Прелестница

      За свой длинный век Дот Пиксис перетрахал столько женщин, что если бы их всех случилось собрать сейчас в гарнизоне, можно было бы укомплектовать небольшой батальон. Иногда, стоя на вершине стены, глядя вдаль и вспоминая былые подвиги, Пиксис задумывался — в чем же, собственно, была причина такой плотской жадности?       Ответ скрывался в самих стенах. В их невольничьей жизни было слишком много ограничений. Как бы ни манили просторы снаружи, легион сгинувших за сто лет разведчиков не столько приближал их к свободе, сколько примирял с неизбежностью. Большой мир был абсолютно недоступен, и глупо было отказываться от удовольствий хотя бы в этом — пусть маленьком, но все же не лишенном приятности.       Пиксис же был в высочайшей мере рациональным человеком. И очень любил женщин.       В кадетские лета — своих однокурсниц, точеных ангелочков с хрупкими плечами под казенными куртками самых меньших размеров.       На хлебах гарнизона, будучи удалым солдатиком с густой шевелюрой, плутоватыми глазами и ловкими пальцами — загорелых, пышнотелых и крепкоруких южных поселянок, тянувших на себе дома и хозяйства. Наколоть, растопить, накормить, надоить — работы у них было не в пример больше, чем у подстенных дармоедов, лениво патрулирующих улочки и переулки. Доброе было время: половина дворов тех улочек была ему рада. Сколько он, ночной бабий гость, навестил их в сараях — даже счета такого оскорбительного не вел. Под их юбками было так же тесно и влажно, как и в форменных штанах тощеньких ровесниц, но они были голоднее, опытнее и сердечнее, они подарили ему — совершенно бескорыстно — тысячи неспокойных ночей и уникальную образованность.       И военных дам, боевых товарок своих, он любил. Все они несли свои сердца человечеству, а Пиксис тоже, как-никак, был песчинкой человечества, и отвергать эту смелую жертву было бы просто безнравственно. Он любил их всех. Вольных птичек, бегущих навстречу смерти в разведотряд — месяц, год, максимум два, и поминай как звали. Несравненных дам военпола: судя по тому, как рвались они в кольцо внутренних стен, человечество за ними было самым несчастным, а тяготы его невыносимы. Пиксис усмехался в усы, но ни в чем не мог упрекнуть юниц, которые спешили благоустроиться именно там, превозмогая и жертвуя. Лучшие из лучших, самые быстрые, самые ловкие и самые находчивые. Ангелочки снаружи, зачастую они были истинными демоницами внутри. Неудивительно: так и диктовали правила борьбы за место под солнцем и солнцеликими. С нежностью Пиксис вспоминал их — тех, что бывали в его постели.       А вот в гарнизоне осторожничал, держал дистанцию, опыт научил. Так оно было свободнее и проще. Правда, он не был бы Пиксисом, если бы и тут не случались истории.       Но годы брали свое. Одни воспоминания и безвестное количество его отпрысков по свету оставались от той жизни. Слава ненасытного сластолюбца уже сходила на нет: теперь, спроси случайную горожанку, известен ли ей этакий Дот Пиксис, она, может, и припомнила бы, что видела когда-то лысого вояку, командира бездельников, околачивающихся в местном патрульном отряде, но вряд ли стыдливо покраснела, запнувшись в памяти о свой молодой секрет. Там, в ее сердце, другие сопленосые и удалые ребята вытворяли вещи, которые не всем расскажешь.       Не без печали приходилось признать, что иные из его зазноб уж померли. Логичный исход: да ведь и он, командир южного гарнизона, был не мальчик больше, шестой десяток не вчера разменял. Зоркие глаза уже начали платить по счетам за всю проглоченную красоту несовершенного, но определенно стоящего мира. Вот и пренудные рапорты командиров подразделений расплывались, когда он садился за них без стекол на носу.       Старость. Старость — проклятая сука.              Пиксис был благоразумен, подозрителен и уверен, что милая девчушка явилась в поле его зрения не для услады слабеющих глаз. Новенькая из очередного кадетского выпуска, воздушное такое существо с огромными глазами, невинность во плоти — на первый взгляд. С одного того взгляда Пиксис представил, как ее аккуратная спинка сменила скрещенные мечи на переплетенные розы, а ширины в плечах не прибавила. Одного того взгляда достаточно было, чтобы его член дрогнул, вспомнив старые добрые времена, когда болтаться между скучных тощих ног ему случалось реже, чем гостить в сочных розовых прелестях.       Она недобрала баллов для военпола — совсем немного, но чтобы облажаться, достаточно было и одного. Анка была умница, Пиксис сразу это предположил, глядя в ее строгое милое личико, и убедился, когда дошел до табеля. Умница, но в полицию не прошла. Конечно, это мог быть случайный провал, но могло быть и по-другому. Если командованию Анка нужна была где-то еще — где-то рядом с Пиксисом, очевидно — пожалеть девчонке пары баллов им ничего не стоило.       Пиксис был чист. За всю жизнь он не запятнал себя ни в какой крамоле, а что до мыслей старого офицера, так они всегда были припрятаны надежно и оберегались неприступно; но менялись времена и слуги военной машины, а он оставался на месте, нарочито простодушный и безобидный. Могла ведь какая-нибудь новая метла в главном штабе заволноваться да посадить на хвост старому офицеру соглядатая — может, с целью какой, а может, предупредительно. Девчушка так настойчиво метила в центр командования южными войсками, к нему поближе, что Пиксис не спешил верить, что за ее любопытством никто не стоит.       Он дотошно копал. Не боялся; но хотел понимать, водят его за нос или нет.       Это было похоже на игру в поддавки. Не было причин не назначить Анку своим адъютантом — бойчее и расторопнее всех его бойцов, она затмевала даже Густава, и Пиксис решил, что вреда от удвоения помощников не будет, а на чистую воду он выведет ее тем быстрее. Девочка делала шаг к нему — Пиксис извлекал из этого максимум выгоды: подпускал ближе, задавал хитрые вопросы и наблюдал. Чем чаще сталкивался он с ней взглядом — ах, невинные эти глазищи на пол-лица, не будь он так скован телесными затруднениями, давно бы плюнул на все свои подозрения! — тем горячее было его усердие.       Пиксис искал. Все свои уловки использовал, все знакомства припомнил, все обаяние привлек, чтобы уболтать всех, кто мог что-нибудь знать.       И ничего не нашел. Никаких нитей.       По всему выходило, что девчонка и впрямь просто так, подарок ему на старости лет. Она бежала в армию из несытого детства и своими силами пробивалась наверх, но чуть споткнулась, и дверь на самую высокую лестницу перед ней так и не отворилась. Такой была Анкина история — совершенно, в общем-то, нехитрая.       Обычная история, обычная Анка.       Но не зря Пиксис за ней уже с месяц наблюдал. Что-то было в Анке этакое, что делало ее из всех особенной: если б он верил в такие фокусы, сказал бы, что зачаровала его новая помощница. Любознательная, честолюбивая, талантливая и прехорошенькая, Анка не просто занимала свое место в войсках гарнизона — она настойчиво давала понять командиру, что место это с ним рядом. Ну обрати на меня внимание, требовали ее внимательные умные глаза, да не смей думать, что я наивный ребенок, который ничего и ни в чем не смыслит. Девчонка не постеснялась поправить его, когда однажды ему случилось оговориться перед строем — не в первый раз вообще-то, он нарочно дразнил своих балбесов так иногда — но первый, за которым хоть что-то последовало. Остальные отводили глаза или делали вид, что не слышали. «Так нельзя!» — ужасались они одними глазами, хотя никому Пиксис этого прямо не запрещал, и вообще только того и ждал — огонька, дерзновения.       Огонек она и была: язычок пламени, облаченный в стройное девичье тело и нареченный Анкой Рейнбергер. В солнечную погоду русые волосы Анки, еще добавляя сходства, отливали рыжим. Не доходившие до плеч, они приподнимались, когда ей случалось, смеясь, наклонить голову, и Пиксис любовался девичьей шеей, тонкой и белой, как у фарфоровой куклы; но, в отличие от кукольной, Анкина шея обещала быть горячей, под стать ее нраву.       Выговаривала ему даже: он, дескать, слишком много за воротник закладывает. Острая на язык, девчонка не то чтобы совсем уж бессовестно нарушала субординацию, но точно ощупывала ее границы. Догадывалась ли она, как похотливо он пожирает ее бесстрастными дрессированными глазами и воображает, что щупает она своими нежными пальчиками кое-что другое?       Славная, серьезная такая, все в ней кричало о том, что она действительно хочет принести пользу человечеству. Потому не отлынивает от работы никогда, потому и предпочитает участие командира беззаботному веселью среди сверстников.       Потому и льнет к Пиксису.       Прелестница. Пиксис сразу понял, что будет обожать ее, и предусмотрительно избегал. Он четыре ее жизни прожил: да первые его внуки, раскиданные по южным землям, были, чего доброго, ее старше.       Сами по себе такие мелочи Пиксиса не смущали. Со своей невинностью он расстался еще на первом году казарменной жизни и прекрасно помнил, что раздельные спальни любопытству не помеха. Пусть даже эта серьезная девочка так и не спешила — но и те, кто не торопился, переставали быть детьми, получив солдатскую форму. Будь он лет хоть на пяток помоложе, не стал бы тратить время попусту: зажал девчонку где-нибудь в подсобке и выяснил, не желает ли она отведать командирских ласк. Не привык Пиксис упускать удовольствия, что сами плыли в руки, и горячее его сердце совсем не износилось за свой срок.       А вот все остальное — да. В молодости хер стоял, как колодезный журавль. Не то что нынче.       Но, несмотря на это, несчастным Пиксис себя не чувствовал. Дураком стоило быть, чтобы сетовать на изъяны его нового приобретения. У этой девочки на все было свое мнение — и она осторожно, но решительно давала Пиксису это понять, пока бывалые остолопы трусили слово поперек прошептать. С этим мягким упрямством, да под снисходительное расположение командира и стала Анка его правой рукой, наравне с Густавом.       Густав всем был хорош. Если бы при всех своих достоинствах он был женщиной, цены бы ему вообще не было. Тогда, при всей его пользе, на него и смотреть было бы не скучно.       — Прелесть, а? — поддразнивал Густава Пиксис. Когда Анка заняла место с ним рядом, он еще и нервничал: беспокоился, что для него работы не останется. Дурень, в самом деле — получил в свое почти круглосуточное распоряжение ангела, которым можно было беспрепятственно любоваться, а думал о каких-то глупостях.       Да на его месте Пиксис уже давно изучил бы все у девчонки под блузкой!       Но ему из плотских удовольствий оставалось только одно — раздрочиться, оставшись наедине с собой. Заперев замок и скользнув в кровать, старый затейник представлял прелестницу без казенных одежек. Ладная девичья фигурка за контурами ремешков потеснила всех его бывших красавиц: чудо как хороша была девчонка. Сама худенькая, маленькая, изящная, но в нужных местах как надо округлая. Под белыми форменными штанами, точно две сладкие сдобы из печи, теснились плотные ягодицы; под легкой рубашкой — пухлые грудки, заманчиво выдающиеся вперед над плоским животиком. Какая чудовищная глупость — скрывать это юное прекрасное тело одеждами, но какой простор для воображения! Даже его увядающий член подтверждал это, наливаясь силой неохотно, словно ворча — мол, старый ты недоумок, так и вовсе не дашь на покой уйти. Пиксис отмахивался — он тут ни при чем.       Фантазия у него всегда была живая, и теперь выручала.       Пиксис смыкал пальцы, представляя, что это вовсе не пальцы, а тугое колечко плоти между бесстыжих девичьих ног, раздвинутых врозь, валко и покорно вздрагивающих на каждый его толчок; остервенело трахал полукруг ладони, добавляя слюны к оскудевшей смазке, и, вздрогнув, выдавливал семя, вытирал пот и позволял себе полминуты печали.       На нежном белом бедре эти капли смотрелись бы куда краше, чем на его волосатой ляжке.       Но ничего. Прилагая воображение, Пиксис собирал эти капли на кончиках пальцев и размазывал между Анкиных грудей, и по торчащим соскам, и по маленьким девичьим губам. Так заводился, что порой, ночью проснувшись от тех же видений, повторял — неслыханная по нынешним меркам удаль!       Но срамиться вживую не спешил. Да и стоило ли разочаровываться, если бы настоящая, непридуманная Анка хотя бы и не шарахнулась от него, но не разделила его забавных прихотей? Прихотей-то, надо сказать, с возрастом прибавилось: если юный Пиксис кончал от бесталанно нарисованных титек на засаленном листе из тетрадки, то Пиксис зрелый больше всего любил ебаться обстоятельно, разложив, размягчив партнершу; так, чтобы она умоляла уже — словом, взглядом — о том, чтобы драгоценный его член побывал везде, где ему захочется.       А ему везде и хотелось.       Хотелось и теперь. Но что ж — спасибо очаровательной Анке Рейнбергер и на том, что ему так славно дрочилось в последнее время.              ***              С Густавом они все-таки подружились.       Случалось, Пиксис почти с отеческой заботой наблюдал за своими юными помощниками, а еще, глядя на них, ловил себя на занятном составе чувств — в нем были радость, восхищение, печаль и ревность, все сразу.       Сейчас они над чем-то смеялись, возвращаясь в штаб, и Пиксис улыбнулся. Все-таки молодость была красива и заразительна.       — Хороший парень Густав, — как бы невзначай бросил Пиксис, когда Анка осталась размножить своим красивым почерком его письмо нескольким лордам Митры. Она заканчивала: все письма были готовы, и теперь Анка запечатывала их, а огонек свечи в сургучнице весело приплясывал вслед за ее рукой.       А чего? Если бы у них получилось что-то, у Пиксиса бы не убыло.       Тем более — сумей он Густава напоить, расслабить и уболтать как следует, может, этот молчун бы разоткровенничался и чего-нибудь горячего командиру поведал. Пусть настоящего секса у Пиксиса уже давно не случалось, ни думать, ни говорить о нем он не разлюбил.       Печатка в Анкиной руке замерла, повиснув в воздухе.       — Хороший, — подтвердила она, двинула оттиск, и после недолгой заминки добавила: — Только очень молодой.       И покраснела.       — Неужто молодость тут хоть чему-то помеха? — усмехнулся Пиксис и не выдержал, звучно пододвинул к столу второй стул, спинкой вперед; он уселся, сложив перед собой локти и спрятав в них улыбку, а сам пожирал глазами девчонку, которая сболтнула что-то невесть какое интересное.       — И мне… хочется спросить вас о том же.       Пока Пиксис обдумывал, не начались ли у него трудности со слухом, Анка отложила печатку.       — А еще он… немного наивный. Только не говорите ему, пожалуйста. Он и правда хороший, совсем не хочется его обидеть. Просто вы мне сватаете его сейчас — и вот тут вы и близко не угадали.       Никогда еще так близко Пиксис ее не видел. Теперь он мог разглядеть веснушки на ее щеках, бледные такие, еле заметные; и пушистые ресницы, вздернутые вверх с той же самоуверенностью, что всегда спешила впереди Анки; и медные радужки глаз, в которых, передразнивая свечу, дрожали две искорки — похоже, сердито.       — Я вам не нравлюсь, командир Пиксис?       — Нравишься, — немедленно сказал он, исключив проблемы с ушами, но беспокойства не растеряв. — Ты прелестное создание, — тут Анка вспыхнула, и то, что она гневается, стало очевидно: как же, она душу перед ним открывала, а он посмел над ней посмеяться! — но Пиксис жестом дал ей понять, что не закончил. — Может быть, я в тебя даже влюблен. — Медные глаза загорелись еще ярче. — Вот только…       — Что только? — переспросила Анка, потому что Пиксис замолчал.       Замолчал не нарочно и не ради значительной паузы, а даже для себя неожиданно. Пиксис прислушивался: кровь, разогнавшаяся по телу, старалась и там; вся его оболочка стала как будто легче и моложе — моложе и там. Пиксис почувствовал себя горячим и полным силы молодцом, вроде Густава, только умнее и удачливее.       — Что только… — пробормотал Пиксис, думая о том, как нехорошо и бездарно закончился, а точнее не начался последний его секс, и предпоследний тоже, и несколько еще до того — он смеялся тогда, отшучивался, пару раз и вовсе обстряпал все так, что его дама ничего не заметила — и о том, достаточно ли вдруг почувствовать себя молодым и всемощным, чтобы все получилось, или подвох все же не заставит себя ждать.       Наконец он сладил со всеми лишними мыслями, вернулся к Анке, кашлянул и уточнил:       — А чего ты, собственно, от меня хочешь, радость моя?..       Анка отвела глаза, отвернулась, и Пиксис залюбовался, как изящно гуляют рельефы ее тонкой шеи, как складываются мышцы, хрящики и ямки в трогательный треугольничек над ключицей. Так она и сидела, позволяя ему смотреть, как быстро бьется ее сердце, приподнимая жилку аккурат посреди этого треугольничка и позволяя быть его радостью.       Чем не ответ?        «А, была ни была», — подумал Пиксис, почувствовав в штанах небывалое оживление, и ткнулся губами в этот случившийся между мышцами шеи уголок. Анка вздрогнула; он осмотрительно отпрянул, и ему до темноты в глазах, до удушья захотелось продолжить; уж он бы, не подведи его эрекция, показал неискушенной девчушке, как на свете бывает.       Анка прикрыла глаза, осторожно втянула воздух и не отстранилась.       И вот тут Пиксис понял, что же это было такое особенное в ней. Что манило и в конце концов привело ее в это время и в это место.       Сейчас он должен был осторожничать, должен был продолжать делать то, что делал уже месяц, втайне освобождая ее мысленно от казенного белья и загоняя в нее свой член — то есть ничего. Должен был бояться спугнуть девчонку, которой старый блудник мог быть противен и отвратителен; нутром должен был чувствовать если не протест, то хотя бы тревогу молодого нетронутого тела, угодившего в западню.       Все это было бы логично и ожидаемо.       И даже тогда, если б он настоял, а она, поддавшись его весу, уступила — что ж, даже тогда он мог бы аккуратно и неторопливо удовлетворить ее; а не встал бы, так и то не беда, к тулову не зря прилагались и другие небесполезные части и органы. После того они могли бы притвориться, что ничего не было. Или еще иначе — Анка могла упроситься в любое другое подразделение, поближе к Хлорбе там или Каранизу, ей бы, с ее успехами и наружностью, никто не посмел отказать, да и он бы не стал препятствовать.       Но все было совсем не так.       Девчонка, конечно, сама явно обомлела от своей храбрости и страшилась того, что должно было последовать дальше; кроме того, несмотря на ее отвагу, Пиксис уже наверняка знал — разведка донесла — что она и в самом деле девчонка, целочка. Ему от этого факта душно делалось, все внутри пело и екало, а ей-то, пожалуй, на своем нераспечатанном месте было еще волнительнее.       Но это было не главное. Пиксис, опытный и глазастый, отметил, как поднимаются волоски на ее шее, и шустро переместил взгляд на грудь. Блузка дразняще топорщилась над сосками, и не было картинки похотливее и краше. Нутром Пиксис и впрямь чуял, но совсем не страх.       Любопытство.       Это зоркое дитя было не так просто, каким казалось на первый и даже второй взгляд. Он наблюдал за ней — а она за ним наблюдала, изучала, предсказывала. Уж конечно она, встречая его масляные взгляды, догадалась, чего он хочет с ней сделать. Разглядела, до какой степени изобретательный за десятки лет в командире южного гарнизона, миролюбивом старикашке, взращен извращенец.       Ее это, похоже, не только не пугало, но вдохновляло.       Пиксис был достаточно мудр и оптимистичен, чтобы оценить это вдохновение, не отвлекаясь на пустые печали — как-де оно было бы славно, будь лысина меньше, а штырь тверже. Чего уж — имел что имел, прелестный огонек Анка все равно сидела напротив. Он хотел, и она хотела; стоило хотя бы попробовать. То, что она и впрямь не была еще ни с кем, распаляло Пиксиса до такой степени, что ему неимоверного труда бы стоило сейчас не продолжить. Он чувствовал, как рвется наружу член — как в юные годы, дьявол его возьми, и все благодаря ангелу, все еще не раскрывшему глаз.       Но нужно было все же расставить все точки. И там уж — пан или пропал.       — Ты в курсе, сколько мне лет, золотце?       Анка наконец раскрыла свои изумительные, огромные, блядские глаза и кивнула.       Вряд ли, подумал Пиксис. Для нее эти сухие цифры ничего не значили. Не знало это прелестное существо, почему из них двоих это он ведет себя как девочка-недотрога.       — Я вас расшевелю, — вдруг улыбнулась Анка хитро.       Расхрабрилась. А Пиксис расхохотался — про себя, конечно. Снаружи он не только не улыбнулся, но и постарался нахмуриться: субординация, однако. Пиксис вдруг почувствовал, что еще воспользуется ею по полной.       Его сон оживал наяву в мелочах, вместе составлявших молчаливое Анкино «да»: в напряженных сосках, дрожащих ресницах и, конечно, тех вибрациях воздуха, что заменяли им слова, колебали огонек свечи в сургучнице и дразнили шалеющего Пиксиса.       Пиксис задул свечу и решительно накрыл Анкины губы своими. Он буквально заставил ее приоткрыть свой доверчивый рот и толкнулся языком внутрь, а чтобы девчонка не успела смутиться, запустил пальцы в ее волосы и с неподдельной, но тренированной нежностью принялся гладить ей затылок и шею — и в самом деле горячую. Анка, замершая было в начале, быстро покорилась этим противоречивым обращениям и стала отвечать на поцелуй — робко, неумело. Тут ее дерзость кончалась, и у Пиксиса, пока он ласкал ее неуклюжий язычок, дух захватило от предвкушения.       Он, конечно, мог взять ее прямо тут, в кабинете. Сдернуть с нее бестолковую форму, уложить на столе или трахнуть стоя. В молодости он, сходя с ума от желания хоть в половину так же сильно, как сейчас, так и сделал бы, примитивщина.       Но теперь было сразу несколько причин так не поступать. Девчушка заслуживала большей деликатности, и хотя к своим годам Пиксис был уже достаточно совестлив, чтобы подумать и об этом, еще важнее было то, чего он сам хотел: увидеть ее во всей красе, от макушки до пальцев ног разверстую на его широкой офицерской кровати, где ее хрупкое тело смотрелось бы еще уязвимее и приступнее, а его, Пиксиса, в обжитой комнате было бы еще больше; где он задавил бы ее собой, объял и заполнил, истерзал бы ее розовое нутро до изнеможения.       Кабинет был для этого слишком безлик и формален. Нет, совершенно точно он хотел Анку у себя в комнате, где уже любил ее, пусть и в воображении, а стены прекрасно об этом помнили.              Стоило им выйти, прямо перед ними возник салютующий Густав.       — Командир, разрешите обратиться!       — Не разрешаю, — отрезал Пиксис, а Анка, кажется, хихикнула. — Что, жутко срочное дело?       — Ну, как сказать, — Густав растерялся, сбитый неприветливым и неофициальным тоном ответа, и сам растерял всю церемонность. — Там ребята в столицу едут, я подумал… может, пусть ваксы привезут побольше, а то сапоги… Ну, словом, она вся кончилась…       — Превосходно, так и прикажи, — поспешно одобрил Пиксис, и на секунду вспомнил, что он и в самом деле все еще командир гарнизона, у которого десять минут назад не было стояка, но были обязанности. — Да вот еще что, Густав, забери мои письма на столе и отдай им, пусть отвезут на почту.       Командирскую спальню от кабинета отделяли всего несколько шагов, и Пиксис был уверен, что Густава они оставили в изрядном недоумении. Он так и представил, как парнишка смотрит им вслед, на хлопнувшую перед ним дверь, и раздумывает, верить ли в то, что увидел, и как к этому относиться. Анка зардела — Пиксис подумал, что ей эта встреча, пожалуй, принесла меньше удовольствия, чем ему — но смело, как будто бы даже с кокетливой дерзостью, шагнула через порог.       Больше медлить Пиксис не стал. И так один олух со своими глупостями влез так некстати: хоть и не сбил его с толку, но в его-то обстоятельствах бояться можно было и пролетевшей мухи, которая жужнула бы на ухо: «ах ты гнусный самонадеянный импотент, на что рассчитываешь?» — и пиши пропало. Пиксис пропустил Анку на полшага вперед, защелкнул замок, неслышно развернулся и устроил руки на ее бедрах.       Все содрогнулось у него внутри, когда тонехонькая Анка оказалась между его ладоней. Бедра у нее были славные, по-девичьи округлились уже, но было той Анки — всего ничего, и на секунду Пиксис как будто опередил события, представив, как удобно будет ее нанизывать на свой корешок, держась за эти хорошенькие бедра. Анка замерла на вдохе, точно прочитав его мысль, а он придвинулся пахом к ее спине, уперся членом ей в поясницу и залюбовался, как круто изгибается она под короткой форменной курткой. Все изящество спин, на которые они бывали надеты, подчеркивали их куцые курточки — а на Анке она сидела так, что восторгаться и сорвать хотелось одинаково.       Но сейчас одежды на девчонке было слишком много, а восторгаться он желал голым, ничем не обремененным телом. Чтобы ничего лишнего, никаких тряпок. Пиксис хотел знать, какова Анка под ними. На что больше похожи ее соски; маленькие они, как ягоды калины, или, может, это больше шиповник? И на каких полянах растут эти чудные ягодки — бледных и стыдливых, как ее веснушки, или больших, темных и смачных, от которых, помнится, кружилась голова молодого Пиксиса? Насколько горячо и мокро между девчонкиных ног? Какого цвета волосы над Анкиной щелью, и как, наконец, выглядит она сама, тайное сокровище, ничьим жадным глазам еще не доверенное?       Вопросы душили Пиксиса, сбивали дыхание и возвращали к жизни бракованный член. Тот рвался наружу и спешил увидеть все раньше хозяина, к которому прилагался. Пиксис не спешил дарить ему все удовольствие сразу, но чуть о нем позаботился: ладонями скользнул по груди Анки, щекотнув бусины сосков, и, потянув за борта куртки, легко освободил от нее девчонку. Анка вздрогнула, оставшись без привычной тяжести сукна на плечах, и Пиксис сильно прижался к ней, чтобы всей плотью, от головки до корня, припечататься к крутому изгибу: чуть вильнув вбок, так приник к спине, что и яйца его расплющились о рубашку до того места, где она ныряла под кожаный пояс. Да, милая, это член, самый настоящий член воскрес и готов потрудиться, это первоклассные яйца жмутся к твоей застенчивой заднице, подумал Пиксис, мысленно отвечая на вопрос нежной дрогнувшей плоти, не привыкшей к таким вторжениям.       Пиксис сомкнул руки на животе девочки, чуть натянул ремень, чтобы высвободить застежку, и быстро вытащил его из шлевок. Ремень свистнул, выскальзывая на волю, и Анка ахнула. Пиксис хотел было отшвырнуть его следом за курткой, но вдруг, повинуясь импульсу, выставил вперед левую руку, укрыл ладонью, как лодочкой, девичий лобок и, отыскав сзади пряжку, протянул ремень между Анкиными ногами.       Она выдала такой сдавленный жалобный звук, от которого вся его кровь, если и гуляла еще где-то свободно по телу, помчалась в одну точку, где сейчас сошелся весь Пиксисов мир. Ему все стало ясно еще в кабинете, но он упивался податливостью Анки, когда она переносила вес с одной ноги на другую и вставала на цыпочки вслед за тем, как легко, плавно и медленно он вел ремень в стороны — чуть вправо, чуть влево… немного вверх. Всеми органами, что позволяли это сделать, он собирался теперь почувствовать эту отзывчивость: кончиками пальцев, напряженными мышцами, осчастливленными ноздрями, которые щекотали пушистые волосы. Волосы пахли Анкой — его неоперившейся девочкой, уже согласной, но ничего еще не знающей. Пиксис ткнулся в затылок Анки и несколько раз поцеловал шею, начав оттуда, где волосы переходили в стыдливые едва заметные волоски, а закончив самым отчетливым позвонком. На все его нежности шея девчонки пошла мурашками, и Пиксису стало совсем невтерпеж увидеть Анку под блузкой, куда они убегали.       Ремень он отбросил и начал гладить девчонку, чтобы ей не так жалко и страшно было расставаться с одеждой. Ничего не забыл: ворот, плечи и чудесно выпуклые грудки, на которых он надолго задержался, смиряя Анкины волнения и изучая форму — идеальные, эти два приветливых бугорка мягко пружинили, пока он их мял. Пиксис восхитился тем, как быстро твердели Анкины соски — всегда любил этот маленький мятеж самкиной плоти под пальцами. Дошел до талии, сомкнул на ней ладони, еще прижался. Анка мелко дрожала — значит, все шло хорошо.       Он развернул ее к себе лицом и поразился — так смятенно и сладко блестели у нее глаза.       Странное было чувство. Они еще не начали, а он уже чувствовал, как тряханет его оргазм, какой силы он будет — не убогое облегчение, этакий жалкий ответ всеведущего тела, уставшего от однообразия пальцев и дыр, а настоящее извержение, сбивающее с ног. Как в молодости, когда все ново было: тогда любая щель приводила его в такое волнение, что дышал мальчишка Пиксис через раз. Истинное наслаждение, к которому он шел, может быть, даже не с признания Анки в его кабинете, а с того момента, когда впервые ее увидел.       Главное — не спешить. Не спешить он уже умел. Не спешить — и ей не будет так страшно, а он свое получит многократно.       Пиксис поддел пальцами пуговицу под воротом и расстегнул — сначала одну, потом остальные.       Анка, не моргая, смотрела в его лицо. Ее собственное лицо стало напряженным, как только она очутилась настолько легкомысленно раздетой перед своим командиром, а руки потянулись снова запахнуть блузку. Когда Пиксис снял ее с Анки, девчонка попыталась прикрыться ладонями, но и этого он не дал ей сделать. Ласково, но непреклонно он отвел ее руки; потянув за кисти, выпрямил вдоль торса и, улыбнувшись, покачал головой.       Очень важно было ясно начать, если он рассчитывал верно продолжить.       Анка метнула быстрый беспокойный взгляд в сторону кровати, и Пиксис согласился — пожалуй, пора. Он ловко подхватил ее под спиной и коленками, поднял в воздух под смущенное «ой» и замер так ненадолго: приятной и вдохновляющей была тяжесть девичьего тела — невеликая, на самом деле. Пиксис залюбовался моментом — полураздетая Анка у него на руках ждала, что он будет делать дальше, ее белые грудки колыхались в такт его шагам, пока он нес ее к кровати; на напряженном животе пролегла аккуратная складочка, когда он укладывал ее на простыню.       Больше закрываться девчушка не смела. Сила притяжения приплюснула мягкие Анкины округлости: соски, чуть разъехавшись в стороны друг от друга, розово и распутно торчали в потолок, прямо в Пиксиса торчали, хитрюги, и притягивали взгляд. Пиксис сел рядом, склонился и прихватил ртом один из них, успев подумать о глупом — вот он светит своей лысиной Анке прямо в глаза, как ей это нравится, интересно? Он постарался скорее отогнать эту мысль. Сейчас вообще не время было рассматривать себя со стороны: под ним лежала самая очаровательная девица гарнизона, а он еще даже не до конца ее раздел! И, словно в отместку ей, молодой и прекрасной, и густоволосому щенку Густаву, который, будь не совсем отмороженным простачком, прилип сейчас к скважине, Пиксис прикусил Анкин сосок, чтобы они все услышали наконец ее голос.       Анка послушно пискнула, и, покуда опыты Пиксиса с ее ареолами, коронованными изжеванными горошинами сосков, продолжались, множество сладких звуков ей не удалось удушить до конца — хотя видели сестры, она старалась. Анка тихо постанывала, когда он ласкал ее грудь всяко, как умел, и заодно рукой налегал ниже талии. Храни Мария, Роза и Шина, все три сразу, человека, придумавшего их форму: эти белые обтягивающие брюки, которые, правильно подобранные, ничего не скрывали и под которыми так легко было пальцами разобрать пухлые губы — те, что положено было прятать и так сладко терзать. Пиксису показалось, что штаны у девчонки между ног чересчур влажны. Он поднырнул под пуговицы, пальцы скользнули сразу по мокрому, и Пиксис понял: белья на ней нет, вот форма и пропиталась ею.       И это его скромница рядовая Анка!       Девчушка не отрываясь смотрела на своего командира, ловя каждый жест и каждое движение лица, и не могла не заметить удивления, сально блеснувшего в его глазах. Ее щеки порозовели; Пиксис решил ее подразнить, вынул руку и, держа между их глаз, развел пальцы. Прозрачная пленка натянулась на них: Пиксис несколько раз повторил, и под этим чавканьем и мелкими пузырями в его руке Анкино лицо залилось совсем уж пунцовой краской.       — Что… что вы делаете… зачем…       — Хочешь попробовать? — он игриво прищурился и поднес руку к ее губам.       — Нет! — вспыхнула Анка, но не отрываясь, завороженно смотрела на блестящие пальцы. Под нескрываемый ее ужас Пиксис неторопливо облизал их сам и вернулся к текущей девчонкиной пизде. Все ее мягкости он наминал через материю: толстая ткань и еще более грубые швы не давали Анке почувствовать в полной мере блудливые пальцы, но он того и не хотел. Ему нужно было раздразнить ее, подготовить как следует, и по Анкиным глазам и прерывистому дыханию ясно было: все идет как должно. Тело не умело обманывать, а ее, податливое и чуткое, все сочилось и трепетало. Пиксис снова забрался ей под брюки. Он не лез глубоко: так, теребил да наглаживал девичьи прелести, но Анка так очаровательно трепыхалась даже от этой невинной ласки, когда Пиксис хлопотал там рукой! Он догадался: это еще и шов вслед за его пальцами натирает ей все в промежности. Все между двумя отверстиями пламенеет сейчас у его девочки, хочет она того или нет, ожидает или нет. Такова была природа, так выглядело желание; его желание топорщило ему брюки, а ее тягуче изливалось наружу. Скоро вся его рука промокла настолько, что и рукав рубашки он увлажнил Анкой. Пиксис хорошенько вымазал все, до чего мог дотянуться под стеснявшей его плотностью ткани — удержаться не смог, азарт захватывал его, он хотел пометить девчонку, сделать своей всеми способами, что были ему доступны и известны. Измазывал Анку в ее же соке — а значит, и в себе, ведь текла она под его пальцами. Анка, откликаясь на распаляющиеся ласки, уже не смотрела на Пиксиса, не могла, прикрывала глаза, стыдилась своего удовольствия, и Пиксис понимающе хмыкал: сейчас под ним была уже не та Анка, что несколько минут назад садилась за его письма. Голая девочка, измазанная в своей похоти, родилась в этой комнате, на командирских простынях, и рядовой Анке Рейнбергер, лучшей в отряде Пиксиса, такой правильной, усердной и серьезной, еще только предстояло с ней познакомиться.       Воодушевленный ее терзаниями, Пиксис стянул штаны с ее бедер.       Теперь она была полностью голая, очаровательно беззащитная и именно такая, как он и думал. Белая, не тронутая загаром, почти безволосая — только лобок чуть мазнуло русой, чуть рыжеватой, как он и ожидал, порослью. Анка непроизвольно накрыла его ладонями, но Пиксис строго посмотрел на нее, и она поняла, убрала руки.       Он немного развел ее бедра, и ему открылась утомленная розовая плоть, блестящая мокро и призывно. Пиксис улыбнулся.       — Больно будет, — не то спросила, не то предположила она, чтобы он, может быть, ее разубедил. Увы: не в его власти было сломить порядок, придуманный и поддерживаемый природой. И не в его силе было не блаженствовать, воображая, что сейчас между ним и его новоявленной женщиной — тонкая пленка, пара толчков, несколько минут девчонкиной боли — и все. Что бы ни было между ними дальше, Пиксис знал бы, и до конца дней его грело, что невинность этого славного создания будет принадлежать ему.       Он чуть поводил пальцем вкруг мягкого девчонкиного отверстия, не заходя глубоко, но приучая ее к ощущениям. Анка закусила губу и часто-часто дышала. Ей нравилось; еще бы нет, сколько текущих изнывающих девиц побывали под ним, он прекрасно знал, что им нравится. И все же Анка — его щедрый подарок, его цветущее лакомство — была особенной. Любить ее за то, что она его выбрала, было так легко и естественно; не полюбить ее за смелость и то сладострастное зрелище, что представляла она собой, разложенная на кровати, такая ароматная, белая и непорочная, было невозможно.       Ох, давно уже у Пиксиса не было такого крепкого стояка!       Как же он хотел ее подмять, трахнуть хорошенько, выдолбить во все ее нетронутые отверстия! Но нельзя было ее пугать: в этот раз его уделом были одни только нежность и забота, пусть бы даже они ему стоили поистине титанических усилий. Отметиться, приголубить девчонку, приручить, если угодно — ну и аккуратно распечатать, конечно. Нельзя было мучить это чудесное дитя, не видавшее еще члена ни внутри себя, ни перед собой. Пиксис знал, что будет ему наградой за сдержанность: второй раз. И третий. Столько, сколько он пожелает, умелый переговорщик и ласковый благодетель.       Попутно Пиксис сражался с пуговицами собственных брюк. Анка приоткрыла глаза, когда Пиксис освободился, и его член восстал посреди кровати, посреди комнаты, посреди мира и впереди Пиксиса. Пиксис никак не мог насытиться боязливым блеском Анкиных глаз: возбужденный, его инструмент был совсем не маленький.       — Он ведь… — Анка пролепетала что-то, что Пиксис не смог расслышать, хотя все его чувства обострились, стоило ему перешагнуть порог спальни. Он взглядом дал понять девчонке, что говорить следует громче, и та, покраснев, повторила:       — Он ведь… не влезет… туда…       Он еще и не туда влезет, подумал Пиксис, но ничего не сказал, только снисходительно улыбнулся. Поспешив успокоить этот посрамленный рот, только что озвучивший свой ужасный и такой стыдный страх, Пиксис нагнулся и запечатал его поцелуем — настырным, мокрым и нравоучительным. Теперь Пиксис, все это время подбиравшийся к Анке, наконец оказался прямо над ней и осмелился лечь на нее почти всей тяжестью. Маленькое девичье тело горело в его руках и под его животом, и, придавив его, Пиксис кожей почувствовал, как оно страшится и ждет. Пиксис продолжал осыпать поцелуями Анкины губы, щеки и веки, снова прикрытые в блаженстве и тревоге. Исследуя пальцем Анкину пизду, Пиксис чувствовал, как она мякнет и расширяется. Умная пизда по-своему готовилась к приходу дорогого гостя: радушной хозяйке было не миновать боли, но Пиксис хорошо постарался, чтобы ее было меньше.       Пора, понял он. И незаметно сменил палец на член, колом обивавший порог.       Сначала Анка подмены не заметила. Ее тело так же беззаботно трепетало, как под его ласковым и жадным пальцем. Потом, когда головка Пиксисова члена уперлась в узкий зев, сжалась вся, распахнула глаза, посмотрела на Пиксиса в ужасе.       — Постойте… — испуганно пробормотала она. — Что-то не так… Больно…       Ни один член еще не бывал внутри Анки, и тело так трогательно сопротивлялось чужаку —Пиксис остановился, пожалев ее, и чуть погладил ее лицо.       — Все нормально, моя милая, — отозвался он. — Расслабься, не зажимай там ничего, так легче пройдет.       — Но почему так больно… до этого было приятно…       — Это ничего. Это как зуб дернуть, знаешь? Один разок, и все.       Анка мотала головой и начала каменеть там, между бедер. Пиксис, желая помочь им обоим, наставлял:       — Не зажимай, слышишь? Расслабь… писечку…       Это слово само вырвалось из Пиксиса. Он с ума сходил от влажности, похоти и горячки, от того, что надо было медлить; его оргазм был уже на подходе, он слишком измучился, подавляя желание взбивать ее как во сне, на все готовую воображаемую сучку, а вместо этого нежничая с девчонкой, теперь по-настоящему испуганной — ни следа от самоуверенной улыбчивой Анки в его кабинете.       Анка не слышала. Ее странная Пиксисова нежность, покореженная и хищная, случайно выглянувшая наружу, не смутила. Она ничего сейчас не слышала — так волновалась.       — Я чувствую, он не поместится… Может, у меня как-то по-другому… Может…       Пиксис не дал Анке отдаться этому страху первому — раньше, чем ему самому. Рукой проверил, верно ли идет, навалился телом, толкнулся вперед, преодолевая сопротивление трусливо зажатого влагалища; рывок — и все было кончено. Анка вскрикнула, толкнула Пиксиса в грудь, глаза у нее намокли, и все ее слезы Пиксис собрал у себя на губах. Порвав Анку внутри, он покинул ее, мягко провел ладонями по ее лицу, шее и плечам; крепко обнял, перевернул набок и стал ласкать и укачивать, чувствуя, как течет по ногам и хлюпает между ними неповторимый соус, перемешанный из спермы, крови и смазки. Пиксиса трясло от удовольствия и счастья, и он хотел сказать Анке, какая она прекрасная, как ему хорошо в ней было, а ей, несомненно, еще будет, уж он-то может это пообещать. В глазах ходили разноцветные круги, и комната кружилась вместе с ними.       — Вот и все. Ты просто умница. Все, милая моя, храбрая девочка… Моя прелестница…       Следующие четверть часа он провел, утешая бедную Анкину дырочку: бережно ласкал ее, не вводя даже мизинца. Уполз лицом между ног — девчушка так настрадалась, что даже не успела устыдиться, а скоро на смену стыду пришли сладкая слабость и плотоядное предчувствие, и Анка встрепенулась, словно заново ожила. Пиксис знал, что не родилась такая женщина на свете, которая бы не любила, когда ей лизали — а ему успокоить нужно было свою девочку, да и ничего, в сущности, против ее истерзанной мякоти он не имел, а брезгливостью не страдал. Остатки крови — те, что не размазались случайно о простыню — Пиксис буквально выхлебал из Анкиной вмиг повзрослевшей пизды. Задача перед ним стояла предельно простая: сделать так, чтобы недавняя Анкина боль уступила блаженству, и огонек прелестница еще захотела вернуться в командирскую кровать. Для Пиксиса дело это было плевое, и спустя четверть часа он наслаждался не меньше Анки, глядя, как, содрогаясь, меняется она в лице и не верит в то, что такое с телом происходить может; как спазмы удовольствия трясут ее неуправляемое тело. Она задавила все звуки, рвавшиеся из нее, растерянная, новая, молоденькая женщина, узнавшая под языком своего командира свой первый оргазм, и только рваный судорожный вздох достался Пиксису в качестве награды — но он посчитал ее более чем достаточной. Еще не кончив трястись, Анка рванулась к нему, и он встретил ее в своих руках, и так они сидели, обнявшись, некоторое время. Пиксис пальцем следил, как сокращаются Анкины мышцы, а она дергалась, уворачиваясь от его прикосновений, слишком чувствительная, чтобы легко терпеть их сейчас.       Анка бросила взгляд на испорченное их ложе, сморщенное от копошений и раскрашенное белесыми пятнами и бордовыми мазками, и покраснела.       — Это ничего, — снова сказал Пиксис, поймав ее взгляд, и, отвлекая ее от этого очаровательного бардака, принялся целовать. Анка охотно подставлялась, трепыхаясь от особенно чувствительных поцелуев, и Пиксис, хоть и устал, не выдержал — снова вернулся своим наторелым ртом в ее промежность, ради будущего, для которого закрепить успех было бы не лишним. На этот раз Анка, уже зная, что будет хорошо, вела себя бесстыднее и громче: Пиксис посмеивался, когда девчонкин задок чуть колыхался вслед за его движениями, откликаясь на них. Анка, осваивающая детали своих ощущений, радовала его чрезвычайно. Пиксис знал, что член уже не встанет — ну и ладно, меньше соблазнов, сегодня вставлять в намученную Анкину дыру больше и не стоило — но все равно был счастлив, любуясь тщетными стараниями девчонки скрыть свое удовольствие, которое, к его радости — утомился все же, точно не меньше своей прелестницы — скоро достигло пика.       Анка застонала. Бедная натруженная пизда распухла до неузнаваемости и благодарно пульсировала. Пиксис, кончив любоваться своими трудами, шустро устроился поудобнее в подушках и обхватил Анку, совсем сомлевшую в его руках.       — Командир Пиксис… можно я останусь тут еще немного… сил нет возвращаться к себе…       Вместо ответа Пиксис поцеловал ее в бархатный подбородок.       Наклонившись, он обратил внимание на замочную скважину, где ему почудилось темное пятно, мазнувшее мимо, прежде чем оттуда снова показался обычный ровный свет.       Что ж. Густав его не разочаровал.       Пиксис с удовольствием подумал, что теперь напротив, это он Густаву мог бы много интересного рассказать — но, пожалуй, воздержится.