алого цвета

      Когда Чан смущен, его уши начинают заливаться алой краской. В основном сверху, от аккуратной дужки раковины и до незапятнанного хрящика все красит пожаром, тогда как окольцованные мочки багровеют только в самых редких случаях, и то неловко хихикающий Чан прячет горящие уши ладонями, никому не позволяя разглядеть всю прелесть хаотично разрисованной кожи. Она вспыхивает молниеносно и ярко, но остается разлинованной красным еще долгое время, пока все смущение не сойдет на нет, и Феликс не был бы собой, если бы не начал придавать этому маленькому явлению особое значение.        Он причастился неотрывно смотреть на хёна, когда это происходит, незримо смущая его пуще прежнего — даже сейчас, маленькие неловкие смешки вылетают из чанова горла, пока его кожа, вся в призрачных капиллярах и блеклых пятнах, беспрепятственно розовеет, не касаясь заведомо мочек, ибо долго впитывающий мозг еще не сбит с толку смущением до такой степени. По-крайней мере, этот процесс по-прежнему выглядит чертовски красиво и завораживающе.         Возможно, это тот самый момент из тысячи других, думает Феликс, и интуитивно, совсем эфемерно дотрагивается пальцами до правого уха, пока комната парней отвлечена внезапно разразившейся из уст Джисона пошлой шуткой. Жар приливающей крови ощущается сходу, и рваный выдох Ли теряется между его сжатыми от напряжения губами — ему не нужно, чтобы Чан обернулся на него и заметил дикий интерес в глазах, который можно воспринять неоднозначно.         Младший всегда был падок на детали, поэтому весь его список любимых особенностей во внешности людей состоит из безобидных мелочей, типа родинок Хенджина, блеклых пятен Сынмина или детского шрама Минхо на животе. Но почему-то только покрасневшие уши Чана, — вполне себе безобидное явление, — вызывают в нем отличные чувства, которые он обычно испытывает к его любимым кинкам, например, к крепким бедрам Минхо или толстому члену Чанбина. Если теплые особенности внешности вызывают только молчаливое восхищение и умиление, то последние допущения заставляют живот Феликса скручивать от бесконтрольного возбуждения.        И главный вывод, к которому он пришел за пару месяцев наблюдений за своими реакциями — его просто пиздецки заводят алые уши Чана, порой сильнее, чем мысли о изящно прогибающейся спине Хвана, вспотевшей от тренировок, или чониновой милой заднице, выпяченной для его любимого хёна. И это просто невероятных масштабов проблема, потому что он считает подобный фетиш как минимум странным.        Ужасно странным.               — Ликси, что-то случилось? — спустя время Чан в конце концов оборачивается на застопоренного от мыслей Феликса, которого нелепо передергивает от неожиданности, точно ошпаренного. Бросая на младшего недоумевающий взор, лидер ведет пальцами туда же, где остался ликсов незримый след, и понимающе охает. — О, мои уши снова покраснели…?        — Нет-нет, знаешь, там просто пушинка, — спешно отнекивается младший, не осмеливаясь весело потянуться к уху, чтобы это подтвердить, точно боится, что своими дрожащими прикосновениями к горячей коже выдаст все бурлящее внутри волнение. Поэтому он сглатывает тяжело, расплываясь в мнимо облегченной улыбке, и отворачивается к экрану телефона как ни в чем не бывало, стараясь до конца их посиделок не обращать на предмет своей слабости внимания.        Но это очень тяжело.        Особенно тяжело, когда дразнящие мальчики из раза в раз заставляют не только уши Криса, но и все его лицо безвозвратно рдеть, точно спелую сладкую клубнику. Как же Феликсу хочется сбежать отсюда или заткнуть болтливые рты младших, которые совсем теряют совесть при выключенных камерах, но еще больше ему хочется поддаться иррациональному желанию осквернить эти до ужаса милые уши, мочки которых лидер вновь опрометчиво прячет, только почуяв, что все выходит из-под его контроля. Снова неудача.        Мысленный стон и смирение перед очередным поражением, тем не менее, не спасают Ли от того, что он позже, буквально тем же вечером, дрочит лениво под теплыми струями воды, стыдливо представляя, как смущенный Чан бережно массирует, трет умильно накрашенными пальцами свои гребанные чудесные уши до белесых полос и тихого шуршания кожи и невинно хихикает, размазывающе глядя ему в глаза. И младший позорно кончает с крепким матом на языке, когда образы хаотично расплываются в голове и заставляют его думать о совсем сумасшедших вещах, которые он хочет сотворить с ушами хёна.        Ужасно плохо.        Подобные мучения Феликса длятся еще две бессмысленно длинных недели, пока наконец заметивший неладное Чан не ловит его за чересчур откровенным подглядыванием.        — Я не понимаю, чем тебя так мои уши привлекают, что ты смотришь на них уже десятую минуту подряд, — отрезвляюще бурчит лидер, придерживая снятый наушник, когда все его внимание сфокусировано на музыкальной дорожке на экране ноутбука. Кончик языка высунут от сосредоточения, взгляд мечется из стороны в сторону, не задевая виновника его беспокойства, на что последний с немым стоном откидывается на спинку стула, чувствуя, как внутри неясно тлеет стыд и раздражение.        Как ты, мать твою, заметил, мысленно возмущается Феликс, затягивая шнурки капюшона сильнее, чтобы спрятать загипнотизированное лицо поглубже под плотную ткань. Сегодня уши Чана порозовели от его собственных записанных бэков, нисколько не откровенных для аудитории, — ибо на фоне все равно не слышно будет — но безмерно развязных для него самого. По-крайней мере, он это внутреннее накипающее волнение практически не показывает, серьезно нахохлившись, только уши его как всегда выдают с потрохами, на что Ли совершенно безбожно и залип.        — Они так быстро краснеют, — не подумав выпаливает он, но по лбу себя не бьет, ибо ничего странного он не говорит, всего лишь озвучивает общеизвестный факт, от которого лучше все равно его положение не становится. Наконец недоверчивый взгляд пронзает его насквозь, и все, что он может сделать, это мысленно сжаться калачиком и почувствовать свою близящуюся погибель.        — Но сейчас-то они не красные, — Чан спорит, крутится на стуле с тяжелым стоном на губах, видимо недовольный работой, и трогает свои залитые багрянцем уши, мягко массируя затекшие, чистые от сережек мочки. — Боже, к дедлайну бы успеть…        А после вновь напяливает грузный наушник и поправляет изогнутую под их весом ушную раковину, совершенно меняя тему и заставляя Феликса засопеть от накатывающей истерики.       Это невыносимо.        Ликс тему сменить не может, не может терпеть до спада красноты, до вечернего душа, до разрывающего внутренности смирения, поэтому подходит к рабочему месту Чана и жмется к его широкой спине, вдыхая запах сандаловых свечей, пропитавших стены студии. Запах расслабления, откровения и дрожащей под ребрами тайны, которую надо раскрыть и выплеснуть, но безумно страшно.        — Хён, — голос пышет сожалением, пока Феликс носом кутается в неряшливых кудрях, стараясь обратить свое внимание на что-то еще, кроме самой главной его слабости. Выходит нескладно, ибо рукой он все равно тянется к наушникам, чтобы снять их, и оставить фрустрирующего Чана без очередной дозы музыки. — Нам нужно поговорить…        Тот ловит напряженную серьезность позади него не сразу, почему-то даже улыбается скромно, когда тело младшего отдает все тепло и приятную тяжесть его выпрямленной спине, но то, как Феликс неровно дышит, кажется, даже тихо хнычет, без шутливой ласки огибая его линию скул и спускаясь к спрятанной шее, заставляет лидера бесповоротно напрячься. Игривый Ли сразу к делу приступает, но это явно не его выход.        — Что-то случилось? — осторожно отзывается Чан, перехватывая маленькие ладони в свои, чувствует их не напускную дрожь и подносит к своему лицу, мягкими мазками приоткрытых губ унимая напрочь съедающее волнение. За спиной слышится первый всхлип и учащенное сердцебиение, пульсирующее везде и всюду, точно трелью по телу, пока обеспокоенные поцелуи остаются на костяшках и перебираются к запястьям. — Ты сейчас заплачешь.       Феликс правда заплачет, если не сделает что-то со своей проблемой. И то, что Чан такой чертовски нежный, без сомнения бережный и чуткий, когда он сам до одури пагубный и извращенный, усугубляет ситуацию еще больше. Ему нечего, однако, терять, ибо совесть потеряна еще при первой мастурбации на едкие мысли, а остатки здравого смысла при очередном взгляде на расчерченную краснотой дужку освобожденного от наушников уха.          — Я странный, — Ли выдыхает, и внимательный лидер понимает его без дополнительных слов, разворачиваясь на стуле, чтобы оказаться лицом к лицу. Короткий кивок как приглашение, и Феликс робеет перед тем, чтобы принять его, ибо сейчас Чан выглядит как его самая смелая фантазия, только без яркой улыбки на сияющем лице. В животе болезненно тянет, когда Крис, немного погодя, тащит его к себе на колени и руками обвивает тонкую талию, молчаливо ожидая продолжения монолога. — Боже… даже не знаю, как выразить свое желание. Просто, просто не знаю.        — Ты можешь озвучить то, что думаешь, Ликси, по-английски, если так проще.        Нет.        Если он скажет фразу, прямо сейчас каруселью крутящуюся в его воспаленном сознании, то потеряет всякий смысл находиться в этих нежных доверяющих руках. Никогда в их свободных отношениях не было излишеств и стремных кинков, поэтому предлагать что-то радикально новое или неприятное обоим равносильно испорченному вечеру.        Но сейчас Феликс действительно на зримой грани отчаяния, еле-еле совладает с собой перед встревоженным взглядом, сведенными к переносице бровями и просяще надутыми в ожидании губами. Такому открытому душой хёну всё как на духу выдать…          — Я хочу осквернить твои уши, хён.            …проще простого.        От осознания сказанного щелкает моментально — Ли неверяще пучит глаза и прикрывает ладонью рот, ловя нечитаемый взгляд напротив. Чан довольно умный, чтобы сложить дважды два и сделать логический вывод, с какой именно целью его вспыхнувшая в одно мгновение кожа подвергалась тщательному осмотру на протяжении долгих месяцев. И когда он не может сдержать удивленного вздоха, чувствуя, как иронично его уши начинают буквально пылать, тогда то Феликс и теряет все самообладание над своими реакциями.        — Прости, пожалуйста, прости меня… — стонет младший, позорно притираясь к чужим бедрам, чтобы унять гребанный зуд под корочкой и собственное растущее исступление.        Феликс смотрит из-под трепещущих ресниц, как скулы старшего рдеют вместе с ушами, и он ожидает, что Чан оттолкнет его, вновь прикроет прохладными ладонями раскаленную кожу и просто напросто переведет тему, ибо выгнать Ли посреди рабочего дня невозможно, но тот практически не шевелится, ровно дыша через приоткрытый рот, руками сдавливает легонько под поясницей и позволяет смотреть, как краска рисует вниз по хрящику, пробирается вглубь раковины и до самых мочек. Видеть впервые, как ярко, как горячо и целиково контрастирует сухая кожа на фоне блондинистых кудрей, безумно убийственно, но Феликс больше ничего сделать не может, кроме как смотреть.        — Зачем ты извиняешься? — шепчет потускневший Чан, не сводя проницательного взгляда с утопающего в жажде младшего. Зависший в воздухе вопрос не воспринимается однозначно, ибо Феликс все еще трясется от стыда, боясь посмотреть глаза в глаза, и только успокаивающие поглаживания по позвоночнику позволяют ему оторваться от созерцания совершенства. Такой нежный, такой горячий, что хочется провалиться сквозь землю, но прилипший к нёбу язык сам расплетается, как только Крис дает очередное разрешение. — Продолжай говорить, Ликси.        Боже.        — Ты не представляешь, как долго я пожирал себя изнутри в попытке усмирить это глупое влечение, но ты такой невероятный, когда до края смущен и… и когда эта часть тела, — Ли нещадно дрожит, пока тянется к правому уху, чтобы между двух пальцев очертить его изгибы и почувствовать с какой легкостью мнется разгоряченная кожа завитка, а случайная щекотка пронзает Криса до самых пяток.  — Так ужасно красиво реагирует, меня просто ведет…        — Ох, хорошо, ладно, но что… что ты подразумеваешь под осквернением? — внезапно довольный ответом Чан уточняет, но уже знает ответ, ибо пляшущие бесята в радужке полуприкрытых глаз выдают их владельца с головой, и почему-то это преждевременное осознание отдается искристым теплом в тяжело вздымающейся груди лидера.        Феликсу нравятся его уши… Феликса влечет к ним? Это необычно, но он не считает, что младший сошел с ума. Ему до трепета радостно, что бесконтрольная нужда и все чертово внимание направлено именно на него. Именно он предмет затяжного беспокойства, и именно он может решить его проблему, если Ликси очень-очень хорошо попросит. Они оба эгоистичны в своих желаниях и оба никогда не признавали этого до сих пор.         — Скажи, что ты хочешь сделать с ними, котенок, — теперь в глазах Чана плещется целое необъятное море нахлынувшего интереса, и вся его сущность делится на две части. Одной до глупого подразнить хочется, вторая же разваливается на зыбкую горку мелких кусочков от непрекращающегося смущения. Если Феликс подтвердит его предположения, то довести его стеснение до желаемого края будет проще простого.        — Сначала я хотел, чтобы они полностью покраснели… ты никогда не давал этому случиться. Вернее, я знаю, что это в конце концов происходило каждый раз, но ты… боже, ты вредина.         Нервно хихикающий Чан медленно ведет руками вдоль податливого тела, виновато кивая на обидчивые нотки, сквозящие в тихом голосе. Действительно, он никогда не позволял людям смотреть на его смущение — думал, что это смешно, что будут глумиться или издеваться, что это его бесконечная слабость, но не тут то было. Веснушчатый мальчик в один присест перевернул все его представление о кинках.         — Сейчас твое желание исполнено? — игриво спрашивает Крис, ладонями заползая под свободную футболку, чтобы не ему одному робеть перед происходящим. Феликс влияет на него не хуже добротной музыки, особенно, когда высоко и плаксиво скулит под морозящими прикосновениями.        — Это не все, — внутри все падает и разбивается на осколки, когда мысль струится и оседает на кончике языка, но застревает на мгновение из-за того, что старший припадает к его шее, зарывается большим носом в лоснящуюся кожу, явно стесняясь собственной реакции на то, что может прозвучать и произойти в стенах этой комнаты. Он такой чертовски милый. — Я хочу подрочить на них, Чани.        Пальцы ласкают чувствительную мочку, пока он произносит это на выдохе и чувствует мокрый след вокруг кадыка. Оголтелое рычание доносится до его слуха, пронзает мириадой мурашек, и теперь его возбужденный член болезненно притирается к молнии штанов, а в голове табуном проносятся запрещенные мысли.            — Хочу провести головкой вдоль твоих милых ушей, хочу, ах, хочу заставить их гореть еще больше, а тебя невыносимо громко стонать, — у Феликса сносит крышу, когда Чан шумно внимает его словам, лаская его податливое тело сильными руками и языком, а его чертовы разлинованные уши продолжают выдавать все внутренние волнения. — Хочу почувствовать их жар, их текстуру, бурлящую под кожей кровь и твое возбуждение. Прошу, хён…        — Тогда сделай это, — очередное дозволение, очередной толчок, на который Ликс пораженно хнычет, ибо это признание и его последующее принятие так чертовски облегчает насмерть завязанные узлы в груди, разрешая грузу свалиться с его осунувшихся плеч. Чан бережно подхватывает Феликса на руки, чтобы переместиться с ним на диван, и подставляется самостоятельно под его смазанные голодные поцелуи.        — Спасибо, спасибо, боже, спасибо…— губами касаться завитка приятнее, чем представлялось, ибо его твердый изгиб пластичный, сгибается от давления и разгибается, когда сидящий на чужих бедрах Ли осыпает дужку уха поцелуями, а затем перебирается ниже.        Чувство вседозволенности грохочет в груди, и он на пробу языком ныряет внутрь, параллельно поглаживая за вторым ухом, точно прелестного щеночка, съежившегося от непривычных ощущений Криса. Из пересохшего горла вырывается восхитительный стон, когда разнузданный Ликс зубами оттягивает мочку, и шепчет совершенно глубоко и бархатисто что-то неясное, грязное вперемешку с утешительным, заставляя лидера схватиться за его плечи и толкаться бедрами вперед на каждый неожиданный укус, каждый мокрый след и трепетный мазок губами.         — Ты безумно милый, хён, — Феликс в самом деле хочет удовлетворить не только свое желание, но и все потаенные чановы порывы, о которых влюбленный младший осведомлен давным-давно, поэтому завлекает сбитый с толку мозг Чана все глубже в состояние исступления. — Такой хороший мальчик, слишком горячий для меня.        Или ему хочется, чтобы уши Чана покраснели еще сильнее… хотя, куда уж больше.        — Я так соскучился по тебе, — продолжает он, неохотно отрываясь от любовно испещренного уха, и движется по разгоряченному телу ниже, ладонями цепляет точеные изгибы и пристраивается между разведенных ног, щекой тычась в округлый стояк. — Скучал по твоему члену тоже, хён…        Это такой привычный ход действий, выбивающий весь воздух из легких, но Чан стонет недовольно и открывает затянутые поволокой глаза, устремляя их на бесстыжее сокровище, по-кошачьи прогнувшееся на его беду.             — Ликси… нет-нет, малыш, пожалуйста, — бормочет он, пытаясь осторожно оттянуть младшего от себя, пока тот не залез к нему в штаны, и ловит недоумевающий расхлябанный взгляд. Это не то, что Феликс изначально хотел сделать, и Чану не нравится, в каком направлении их единение движется. — Сделай то, о чем рассказал мне… умоляю.        У послушно остановившегося Ли сбоит с пониманием происходящего, поэтому он зависает на секунду, промаргивается неверяще, ногтями ведя по дрожащим бедрам, и смотрит на своего распластанного любовника, кусающего ребро ладони, точно в нетерпении. Господи, Чан его будущая погибель.         — Почему теперь ты умоляешь меня об этом, — Феликс благодарно взмаливается, оглаживая литые мышцы пресса, пока железная пряжка ремня с грохотом ударяется об пол и штаны скоропостижно опускаются до щиколоток. Быстро думающему Ликсу приходится встать с дивана, чтобы удобнее устроиться возле расслабленной головы Чана, расположенной на диванных подушках. Глядя сверху вниз на изнуряющую терпение улыбку, он треплет запутанные волосы старшего, ластится рукой к его горящей скуле и медленно окольцовывает свой сочащийся смазкой член, трепетно закатывая глаза от удовольствия. Раскрасневшийся Чан жалостливо хмурит брови и сводит свои колени вместе, ибо невыносимо. Милый, милейший в своем смущении, хотя Феликс смущен не меньше в таком положении. — За что вселенная вознаградила меня тобой, ах, господи.        — Хочу… хочу сделать тебя счастливым, — робко признается Чан, слегка поворачивая голову вбок и опрометчиво закрывает лицо руками. Это хорошо, чертовски хорошо для реальности, для правды, для того, чтобы Феликс не спустил с гортанным рыком прямо сейчас, даже не задев обнаженной кожи, но он держится, продолжает аккуратно перебирать пряди, направляя налитую головку к своей цели.        — Ты уже, Крис, мой хороший…        Когда кожа о кожу осторожно соприкасается, мелко-мелко трется безвольно и почти хаотично о неровную поверхность предельно горячего уха, Ли не может сдержать своих слез облегчения. Он мечтал об этом последние месяцы, безбожно дроча в душе, а теперь сладкая реальность накрывает его с головой и вынуждает совершать отвратительно горячие вещи со своим любимым хёном. Ему тяжело следить за темпом и за тем, чтобы внутрь не попал вязкий предэякулят, ибо ужасно, ужасно хорошо для поддержания рассудка, но изо всех сил старается двигать плотью медленно, по разбухшей мочке, по извилистой полукругом раковине, по чертовому твердому хрящику, пока дыхание не сбивается к черту и ему страшным наваждением не ударяет в голову, что надо срочно увидеть выражение лица Чана, запечатлеть превосходство в памяти на ближайшие пару лет, ибо вряд ли что-то подобное случится еще раз. Пиздец.       — Чани, солнце, так хорошо, прошу тебя, убери руки, — Крис на это шумно дышит, крутит упругой задницей по скользкой поверхности и мотает взъерошенной головой в отрицании, не в состоянии совладать со своим постыдным возбуждением. Максимально близко шуршащий звук, щекочущий под загривком, легкое давление наперевес трению и горячее, в сто раз горячее, ощущение заставляют его член безостановочно дергаться, а саднящее горло разрываться от произвольных стонов. Если Феликс увидит его покореженное лицо, то просто не сдержит смеха.         А Феликс, кажется, понимает это надуманное опасение краешком сознания, и делает все, чтобы Чан открылся ему без сожаления. Ласкает умильно и хвалит, как никогда прежде, по-прежнему осторожно притирается головкой к кипящей коже, оставляя капли спермы на завитке, и в подходящем моменте сам медленно тянется к сцепленным ладоням, чтобы осторожно и без особого сопротивления убрать их с красивого лица — такого же ярко выкрашенного, как и милое, трахнутое с его позволения ушко.        Невероятно.        — Прекрасный, самый лучший, — Феликс доволен тем, что внимающий похвале Чан не отводит расфокусированного взгляда, приоткрытый рот его блестит слюной и румянец на скулах расползается до самых ключиц. Теперь Ликсу интересно, может ли Кристофер покраснеть целиком и полностью. Однажды он это проверит, а сейчас ему необходимо двигаться развязнее, хвататься за контрастирующий блонд и чувствовать, как его уносит на седьмое небо, а тело под ним трясется от надвигающегося оргазма. — Куда я могу кончить, куда, хён…       Скулящий Чан не может произнести и слова, шокированный своими сдавливающими внутренностями чувствами, он в состоянии только спешно вытащить шершавый язык, подрагивающий от холода и напряжения, и нечитаемо уставиться на возлюбленного. В его потерянной голове мигает одним единственным желанием — удовлетворить Феликса, быть для него самым хорошим и нужным, нужным настолько, чтобы при его очередном приступе смущения, младшего размазывало от воспоминаний. Хочет, чтобы между ними было больше подобной страсти, подобных кинков. Он обязательно об этом скажет после, обязательно, ибо сердце из груди выпрыгивает, когда он видит настолько довольного, настолько громко и отчетливо умоляющего Феликса, который еле-еле успевает свой эякулирующий член направить в желанное лоно рта, позволяя каплям остаться в непозволительной близости со слуховым проходом и размазаться у висков.         Чан сам кончает с пятнами перед глазами, сжимая пах в руке, когда опустошенный Феликс порывается слизать оставленный след, чтобы точно не попало, и грязно шепчет о том, каким послушным он был для него, а после переключается вновь на режим любвеобильного ребенка, который благодарит терпким поцелуем в губы, не давая толком прийти в себя.        Все происходит так молниеносно и сумбурно, что Чану хочется еще, даже если он умрет от стыда.         — Нам нужно больше подобного разнообразия в постели, — говорит в конце концов он, когда его сердечный ритм приходит в норму, и Ликс помогает ему привести себя в порядок. — Расскажи мне… еще о своих желаниях.        — Ты действительно хочешь знать?          — Очень хочу. Безумно.        Как выяснится позже, Феликс действительно не застрявший в обыденности мальчик, любящий только скучный секс, и точно такого же Чана это положение дел больше чем устраивает. Возможно, он даже позволит Ли смущать себя чуточку чаще.