.       Грейнджер вздохнула.       — Потому что плохого с помощью нее тоже сделать можно немало, — девчонка нахмурилась и голос ее зазвучал сердито. — Очевидно Министерство решило не разбираться в тонкостях, а запретить целую отрасль магии разом. Не знаю, почему. Не уверена.       Девчонка покачала головой, отчего каштановые кудряшки заметались по сторонам.       — Может, люди стали со временем бояться этой магии, потому что вся польза от нее, в основном, скрыта от глаз? Ведь в то, чем занимаются целители, не все вникают, а большинство ритуалов проводят в родовых залах. При этом последствия проклятий на крови видели многие. И они правда страшные, Гарри, но… Знаешь, сколько противников у магловской пересадки органов? Или у атомной энергетики? Сколько страшилок ходит в обществе про то, и про другое? Но первое ежедневно спасает жизни тысячи людей, а второе позволяет получать дешевую энергию с наименьшим вредом для окружающей среды. Ну, не считая ветряных электростанций, конечно… Но у нас в Британии их все равно пока нет. Вот представь, что все это запретили только из-за того, что кто-то поверил в то, что большинство органов берется с черного рынка, а из-за атомной энергетики начнется атомная война? Сколько бы людей умерло просто потому, что где-то, возможно, живут злые, жадные, беспринципные люди, Гарри, готовые на все ради наживы даже на убийство? Или потому, что кто-то не понимает различий между электростанцией и атомной бомбой? Считает злом и то, и то...       Девчонка все щебетала и щебетала. Поттер, шагая рядом, засунув руки в карманы потасканных брюк, иногда кивал в ответ, иногда вставлял пару реплик или о чем-то спрашивал, а Барти, следующий за парочкой в некотором отделении, вдруг подумал, что неплохо было бы ему, наверно, освежить знания о маглах. Очевидно, те стали еще опаснее за полтора десятилетия. И, кажется, умнее. Младший Крауч поморщился. Он предпочел бы, чтоб неволшебные люди, как и прежде, пахали землю и пасли овец, а опасность представляли, только взявшись за мечи и вилы. Чтобы не умели убивать массово - друг друга и любых других существ.       Теперь с ними всерьез приходилось считаться, подстраивая волшебный мир под изменения магловского. Лишь бы только те не узнали о существовании волшебников. Потому как при процентном соотношении магов к маглам, наверное, 5 к 95, математика была вовсе не на их стороне. И точно - не со всем известным Барти магловским оружием. Не то, от чего младший Крауч испытывал восторг.       Достигнув более оживленных коридоров, парочка переключилась на обсуждение безопасных тем, и Барти, послушав немного о домашних заданиях, отстал, решив, что ничего интересного прямо сейчас больше не услышит.