После стольких лет...

      Не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о нём. Так уж мы устроены, что, в отличие от людей, никогда не забываем добра.       В том, что случилось, Алёшу я не винил. В конце концов, он ещё ребёнок и не может держать слово так же крепко, как взрослый. В былые времена мы могли и убить человека за причинённую боль любому из нас, но, к счастью для Алёши, давно уж ведём скрытный образ жизни, поэтому мы просто ушли, и спаситель мой никак не пострадал. Страдала, разве что, его совесть, и надеюсь, мальчик мой извлёк нужные уроки из своих поступков.       Обстоятельства, при которых мы встретились вновь, я вспоминаю с дрожью. На сей раз в беду я попал не из-за кухарки, а своего же короля. Золотые цепи, которых с меня никогда не снимали, обладали силой, сковавшей всю мою магию. Золото – металл, дающий магическую силу королю, мой же металл, как и у всех вельмож – серебро, более слабый по магическим свойствам, а посему я не в силах сбросить оковы из золота самостоятельно. И как-то раз пришлось мне выйти на поверхность. Не способный превратиться в зверя или птицу, я осторожно пробирался меж торговых рядов, выполняя задание короля. Стояло раннее утро, и кроме торговцев, людей почти не было. Наверняка король хотел, чтобы меня схватили и, наконец, отрезали голову – после случая в Петербурге он люто меня возненавидел, но так как должность первого министра пожизненная, сместить за любой проступок он меня не мог. Вот и послал на верную смерть в стойком желании избавиться и в обход запрета на убийство придворных. Проживая в этом испанском городке двадцать лет, мы ещё ни разу не выходили на поверхность.       Один из торговцев, тучный усатый мужчина, заметил меня у своей лавки и поймал одним ловким движением. Сдавив так, что захрустели косточки, он долго искал мне «тюремную камеру», пока не нашёл в груде помоев и мусора большую птичью клетку. Сперва я никак не мог поверить, что попался человеку, но благоразумно смолчал, когда тот пытался проверить, говорящий ли я. На следующее утро он понёс меня на чёрный рынок. Ослабший от голода (давал он мне лишь воду), я покорно сидел, съёжившись, в клетке, накрытой полотном, в ожидании дальнейшей участи. Может, думалось мне, будь у этого человека дети, я бы понравился им и попросил освободить. Впрочем, откуда у эдакого злодея дети? Он бы замучил их до смерти, как едва не заморил голодом и острой палкой, что полдня в меня тыкал, будто это дало бы ответ, кто я такой. Покончив с этой «забавой», он решил продать диковинное существо, да подороже.       В Испании водилось множество странных людей, связанных с колдовством, эзотерикой, предсказаниями. Частые гости на чёрном рынке, они рыскали меж рядов, выискивая запрещённые товары. Но вряд ли натыкались на волшебных существ вроде меня. Не хотелось бы попасть к более грозному типу людей, ведь о нас никто не должен знать. Жить с помешанным на магии – не та участь, которую я бы желал. Такой человек сделает всё, чтобы я и заговорил, и показал, на что способен (хоть в этом кандалы меня защищали), подчинив меня через муки и грубую силу, сделав послушным, замученным рабом. Конечно, от оков я избавиться хотел, но явно не такою ценой.       Дело шло к вечеру (по крайней мере, так я ощущал, сидя во мраке под полотном), а к прилавку так никто и не подошёл. Может, это и к лучшему, но в следующий выходной он снова вернётся сюда, и неизвестно, продержусь ли я на одной воде всю неделю.       Почти засыпая в своей клетке от слабости, я слышал ругань продавца, что сетовал на отсутствие покупателей «редкого зверя». Может, дело было в том, что к клетке он прикрепил табличку, написав на ней название «товара», но так несуразно, что это всех отпугнуло. Наконец, кто-то подошёл к прилавку, и сон мой как рукой сняло, а сердце сильно забилось от страха. Какой-то мужчина интересовался, что за диковинную вещь продают.       - Это не вещь, - возразил толстяк. – Могу поклясться, достопочтенный господин, таких диковинок вы прежде не видывали.       Он сдёрнул полотно, и я увидел, что солнце почти зашло, и большинство торговцев покинуло рынок. Перед клеткой стоял молодой мужчина славянской внешности с русыми волосами, завязанными в хвост. Увидев меня, он изменился в лице и даже ахнул, я же не мог взять в толк, кого он мне напоминает, поскольку страх подавлял все прочие мысли, ведь меня могли продать, и тогда…       Гордый тем, что поразил покупателя, толстяк стал забалтывать его, уговаривая купить, а мужчина будто не слышал. Он не отрывал от меня странного взгляда, в котором смешались и ужас, и боль, и даже сочувствие. Меня словно приковал этот взгляд – приковал настолько, что я, наконец, узнал его.       Кандалы жалобно звякнули, когда пальцы мои вцепились в прутья. Одними губами прошептал я: «Алёша!», получив в ответ едва заметный кивок. Это он! Спустя столько лет, именно здесь и сейчас, судьба свела нас вновь! Как же я молил в тот миг вырвать меня из этой клетки! Без колебаний согласился бы остаться с ним навсегда. Мне уже не место среди своего народа, они презирают и меня, и Алёшу. Только бы сбросить тяжёлые цепи, но это потом, если всё получится, если сегодня целый мир исчезнет, оставив нас, вдвоём, навеки!       Торговец умолк, заметив, что его не слушают. Этот мужчина какой-то странный, смотрит не на него, а на клетку, таким безумным взглядом…       - Так вы берёте товар? – нарочито громко пробасил толстяк. Алёша вздрогнул, перевёл взгляд и кивнул.       Когда назвали цену, я поник головой. Может, у Алёши и водятся деньги, раз он путешествует, но даже чёрный рынок не видывал таких цен. Я ещё сильнее опечалился, прочитав на лице друга тревогу.       - Боюсь, у меня недостаточно средств, - со стыдом взглянув в мою сторону и тут же отведя взгляд, бросил Алёша, тяжело вздохнув.       Продавец хохотнул.       - А чего вы ожидали? Редчайший экземпляр. Если б он был говорящим, я потребовал бы впятеро больше!       Алёша вновь посмотрел на меня, и я понял: он не сможет уйти отсюда, предать меня ещё раз. Вынув мешочек с монетами, он высыпал их на прилавок.       - Мы можем договориться? – спросил он толстяка. Тот кивнул. – Все эти монеты, ценные вещи, и ещё кое-что.       Не дожидаясь ответа, Алёша снял какой-то кулон, браслет, золотые часы на цепочке, и выписал чек, увидев который, продавец прищёлкнул языком – сумма там значилась явно немалая.       - Поздравляю, - хрюкнул толстяк, хватая клетку. – Приятно иметь дело со знающим толк в этих… как их… ценных экземплярах, - бросил он на меня свой отвратительный взгляд поросячьих глазок.       Едва клетка оказалась в Алёшиных руках, я едва удержался, чтобы не закричать от счастья, не осыпать Алёшу благодарностями из своих уст. Хорошо, что торговец накрыл клетку полотном, сдержав мои порывы до момента, когда Алёша покинул рынок. Он не останавливался и шёл очень быстро, поэтому вскоре я услышал, как отворяется дверь в помещение. Мой спаситель, к счастью, не поддался соблазну открыть клетку прямо на улице, из чего я возрадовался и сделал вывод, что мальчик мой справился со своими пороками и вырос достойным человеком. Едва Алёша сдёрнул полотно и открыл клетку, я бросился ему на шею, обливаясь слезами, и обнял, как мог – мешали цепи. Золотые звенья обвили шею Алёши, он что-то повторял, нежно меня обнимая, потом, когда первые эмоции схлынули, он заметил, что я едва держусь на ногах, поставил на стол и быстро принёс мне напиться, а рядом поставил горсть свежей малины. Набросившись на еду, я стал похожим на голодного зверя, чему сразу устыдился, но желание вернуть себе силы оказалось сильнее выучки обеденных церемоний. Наевшись и напившись, я заметил, что Алёша сидит передо мной за столом, положив голову на руки, и с всё тем же полубезумным от радости взглядом.       - Чернушка, - с доброй усмешкой произнёс он. – Никогда не думал, что обрадуюсь тому, кто оставит меня без гроша в кармане. И уж точно не гадал, что встречу тебя в Испании. Что вообще встречу. Я вспоминал о тебе каждый божий день.       - Как и я. – Уже уверенней держась на ногах, я подошёл к нему, и мы соприкоснулись лбами. – Ты – моя судьба, Алёша. Не просто так она сводит нас вновь.       Его пальцы сжали мои ладони, и следом, как и в тот раз, Алёша, жалея меня, расцеловал их.       - Не могу в себя прийти, - признался он. – Прошло столько лет, и вот я нашёл тебя. Знаешь, Чернушка, всё это время, все десять лет, я втайне надеялся найти тебя, или кого-то из твоего народа, потому и ездил по Европе. Искал по подвалам, подземельям, а вышло, что нашёл в самом неподходящем месте, случайно… Ах, Чернушка, ты совсем не изменился!       - Это оттого, что наш век долог, Алёшенька, - пояснил я. – Тебя-то я не сразу узнал, таким ты стал взрослым.       Ради всего, что он для меня сделал, стоило раздобыть Алёше средства на обратный путь до Петербурга, а в этом могла помочь моя магия. Объяснив ему проблему и свойства золотых цепей, я предложил нечто, что было строжайше запрещено законами моего народа: обучить искусству волшебства. Выучившись, Алёша разомкнёт эти оковы, и я добуду для него денег на дорогу.       К моему удивлению, согласился он лишь отчасти, желая помочь мне избавиться от кандалов, но не ради добычи денег. Я улыбнулся, ощутив где-то в сердце приятное покалывание. Каким же честным и добрым стал мой Алёша! Отдал все свои сбережения, чтобы спасти меня, и не желает видеть, как любимый друг отберёт у кого-то деньги с помощью магии.       - Меня учили, - сказал Алёша, - что деньги лёгкими не бывают. Ты желаешь помочь мне вернуться на родину, любезный Чернушка, но я не хочу, чтобы кто-то лишился денег и страдал по нашей вине. Лучше я сам заработаю их, или напишу письмо родителям, чтобы прислали на дорогу… Правда, они спросят, на что я всё потратил. Право, не знаю, что им ответить.       Тем вечером он не вспоминал более об этой проблеме, целиком отдавшись общению со мной. Убедившись, что здоровье моё поправляется. Алёша не отпускал меня от себя ни на минуту, радуясь, что я решил вернуться с ним в Петербург, и стану обучать волшебному искусству. Мальчик мой ещё не знал, насколько сложно выучить магию, когда твой учитель её лишён, а теория надолго растянет этот процесс. Впрочем, задача облегчалась тем, что для избавления от цепей нужно знать всего три заклинания и уметь сосредотачивать магию, собирая в один сильный удар. Я не стал сообщать Алёше, что насильственное снятие золотых оков магией вельмож, кроме самих оков, может оторвать мне обе руки, но или это, или вечное ношение цепей. Король при всех моих мольбах никогда бы их не снял. А я, обретя Алёшу, тревожился не за себя, а за него, в желании поскорее отплыть из Испании. Если король узнает, что мы вместе, он может нарушить закон и попытаться убить нас обоих. Меня – за то, что предал свой народ, Алёшу же – за былые грехи и моё «похищение». То, что он спас меня вновь, роли уже не играло. Поэтому я одобрил Алёшино решение написать родителям.       На дворе давно стояла ночь, и мы легли рядом. В доме почти никто не снимал комнаты, и друг мой не опасался, что меня случайно увидят. Как когда-то прежде, полная луна светила в окно, а я, сняв камзол и туфли, лежал спиною к Алёше, что бережно обнимал меня за талию, прислонив к себе. Пальцы его сцепились на моей груди, и вскоре я стиснул одно из запястий обеими руками и уткнулся в него, в мыслях благодаря за то, что он сделал для меня.       Вскоре родители переслали Алёше деньги, и мы сели на корабль. Чтобы никто меня не увидел в пути, пришлось вновь залезть в клетку. Я ощущал себя эдакой совой, да и друг мой не рад был, но что поделать?       В Петербурге Алёша давно жил отдельно от родителей, и я узнал, что супруга его умерла при родах, с тех пор Алёша воспитывал дочь пяти лет от роду. Конечно, меня пришлось показать девочке. Отец строго-настрого запретил ей отождествлять меня с игрушкой и трогать. Девочка с красивым именем Дарья послушно кивнула, оказавшись доброй и ласковой барышней. Несмотря на запрет прикасаться ко мне, в первый же день, едва Алёша ушёл по делам, она устроила чаепитие понарошку, усадив меня посреди своих игрушек за кукольную мебель, оказавшуюся для меня маловатой. Отец, вернувшись, стал возмущённо выговаривать ей, но я вступился, изобразив удивление, ведь со мной ничего не случилось, мы просто понарошку пили чай и мило беседовали. Алёша не стал наказывать дочь, но долго не мог успокоиться. Видно, Дарью он воспитывал в строгости, не умея обходиться с ней так, как обходилась бы мать, и я посоветовал ему быть с ней помягче. Совету моему он последовал, и более я не беспокоился за благополучие Дарьи.       Началось обучение волшебной науке. Мы делали это тайком от Алёшиной дочки, ведь я и так вопиюще нарушил законы своего народа, хоть более и не был его частью. Только Алёша мог познать это искусство, точнее, крохотную часть его, призванную, чтобы избавить меня от оков. К счастью, мальчик мой и не питал особого интереса к этой силе. Будь он тем десятилетним Алёшой, я бы, наверное, не смог отвязаться от настойчивых просьб сделать его волшебником. Что и говорить, друг мой и спаситель вырос в правильного человека, а я всё никак не мог поверить, что вновь нахожусь в Петербурге и останусь здесь навсегда. Когда же Алёши не станет, продолжу коротать свой век с его дочерью, которая, надеюсь, вырастет достойной барышней, которой смогу гордиться не меньше, чем её отцом.       Постигал он магию тяжело, она как будто не желала иметь дело с человеком. Я предполагал, что так случится. Видно, буду обречён до скончания дней носить эти цепи. И всё же не отступил, перенеся на бумагу все этапы обучения, схематично расписав, да так, чтобы Алёша больше не сделал ни единой ошибки. Сердце моё сжималось от жалости, ведь он так старался ради меня! Всего три заклинания, но работать без активной силы внутри они не будут, а в этом-то и крылась проблема, а вовсе не в лени Алёши, от которой он избавился ещё в детстве.       Множество раз я пересказывал ему порядок действий, которые носитель магии проделывал за миг: вызвать силу, удержать её, накопить, удерживая, заставить разлиться по телу, прочувствовать до кончиков пальцев и корней волос – и выпустить наружу простейшим заклинанием. Понемногу стало получаться, с каждым разом всё лучше и лучше. Вскоре Алёша ощущал в себе магию, без особых усилий удерживая её, поднимая в воздух предметы, зажигая свечи, и всё в таком духе. Без этих основ серьёзные заклинания, что предстоит ему изучить, не сработали бы.       Вскоре, убедившись, что сердечный мой друг исключил все ошибки и готов помочь, я выделил пару дней на тренировку. Сплетя воедино заклинания, Алёша отворил засов на двери, и сделал это бережно, грамотно рассчитав силу удара. Раз за разом засов отворялся во вспышке серебряных искр, как и замки на амбаре, чердаке, чемоданах… Из Алёши, будь он испорченным, злонамеренным, вышел бы искусный грабитель, но даже в благовоспитанном человеке, в самом невинном и праведном, оставлять магию опасно. Едва оковы падут и силы вернутся ко мне, я заберу свой дар у Алёши, и, надеюсь, он поймёт, почему я это сделал.       Если отвлечься от темы, новая жизнь вполне меня устраивала. Дарье разрешили играть со мной, как когда-то играли мы с Алёшей. Иногда я даже спал рядом по её просьбе, заменив любимую куклу, что, сидя на комоде, выглядела несчастной без своей хозяйки. Конечно, Алёшу я любил больше, и старался проводить время именно с ним. Иногда выходил с ним наружу, утром или вечером, если людей поблизости не было. И чем яснее понимал, что отплатить за своё спасение никогда не сумею (слишком велика эта цена), тем глубже увязал в болоте противоречий. Всё, что я мог дать Алёше в награду за то, что он сделал для меня – это магия. И отобрать её значило лишить всякого к себе доверия. Конечно, друг мой обидится, даже зная, с какой целью я обучаю его. Уж таковы люди. Да и мне станет неловко и даже стыдно забирать его силу. Подумав, я не нашёл ничего дурного в том, что Алёша будет немного владеть моей магией. Он и узнает-то всего три заклинания, помимо левитации, управления пламенем свечи и прочих мелочей, что люди обычно принимают за фокусы. Дочь свою он научить уже не сможет, для этого нужен я. И вором никогда не станет, никогда меня не предаст. Алёша очень любит меня, боготворит, мы вместе наслаждаемся этой дружбой, этой преданностью, что так согревает наши сердца. Он чудесный мальчик и всегда был таким, и самое ценное сокровище для него – это мы, я и Дарья. Даже такая сила, как магия, коей нет ни у кого из людей, не способна извратить его разум.       Настал день, когда мы отважились попробовать. Я так и не сказал Алёше, чего опасаюсь, но он прочёл это по моим глазам. Дарья гуляла, мы остались вдвоём. Взяв мои ладони в свои, Алёша спросил в тревоге, что со мной, разве я не уверен в своём ученике? Конечно, уверен, пришлось мне ответить, просто опасаюсь, что удар будет слишком сильным. Алёша горячо пообещал, что ослабит в первой попытке ток силы.       Когда он отошёл на пару шагов, опустился на одно колено и стал читать первое заклинание, я стоял и смотрел на скованные цепью руки, внутренне съёжившись в ожидании боли, хоть и полностью доверял Алёшиному мастерству. До сих пор он не перебарщивал с заклинаниями – все запоры остались целы после тренировок. Мы оба знали, что сейчас ничего не выйдет, ведь, как я уже упоминал, магия моя столкнётся не с засовом, а с другой магией, королевской, золотой, и энергии ей нужно больше, чем на какой-то замок. Алёше придётся пытаться ещё и ещё, постепенно увеличивая мощь этого удара.       Кандалы мои даже не дрогнули, когда магия серебристыми искрами вонзилась в них. Дальнейшие попытки вызвали вибрацию, но оковы не поддались. На лице Алёши всё ясней отражалась тревога за мою жизнь, он уже понял, насколько сильно мы рискуем, но, как и во мне, в нём пылало желание избавить меня от этих оков, и он исправно следовал указаниям, усиливая удар не вдруг, а постепенно.       Предпоследняя попытка отбросила меня к стене, благо я близко стоял и лишь слегка ушиб спину, и Алёша долго извинялся, прислонив меня к груди и опасаясь даже покрепче обнять, считая, что мне больнее, чем на самом деле.       - Зато теперь ты знаешь, что новая попытка снимает оковы, - улыбаясь, сказал я ему, понимая, как страшно будет Алёше нанести самый сильный удар.       Наученный предыдущей попыткой, я прислонился к стене. Перед собой я видел Алёшу, серьёзного, сосредоточенного. Неотрывно глядя на меня, он зашептал заклинание – одно, второе, третье, затем резко взмахнул руками, и меня вдавило в стену. Оковы на запястьях нагрелись и обожгли мне кожу, но крик боли я сдержал, зажмурившись от ослепительной серебристой вспышки. Послышался треск, и что-то, звякнув, упало на пол. Боль в запястьях сводила с ума, зато руки остались целы, и, открыв глаза, я увидел, что оковы мои лежат на полу.       Наконец-то я освобождён от позорного символа вины! Боль в запястьях нисколько не омрачила мою радость, а вот Алёша сильно расстроился. Он бросился ко мне, без конца прося прощения за то, что совершил.       - Ты не сделал ничего дурного, Алёшенька, - уверял его я, кивая на свои руки. – Всего лишь мелкое неудобство, что со временем пройдёт. Ты большой молодец, я верил в тебя, и не ошибся. Сердце моё полно благодарности.       Успокоив его, я позволил смазать повреждённую кожу мазью и забинтовать. Снятые оковы испарились, а друг мой даже не заметил этого. Любой другой на его месте захотел бы получить с золота барыш, но не Алёша, что всегда заботился о моём благополучии и не требовал ничего, ему не принадлежавшего.       Как и обещал себе, магию у Алёши я не забрал, да он почти и не пользовался ею. Иногда, казалось, вообще забывал, что может в чём-то облегчить жизнь с её помощью. Скромность всегда украшала людей, и ярче всего я замечал это на примере моего Алёши.       А дальше рассказывать не о чем. Наша дружба и отсутствие невзгод дарили нам троим счастье и радость. Может, меня и хватились там, в Испании, когда я не вернулся, а то и пытались найти, не зная, что я далеко, я не с ними, свободен, и поэтому счастлив, как никогда прежде. Чёрный камзол, а с ним жилетка, туфли, и шейный платок канули в прошлое, и теперь я одет, как обычный житель Петербурга. Даже гребенчатая шапочка моя осталась лежать где-то на пыльной дорожке испанского городка, где её, вероятно, нашли те, кто меня искал. Пусть знают, что я ушёл навсегда, к тому, кого у них не хватило мудрости простить, как это сделал я. Мой долг отныне – всегда быть рядом с Алёшей, - долг, который выполню до конца, как и подобает всем тем, у кого чистая душа и мудрое сердце.