Мрачность

Don't know what you want from me You don't even know my name.

Страхи таились у каждого человека. Жили глубоко внутри, хранились в тени, чтобы никто не мог их увидеть. Не смог достать, потрогать, использовать в своих целях. Эти страхи разъедали, пугали и превращали в параноика. Человек мог бояться темноты. И что за это его засмеют. Человек мог бояться провалить экзамены. И что за это родители лишат его карманных. Человек мог бояться прошлого. И того, что оно настигнет его. Человек мог бояться смерти. И того, что будет за мгновение до неё. Ким Сынмин больше всего боялся, что однажды, пока он будет идти со школы, его подкараулят и, перестаравшись, забьют насмерть. Переломают рёбра, свернут шею с запоминающимся хрустом, оставят в черепе дырку от кирпича. Заставят почувствовать адскую боль, прежде чем наступит вечная темнота. Чуть меньше парень боялся, что синяков на его теле станет так много, что он просто превратиться в фиолетовую кляксу, и такого количества гематом его тело просто не выдержит. Ещё меньше парень боялся резать себе вены, кровь из которых однажды могла бы окрасить целое озеро. Что ж, Ким Сынмин и правда был достаточно несчастным человеком с ворохом однообразных страхов, которые никто не должен был видеть. Потому что, если бы его обидчики узнали о них, то совершенно точно решили бы воплотить их в реальность. Парень не знал, как так вышло — ну то, что он стал центром всеобщих издевательств. В младшей и средней школах у него было мало друзей, и он в целом всегда был тихим ребёнком, но никто его не задирал. Сынмин хорошо учился, был мечтательным и добрым. Он помнил, что даже приглашал кого-то на ночёвку, на которой до самого утра обсуждал дурацкие комиксы и не менее дурацких супергероев. Ким любил ловить звёзды по ночам, напевать незатейливые песенки себе под нос, читать до самого утра. И никому не было дело до того, чем он занимался. Что же изменилось? Почему все в одночасье отвернулись от него? Может, ничего и не менялось, а парень просто ничего не замечал? Когда-то давно, когда Сынмин ещё был счастливым ребёнком, бабушка рассказывала ему истории про вампиров, оборотней и эльфов, и она всегда называла их мрачностями. Не сверхъестественными существами, а просто мрачностями, потому что они никогда не были добрыми в её рассказах. Сейчас Сынмин понимал, что мрачность и зло — это не какие-то там сказочные упыри, а люди. Ким, наверное, был слишком слабым человеком, чтобы бороться с реальной мрачностью, принявшую обличие людей. И этому пустому обличию нужно было лишь зацепиться за любую причину, чтобы ненавидеть, — так же, как вампиры находили случайную жертву, чтобы высосать из неё жизнь. Причина, чтобы ненавидеть Сынмина, нашлась быстро — стоило сменить ориентацию. Нет, конечно, Ким знал, что она никогда не менялась. Просто в какой-то момент он её осознал — осознал, что нравятся ему только парни. Такие же как он — парни. Глупости какие! Да в их веке на ориентацию почти никто не смотрит, как это могло стать причиной? Оказывается, могло. Какая мрачности в виде людей была разница, когда можно было выбрать мишень по одному лишь признаку, присущему сотни другим людям вокруг? Сынмин просто был неудачником, которого выбрали. И плевать на аргументы, которые он мог предоставить. Было уже поздно — голодная стая вышла на охоту. Достаточно было влюбиться в заносчивого популярного засранца, которого любила вся школа, признаться ему и получить два года пыток в виде словесных оскорблений, издевательств и избиений. Даже тогда, когда этот ублюдок-зачинщик перевёлся в другую школу, ничего не изменилось — все продолжили унижать его по привычке. И ладно, если только слова. Грязный ублюдок, извращенец. Пидор. Всё это можно было не замечать. Забыть. Но забыть то, как твою голову окунают в унитаз, достаточно сложно. Или, например, выбрасывают дорогущий телефон из окна третьего этажа. Или зажимают по углам со словами: «Ну ты же гей. Разве тебе не нравится?». Трогают там, где не должны, выбивают из лёгких воздух, так что те отказываются дышать, называют шлюхой, хотя парень даже не целовался ни разу. Отвратительные, мерзкие, мерзкие людишки. Но разве Сынмин мог что-то изменить? Учителя закрывали глаза, чтобы не разбираться, махали руками — мол дети что-то не поделили. Директор просил сохранять спокойствие, просил молчать, грозил исключением — всё, чтобы Ким не испортил школе репутацию. Друзей парень растерял так быстро, что некому было даже выплакаться. Родители. Родители… всегда были так заняты своей жизнью, что даже не спрашивали, почему их сын в жару носит худи и толстовки, закрывающие изувеченное тело. Почему покупает напульсники на запястья. Почему запирается в комнате и включает громкую музыку, за которой не слышны такие же громкие рыдания. Для Кима это было похоже на немой крик. Он кричал о помощи, но его никто не слышал. Он молил, чтобы его оставили в покое, но все оказались глухи. Он надеялся, но его надежды топтали каждый день. И лучше всего парень понял это сейчас — в тот момент, когда встал посреди коридора школы с застрявшим в груди воем. Кто-то бросил в его голову скомканный бумажный шар, кто-то крикнул, что он грязный пидарас, кто-то сделал обозначающий минет жест и… — Сколько стоит? — отвратительный смех, кажется, выплюнули ему прямо в лицо, потому что Сынмин сморщился от резкого запаха из чужого рта, такого похожего на столовскую еду, если её можно было так назвать. Кима затошнило — не то от этого запаха, не то от слов. Он покрепче прижал к себе учебники и быстро двинулся по коридору к нужному ему кабинету. Конечно, ему не хотелось туда заходить и встречаться со своими одноклассниками, который нифига не были лучше остальных — даже хуже. Если остальные ученики школы могли задеть парня только на переменах, то одноклассники — всегда. И они были теми ещё жестокими придурками. — О, тысяча вон за час, я думала, ты не придёшь на урок, — хихикнула девушка с блондинистыми волосами, стоило Сынмину только зайти в класс. Су Миян была дочерью директора, и это было видно по тому, что только она могла краситься в блонд и не попасть под исключение за несоблюдение школьного дресс-кода. Красивая и популярная ученица, встречающаяся ранее с тем самым ублюдком, из-за которого всё началось. И повезло же быть с этой стервой в одном классе… Ким глубоко вздохнул и плюхнулся на последнее место у окна, надеясь, что он станет невидимкой для остальных. — Эй, тысяча вон за час, я к тебе обращаюсь, — цокнула Миян. — Или мне стоит называть тебя пятьсот вон за час? Хочешь сказать этим, что именно это твой уровень? Невидимым стать не получилось. Сынмин поджал губы и всё-таки посмотрел на девушку. — Я просто сел, — тихо промямлил Ким. — Ты чё, сука, грубишь Миян? — пробасил рядом один из школьных хулиганов — До Ынсу, который быстро оказался рядом с парнем и толкнул его в плечо. — Я н-не хотел, — покачал головой Сынмин, мысленно моля, чтобы это прекратилось. Крики в пустоту, это были крики в пустоту. — Сиди тихо, лошок несчастный, — тем не менее хулиган отпустил его и только лишь смачно сплюнул на его стол. Ким закусил губу, достал тетрадку и, вырвав лист, не без отвращения попытался протереть парту. Нужно было просто перетерпеть литературу и физкультуру, затем спокойно дойти до дома и запереться в своём мирке. Смотреть аниме, читать и спать. И чтобы никто его не трогал. — Так, урок начинается, ребята, — в класс неожиданно зашла учительница, которую парень терпеть не мог за её избирательный характер, но она вдруг остановилась, увидев Кима. — Сынмин, какая гадость, чем ты занимаешь? Намочи в туалете тряпку и возвращайся, — одарила она его пренебрежительным взглядом и зашагала к своему столу. — Постоянно у тебя не всё в порядке… Под смешки одноклассников Ким вышел из класса. Через минуту хулиган попросился выйти. Через три вышли его друзья. И ничего хорошего это не предвещало. Это стало ясно, когда Сынмина затащили в пустую раздевалку, и его одноклассники решили поиграть в их любимую игру — перекидывание предметов друг другу. Вот только для них предмет — это Ким. — Так сколько, говоришь, стоит минет? — мерзкий смех прокатился по раздевалке раскатистым громом, но, казалось, завибрировал он у Сынмина в животе. Ким пытался сопротивляться, нелепо размахивая руками, но его крепко держали, а затем и вовсе сильно бросили, и он наткнулся на другого одноклассника, который в свою очередь толкнул его к третьему участнику веселья. И к четвёртому. И к пятому. И так по кругу — бесконечному кругу Ада. — Грязный пидарас, — пришлось на тот момент, когда кто-то схватился за рубашку Сынмина и с треском надорвал её. — А бесплатно дашь, а, сучка? — хохотали ублюдки, играя с Кимом, словно с мячом. У Сынмина кружилась голова, пока в ушах звенел мерзкий смех, а на теле расцветали новые синяки и в рёбрах разрывалась боль. Хотелось кричать, но крик застрял у него в лёгких. Это было неизбежно, у него не было шанса постоять за себя. Единственное, что он мог, — постараться не потерять сознание. Это оказалось сложной задачей, когда Кима толкнули на пол, и он ударился о плитку лбом, распластавшись на ней безвольной куклой. До Ынсу нагнулся к Сынмину, прижался к нему со спины, и тот вдруг ощутил чужой стояк, упирающийся ему в задницу. Более униженным Ким себя ещё не чувствовал, и в нём зародился ещё больший страх — страх быть изнасилованным, а потом его даже убивать не нужно будет. Он сам вскроет себе вены и напоит все эти мрачности кровью. Может, если парень утолит их жажду, они наконец-то оставят его. — Может, стащишь с него штаны, Ынсу? — послышался девичий смех Миян. — Так видео получится ещё интереснее! — Ты снимаешь? — расхохотался До, а затем тряхнул замычавшего парня и заулюлюкал: — Да ладно тебе, Сынмин, я знаю, что ты получаешь от такого удовольствие! — Пришлю потом видео в школьный чат! — хихикнула Су. — Будет смешно! Главное — это не терять сознание. — Слушайте, а унитаз не чистили пару дней! — крикнул кто-то, выскакивая из туалета в раздевалке. Лишь бы не потерять сознание… Холодная вода и грязное школьное мыло вряд ли избавило бы Сынмина от запаха воды из школьного туалета, но выбора у Кима всё равно не было, и он тёр щёки дрожащими ладонями. Срывающиеся с глаз слёзы тонули в потоке, и Сынмин даже не чувствовал, что плачет. Плачет навзрыд, задыхаясь и теряя чувство реальности. Всё это было настолько знакомо, что он почти даже привык. Ведь что такое слёзы? Просто вода, которая ничего не изменит. Главное было не дышать, не открывать глаза и рот, когда твоё лицо окунают в унитаз. И ещё важно было не сопротивляться. Тогда к нему быстро теряли интерес и оставляли. Хотя, чёрт возьми, о чём это он? К такому невозможно было привыкнуть. Уже давно прозвенел звонок на перемену, но, к счастью, туалет был в дальнем коридоре, куда заходили не так часто. В тишине было как-то проще решать последствия… издевательств. — Держи, протри лицо, — сказал кто-то тихо, и Сынмин вздрогнул, повернувшись к парню, который протягивал ему сложенную в несколько раз туалетную бумагу. — Прости, у меня нет с собой платка. Ким просверливал ладонь парня ещё несколько секунд, прежде чем забрал из его рук бумагу и, промокнув лицо, бросил: — Если остальные увидят, что ты меня жалеешь, Ынкэ, тебя все возненавидят. До Ынкэ был единственным человеком в школе, который над Сынмином не издевался, при этом являясь До Ынсу братом. Но Ким всё равно его недолюбливал. Может, потому что он был из тех его старых друзей, которые бросили его. Ким не мог сказать, что в средней школе они с Ынкэ были близки и что тот взял и кинул его. Просто До попал в другую компанию и перестал считать его своим другом. А ещё Ынкэ все любили, и он был открытым геем. Вот парадокс! Такой же гей, как и Сынмин, но Ынкэ жертвой не стал. Ещё одно доказательство, что мрачности не нужны были настоящие причины. Вдвойне обидно выходило. — Я просто хотел помочь, — пробормотал До и вытащил из рюкзака какой-то флакончик. — Это от сигарет. Должен удалить запах. Но я не уверен. — Ты же не куришь, — выдохнул Сынмин, забирая флакон из чужих рук. — Мой парень курит, — неловко проговорил Ынкэ, переступив с ноги на ноги, а затем попятился назад. — Ладно, я, наверное, пойду, — парень прокашлялся и почти уже вышел из туалета, как сказал: — Держись, Сынмин, всё… однажды наладится. Ким вылетел из туалета, а затем и из школы в считанные минуты, побежал, куда глаза глядят, потому что Ынкэ нихера не понимал, своими словами сделав лишь хуже. Сынмину нужно было это понимание, ему нужны были друзья, любящие родители, а он получает лишь боль, разочарование и сломанную психику. Уже никогда не наладиться, уже никогда не будет лучше, никогда не настанет счастливого времени, пока… Пока эти ублюдки будут живы. Сынмин сбежал с уроков и шлялся по городу до самого вечера — до самой темноты, когда на небе уже появились звёзды, и фонари зажглись. Бесцельное блуждание по венам города было так похоже на его жизнь. Ким зашёл в кафе, просмотрел социальные сети, прогулялся по парку, а что по итогу? Его жизнь от этого лучше не стала. От этого он не перестал оборачиваться в страхе. От этого не почувствовал облегчения. Бессмысленное существование, а не жизнь. Еда не имела вкуса, мир не имел цвета, воздух не имел запаха, окружение не имело звуков. Вакуум. Лабиринт без выхода. Жизнь без смысла жизни. Страдания, которые могут закончиться только одним способом. Сынмин даже не заметил, как пришёл к своему любимому месту — единственному месту, где он всегда и без исключений находил спокойствие. Это была крыша высокой многоэтажки, на которую было очень легко попасть — замок на двери был таким хлипким, что его легко было снять даже слабому Киму. Сынмин вышел на холодный вечерний воздух, сел на парапет и расплакался. Сынмин плакал так часто, хоть и понимал, что в этом не было смысла. Он просто не мог остановиться, когда слёзы подступали, готовые пройтись дорожками сожаления по ещё горящим юностью щекам. Громко рыдать навзрыд не было чем-то стыдным. В конце концов, может, так его кто-то услышит? Небо ведь безучастно наблюдало за его муками и, как и все, ничего не собиралось делать. Город где-то там внизу жил своей жизнью, и никому из его жителей не было интересно, что кому-то было настолько плохо, что хотелось просто исчезнуть. Все эти огни зданий, фонарей, машин и чужих жизней были такими ледяными. Если бы Ким решился наклониться чуть вперёд, всё бы закончилось, и никто бы больше не вспомнил о нём. Ни небо, ни город, ни огни. Ни те, кто разрушил его только начинавшуюся жизнь. — Ты собираешься прыгать? Мягкий голос послышался где-то за спиной, и Сынмин вздрогнул, но так и не обернулся — лишь пробормотал: — А ч-что? Голос ответил не сразу, словно раздумывая над своими следующими словами, а затем проговорил: — Просто хочу знать, придётся ли тебя ловить или нет. — А зачем… — шмыгнул носом Ким, находясь в лёгком замешательстве. — Зачем меня ловить, если я не хочу? — В твоей смерти пока что не будет смысла, ты так не думаешь? — спросил у него голос. — А от жизни будет? — усмехнулся Сынмин. — Если я продолжу существовать, разве станет лучше? Да и откуда тебе знать, а? — А если я скажу, что знаю? — ответили ему в тон. — Знаешь, почему я несчастлив? — натянуто улыбнулся Ким. — Да, — утвердил голос. — Какой бред, — потёр лицо Сынмин. — Ты кто и зачем вообще пристал, а? — резко повернулся он к темноте за спиной, но никого позади не оказалось. Ким так испугался, что вмиг перестал плакать, лишь открыв рот от удивления. — Ну вот, я теперь с ума схожу… — едва слышно прошептал он. — Не сходишь, почему же, — сказали ему справа, и Ким услышал, как кто-то сел рядом с ним. — Кто ты? — Сынмин обернулся к своему неожиданному собеседнику, но тут же замер, уставившись на парня, вызывающего… Дрожь. Красивое бледное лицо парня казалось на эмоции крайне прохладным, и лишь тёмные глаза выражали заинтересованность. Он казался таким… не из их века, что было как-то не по себе. Элегантный, аристократичный, в чёрной рубашке — парень не был похож на его противных одноклассников-подростков. Ветер колыхал его чёрные волосы, и он становился ещё красивее. Вдох застрял в горле Кима так же, как и подготовленные заранее слова. А ещё Сынмин забыл, что вообще-то задал вопрос, потому что вздрогнул, когда ему ответили: — А так ли тебе интересно узнать, кто я? Ким отвёл взгляд и пробормотал: — Я просто… мне просто интересно знать, почему ты заговорил со мной. Я думал, что один знаю про это место. — Ты плакал, а я не могу смотреть на то, как ты плачешь, — с лёгкой улыбкой проговорил парень. — И ко многим незнакомцам ты подходишь, чтобы их утешить? — скосил на него взгляд Сынмин. — Только к тем, кто мне интересен, а за всю мою жизнь… ты первый, — склонил голову к плечу парень и посмотрел на ночной город. — Красивый вид, правда? Ким перевёл взгляд на город и ничего не почувствовал. — Не могу наслаждаться видом города, в котором живут одни… моральные уроды. Парень легко хохотнул и не смог не согласиться: — Знаешь, а ты прав. С тех пор, как я здесь, я даже есть не могу. До того противно смотреть на этих людишек. — Т-ты говоришь странные вещи, — Сынмин снова шмыгнул и постарался успокоиться окончательно, потому что плакать перед незнакомцем было как-то… слишком лично. — Как тебя хоть зовут? — А тебе интересны имена всех незнакомцев? — усмехнулся парень с неким весельем. Ким от его слов почему-то покраснел и отвернулся. — Я просто спросил… — Спустя столько времени, мне казалось, что я забыл своё имя, но сейчас ты напомнил мне о нём. Меня зовут Хван Хёнджин, — улыбнулся парень с теплотой. — Хотя это просто имя, но людям, вероятно, важно знать такие вещи. Вы же живёте не так долго, так что считаете имя частью себя. Как глупо… Тысячи имеют такие же имена. В чём же смысл? — Да ты под кайфом, что ли? — сощурил взгляд Сынмин. — Кажется, мне стоит уйти… — он хотел уже подняться, но новый знакомый остановил его словами: — Я просто поделился своими мыслями, а ты уже уходишь. Не думаешь, что это грубо? Ким сел обратно и, поёрзав на месте, ответил: — Я не грублю. Может, я просто хотел побыть один. — Ты не хотел быть один, а иначе я бы не заговорил с тобой, — хмыкнул Хёнджин. — Ты и правда странный, — вскинул бровь Сынмин и, подтянув к себе ноги, обнял колени. — Ты же меня не знаешь. Как ты можешь помочь мне с моим одиночеством? — Я могу выслушать тебя, — пожал плечами Хван, скользнув взглядом по макушке парня. — Ты даже не знаешь моего имени, — продолжал упираться Ким. — Так назови его, — вскинул бровь Хёнджин. — Это так сложно? Сынмин всмотрелся в чужие глаза, а затем резко выдохнул и, отвернувшись, кинул: — Ким Сынмин. — И часто тебя зовут по твоему имени? — решил поинтересоваться Хван. — Только родители и учителя, — промямлил Сынмин. — А остальные как называют? — Тебе перечислить все мои прозвища? — острым взглядом прошёлся по чужому лицу Ким. — Я знаю их все, — меланхолично произнёс Хёнджин, вновь оглядев холодный город. — Расскажи о себе, если хочешь. Я умею утешать. — Ты выглядишь богачом. Неужели тебе наскучило счастливо жить, и ты решил пристать к первому попавшемуся школьнику? Ты, конечно, красивый, но это пугает, — нахмурился Сынмин — он не понимал, в чём было дело, но ему становилось не по себе с каждой минутой. — Счастливо жить? — растянул губы в странной улыбке Хван. — Такие, как я, не умеют жить счастливо. Такие, как ты, тоже. Как же ты называешь своих обидчиков? — задумался Хёнджин, подняв взгляд к нему. — Мрачностями? Ким в очередной раз вздрогнул и побелел, уставившись на своего собеседника и невольно сглотнув. — Кто ты? — сорвалось с его губ тихое. Хван улыбнулся ещё шире и спокойно ответил: — А если я скажу, что я один из тех мрачностей, о которых тебе рассказывала твоя бабушка? Глаза Хёнджина всего на несколько секунд, но полыхнули алым… цвета крови оттенком, а затем потемнели, словно звёзды на рассвете. А Сынмин остался сидеть каменной статуей — лишь взгляд его бродил по чужому лицу, выискивая на нём хоть какие-то признаки шутки. Но новый знакомый, кажется, совсем не шутил. — Это всё сон, — Ким посмотрел в другую сторону и прикрыл глаза. — Такое может только присниться. Или меня всё-таки подкараулили и убили, а ты лишь ангел смерти, пришедший по мою душу… — Думай, как тебе будет спокойнее, — вновь пожал плечами Хван. — Хотя, конечно, я мало чем похожу на ангела, хоть даже если и смерти. Я родился во времена Чосона и прожил столько лет, что потерял всю человечность. Не то что… ангельское. Я жил и здесь, и в других странах, в Азии, в Европе. Кочевал по этой жизни без смысла. Словно… — В лабиринте без выхода. Парни сказали это одновременно и переглянулись. — Если ты вампир, — после недолгого молчания произнёс Сынмин, — значит, ты пришёл, чтобы выпить мою кровь? Хёнджин рассмеялся, но его смех показался пугающим — таким, какой и должен был быть у мрачностей. — Я не могу убить того, ради кого остаюсь здесь вот уже столько лет. Я ненавижу этот город. Но я здесь, — он махнул рукой, как бы обводя весь этот вид. — Какая честь, — нервно усмехнулся Ким. — Только не говорите мне, что я влюбил в себя многолетнего вампира, — он не выдержал и тихо расхохотался. — И правда, бред какой-то. — И почему же бред? — усмехнулся Хван. — Меня все ненавидят. Как такое может произойти? — вздохнул Сынмин. — Знаешь ли, я грязный пидор. — Вот ты и назвал мне одно из своих прозвищ. Мы двигаемся в нужном направлении! — с лёгкой театральностью произнёс Хёнджин, но Ким лишь нахмурился. — Странная ты всё-таки мрачность, — пробормотал он, сгорбившись. Хван не был похож на шутника, решившего разыграть сценку, но что это было, если не шутка? Возможность… — Странный ты человек, — сказал Хван. — Если тебе кажется, что я не мрачность, может, прикоснёшься ко мне? — предложил он настолько неожиданно, что Сынмин аж воздухом поперхнулся. — Мы же едва знакомы, — свёл брови у переносицы Ким. — Это ты меня знаешь всего пятнадцать минут, а я тебя — всю твою жизнь, — сощурил Хёнджин глаза, в которых явно играли смешинки. — Звучит пугающе, — поёжился Сынмин, но всё равно почему-то протянул руку к чужому лицу. Ким не знал, как описать свои чувства, но это было… такое ощущение, лёгкой вуалью закрывающее ему глаза. Это было пугающе. Пугающе и завораживающе, словно чужие глаза вмиг стали водоворотом, утаскивающим в самые глубины. Может, он и правда думал, что это был сон. Всего лишь наваждение, иллюзия, мираж. Что-то, что появилось из воображения уставшего от одиночества Сынмина. Ему ведь так хотелось быть кому-то нужным. Ладонь Кима остановилась, так и не дотронувшись до парня. Тот ничего не говорил — лишь заинтересованно наблюдал за неуверенным Сынмином, который выдохнул и вдруг заправил прядку чужих волос за ухо. Хёнджин проследил за его длинными пальцами и дёрнул уголком губ. — И всё? — усмехнулся он. — Так ты не поймёшь, мрачность я или твоя фантазия. Кима слегка задели его слова, будто парень обидел его своим насмехательством. Ким надулся и коснулся тыльной стороной ладони лица Хвана, но тут же одёрнул руку. — Ледяная, — заключил он, похлопав глазами. Такая холодная и фарфоровая кожа, гладкая и бледная — она притягивала, и Сынмин уложил на чужую щёку ладонь. — Теперь я больше похож на мрачность? — спросил Хёнджин, прильнув к ладони парня. — У людей не бывает настолько холодной кожи, правда? — Может, и бывает, — погладил Ким лицо Хвана. — Откуда же мне знать, если людей я почти не касаюсь? — Тогда как я ещё могу доказать? — склонил голову Хёнджин. — У вампиров же есть клыки? — полюбопытствовал Сынмин, и Хван, усмехнувшись, открыл рот. Два острых клыка выпирали из челюсти, но они не были настолько длинными, чтобы пугать, — просто казались необычными для обычных зубов. Киму, наверное, было неловко заглядывать кому-то в рот, но интерес был выше. — Хочешь потрогать? — вскинул Хёнджин бровь. — Это просто… зубы, — лишь стушевался Сынмин. — А сердце? — указал на себя Хван. — Проверь, бьётся ли оно, как должно. Ким опустил свою ладонь, но Хёнджин подхватил её и прижал к своей груди. Тишина в ней была настолько мёртвой, что мурашки прошлись по рукам Сынмина. И только громкий бум раз в минуту оглушал. — Оно бьётся, — сказал Ким неуверенно. — Потому что ты рядом, — ответил ему Хван. — Под ледяной кожей по моим венам течёт чёрная кровь, сердце бьётся редко, гоняя её по организму, но когда я смотрю на тебя, сердце кричит громче. Веришь ли ты теперь в мою мрачность? — А если я поверю? — спросил Сынмин так, словно его слова являлись чем-то запретным. — Я могу исполнить любое твоё желание, Сынмин, — серьёзность в голосе пугала больше, чем что-либо другое в Хёнджине. — Я столько лет наблюдал за происходящим, но теперь я здесь, — парень взял Кима за руку и потянул на себя, заключая в объятия. — Но твоё тело не греет, — проговорил Сынмин, ощущая холод даже в костях. — И никогда не согреет, но я могу сделать больше, — отстранился Хван. — Скажи, а хотел бы ты, чтобы люди, которых ты ненавидишь, перестали существовать? — вдруг спросил он. Где-то в душе Ким понимал, что не должен отвечать на этот вопрос, потому что ничем хорошим обычно это не заканчивалось, но он подумал, а затем с его губ сорвалось: — Да, хочу. — Тогда, — растянул губы в улыбке Хван, и его глаза снова приобрели тот самый алый оттенок крови, — подари мне взамен поцелуй. Сынмин замер, удивлённый чужой просьбой, но этот взгляд настолько заворожил его, что Ким вдруг нагнулся и коснулся губ парня. И будто не было дней одиночества и боли, не было людей, что ранили его душу, жгли сердце, оставляя лишь пепелище. Будто не было страхов, что таились так глубоко. Не было ничего плохого — только его личная мрачность, которая могла подарить хоть немного света в этой ничтожной жизни. Холодные губы не грели, когда целовали, привкус смерти не отталкивал, зубы резали язык, но Ким ощущал себя человеком, который жил, а не существовал. — Я говорил о другом поцелуе, — усмехнулся вдруг Хёнджин, отстраняясь от парня и заглядывая ему в глаза. — И какой тебе нужен? — неровно выдохнул Сынмин, не знающий, что ему делать — смущаться, что поцеловал незнакомца вот так просто, или бояться, что сейчас его убьют. Хван расплылся в улыбке и, нагнувшись к шее оцепеневшего Кима, всё-таки ответил: — Мне нужен вампирский поцелуй, — Хёнджин обнажил свои клыки, а затем Сынмин почувствовал ослепляющую боль, вспыхнувшую во всём теле и растаявшую в белом свете, что заполонил разум. В следующую секунду Ким открыл глаза и оказался спящим на своей кровати. Было раннее утро, и из приоткрытого окна лились его звуки: тихий ветер теребил занавески, первые птицы сонно устраивали переклички, собаки выли вдали. Всё было сном — первое, о чём подумал Сынмин и, кажется, почувствовал разочарование. Загадочного парня Ким просто придумал, их разговор — не более, чем пение ветра, тот поцелуй… всего лишь желание быть кому-то нужным. Сынмин в этих иллюзиях даже не вспомнил, как до дома дошёл, верно? Киму стало обидно от всего этого, и он, повернувшись на бок, ещё долго думал об этом, вспоминая черты лица мрачности, которая пришла его утешить. Затем прозвенел будильник, и Сынмину пришлось вернуться в реальность. Он встал с кровати, прошёл в ванную и вдруг вспомнил, почему так ненавидел просыпаться. На теле всё ещё цвели синяки, и рёбра болели, не давая забыть правду. Неужели придётся снова окунуться в этот адский круговорот боли, где каждый считает его грязным пидором, не достойным тепла? Ким включил воду в раковине и поджал губы. На полке лежала пачка новеньких лезвий, но на запястьях парня уже кончалось место. Старые раны не зажили, а навешивать на себя напульсники казалось глупой затеей. Такого рода боль вряд ли вернёт к его мрачности. Сынмин привёл себя в порядок, собрался и вышел из комнаты, а затем спустился с лестницы, чтобы подслушать разговор родителей: — Слушай, дорогой, мне кажется, или с Сынмином что-то не так? — задалась вопросом мать. Вовремя заметила, хах. — Думаешь, он обижен, что мы ему что-то не купили? — хмыкнул отец. — Может, он хотел машину на День рождения? Будто только в деньгах счастье. — Он вчера так поздно пришёл. Да ещё сам не свой. Как зомби, — вздохнула женщина. Он всегда как зомби. — Я уверен, что это подростковое, — ответил ей мужчина. — Может, влюбился. Это уже безумие. — Но он будто… Сынмин вёл себя странно, — продолжала говорить мать. — Хорошо, если ты так волнуешься, можем поговорить с ним, — предложил отец. Но в разговорах больше не было смысла. Ким незаметно прошёл мимо кухни и вышел из дома, чтобы больше не слышать голоса людей, которые отказывались понимать его. Он и правда, как зомби, шёл по дороге, не смотря по сторонам, не наслаждаясь тёплым утром, не вслушиваясь в звуки города. Так и дошёл до школы, в которой были только боль и разочарования. Удивительно даже, что Сынмин вообще заметил, что что-то было не так. Вскрики и волнения — вот, что Ким услышал, когда зашёл на территорию школы. Сынмин вскинул голову, которую до этого держал низко, будто считая, что так станет незаметнее, и увидел толпу людей под проходом во внутренний двор школы. Он почувствовал в сердце укол, словно душой понимал, что мог увидеть там — там, где подростки, не слушая просьбы учителей уйти со двора, словно звери, шумели и доставали телефоны и камеры. Ким медленно дошёл до толпы, влился в неё и наконец увидел то, ради чего все собрались. Скажи, а хотел бы ты, чтобы люди, которых ты ненавидишь, перестали существовать? Су Миян и До Ынсу раскачивались в петлях, что тянулись от балки под потолком, раскачивались, словно маятники, раскачивались, будто коконы в чьей-то паутине. На их бледных лицах застыл ужас, глаза были широко раскрыты, а из их иссохших тел словно… Высосали всю кровь. Сынмин побелел, даже дыхание задержал, пока смотрел на тех, кто ещё вчера отравлял его жизнь и причинял страдания. Их теперь нет. Как он и хотел. Ким скосил взгляд, будто почувствовал, что на него кто-то смотрит — и действительно, До Ынкэ пялился на него полным слёз глазами так, словно считал, что это сделал Сынмин. Ким быстро отвёл взгляд и зашагал в школу, где учителя суетились, полные непонимания и страха. Уроки сегодня вряд ли будут проходить. Это и к лучшему. Сынмин ощущал себя неоднозначно, и внутри всё грозилось обратиться в шторм. Он тоже ничего не понимал. Что Ким должен чувствовать? Печаль или… радость? Сынмин уже решил пойти обратно домой, как вдруг услышал: — Эй, Ким, ты куда? — классная руководительница помахала ему рукой, и парень наконец увидел, что у знакомого класса стоят все его мрачные, хмурые и поражённые одноклассники. Кроме, конечно, Су Миян и До Ынсу. Ким сглотнул и пошёл в их сторону. — Что ты такой нерасторопный? — прорычала учительница, посмотрев на парня с неприязнью. — Не видишь, какая трагедия произошла? — Я думал, что уроков не будет, — промямлил Сынмин тихо. — Полиция будет и всё такое… — И допрашивать они будут нас — классного руководителя и одноклассников, а ты такой… — женщина всхлипнула. — Какой ужас вообще!.. Такие дети были хорошие, умные и добрые. Не то что т… Учительница так и не договорила — её шею со звучным щелчком свернули, и она, закатив глаза и так и не осознав, что произошло, упала на землю мешком — грузным и мёртвым мешком костей. Ким так и замер, широко раскрытыми глазами смотря на труп человека, которого терпеть не мог. Ещё один человек, которого он… — Кого ещё ты ненавидишь, Сынмин? — вдруг послышалось рядом, и Ким только сейчас заметил тень, возвышающуюся над мёртвой женщиной. — Я избавлюсь от каждого, кто причиняет тебе боль. Сынмин неровно втянул в лёгкие воздух и, пошатнувшись, перевёл взгляд на того самого парня, что приходил к нему во сне, что был иллюзией, что не мог быть настоящим. Его личная мрачность — мрачность, которая хотела его защитить. Мрачность, что жила уже несколько сотен лет. Мрачность, что прибыла в город, чтобы выбрать себе жертву, но нашла любовь, которую никогда не знала. Мрачность, наблюдавшая за ней с самого рождения. Мрачность, которая теперь готова была убивать. Мрачность, готовая убивать всех, кого его любовь так ненавидела. — Их ты тоже ненавидишь? — Хёнджин посмотрел за спину на ошарашенных подростков, которых ужас прибил к земле. Хван усмехнулся и сделал шаг в их сторону. Взгляд Кима не смог увидеть всего — лишь то, как вампир стал быстрее ветра, как схватил каждого его обидчика, как вонзил в них свои клыки. Как превратил их в такие же мешки, вмиг упавшие на пол. Брызги крови окрашивали всё вокруг в цвет освобождения. — Сынмин, скажи же, кого ещё ты ненавидишь? — Хёнджин облизал губы и стёр с подбородка кровь, а потом подошёл ближе, являя всю свою истинную сущность — сущность многолетнего вампира, не знающего пощады. Ким долго смотрел на парня — на монстра в человеческом обличие, на монстра, который услышал его крики. А затем растянул губы в улыбке и рассмеялся. Так громко, что, наверное, даже мертвецы услышали. Пришлось схватиться за живот, чтобы сдержаться, но смех выходил из него волнами не то отчаяния, не то счастья. Он так долго ненавидел всех ублюдков, которые портили его жизнь, учителей, что закрывали на всё глаза, но что же теперь… Сынмин… рад их смерти? Рад, что они познали боль перед своей кончиной? Рад, что оказался причиной пролитой крови? Ведь вся эта мерзость вспоминала его, когда мучительно гибла. Его, которого так долго уничтожала. Разве это не приятная месть? Ох, Ким, молодец, теперь ты такая же мрачность, как и все они, мрачность без чувств и доброты, мрачность, которая не имеет жалости. Такая же мерзость, разве нет? Сынмин с широкой улыбкой сделал шаг вперёд и упал в объятия своей личной мрачности, чтобы затем прошептать: — А если я скажу, что ненавижу себя?