Живи

                    Никогда прежде Ино не видела такого скопления людей в одном месте. Тысячи шиноби Альянса, сотни костров, тихий, неумолчный, как шум ветра, шелест голосов. Их уже распределили на дивизии, но сегодня друзья стараются держаться вместе, не зная, смогут ли увидеться завтра. Шикамару сидит у костра, непрерывно вращая в пальцах тонкую тростинку: Ино недавно шикнула, чтобы перестал щёлкать зажигалкой. Чоджи ушёл куда-то, Сакура — тоже, Тен-Тен о чём-то шепчется с Неджи, за его спиной сверкает прозрачными глазами Хината. Наверное, надо о чём-то поговорить. Заполнить тишину, треск костра и висящую в воздухе тревогу разговором, глупым и бессмысленным. Чтобы перебивать друг друга, хохотать до боли в животе, шуметь, кричать. Жить.       Не получается. Ожидание уже сжало. Заставляет сердце то замирать, то колотиться, подскакивая к горлу. Неминуемое, пугающее, оно шевелится внутри, антрацитово-чёрное. Иссушает горло, желчью оседая на губах. Им страшно. Всем до единого. И не стыдно ни разу. Ино хочет подойти к Шикамару, сесть рядом, но по его напряженному лицу понимает: разговора не получится. А молчать можно и поодиночке. Она бесшумно поднимается и отступает в тень. Дальше и дальше от костра, мимо чужих разговоров, надежд и планов на будущее. Дальше, чтобы спрятаться, сжаться в комок. Взять, наконец, себя в руки!       Ты же шиноби, соберись, в конце концов! — цедит про себя, ускоряя шаг. Переходя на бег. Дальше и дальше, пока ноги не путаются в папоротниках. Ино падает в них, подтягивая колени к животу. Слёзы приходят, наконец, горькие, жгучие.       — Я хочу жить. — Ино чуть слышно всхлипывает. — Пожалуйста, папочка! Я так хочу жить!       Недостойно. Она недостойная, а мысли — мерзкие, стыдные. Но именно сейчас, в эту секунду, Ино чувствует особенно остро. Резные листья, колышущиеся над головой; звёздное небо, красивое, яркое; запах земли и влажного мха, растущего у подножия дерева; крики ночных птиц. Чувствует ток крови, бегущей по венам, стук сердца, лёгкую боль в содранных коленях. Что, если завтра этого уже не будет? Ничего не будет…       — Ино? — смутно знакомый голос, лёгкое касание к волосам. Рядом кто-то садится, шелестят папоротники, снова смыкаясь в бескрайнее море. — Ино, ты в порядке?       Узнав Кибу, Ино глухо хмыкает, бросает хрипло:       — В полном, не видишь что ли?       — А мне кажется нет. — Он тянет за плечи, заставляя сесть. Она отворачивается упрямо, вытирая слёзы, но те бегут без остановки, не удержать. Ино сдаётся. Смотрит на Кибу, ждёт привычную насмешку. Ищет следы веселья на необычно серьёзном лице. Киба не отворачивается, глаза в глаза, слишком пристально.       — Мне тоже страшно, — спокойно говорит он. — Это нормально.       — Нет! — неожиданно зло отвечает она, движением плеч сбрасывая его руку, что по-прежнему держит. — Это ненормально! Не для нас! Шиноби никогда не должен плакать! Шиноби никогда не должен проявлять слабости! А я… — рот кривится, в лёгких печёт. Ино несколько раз судорожно хватает воздух, давится им, горьким, пахнущим ночью, и надломлено выдыхает: — А я жить хочу!       Киба молчит, не двигается, но она чувствует: подобрался, как зверь перед прыжком. Рывок, и уже прижимает к себе, крепко обнимает, шепчет зло, неистово:       — Ты не умрёшь, слышишь? И не думай даже! Не смей!       Ино застывает. От неловкости, от Кибы — странного, чужого. От его слов, сочащихся отчаянием. Он горячий. Как можно жить с такой температурой тела? Каждое движение широких ладоней по узкой спине жжёт огнём. И сердце стучит слишком быстро — прямо в ухо, прижавшееся к груди. Слёзы давно пересохли, внутри непривычно пусто, а потом собственное сердце вдруг разрастается, заполняет собой всё пространство в груди, бухает гулко, тяжело. А Киба всё шепчет, шепчет, срываясь на что-то бессвязное, неразборчивое. О том, что они победят. О том, как будут жить потом. О том, какая она красивая. И вдруг шумно вдыхает носом, ведёт по шее, горячо шепчет:       — Ты так пахнешь… Вереском.       Кожа вспыхивает, каждое слово внутрь, в кровь, и по венам стремительно несётся. Надо бы оттолкнуть. Рассмеяться. Или ударить. Возмутиться тому, что он творит. И главное: зачем? Но Ино не двигается, только начинает дрожать чуть заметно, позволяя. Позволяя себя обнюхивать. От этой мысли дрожь усиливается: должно было стать смешно, но нет — горячее становится. Почти невыносимо. Руки Кибы перебирают её волосы, и нос смещается к затылку. Сухие губы задевают ухо.       — Надо жить, Ино. Несмотря ни на что жить, — шепчет он жарко. Облизывает мочку. Ино слышит рычание. Приглушенное, оно рождается где-то в его груди, замирает в горле, обрываясь. Всё заканчивается так же быстро, как началось: Киба замирает, не двигается. Только дышит шумно, длинно. Ино медленно выпрямляется, упираясь в свои колени. Смотрит на него, на то, как папоротники цепляют его волосы острыми макушками. И, решившись, резко дёргает молнию жилета вниз. Сбрасывает, одним длинным движением снимает водолазку и с вызовом вскидывает подбородок.       Киба медлит меньше мгновения. Ино не успевает вздохнуть, как уже лежит на земле, а он — сверху, нестерпимо горячий. Кожа к коже, глаза в глаза. Губы в губы. Неумелость с лихвой компенсируется жадностью, жаждой, желанием смять, подчинить, уступить — всем сразу. Лопатки под её пальцами, горячие губы на шее, тяжесть внизу живота: Ино живёт каждой секундой, дышит ею и его запахом. Как сильно она всегда ошибалась: от Кибы не пахнет псиной. Чем-то другим, сложным: землёй и лесом, чем-то резким, похожим на пижму, цветущую в июне.       Киба жадный, стремительный. Целует влажно, тут же прикусывает, кружит языком вокруг чашечек плотного топа. Ино выгибает спину, елозит под ним, трётся нетерпеливо: соски ноют, каждое движение по его груди пронзает позвоночник током. Она поднимает руки, и Киба понимает без слов, помогая снять топ. Приникает к груди, мнёт, сжимая порой слишком грубо — завтра будут синяки. Плевать на завтра, есть только здесь и сейчас, и сейчас Ино позволяет ему всё, не задумываясь.       Его окаменевшая твёрдость упирается в бедро, если закинуть ногу за спину, можно прижаться сильнее. Между её ног — жарко и непривычно влажно. И этого мало, мало, мало. Хочется больше. Киба садится, смотрит безумным взглядом, и, когда Ино нетерпеливо приподнимает бёдра, ухмыляется знакомо, обнажая кончик клыка.       Поломанные, смятые папоротники обволакивают густым зелёным запахом, от которого голова идёт кругом. Пальцы вцепляются в них, когда Киба снимает с неё штаны и бельё. Ино знает, что должна отвернуться или хотя бы прикрыть глаза: не может. Смотрит, как он раздевается. Без тени смущения, жадно. Шире разводит ноги, приглашая. Внизу он тоже обжигающе-горячий. А ещё гладкий. Кожа неожиданно нежная, волосы внизу жесткие.       Он скользит членом по её складкам, размазывая влагу. Просовывает руки под спину, крепко сжимает плечи. Глубоко целует, сплетая языки, и резко, без предупреждения, толкается внутрь. Затылок упирается в землю, Ино выгибает шею, часто дыша. Привыкает к распирающему внутри чужому присутствию. Машинально залечивает, убирая саднящую боль. И обвивает ногами, расслабленно выдыхая.       Киба смотрит на неё. Долго-долго смотрит, прямо внутрь, таким беззащитно-обнажённым взглядом. Медленно склоняется, не дыша покрывает лицо поцелуями, лёгкими, ласковыми. Ино ловит его губы, возвращает глубокий жадный поцелуй: не до нежности. Не сейчас. И он снова понимает. Срывается резко, быстро, вдавливая в землю, заставляя елозить по смятой траве. В горле становится тесно, звуки рвутся из неё короткие, гортанные. Пальцы царапают спину, пятки сжимают ягодицы. Душно. Ладони скользят по влажной коже.       Сейчас она живая настолько, что хочется кричать. Стёртая спина и ягодицы; глухие шлепки; перемешанные запахи их тел; тугое давление внутри. Жизнь вспыхивает перед глазами разноцветными пятнами, каждый рывок навстречу заставляет беззвучно просить о следующем. Просить движением тела, поцелуями, лёгкими укусами по плечам. Ино пытается поймать что-то, постоянно ускользающее. Хочет сосредоточиться на дрожащем на периферии подсознания чувстве, не может. Киба врывается в неё с такой силой, что мышцы на внутренней стороне бёдер гудят. И это тоже приятно. Приятно всё, болезненно, сладко. Напряжение внутри нарастает, Ино начинает постанывать, подгоняя. Точно зная, если он сейчас, вот прямо сейчас остановится — она умрёт. Тоже прямо здесь и сейчас. Шепчет, всхлипывая:       — Киба… я не знаю… я сейчас…       Ждёт, не зная, чего именно. И обиженно стонет, когда он вдруг выходит. Всклокоченный. Капли пота блестят на лице и груди. Резко перевернув её на живот, Киба тянет за бёдра на себя, заставляя встать на колени, пригибает голову к земле и снова входит. Ино мычит, кусая ладонь, насаживаясь на него, растворяясь в ощущениях. В целом спектре чувств, каждое из которых — новое. Тело ей больше не принадлежит. Мышцы начинают мелко сокращаться. Замирая, она продолжает содрогаться от резких толчков, слышит, как Киба рычит, на этот раз звучно, протяжно. Чувствует, как плещет горячим на спину, а тело становится абсолютно невесомым. Колени подкашиваются, Ино падает на живот и протяжно выдыхает. Киба ложится рядом на спину, смотрит в небо, по-прежнему тяжело дыша. Ино поворачивает к нему голову, пытается найти хоть слово, не находит. Лишнее.       Он вытирает её молча. Молча они одеваются, не отводя глаз, но и не глядя специально. Потом долго стоят, смотря друг на друга, пока Киба не обнимает её, шумно втягивая носом воздух. Спрашивает еле слышно:       — Полегчало?       Ино слышит знакомую усмешку, фыркает в ответ. Кивает. И правда, сейчас не страшно. Даже если завтра на смерть — не страшно.       Они возвращаются каждый к своему отряду и, едва выйдя из зарослей папоротника, Ино изумлённо смотрит на поломанную тростинку, невесть как здесь взявшуюся. Пожимает плечами и идёт к костру, где по-прежнему тихо болтают ребята и так же тихо сидит Шикамару, щёлкая зажигалкой.