А видели вы, как танцует луна? Как отражвется в талой воде, Как ярко сверкает в последних снегах, Как ярко пылает в своей высоте? А видел ли ты, как танцуя с луной, Я плачу от радости, вою от счастья? Как я охраняю тебя, милый мой, От всякой беды, от любого ненастья?
***
— Знаешь, уехать на две недели «поправлять здоровье» в эти леса было, замечательной идеей. Давно так не высыпался, — Николай встаёт с тёплой мягкой кровати, поводит плечами и с наслаждением слушает хруст шеи. Из-под груды одеял слышится удовлетворённый сонный рык и на свет дневной является растрёпанная Серёжина макушка, — Доброе утро, чудовище. Как спалось? — Прекрасно! — всё ещё держа глаза полузакрытыми авторитетно заявляет Муравьёв, — Ты просто гений, Никс… Пойдём гулять по лесу? — Конечно пойдём, — кивает Романов Сержу и осторожно, чтобы не спугнуть, осторожно приглаживает его взлохмаченные волосы, — Только поешь сначала, голодный ведь, как волк. Серёжа напрягается, каменеет на миг, а потом вспоминает о существовании крылатых выражений. — Так точно, ваше высочество, будет исполнено! — смеётся он, чмокая Ника в щёку и уходит приводить себя в порядок. Романов облегчённо выдыхает, благодаря всех богов за то, что запутавшееся у него в волосах белое пёрышко каким-то чудом осталось незамеченным.***
— Слушай, а что здесь вообще за звери водятся? — осторожно отводит от лица колючую сосновую ветку почти двухметровый Николай и придерживает её, пока не проходит опасный участок пути. Они с Серёжей вышли на исчерченную глубокими и чётко отпечатавшимися в мокрой от ночного дождя земле следами, тропинку, свободную от низких ветвей, — Это волчьи? — приглядывается он к ямкам на глине, уже начавшим заполняться водой. Муравьёв отчаянно краснеет, когда видит собственные следы, пытается взять себя в руки, прячет лицо, наклоняясь к сырой и всё ещё пахнущей ночной свежестью, земле. — Похоже на то. Вроде здесь хищников не так много, только волки, лисы… Рысей давно тут не видели, но очень может быть. — И за кем же он здесь бежал… — задумчиво тянет Ник и вдруг замечает цепочку заячьих следов, круто заворачивающих через подломанные кусты в трудноходимую чащу, — Оу. Вот тебе и «оу». Как бы редко хищники в лесу не встречались, они всё равно есть. Романов усмехается — зайца волк задрал, совсем недалеко отсюда. Ещё не высохшая до конца кровь зверька щекочет ноздри, в груди рождается громкий клёкот, которому ни за что нельзя дать вырваться наружу. — Ник! Ты чего встал? — трогает его за плечо Серж и ловит рассеяный тёплый взгляд, — Я там первоцветы нашёл. Прям к озеру все склоны синие и белые, идём посмотрим. Они даже лучше, чем на Елагином, так пышно цветут… И забыв всякую осторожность они наперегонки бегут по мокрой земле, корням, траве, бегут среди маленьких лиловых и белых лесных цветочков, распустившихся под сенью столетних высоких сосен. Им нет дела ни до солнца, ни до луны, только почти бесконечный бег, когда они как будто стремительно летят на белых парусах-крыльях или скачут, ударяясь о землю всеми четырьмя лапами с огрубевшей от частых охот кожей на подушечках. Романов почти чувствует, как длинные тонкие пальцы, которыми так удобно зарываться в густые Серёжины волосы становятся перьями и вовремя себя одёргивает, влетает в резко затормозившего Муравьёва, впечатывается носом ему в макушку. — Извини, — почти смущённо бурчит он и чувствует, как перья исчезают. — Да ничего! — щурит внезапно позолотевшие глаза Сергей и осторожно, по-кошачьи бесшумно, прыгает на твёрдый озёрный берег и подаёт Никсу руку, — Смотри, какая красота… В озере отражается пушистый туманно-белый волк, влюблённо глядящий на сияющего, как луна, сокола, но никто не смотрит в правдивое зеркало, в самой прекрасной на свете оправе и расшалившийся ветер вместе с водной рябью уносит отражения. — Серёж… — всё-таки шепчет ему в губы сокол. — М-м? — А откуда, всё-таки, у нас на крыльце взялся заяц?***
Несмотря на пасмурную погоду днём, после заката на бархатные небеса выглядывает луна. Сергей встряхивается, разгоняя кровь по уставшему от долгого лежания под кустом, гибкому телу. Невероятное ощущение — смотреть на мир ночью, в едва ли третью часть своего человеческого роста. Волк широко зевает, в блаженстве закатывая янтарно-золотые глаза и ныряет в темноту леса. Вот бы показать эту ночную красоту Нику… Но даже если и выйти с ним на прогулку в это время, вряд ли он проникнется… Только устанет и ничего не поймёт, как жаль будет. Нет, по ночам гулять надо в зверином облике, плавно перетекая из одного шага в другой, прислушиваясь к лесной тишине и разбирая запутанный клубок запахов. Вот трава, хвоя и прохладный ветер с озера переплелись со сладкими запахами цветов, горячей кровью насторожившегося зайца… Зверёк напрягся, прислушиваясь и Серж затаился в кустах, боясь лишний раз вдохнуть, чтобы не спугнуть особенно нервную дичь, когда заяц громадным прыжком преодолел расстояние, разделяющее его и конец полянки и рванул в дебри леса. На мягких крыльях, стремительно выходя из пике, за животным неслась большая белая птица, вощмущённо заклекотавшая, увидев мелькнувший в кустах белый бок. «Ну уж нет! Я его первым увидел!» — пронеслось единой мыслью у бросившихся в погоню за «традиционным подарком любимому» оборотней. Серёжа петляет среди деревьев и у него в ушах отдаётся надрывный бой маленького заячьего сердечка, почуявшего дыхание преследователей за спиной. Сокол пребольно клюёт его в широкий лоб над левой бровью и издевательски кричит, заставляя животное снова петлять между сосен. «Какой быстрый, однако!» — уважительно думает Романов, глядя на ничуть не отставшего от него волка и снова состредотачивается на бьющем в крылья ветре, горячке охоты и ночной страсти, — «Вот бы Серёжу однажды так на прогулку сводить…» Волк торжествующе рычит, когда в рот ему, окрашивая в алый оскаленные клыки и морду, бьёт теплая заячья кровь, а хищная птица, даже и не думая сдаваться, вновь налетает на него и бьёт крыльями, заставляя ошеломлённо, от такой наглости, приоткрыть пасть, а потом, когда сокол уже впивается когтями в честно отобранную добычу, попытаться ухватить несчастного зайца, но вместо этого заехать удачливому охотнику по грудке. Птица, словно обзываясь, снова клекочет надломленно, от выбившего из него на секунду весь дух удара, но улетает и спустя мгновение теряется в ночном небе. Муравьёв чувствует себя невероятно измотанным, когда добредает до их с Никсом дома, наскоро споласкивается в душе и падает в кровать, обнимая давным давно мирно спящего мужчину. На лбу у него завтра будет огромная шишка — неплохо бьёт, птица дивная — мышцы приятно ноют после пусть и неудачной, но замечательной охоты.***
Наутро Серж, по своему же предсказанию, щеголяет громадной шишкой на лбу а Никс морщится, трогая рёбра, по которым расползается огромный чернильно-чёрный синяк. — У-у-у… — сочувственно тянет Муравьёв, — Это кто ж тебя так… — и обрывает себя на полуслове, когда вспоминает события минувшей ночи. В голове потихонечку начинает складываться пресловутый паззл. Романов переключает внимание на проснувшегося наконец и так внезапно замолчавшего Сергея, всё ещё держащего в руках разнесчастного зайца. Оба замирают, разглядывая творения «рук» своих. — ТАК ВОТ КТО МЕНЯ НОЧЬЮ ДОЛБАНУЛ! — истерично смеются мужчины, осторожно утыкаясь в плечо друг другу. — Мда, вот и поели зайчатинки, — морщась от боли в грудной клетке, стонет Никс, осторожно осматривая лоб Сержа. Небо над лесом за панорамным кухонным окном пронзительно голубое и облака по нему ползут в цвет перьев сокола и шерсти волка, внимательно следящих за пловом. — Пойдём вместе завтра гулять? Как раз всё пройдёт, — ластится к Романову волк, едва только не мурча. — Серёжа, блин! — капля масла, шипя как изгоняемый демон во время сеанса экзорцизма, шлёпнулась на горячую плиту, — Конечно пойдём, лохматый. Только сейчас плов доварим, сгорит же, жалко. Что я, зря по рёбрам получал что ли? — улыбается Никс шкодливой, для него совершенно несвойственной улыбкой. Конечно же они пойдут гулять. И сегодня, и завтра, и ещё много дней и ночей после этих, уже истекающих блаженных двух недель отдыха. А потом, когда вернутся в город, они обязательно будут скидывать друг другу мемы с котами до четырёх утра, после очередного «Спокойной ночи», лёжа в одной кровати. И конечно будут заботливо ворчать на сбитые режимы, шутливо бороться по вечерам и целоваться с привкусом крови. Серж будет осторожно гладить Романова по точёной головке и с любопытством рассматривать абсолютно белые, без единой крапинки, маховые перья, а Никс без зазрения совести затискает его, вычешет все клоки из Сережиной шерсти и, шатаясь, обнимет, когда белая зверюга встанет на задние лапы и прислонится к тонкому изящному мужчине. — А хорошо, что мы тогда подрались. Иначе так бы и дёргались от каждой пословицы. Николай улыбается и нежно целует своего, совсем ручного, гордого волка в макушку. — Хорошо. Но мне больше нравится, когда ты меня обнимаешь. — Мы удивительно солидарны в своих желаниях, сокол мой.***
А видел ли ты, моё солнце, родной, Как крылатая тень по земле пробегала? Как цветы колыхались над тихой водой, И улыбка ответом тебе расцветала? Счастье моё, белоснежный мой зверь, Я жду тебя, милый, всегда, Ты веришь ли в это? Со мною поверь! Тогда обойдёт нас беда.