начало - здесь, на обломках

крик в другой комнате — на грани слышимости отчаянный, раздирающий пелену хрупкого сна когтями жалобного, загнанного зверя. Олег давится утробным всхрапыванием, скорее даже сипением - оно цепко преследовало его после травмы, ночью и днём. серебрянные глаза, поблескивая, смотрели в черноту потолка. Олег думает — все как всегда. он, даже находясь по другую сторону деревянной избушеньки, слышит, чувствует, как переваливается с одного бока на другой Сережа, как гладят холодные пальцы голые плечи — футболка ночью задралась от беспокойного сна, превратившись в безрукавку. Олег накрывает одной ладонью грудь, натянув одеяло чуть повыше, и вновь закрывает глаза. в замочной скважине слышится шуршание — сразу после скрипящих нетвердых шагов. Сережа возится нетерпимо долго — от отсутствия света и, наверное, долголетней практики, и это даёт Олегу додуматься — взламывает. сердце прыгает куда-то под кадык, повисая там на каком-то позвонке-крючке, и заставляет самого Олега встать с постели, текучей змеей переплыть темноту комнаты, спрятаться за вот-вот распахивающейся дверью. Сережа сначала высовывает только мордочку, как принюхивающийся лис, и лишь после проходит внутрь. видимо, скучковавшееся одеяло — Олег даже не пытался — он принимает за спящее тело. в руках у Серёжи только проволока, вскоре исчезающая в кармане, но Олег этого не видит: Олег представляет тысячу и одно орудие убийства, которое Сережа мог найти, разгрести, придумать, соорудить в этой глуши — Сережа у него умный мальчик. умный мальчик загнанно гаркает, почти по-девчачьи, сразу обнимая обхватившие его за шею руки — попался, лисеныш — и горячит испуганным дыханием волоски на олеговых руках. кожей предплечья Олег чувствует — подбородок у Серёжи мокрый и липкий, припухший. — Олег?.. ты чего не спишь?.. — Сережа звучит удивленным не собственной поимке, а бодрости хватки, с которой его вот-вот могли и придушить. голос у него надорванный не со сна. осторожным жестом Сережа накрывает шершавый олегов локоть. — стены тонкие. Сережа хлопает ртом, тянет пальцем за запястье. Олег, чувствуя в чужих жестах податливость, знакомость, отпускает, но смотрит внимательно и сурово. — мне кошмар приснился, — говорит Сережа тихо, смущенный близостью Олега, он словно делится неловким секретом. сколько у них таких секретов уже было, вспоминает Олег. - решил послушать песни птички и пойти с боем на единственную пока живую душу в округе? — воркует Олег с почти что ровным и серьёзным голосом, так, что шутку различит только Сережа — только в такой темноте. — н… нет! — Сережа, тем не менее, звучит искренне испуганно и немного оскорбленно. Олег приглядывается — в уголке губ появляется ямочка. нервная, пуганная, надорванная. Сережа закусывает нижнюю губу изнутри и молчит. Олег, так уж и быть, выдыхает, а Сережа дышит только вместе с ним; чуть не падает без крепкой подёргивающей хватки. — мне… снилось, что я в том подвале. ну, который вот щас. сижу в темноте, и тут дверь открывается, но там не ты. там птица. даже после всего, говорить Олегу о своих кошмарах — по-детски легко, почти привычка, как выключать свет в доме без электричества, выходя из ванной. Олег не спотыкается об это мысленно — складывает руки на груди, ведёт взглядом оценивающе. Сережа сглатывает и Олег видит, как дрожат мышцы Сережи в напряжении: он весь как осиновый лист перед ним. на руках ещё остался отголосок соленой влаги. Сережа на Олега смотрит три раза, каждый раз — не более секунды, чтобы прочитать уже давно нечитаемую реакцию. Олег смотрит в темноте долго, скептически, Сережа видит, как мутным стеклом блистят его уставшие глаза, но что за ними прячется — рассмотреть не может. а Олег думает — Сереже часто снятся кошмары. Олег анализирует — будь это Птица, покривлялся бы и списал все на ностальгию по тёплому детству, где спали в одних постелях. будь это Птица — обманул бы, а не пошёл в лоб, как Сережа. Сережа и сам в лоб не любит, но в Сереже в последнее время многое поменялось так, что даже Олег в нем запутался, а Птица остаётся неизменно увильчивым и нечетким. Олег, сам себя за это ненавидя, верит. стоять посреди комнаты так — неловко, но предложить сесть и перебить Олег себе не позволяет, даже несмотря на шаткость сережиного силуэта в темноте ночи. Сережа же дергает руками, словно поймав только-только упорхнувшую воробушком смелость и, не умалчивая, продолжает: — …ну, еду принесла. на подносе с крышкой. крышку поднимает — а там твоя голова. я смотрю вниз — а у меня руки в крови. горячей. и я во сне подумал, что это не сон, а реальность, а вот где ты мне еду приносил — то сон. проснулся и даже не понял сначала, что и где, испугался, подумал, что ты… дрожать начинает уже голос, а не только прыгающие друг по другу пальцы. Олег перебивает его и резко разворачивается, идёт к светильнику, включает тусклый свет. — не сон. можешь спать. Сережа улыбается неуверенно и явно натянуто, глаз дергается немного и тянет за собой уставшие морщинки в уголках. лицо Олега в желтом свете — словно тёплым воском вымазано, о него погреться хочется, прижаться к мягкой щеке и жесткой бороде, уткнуться в шею и вдохнуть крепкий-крепкий запах ночного пота. услышать, как бьется под губами венка, как горячие руки скользят по плечам, спине… Олег смотрит на него не под стать тёплому свету на каменном лице — холодно. Сережа кивает чему-то своему. думает: «это — справедливо. вот так он и заслужил.» а когда Олег по кровати рядом хлопает, думает: «а вот так — нет.» но кто он такой, чтобы отказываться? Сережа неловко складывается бочком, как в детдоме, и спрашивает снизу вверх: — а тебе так разве нормально спать будет?.. я могу и в комнату уйти. Олег молчит, повернувшись к нему спиной. а потом поворачивается и смотрит в глаза. рыжие волосы растекаются по мятым простыням, ниспадают на плечи; непричесанные, спутанные, но даже так - жидкое золото, какое только в пальцах перекатывать. свет ночника пляшет в глазах желтым огоньком за руку с нетерпеливым ожиданием: протянись, прикоснись. Олег не тянется и не касается, только смотрит с таким же почти щенячьим ожиданием — так, словно внутри него что-то надувается и распухает желчным пузырем, словно у него скручивается в узел и распутывается обратно желудок, словно видит в этом Сереже что-то привычное, родное, что давно, казалось, в них обоих умерло; смотрит так, словно вот-вот простит. Сережа этого не видит — видит только серебрянные вкрапления в чужих зрачках, как те переливаются в свете луны, текут, перекатываются, как металлический песок. залипает. Олег, не усмехаясь, говорит: — спи. и закрывает глаза, переставая сверкать зрачками. такой чужой. непредсказуемый и непривычный. подумав, Сережа понимает — вот он, сережин Волче, заботится о кротости его сна, как обычно, и мало что говорит. но все равно Сергей долго смотрит на его дрожащие ресницы, впалые от усталости веки, отросшую неосторожно бороду. другой. Олег его — словно оживший труп: ходит, говорит, делает как раньше, а все равно в нем чего-то уже нет — что-то умерло. думает — неужели так же Олег смотрел на него там, в Венеции? такой родной, но оборвавшийся где-то до-, кем-то другим сломанный, перестроенный, переделанный. Сережа понимает — на Олега смотреть больнее, потому что сломал его он сам. и это самый страшный кошмар, от которого не проснуться, не спрятаться в олеговом запахе, не разрушить сладкой патокой реальности. Сережа судорожно выдыхает сквозь нос, так, чтобы казалось, будто он просто так шмыгает — от холода, мол, — и кладёт ладони ближе к олегову лицу, чтобы погреть пальцы о его дыхание. в полудрёме он чувствует, как знакомо и тепло переплетаются его пальцы с чьими-то ещё. и пальцы эти — не мертвенно-холодные, а живые, грубые, родные. в нос ударяет запах пота, и снятся Сереже древнегреческие цивилизации. под небом на обломках старых звёзд — новые.