Твоя ненужная правда

— Паш, это херня какая-то… Ты попутал что ли? — Юра Музыченко медленно шагает назад, но за спиной только стена, увешанная фотографиями его семьи. Кажется, сегодня день откровений и мужчина совершенно не был к подобному готов. В голове стучат набатом слова, сказанные только что по абсолютной глупости, но так искренне: «Я люблю тебя, Юрка. Как пидор какой-то люблю». И значение их настолько велико, что не помещается в мозгу среднестатистического натурала, вот от слова ни черта. — Я не попутал и даже не выпил, Юрочка, — с виду мужчина и правда был решителен как никогда, ладони сжаты в кулак, а меж бровей глубокая морщина. Он мог бы выглядеть забавно в этой своей уверенности и с полнейшим беспорядком на голове, но отчего-то смеяться не хотелось. Юре, по крайней мере, точно. — И что я должен ответить по-твоему? Что я тебя тоже или, может, послать на хуй? Так это я могу, ты только подмигни, — старательно сводит в шутку, никак не доходило. Даже рука тянется в отросшие волосы — сальные у корней, пахнут Аниным шампунем и хочется выдрать хоть клочок, но непременно проснуться из этого абсурдного сна. Как он может говорить такое прямо в Юрином доме, где он живёт с женой и ребёнком, где царит атмосфера непоколебимой любви и уюта… Юре на миг кажется, что друг осквернил этим признанием их семейное гнëздышко, надругался над верностью… Но только на миг, ведь в конце концов, он же тоже не последний человек для него. Столько лет в одном деле, связаны музыкой как хирургической иглой, так, что навсегда. Только бы сейчас это хрупкое «навсегда» не пошатнулось. — Это было очень глупо, ты прав, но я не могу больше молчать. Понимаешь… — Паш, — скрипач тяжело вздыхает и проводит указательными пальцами по векам, глаза бы не видели всего происходящего, — давно это у тебя? — Думаешь, я считаю?! — аж руками всплескивает, но тут же понижает голос в страхе быть услышанным кем-то кроме объекта своей порочной любви, — может два года, может все шесть. Я понял это совсем недавно, но… Замолкает. Юра совершенно непроницаем. Даже былые эмоции озадаченности или удивления стираются за маской похуизма. Только бы не высмеял. — Продолжай, чего ты остановился? — быстро со столика стакан с водой, выдаёт своё волнение этим жестом, но Паша не в состоянии сейчас глубоко анализировать. — Я всегда был в восторге от тебя, ты же знаешь. Юра, ты ведь такой мудак, но такой… Мне стыдно признаваться, но я с ума схожу по тебе как баба какая-то, понимаешь? Каждое слово, взгляд… — Стоямба, всё, Паш, тебя понесло. Думаешь, я совсем слепой? — Мальчики, ну вы чего здесь?! — звонкий голос Анечки, в девичестве Смирновой, раздаётся со второго этажа и Личадеев дёргается как ужаленный, тут же вытирая руки о штаны и бегая глазами по комнате. Вроде бы ничего такого они не делали, но всё равно вкус тайны и преступления вился на языке. — Пошли к нашим женщинам, пока ещё не поздно, — бросает через плечо и идëт к лестнице. Наверное, Юра прав, не самое удачное время для подобных откровений, но раз накрыло так, что от близости в глазах темнеет, то как он мог сдержаться?! Они приехали отдохнуть, собрали своих девчонок вместе и хоть Паша не особо любил наблюдать за интимной жизнью своего друга, сегодня всё складывалось как нельзя хорошо. Аня Музыченко проявила верх гостеприимства, приготовила вкуснейший обед на костре, всё вилась вокруг маленькой Полины, помогая молодой мамочке, да и Юра не отставал. Наверное, тут Пашку и поломало — когда увидел свою тайную и огромную слабость рядом с дочерью. Рокер, небритый дядька, весь в наколках, а так нежно и аккуратно обращался с малышкой, что сердце ныло тупой болью. Неужели они никогда не смогут вот так проводить время без матерей своих детей? Всегда нужно будет улыбаться Анечкам, целовать их в висок, одобрительно гладить по руке, а самому тем временем стирать глаза о человека совсем недосягаемого… Личадеев успел обо всём этом подумать пока поднимался по узкой лесенке. Приходилось сильно наклонять голову, чтобы не проверить потолок на прочность. — Полина уже десятый сон видит, пока вы там дела обсуждаете, можете хотя бы на выходных о работе не думать? — рыжая снисходительно качает головой, пока муж не дарит успокоительный поцелуй в веснушчатую щëку. Проделывая это, отмечает с мерзкой завистью, как Юра касается губ своей жены, тут же с нежностью нашëптывая ей на ухо какие-то сугубо личные вещи. Наверное, он не заслужил такого же обращения, да и о чём вообще может идти речь? Это его единственная, самая верная и любимая женщина, а Паша вклинивается как какой-то мудак, разрушая идиллию своими соплями… И ведь он всё это осознавал как нельзя лучше, но не мог с собой ничего поделать и раз за разом уплывал от внимания, дрочил на воспоминания в туалете, а потом драил руки мочалкой, словно вода бы помогла смыть этот позор. Если из-за его чувств разрушатся две семьи — он себе не простит. — Мы ещё не всё обсудили, что-то навалилось проблем, кому как не нам разгребать? — врёт и не краснеет, всё внимание обращая к спящей на Лизиной кровати дочери. Сама Лиза играла с собаками на заднем дворе, Паша решил проявить внимательность и по дороге взял в зоомагазине не самые дешёвые мячики, как раз для двух сорванцов, чтобы отвлеклись от новых людей на своей территории. — Что за проблемы, Юр? Не припомню острых вопросов на повестке, — Музыченко кладёт руку на плечо мужа, знает, что хрен он ей соврëт прямо в глаза, тем более, по такой мелочи. Только вчера, перед длинными выходными, собрали импровизированную планëрку, где и Паша был и сама Аня, и прекрасно все помнили, что Мустаев отпустил на заслуженный отдых со спокойной душой, а теперь что за новости? — Это Пашка так альбом наш будущий обзывает. Не сидится ему ровно, — убил бы гада, ещё один выкрутас и придётся на разговор «по-мужски вести», только бы в итоге не получилось по-пидорски. Юра ведь только с виду такой спокойный сидел, на деле уже весь извëлся. Что делать — не было ни малейшего понятия. Какая-то небывалая ответственность свалилась на плечи после Пашиного признания, словно теперь был в ответе за его тонкую душевную организацию, которую он перед ним распахнул. Только вот Юра не просил. Ему это совершенно было не нужно и как это объяснить помягче теперь его персональная загадка. В таком пограничном общении проходит день. Все счастливо улыбаются и шутят, доедают тушёное мясо с овощами, возятся с малышкой. Лизе понравилось больше всех, несмотря на её пока ещё скептическое отношение к детям младше, играла с живой куклой в «дочки-матери» очень охотно. Юра даже заметил удивлённый взгляд жены, который мог предвещать весьма однозначный разговор. Паша же сидел на иголках. Вытирал вспотевшие ладони о брюки, пытался пригладить взъерошенные волосы и столько смущения в свои улыбки вкладывал, что Юра читал как открытую книгу любое маломальское движение в свою сторону. Он палился. Ужасно палился и это злило Юру докрасна. — Вы ложитесь, мы с Пашкой в маленький дом пойдём, музыку поиграем, — снова целует жену в макушку пока она моет посуду, любил ведь и это даже не из соображений «отвести подозрения». — Он же аккордеон не брал, — вторая Анечка откликается из гостиной, убавляя звук на телевизоре. Их трезвые посиделки двумя семьями снова свелись к разделению и, возможно, пьянке. — Нам и гитары хватит, — спешит обуваться, чтобы ещё какие доводы против не поступили. Так волнительно было снова оставаться один на один, совсем не ясно что говорить. А ещё Паша поймал какую-то странную волну возбуждения от их подпольных игр. Вся эта тайна, недосказанность, то, что знали только двое… Наверное сильно Юра ебнуть может, если решит полезть, во рту ведь ни капли спирта не было за сутки, чтобы можно было оправдать порыв помутнением сознания. Но мучиться долго не пришлось — едва выходят за порог, как Музыченко сам решает выговорить дорогому другу пару ласковых: — Если ты спокойно можешь вешать своей Аньке лапшу на уши, то это не значит, что я могу поступать так же со своей, — пинает палочку носком кроссовка и руки в карманы штанов. Совсем не было желания читать Паше нотации, но обозначить позицию нужно как можно скорее. — Я тебя и не прошу… — Да, ты без спроса втягиваешь меня в это! Паша только молча качает головой. Никогда в таких ситуациях не был и нечего было начинать. Юра всегда такой — отстаивает свою точку зрения, не всегда принимает чужую и тем более сейчас не станет подстраиваться под радужные помыслы аккордеониста. А он наивный. — Тогда зачем сам начал врать, что мы музыку писать идём? Это же против твоих правил, так что же ты… — Чтобы раз и навсегда разобраться с твоей пидорской натурой! — перебивает и спешит вперёд, обгоняя, пуская пар чуть ли не через уши. Выбило из колеи это Пашино откровение, никак не понимал с какой стороны подступиться. И злился и жалел его, а что больше — не ясно. — Может я и пидор, что люблю тебя, но вот за поведение это звание полностью твоё! Паша не осознаёт как так получилось, но его уже на последнем слоге тянут за шкирку, поливая при этом отборным матом. Тоже дурак, отошли на пару метров от дома, а он решил разорать на всю округу то, что Юре-то еле сказать решился. Эмоции, что были так долго заперты внутри, решили найти выход за один вечер и это могло привести к очень нежелательным для всех последствиям. — Сходи умойся и после поговорим, я даже не собираюсь превращать всё это в фарс! — Юра с каким-то тонким отвращением выплëвывает эти слова и едва ли не придаёт ускорительного пинка, стоит затащить друга за порог дома. Возможно, со стороны они выглядели даже комично, если вспомнить, что Личадеев пусть и не на много, но выше товарища — будто отец воспитывает сына-переростка показательной поркой. Но даже если и так, мужчин это сейчас заботило в последнюю очередь и только стоило Паше остаться наедине с собой за белоснежной дверью ванной комнаты, как его накрывает осознание всего, что он сейчас чуть не натворил. Вероятность того, что любая из Ань или даже Лиза могли в момент их разговора подойти к окну или просто получше прислушаться к окружающей среде была слишком велика и отмазки по типу «мы учим театральную постановку» даже близко не скрыли бы правду, а только усомнили дорогих девочек в ориентации своих мужчин. Получается, что он чуть сам не сотворил то, чего так боялся — развод, распад группы, прекращение общения и несчастные дети без полноценной семьи. Смог бы Паша в таком случае смотреть в зеркало так же прямо, как делает это сейчас? Вряд ли, скорее бы возненавидел себя, протянул до совершеннолетия дочери и покончил со всем раз и навсегда. Пожалуй, жизнь слишком быстро решила научить его осторожности, ведь он едва ли успел объясниться, как чуть в этот же вечер всё не сломал. Значило ли это, что идея изначально провальная — возможно, но даже несмотря на это, мужчина был намерен похлопать себя по щекам и выйти к Юре с хоть маломальским достоинством, которое заключается в том, что от своих слов Паша отступать не намерен. — Угомонился? — Юра сидит за кухонным столом с откупоренной бутылкой коньяка и вертит между пальцами кислотного цвета шпажку. Этот пятиминутный перерыв нужен был им обоим и скрипач прошёл через все его стадии — полное неверие и желание сбежать обратно к жене, затем вязкое отчаяние и чувство связанных рук, а после и желание хоть как-то разобраться в ситуации путём переговоров. Так или иначе все взрослые люди и если Паша решил поставить такой вопрос на повестке, то кто он такой, чтобы сбегать от ответственности. — Прости меня, — осторожно садится напротив, даже не решаясь поднять взгляд со столешницы, и наверное следовало извиниться и раньше, но Паша только сейчас почувствовал в полной мере сколько дискомфорта доставил своими чувствами. И может так думать неправильно и каждый имеет право озвучить свои эмоции, но правда есть правда, какой бы они ни была. — Налей себе, — отрезает, прожигая глазами и откинувшись на спинку стула, а учитывая яркую внешность Юры, выглядело это как в каком-то остросюжетном триллере. — Хочешь напоить меня? — И трахнуть? Нет. — Очень жаль… Юра морщится как от пощëчины, перестал понимать как вести себя с ним. Разумеется просил выпить вместе с собой для элементарного сбавления оборотов, а Пашины сожаления такого рода били по затылку бейсбольной битой. — А если я первый полезу? — сразу после своих слов опрокидывает сто грамм. Поджилки, по правде говоря, тряслись как никогда, страшно было за Юрину реакцию до жути, но одновременно с этим азарт вскипал в крови и невозможно было представить, что с ней станет когда горячий спирт расплещется внутри. — Паша… Зачем всё это? — отбрасывает шпажку, тут же пройдясь ладонями по лицу, — зачем ты всё усложняешь? — Люблю тебя потому что, — шëпотом, как будто боится разозлить этими словами, а следом медленно бутылку и рюмки убирает со стола прямо на пол. Коньяк теплом осел в желудке и Паша позволяет себе сделать первое, что пришло в голову. Скорее всего придётся об этом пожалеть, но кроме как действий в моменте им не остаётся ничего. — А Аньку свою не любишь, получается? — с подозрением следит за действиями собеседника, а в голове уже белый шум. — И Аню люблю… Как человека, как мать моего ребёнка. Но тебя, Юрочка, — несмелая улыбка, взбирается коленями на стол и прямо на четвереньках ползёт к мужчине напротив, — больше всех. — Ты свихнулся. Я не понимаю… — речь прерывает отчаянное касание губ и Музыченко тут же хватает друга за затылок, подтягивая ближе. Скатерть скользит по столу, Паша твёрже упирается коленями и в ответ обхватывает Юрины щëки. Всё слишком пограничное, но настоящее, словно жизнь выкрутила яркость, словно разбрызгали по коже краски и они почти задыхаются под напором друг друга. — Сука! Ненавижу тебя… — скрипач рывком отстраняется, разрывая ниточку слюны между губами, — ты отстанешь, если мы переспим? — Я шлюха по-твоему? — задыхается. И непонятно от чего — возмущение или же слишком жаркий поцелуй, но чувства смешанные и это не к добру. Глаза бегают по лицам друг друга, Юра слишком долго оставляет вопрос без ответа — напряжение между ними можно было колоть на куски, как жалкое соревнование за звание большего мудака. — Нет, но если тебе надо что-то большее, то я тупо не понимаю тебя! Снова воцаряется тишина, только за окном стрекочут сверчки и раз в пять секунд мигает лампа над кухонным гарнитуром. Кажется, Юре удалось его убедить в своей смешной наивности. На что он только рассчитывал, признаваясь в любви женатому мужчине? Может быть то даже не любовь была и Паша себе это выдумал? Но так ведь не бывает, только не в его возрасте, не в его собственном положении. Всё это было искренне неуместно и пора завязывать с театром абсурда, пока всё не перешло в существенную проблему для них обоих. Больно даже думать об этом, но жизнь не спрашивает разрешения. Выбирается из своих мыслей обратно в свежую, пахнущую цветами, кухню, обратно смотрит в карие глаза напротив, а под ногами всё такой же твёрдый стол. Двухметровый мужик на скатерти в полосочку наверняка смотрелся комично со стороны, но ещё более комичным были все его слова в представлении Юры. Он сейчас откровенно улыбался ему в лицо, снисходительно подмигивал длинными ресницами и Личадеев чуть было не ринулся раскрасить знаменитую физиономию. — Мы уедем утром, не переживай. Я бы поехал и сейчас, но сам понимаешь. — А я ведь тоже тебя люблю, Пашенька. — Как друга? — Конечно.