Часть 1
27 мая 2022 г., 00:25
Колени промокли от сырой земли, и мурашки бегут по спине, но совсем не от холода. В воющем ветре удаётся скрыть бьющую от животного страха дрожь, а вот глаза выдают Ибрагима подчистую.
И ничего не слышно вокруг, хотя на казнь собрались зеваки, выглядывающие из окон дворца. И в мире нет ничего, кроме трёх пар глаз напротив.
Голубые, которым Ибрагим обещал верность и восхищение, которым не смог потакать, которые разочаровал, не справившись с грузом власти. Власть поглощает, воодушевляет на большее. Жадная, голодная, чревоугодливая. Так хочется стать господином, так хочется съесть весь мир и воздвигнуть на себя корону всевластия. Но тяжесть короны тянет на дно голубых озёр Султана. Скоро Ибрагим задохнётся, он это знает.
Чуть ниже и левее шумная зелень изумрудов в довольных глазах Хюррем. Величие и сила, самодовольство и нетерпение. В ней та же тяга к власти, но кажется больше прыткости и хитрости. О, как блестят эти коварные изумруды, как больно режут острые грани ехидного прищура, будто бы говорящего: "Я говорила, я обещала, что ты умрёшь." В такие глаза нельзя долго смотреть, пока тянешься за драгоценностями, сгоришь в пламени рыжих волос.
Справа от повелителя самые страшные, самые израненные глаза милой Хатидже. В них целый сгоревший лес, убивший всё живое, умытый ливнями горьких слез, но всё равно мёртвый, зловеще прекрасный в закатных сумерках. Он пожелал умереть, лишь бы не дожидаться холодной зимы. Сжечь всё, сжечь саму себя, лишь бы не оставить предательству ни шанса на унижение великого рода. В этих глазах темный бархат, обагренный кровью заходящего Солнца. И будто умерла сама жизнь в её бледной коже и дрожащих губах.
И руки сами тянутся к хрупкой фигуре, вымаливая прощения. Так жалко и позорно. Ладони опираются о землю перед белым шелковым подолом, расшитым бисером, пачкаются в грязи. И губы пытаются коснуться гладкой ткани. Глаза застилают слезы. Так хочется жить сейчас, когда жить осталось всего ничего.
Но прощения нет, и маленькая нога острым носком отталкивает Ибрагима, толкает в грязь, в это бессовестное жалкое унижение. И снизу вверх Ибрагим видит в глазах Хатидже что-то зловеще-прекрасное. Что-то, что перешло к ней от Сулеймана и его непоколебимой решимости. Что-то, что позволило называть её госпожой не по крови, а только по этим глазам. Одним только глазам.
- Свинья, - доносится от кого-то.
Одежда промокла в грязи, совсем не величественный вид для Великого визиря, а стражники уже тянут безвольное тело обратно, ставят на колени и связывают руки за спиной. Грубая рука вдавливает голову в плаху, щеку колет шершавая древесина.
Палач мучительно медленно вскидывает саблю над головой. Вот и всё, жизнь прошла слишком быстро. Сабля со свистом разрезает воздух и впивается в мягкое мясо, проходит его с чавкающим мокрым звуком, немного хрустнув, раздробив позвонок, и выходя всё с той же энерцией, с глухим звуком врезавшись в дерево.
Брызжет алая кровь, обагряя белое платье неровными маленькими каплями, пропитывая уставшую землю осени.
Голова падает с плахи, катится вперёд к ногам своего повелителя. Лицо её, точно маска, искажается уродливой гримасой смерти и ужаса, какой всегда обладает мертвец и только мертвец. Рот открывается неестественно широко, будто в немом предсмертном крике. А глаза всё смотрят куда-то в пустоту, в неизведанные дали, туда, где есть место его честолюбию.
Люди тихо расходятся, окна прячут в темноте комнат таинственных зрителей, Хюррем берёт под руку Султана, сад пустеет. Уносят тело. От него осталась только кровь в сырой земле. От Ибрагима - тело. От стремления - умиротворение. От осени - последний опавший листок. Упадёт в медленном танце, размокнет от лужи и превратится в грязь, совсем как люди.