I've dug two graves for us, my dear

Тяжёлые ковбойские сапоги свисали с лестничной площадки. Если бы вы поднимались вверх по винтовой лестницы, то увидели бы только еле колыхающиеся подошвы. И может, прожгли бы себе рубашку случайными искорками. Сизый пепел переодически мелкой пылью опадал далеко вниз. Матильда сидела на самом краю свесив ноги, и курила крепкие дешёвые сигареты, единственные, что могла себе позволить. Единственные, что курил ее отец. Отец и никак иначе. Матильде бы хотелось сказать, что ей абсолютно плевать с высокой колокольни прямо на гладкий столичный асфальт на то, какого ее дражайший папаша о ней мнения. Что Матильда-как-тебя-там с самого детства ни к кому не привязана и абсолютно свободна. Курит Винстон с младшей школы и всегда прогуливает уроки математики. Что ей не нанесли никакой травмы и семейные ценности это отстой. Ее батя просто мудак, так бывает. По ее личной статистике 99.9 процентов отцов полные мудаки и это не удивительно, в ее то районе. Она просто считает, что он мог бы постараться лучше. Мог бы интересоваться, как у нее дела после школы. Спрашивать о подружках, которых у нее нет, пока рассматривает трехдневную щетину в зеркале. В конце концов, он мог подумать немного дольше нескольких секунд и называть ее именем получше, чем Матильда. На вкус оно как перетертая собачья шерсть с остатками кошачьего корма на грязном полу дома старухи из пригорода. Она никогда не просила такого имени. Он мог бы сделать хоть что-то, но не сделал. И даже если тот самый Бог, о котором так много разговор среди людей ее уровня, решил бы пронзить этого неудачника молнией или какой-то своей божественной благодатью, вряд-ли что-нибудь изменилось. Даже если бы и изменилось, Матильда знает, что теперь ей будет недостаточно Поэтому когда -на этаже- в ее жизни появляется странный мужчина в черной шапке и очками как у того музыканта, которого застрелил собственный фанат, сердце девчонки трепещет, а она сама усиленно подавляет это чувство. Не сейчас. Никогда. Она знает, что это за чувство, иногда она даже ощущает, как оно поднимается вверх красочным воздушным шаром надежды, но у Матильды всегда найдется иголка. Калечить себя было в ее принципах, хотя честно говоря, она и сама не знает, что такое иметь принципы. За короткий жалобный стон, что поселился в ней с раннего детства, можно отдать душу и спуститься в чистилище, но сказать вслух — невозможно. Невозможнее, чем та задача с квадратным уравнением от миссис Моррис, которую она так и не решила, стоя и позорясь перед доской, когда позади расползались шепотки. Соседки шептались, что от него веет опасностью, но сама Матильда не чувствовала ничего, кроме интереса. Наверное, ей было нечего терять. По крайней мере, она очень старалась себя в этом убедить. Странный мужчина ничего не говорит ее папаше о сигарете. Кажется, он вообще не очень разговорчив. Он протягивает ей носовой платок и ее покалеченное сердце трепещет — Вам купить молока? Вам литр или два? Два же, да? Ее забота льет через край и она прекрасно знает почему Матильде мечтала, чтобы кто-то пристрелил ее несносного отца за очередной долг. Чтобы они подвесили за ноги вечно противно кричащую сестру и оставили ее изнывать от отсутствия глупых телевизионных программ по пилатесу. Чтобы ее матушку кто-то выбросил из окна ванной комнаты, где она проводит большую часть времени. Но почему-то когда она поднимается на этаж и видит мрачного мужчину в костюме напротив распахнутой настежь двери — своей двери, двери в своюквартиру — ее сердце не подскакивает в радости. И когда она слышит грубые мужские голоса: — На кой черт ты убил четырех-летнего мальчика? Она не чувствует упавшего тяжкого груза ответственности со своих плеч. Наверное, она представляла себе это совсем не так и уж точно не хотела убивать единственного человека, которого любила Матильда чувствует подкатывающий горький ком к горлу, но не даёт себе зареветь — в ее районе и положении позволять себе подобные чувства строжайше запрещено уличными законами, иначе валяться тебе на мусорной свалке с пробитым черепом. Поэтому девичье личико кривиться в беззвучных рыданиях, пока глаза еле различают табличку на двери в конце коридора: 6d. Онемевшие пальцы усиленно жмут на звонок. И пока Матильда судорожно жмёт на маленькую кнопочку отделяющую ее от надежды на спасение, за дверью стоит мужчина с выражением вечного непонимания на лице и щурится в глазок. Сердце замирает на третьем нажатии в предчувствии будущей остановки. Матильда не глупая, она прекрасно знает, что ее папаша задолжал какому-то важному мужику в костюмчике крупную сумму и сейчас расплатился за неуплату. Она знает, что этому человеку в костюмчике и его помощникам абсолютно плевать — одной жизнью больше, одной жизнью меньше. Они просто убирают свидетелей. Внутри Матильды трепетало что-то живое и напрочь отказывалось подписывать себе смертный приговор Плачущие глаза улыбаются, когда полоска света озаряет почти детское лицо — ее услышали. Ее спасли. Наверное, впервые в жизни спасли ее, а не она кого-то Руки отрешённо опускают на стол бумажные пакеты с продуктами и молоком. Странный мужчина копошится у двери, но она не обращает на это внимание. Ее взгляд бессмысленно сканирует квартирку и замечает прямоугольник телевизора на тумбочке. Смотреть мультфильмы сейчас одна из лучших идей, разве нет? Белый шум в ее голове заглушает голоса. — Твой отец… Мне жаль, — начинает хмуро-растерянный мужчина, который ее спас с прозрачным стаканом молока в смуглой руке. — Если бы этого не случилось, я бы пристрелила его сама, — она резко перебивает и смотрит осколками собственных глаз на мужчину. — Почему же ты плачешь? Кажется, что его глаза не выражают абсолютно ничего. Ни сочувствия, ни презрения. А может, она слишком плохо считывает эмоции и не может пробиться сквозь карие стекляшки. Матильда отводит взгляд, пока глаза обжигает новой порцией солёной влаги. — Они убили моего братика. Ему было четыре года, он не сделал им ничего плохого, — попытки контролировать себя с треском провалились — на последних словах интонация резко подскакивает вверх, а голос дрожит. — Люди свиньи. Этот мужчина забавный, он говорит, что свиньи очень чистоплотны и гораздо лучше людей. Матильда этого не говорит, но она мысленно соглашается с Леоном. Кажется, ее сердце ещё не успокоилось — оно продолжает ускоряться и замедляться, отбивая никому кроме него самого неизвестную джазовую барабанную партию. Мужчина приносит перчатку пигги а надежде разрядить обстановку. Он и вправду забавный. Матильда узнает, что его имя Леон. Леон… — Ты симпатичный. Он давится молоком. Из взгляды пересекаются и она пропадает. Он спас меня. Ему не плевать. Он милый. Он мне нравится -он мог бы быть мне хорошим отцом- — Тебе есть куда пойти? Леон переводит тему и старается сохранить лицо, но его и без того растерянное лицо становится к тому же непонимающим. Он протирает губы перчаткой-свиньей, а она медленно качает головой. Дипломат возле нее открывается легко, как спускается курок у одного из автоматов внутри. Она знает, что случиться дальше Ей некуда идти, у нее не осталось ничего, кроме желания отомстить (ах, как классично) и комплексов, связанных с -отцом— семьёй. И — какая удача — она уговорила чужого мужчину научить ее быть киллером, чистильщиком, взамен на полную помощь по домашним обязанностям. (Ты спас меня, ты мне открыл дверь и теперь ты в ответе за меня) — Быть киллером — круто, — говорит девочка, что никогда не убивала, оттирая разводы с окна. Леон что-то знает про эту жизнь, она догадывается, но молчит, как всегда, а допытываться про это она не станет. В отеле она улыбается консьержу и говорит «пожалуйста, папочка, мне очень нравится заполнять такие бумаги», смотря прямо в глаза Леону. Пожилой консъерж улыбается и ничего не замечает, но Леон смотрит на нее и не знает, что отвечать на подобные заявления, поэтому снова кивает и молчит. — Леон, научи меня быть такой, как ты, — она становится перед ним на колени, а он хмуро отодвигается на стуле подальше от нее. Со стороны это можно было бы принять за порно сцену за небольшую плату в дешёвых апартаментах. -ей хотелось бы чтобы это была порно сцена. Матильде четырнадцать и, черт возьми, у нее свои демоны- Леон вертит в руках мобильный пистолет и щелкает рычагом взвода. — Вот так. И смотрит на нее уставшими глазами человека земли. Матильда читала про таких людей в старой детской книжке, там было что-то про эльфов и странных земляных созданий, что назывались хоббитами. Леон был похож на одного из этих добрых, домашних человечков, бесконечно уютных и простых, не требующих от других ничего и не принимающих требования от других. Но только что-то вытолкнуло его из маленького подземного домика и заставило измениться в росте и взглядах, поэтому сейчас этот человек рассказывает ей об оружии и Матильда знает, что счёт убитых им людей идёт на десятки. Но Матильде как-то плевать, она кружится по комнате и напевает незамысловатую мелодию, когда он соглашается отдохнуть и поиграть в только что придуманную ею игру. Она отыскивает белое платье, рассчитанное на бюст взрослой девушки и красит губы красной помадой. На правой щеке черная точка искусственной родинки и такой же белый обруч. Матильда выходит на кухню и громко мурлыкает: — Happy Birthday, mr. President, Happy Birthday to youuuu, — она пластично изгибается, копируя движения Мэрилин Монро и смотрит прямо в глаза Леону. Леон задерживает дыхание и старательно отводит взгляд. Он словно пуленепробиваемый, но даже ему скоро станет очевидно Его лицо впервые искажается в улыбке когда Матильда жалуется на то, что цветок он свой поливает, а ее нет, а ведь она тоже вырасти хочет. Девчонка визжит и падает головой вниз с дивана, но это ничуть ей не мешает сорваться с места и вылить на мужчину таз с водой. В ее сердце взрывается что-то непомерно теплое, не вулкан, но словно теплое течение тихого океана вдруг окутало ее своими водами. Леон хохочет и пытается запихнуть ее в шкаф, а Матильда кричит: — Нет, неееет! — И задыхается в собственном смехе. Наверное, это было лучшее, в чем она задыхалась. Она ловит себя на мысли, что ей хочется ещё и ещё. Ей хочется, чтобы теплые руки снова приподняли ее над землёй под общий смех, чтобы строгое лицо исказилось в улыбке, чтобы с не просто были. Ей стыдно об этом признаться, но кажется, она хочет его. Он занят каким-то делами в богом забытой итальянской кафешке, где мужчины выглядят так, будто только что вышли из тюрьмы и через пару дней собираются вернуться, а эта жизнь для них так, отпуск. Матильда скучает, она перекатывается с носка на пятку, пока к ней не подходит потрёпанного вида парнишка едва ли старше ее самой и не предлагает курнуть. Матильда все ещё считает, что ей абсолютно нечего терять и с удовольствием затягивается. И жизнь кажется немного слаще, чем прежде, пока звонок на двери не дёргается и звенит, как колокола в католической церкви. Леон кажется ей надоедливым святым со старой картины и Матильду смешат такие мысли. — Большое дело, курнула косячок, ожидая тебя, — она смотрит на него безразличными глазами. Матильда только заметила, что каждый раз, когда Леон к ней обращается, его тело автоматически наклоняется на уровень ее лица. Это тоже забавно, думает она. Мужчина хмурится больше, чем обычно. — Ты плохо говоришь. Ты не можешь так говорить с людьми. Я хочу чтобы ты выражалась правильно. Сердце Матильды делает кульбит. Она делает шаг вперёд и становится на носочки. Бросает одновременно в дрожь и в холод, хотя на улице 30градусная жара. — Тогда заставь меня, папочка. Маленькая девочка совершенно не ведает, что делает. Она закусывает губу как в криминальном чтиве и смотрит прям в глаза тому, кого раньше даже в голове называла «наставником». Леон шарахается на полметра назад. Впервые в жизни Матильда видит испуг в глазах человека, в движении его рук и вздымании груди. Впервые в жизни Матильда жалеет, что сказала что-то. — Я не твой отец, — киллер с почти физическим трудом выдавливает из себя эти слова и пытается взять себя в руки. Матильда задерживает дыхание и медленно прикрывает, а потом открывает веки: — Ну да. Не отец. Это что-то другое, не думаешь? Горячее дыхание опаляет мужчине ухо. Густые брови сходятся на переносице и крепкие руки сжимают маленькие девичьи плечи. — Нет. Не думаю. Тяжёлый взгляд резко рубит тонкие стебли цветов юных чувств, что проросли внутри, задевая юное сердце. Матильде больно и обидно, без лишних слов. Ей стыдно и она не может понять, что происходит. Ощущает себя извращенкой за просмотром порнухи, когда идёт за молоком и рядом проходит солидный джентльмен в костюме немного за тридцать и душа восхищённо ахает. Она хочет принимать желаемое за действительное, поэтому томно смотрит на консьержа и «по секрету» сообщает, что вообще-то Леон ей не настоящий отец. — Он мой любовник, — шепчет и перебирает пальцами в воздухе, плавно разворачиваясь и удаляясь. Леон ничего ей не говорит. Смотрит хмуро и иногда приоткрывает рот, в попытке выдавить из себя слова, но так ничего и не говорит. Матильда забирает растение и они вновь идут по улице в очередной мотель. Ее голова кружится, будто она перепила успокоительного, когда грязноватые руки сжимают потрёпанного игрушечного зайца и прижимают к груди. Говорят, что кошки гуляют, где хотят, но всегда возвращаются домой. Она чувствовала себя бродячей кошкой, хотя не была уверена, нравится ли ей такое сравнение. Матильда пришла отдать дань прошлому, с которым решила распрощаться, но оно вцепились в нее слишком прочно, а сопротивляться было слишком сложно. Поэтому когда знакомый голос раздражённо гаркнул двум копам, куда они могут обращаться со своими показаниями (ха, отдел по борьбе с наркотиками, забавно), она отчаянно твердила в голове эти несколько цифр, ужасаясь только от мысли о том, чтобы потерять их в закоулках памяти. Она чувствует себя агентом на важном государственном задании и позволяет себе сказать: «возьми свои сто баксов, заткнись и едь!» водителю такси. Может копировать Леона, натягивая странную вязаную шапку на лоб, и покупая круглые очки у уличного продавца. Но она не имеет права отступить и не вернуться в большое белое здание за долгом. Поэтому девочка-у-которой-определенно-есть проблемы напихивает несколько 9миллиметровых и патроны в бумажный пакет и прижимает к себе, пытаясь убедить себя в том, что ей не страшно. Совсем не страшно. Она может умереть, может умереть, может умереть, и это так странно. Но что-то идёт не так. И высокий странный мужчина, который убил ее семью -которого она бы посчитала симпатичным, сгорая от стыда, встретив случайно на улице- поднимает дуло пистолета прямо на нее. На глаза наворачиваются непрошенные слезы. Кажется, она передумала. Ей хочетсяхочетсяХОЧЕТСЯ ЖИТЬ, нет, стоп, остановите съёмку, она больше не хочет! Ей хочется обратно к Леону, мыть посуду и протирать водой зелёный фикус, заливаясь молоком по горло. Она определенно не хочет лежать в двух метрах под землёй со сложенными руками на груди и идиотской надписью на надгробии. Он безумен, он явно под чем-то и разговаривает отрывочно, резко. Парень, что выглядит растаманом, абсолютно ей противен. Он облизывает губы и тянется за пиццей, не прерывая зрительного контакта. Она совсем не ожидает услышать громких выстрелов и увидеть знакомый темный силуэт. Кажется, она разучилась ожидать. Слезы сами льются по щекам, а руки автоматически обвиваются вокруг шеи Леона. Он поднимает ее, не говоря ни слова, и ковбойские ботиночки болтаются над полом. Она надевает отвратительного розового цвета платья с рюшами — подарок Леона — когда они возвращаются домой -в попытке ему угодить-. — Тебе нравится? — Она протягивает стакан молока Леону и он поднимает на девочку уставший взгляд. — Да, — следует короткий ответ. — Тогда скажи это. — Мне нравится. Их диалоги никогда не отличались эпичностью. Ее исстрадавшееся сердце замирает устало. Она выдает на выдохе тираду о том, как хочет чтобы ее первый раз был с человеком, которого она реально любит. И на этот раз Леон все понимает. Матильде хочется почувствовать себя любимой. Хочет теплоты и заботы. Стать «чистильщиком» и убить тех, кто безжалостно убил ее братика. Но больше всего она хочет быть любимой. Жаль, что в средней школе не учат психологию. — Матильда, нет. Матильда не понимает, как жить эту жизнь. Она злиться и выжать счастье из каждого страшного дня, как лимонный сок в руках домохозяйки, но он брызгает прямо в глаза. Матильда понимает Матильда не понимает. — Ллладно. — Она заставляет себя справится с чувствами и сказать следующие слова очень четко, — но мне надоело, что ты спишь на диване. С сегодняшнего дня спим вместе, хорошо? Просто спим, — торопливо добавляет, понимая, что после всего сказанного ранее Леон может не согласиться. И они даже начинают жить нормально. Насколько нормальным может быть жизнь убийцы и его помощницы. Она учится разбираться с оружием, а он привыкает спать на мягкой постели не просыпаясь каждые сорок минут. Она перестает называть его «папочкой» и больше никак не намекает на секс. Но как всегда когда жизнь начинает налаживаться, что-то снова идёт не так. И вот Матильда сидит, упёршись острыми коленками в рыхлую американскую почву и копает -могилу— ямку чтобы посадить несчастный фикус, что пережил гораздо больше ее, однако не трясется в приступах рыданий, а тихим философским шелестом принимает все, как есть. Счастливый. Она не хочет вспоминать что произошло менее чем за 24 часа ее жизни -по ее вине ее никогда не простят кровь Леона на ее руках-. Нет, этого не было, не было. Она ведь только нашла человека, ради которого готова была жить, а не умереть. Почему все должно заканчиваться так прозаично? Где, где, черт возьми, счастливый конец и бандитский дует в стиле Бонни и Клайда? Умер у нее на глазах. Умер, защищая. Нашелся человек, которому было не плевать и не прошло и трёх недель, как она его убила. Это и есть карма? Не может быть карма за бесчисленные прогулы такой жестокой. Она разрывает землю руками так, будто это ее собственная могила. Матильда обещала быть счастливой Леону, но не знает как выполнить эту миссию без него. Это труднее, чем застрелить человека. — Эй, тебе нужна помощь? Заплаканные глаза обращаются вверх, к солнцу. Еле различимая в ярких лучах девичья фигурка пошатывается из стороны в сторону. — Я не знаю что ты делаешь, но сегодня на редкость задумчивый день. А вчера был дождь, играть было лень. Думаю, мне бы не помешало отвлечься. Матильда осторожно кивает и отодвигается, приглашая сесть рядом. Допустим, ей везёт на странно-выражающихся людей. Пусть так и будет. Однажды она сотворит что-то великое, напишет поэму, картину, слепит самую нелепую статую и назовет ее «Леон». Просто потому что ей так хочется. И она не убивает людей. Больше не убивает людей.