***
Серёжа сбивает себе ладони в кровь, но всё карабкается вверх по горной тропе вопреки ветру, бросающему ему в лицо тысячи злых острых кинжалов-снежинок. Он упрямо идёт туда, идёт по видным лишь ему одному следам, по едва ли верным приметам. Николай глядит на него задумчиво через толщу льда, блестящую словно дивное зеркало и при этом невообразимым образом остающуюся прозрачной, словно хрусталь. Глядит минуту, другую, хмыкает, на оберег из горных трав в руке бросив взгляд, и отзывает беснующийся, словно барс, злой холодный ветер. И сразу же ему становится легче дышать, будто спадают с груди, в которой давно не бьётся ледяное сердце невидимые тяжкие кандалы, не бьётся заполошно, словно в тисках палача, душа. Серёжа останавливается на секундочку, перевести дух, а когда поднимает на пустую горную дорогу взгляд, то не может вымолвить ни слова от изумления. В воздухе, чистом, свежем, прозрачном, на землю тихо оседают хрупкими звёздами сверкающие на солнце снежинки. Каждая — чудо и каждая блестит по-своему. Утихает метель, позволяет беспрепятственно переходить опасные перевалы и каменные русла некогда полноводных, а сейчас давно высохших рек. А прозрачные почти, голубые, как небо в горах, глаза властелина этих мест всё глядят на хрупкую человеческую фигурку, так упорно идущую к своей неведомой цели. Николай впервые, кажется, за всю свою долгую жизнь чувствует интерес. Ласкающийся к подходящему к каменным хоромам гостю тёплый ветер несёт воспоминания о ясном утре, пахнущем тёплым хлебом. Господину Горных Дорог остаётся только поблагодарить своего верного друга-проводника и, накинув на скрытые только тонкой вышитой рубашкой плечи барсову шкуру, выйти встречать уставшего путника. — Так значит, не сказки это?.. — поражённо застывает, его увидев, Сергей, — Или я всё-таки погиб в этой метели? — Не сказки, — едва размыкая тонкие бледные губы усмехается дух, — И я не твой предсмертный мираж. Николай делает шаг назад и ведёт первого за последние тысячелетия гостя в свою обитель. Постепенно тот расслабляется, начинает задавать вопросы, рассматривает редкие камни, связки трав и книги. И горный дух начинает ему отвечать, неожиданно для себя понимая, что он рад. Рад, что кто-то забрёл сюда, пусть, видно, и по очень сильной нужде, кто-то разговаривает с ним, кроме ветров, и разжигает в пустой и холодной груди интерес. Серёжа улыбается, глядя на маленького, едва оперившегося орлёнка, закутанного во все тёплые одеяла, которые Николай только сумел найти. А у самого него, Господина Горных Дорог, полусказки-полулегенды, руки теплеют постепенно и из глаз лёд уходит, когда он встречается взглядом с этим абсолютно невозможным человеком, смех которого так п р а в и л ь н о отражается от ледяных и каменных стен горного дворца, гуляет диким степным ветром, звенит, как серебряный колокольчик и ни на секунду не затихает. Ну, разве что только один раз. Когда Николай, в это же мгновение превратившийся в простого тёплого «Ники», улыбается. И облака всё-таки спускаются в Долину Грёз, проливаясь там первой бесшабашной грозой, треплют гриву чёрного коня и не возвращаются до тех пор, пока сплетённые страстью тела не откидываются в изнеможении на ложе, покрытое тяжёлыми тёплыми мехами, но и тогда не разлучаются — засыпают крепко обнявшись. — Я тебя ждал. — Я нашёл тебя, — шепчут они друг другу утром, всё так же глядя в глаза.***
— А сколько ты здесь уже один живёшь? — интересуется однажды забывший обо всём на свете Серёжа. А Ники уже и не знает, что ему отвечать. — Много, милый, много… — шепчет дух, в макушку чёрную утыкаясь, — Не одно тысячелетие и по-вашему и по-моему. Это одиночеством-то назвать нельзя, наверное, — задумывается он, — У меня ведь Край был и ветры. А теперь и ты есть. Серёжа только хмыкает, ладонь его тёплую, горячую, к сердцу своему прижимая. — А как это «и по-нашему и по-твоему»? — Со мною время совсем иначе течёт. Тебе кажется — год ты в моих землях гость, а на самом деле всего день у тебя дома прошёл. Отчего, думаешь, горы эти Хребтом Забвения зовутся? Про всё забыть можно, единожды тут побывав. Только никто здесь и не был почти, некому забывать, некому возвращаться. И вдруг Серёжа дёргается, как от хлёсткого удара, вскакивает с ложа и дышит загнанно, мечется по покоям, как зверь по клетке. Чувствует Николай — неладное что-то происходит и чуть не плачет, когда горячий, словно в лихорадке, Серёжа ему на руки падает. — Что, что случилось, любовь моя, счастье моё? — Забыл… Забыл я тогда, а сейчас вспомнил. Вспомнил, зачем приехал-то, до того, как тебя увидел… Больно-пребольно это, оказывается — плакать. Рвётся сердце у Господина Горных Дорог, от ледяной корки освободившееся, когда узнаёт Николай, что сгорает от страшной болезни младший Сергеев брат, Поленька. В бреду мечется каждую ночь и плачет так, что камень, кажется, заплачет вместе с ним, да слаб стал — умирает тихо. А ему ведь и семнадцати нет. Приехал за него Серёжа просить, да позабыл, счастье своё найдя. И тогда Николай встаёт, накидывает на плечи единственной своей любви тёплый меховой плащ, сам вышитой рубашкою довольствуется и ведёт Серёжу туда, где никто никогда кроме самого духа гор не бывал. Площадка на вершине четырёх скал продувается всеми самыми яростными, самыми холодными и злыми ветрами, и всегда на ней песок и камень покрыт блестящим острым инеем. Не морщась от боли, Ники переплетает их с Серёжей кровоточащие ладони, впервые в жизни раненые, порезанные острым чёрным ножом с дымчатым кварцем в рукояти. Кровь, смешиваясь, уходит в песок, и песок сияет, рождая из страшного семени тугие лозы неведомого доселе растения. Господин Горных Дорог срывает чудесный синий цветок, сияющий как тысяча лун и тысяча солнц, протягивает Серёже и плачет почти: — Уезжай, милый мой, уезжай немедля. Быстро вянет этот цветок. Гони своего чёрного коня через буреломы и реки напрямик — они расступятся перед вами. А я сохраню вас силою нашей с тобою любви. Уезжай поскорее, милый, не рви сердца ни себе, ни мне. Если не забудешь — возвращайся… Если ты только меня не забудешь… Не помнил Сергей, как коня свистнул, как поднял его сразу в галоп, только берёг он цветок волшебный и плакал от боли, как волк выл. Но вернулся Серёжа домой вовремя, успев брата напоить отваром из дивного синего цветка, так напоминающего глаза Ники. Оправился от болезни Поленька, а Серёжа, вместо того, чтобы радоваться, тоскует отчего-то. И так ему тяжело на сердце становится, так странно, что всё чаще он ходит к своему вороному коню, перебирает мягкую гриву, да только вдруг натыкается рукою на косичку. Простую такую, какие обычно лошадям и заплетают. Да только перед глазами у него вдруг Долина Грёз встаёт, закат волшебный да оседающие на горную дорогу блестящие снежинки. Даже не оседлав коня, летит Серёжа к Синим лесам, летит к Хребту Забвения. И в этот раз не артачится жеребец, отбивает чётко дробь копытами по горной породе, и сразу его следы укрываются инеем. Бросается на колени перед Господином Горных Дорог Сергей, целует вновь ставшие холодными руки и плачет, в плечо Ники утыкаясь. А тот его по спине гладит, сам слёзы хрустальные роняя. Зажмуривает глаза плотно, словно от самой сильной боли, и только крепче к себе любовь свою прижимает, до хруста костей почти в объятиях стискивая. — Я вернулся. И я посмею остаться рядом с тобой, чего бы это мне ни стоило. — Я тебя так долго ждал. И уже не отпущу.