***
Иногда он чувствует это, когда меньше всего ожидает, когда это смутно и трудно определить. Ему всегда было трудно это определить, невозможно назвать, когда это только началось. Это всегда приходило в самые странные времена, но с годами он привык к его присутствию, поскольку стал старше, и, возможно, немного мудрее. К настоящему времени он знает название этого, знает его форму и ощущение, знает лицо, которое оно носит; он почти приветствует это, обнимает это, как любовник. Это горько-сладко, но он смакует это. Он напоминает себе, что он в хорошем месте, что он относительно доволен своей жизнью. У него есть больше, чем он когда-либо думал, что получит, и этого должно быть достаточно. В большинстве случаев этого достаточно. Но, ох, как он тоскует. Как он хочет, иногда с такой резкостью, что у него перехватывает дыхание. Шерлок Холмс тоскует. Он больше не отрицает, что остро чувствует это, желанный, знакомый укол глубоко в животе, скручивающее ощущение, у которого знакомое лицо. Такое чувство, будто тянешься к чему-то, к кому-то, тянешься, хватаешься за это, но так и не удаётся обхватить это пальцами. Он, по крайней мере, частично убеждён, что даже если бы он это сделал, это утекло бы сквозь его пальцы, как вода. Это всё равно, что повернуть лицо к солнцу в разгар зимы, только чтобы почувствовать пронизывающее жало ветра вместо солнечного тепла. Ему потребовалось много времени, чтобы назвать это, это стремление, это желание, признать его таким, какое оно есть, и признать перед самим собой его значение. Теперь он знает, что это значит. Он знает, что никогда не получит этого, не получит его. Он никогда никому об этом не говорил. Большую часть дней он даже не позволяет себе думать об этом. Не то чтобы в любом случае не было тех, кто этого не признаёт. Миссис Хадсон и его брат. Он не против, если миссис Хадсон знает; она никогда не говорила об этом, но иногда она приносит ему ещё печенья и просто сидит с ним, в те ночи, когда он один в квартире, брошенный. Майкрофт тоже мудро промолчал. Он даже не упоминает об этом про себя, и Шерлок странно благодарен, хотя и знает, что сказал бы Майкрофт: «Забота − это не преимущество, брат, сколько раз я должен тебе повторять?» Ирен Адлер увидела это сразу же, когда они виделись в последний раз, когда он охотился за последней паутиной Мориарти. Она кудахтала над ним и покровительственно похлопывала его по щеке. Она спросила, стоит ли он того. Шерлок даже не потрудился удостоить такой глупый вопрос ответом. Прошло уже много лет с его Возвращения к жизни, к Джону, к Бейкер-Стрит, Шерлок всегда думал об этом с большой буквы, хотя это глупо и иррационально. Джон называет это После, когда он вообще говорит об этом, когда это всплывает. Теперь это случается редко. Шерлок благодарен хотя бы за это. Что они с Джоном оба двигались дальше, прошли через это. Он благодарен, что Джон простил его. Он благодарен за это больше, чем за что-либо ещё за всю свою жизнь. Он не сожалеет о том, что сделал. Он никогда не пожалеет об этом, о том, что сделал то, что нужно было сделать, чтобы спасти жизнь Джона, спасти миссис Хадсон и Лестрейда, людей, о которых он заботится. Он отказывается извиняться за это. Но он понимает, по крайней мере немного, что это заставило Джона чувствовать, и ему жаль, что то, что он должен был сделать, причинило эту боль. Этого достаточно.***
Джон сейчас вернулся на Бейкер-стрит. Так и должно быть. Теперь, когда Джон снова здесь, это снова ощущается как дом. Его куртка висит на крючке за дверью. Его старая кружка RAMC, немного потрёпанная, немного потрескавшаяся, занимает своё место в шкафу на кухне. Шерлок долгое время испытывал необъяснимое облегчение, когда Джон вернулся в квартиру. Облегчение и благодарность. Он думает, что Джон, возможно, знает об этом, но ни один из них никогда не поднимал эту тему. Он лучше спит, когда Джон в своей постели наверху. Он чувствует себя в большей безопасности, когда Джон рядом. Он знает, что Джон заметил, как он иногда реагирует на вещи, подпрыгивая при малейшем шуме, пугаясь легче, чем раньше. Шерлок знает, что теперь он ест больше, делает это с тех пор, как вернулся. Он тоже больше спит. Но он всё ещё немного не в себе, и иногда ночные кошмары, которые он всё ещё видит после всех этих лет, оставляют у него тёмные круги под глазами. Джон не поднимает эту тему. Он не задаёт вопросов и не пытается заставить Шерлока чувствовать себя лучше. Но в такие дни он сидит немного ближе. Он стал немного тише. Он навещает миссис Хадсон и возвращается наверх с пирогом, или печеньем, или ещё чем-нибудь сладким для Шерлока. Его пристрастие к сладкому по-прежнему остаётся лучшим способом заставить его поесть. Это слабость; Шерлок признал, что она у него есть, и ею легко воспользоваться. Он хмуро смотрит на Джона, даже когда тот копается в том, что тот держит под носом у Шерлока. К тому времени, когда он вернулся, Джон был женат. Шерлок был... разочарован. Возможно, тихо опустошён. Но он не мог не завидовать любви Джона. Никогда. Возможно, он надеялся, что Джон... ну, не важно. Нет смысла зацикливаться на том, что могло бы быть. Он хотел ненавидеть её, довольно отчаянно. Достаточно отчаянно, чтобы он распознал это в себе. Всё равно ему это так и не удалось. Как только Джон простил его или, по крайней мере, дошёл до того, что мог смотреть на Шерлока, не желая больше его бить, Шерлок увидел в нем больше, чем ожидал, и обнаружил, что благодарен за это, благодарен ей. Он был счастлив любое количество времени, которое мог провести со своим лучшим другом. Этого было почти достаточно. Сейчас они в разводе. Из того, что Шерлок смог сделать, и из того, что сказал ему Джон, в этом не было ничьей вины. Расставание было мирным, хотя Шерлок так и не понял, почему. Но с другой стороны, он также никогда не мог понять, почему кто-то мог отказаться от Джона Ватсона, по какой-либо причине, когда-либо. Джон никогда не говорит ему, что привело к разводу. Он, кажется, грустит из-за этого, долгое время, но никогда не огорчается. Шерлок тоже грустит из-за этого. Мэри была отчаянно независимой, умной женщиной. На самом деле, гораздо умнее Джона. И свирепая, никогда не боявшаяся отстаивать то, во что она верила. И она страстно верила в вещи и в людей. Шерлок обнаружил, что она ему нравится, без всякой разумной причины. Они с Джоном всё ещё разговаривают. Иногда они обедают вместе, будто они старые друзья, а не разведённая пара. Шерлок этого не понимает, но держит это при себе. Он говорит себе, что это не его дело, личная жизнь Джона его не касается. Это то, что человек делает для человека, которого он жаждет, не так ли? Держите свои мнения, которые могут вызвать у них гнев, при себе, верно? Однако, в конце концов, Шерлок − эгоистичный человек. Он всегда был таким. И он в восторге от того, что Джон (в основном) предоставлен самому себе.***
Шерлок попросил Джона вернуться в квартиру на Бейкер-стрит вскоре после разрыва. У него было множество рациональных причин. Он упорядочил их от наименее рациональных к наиболее рациональным и от наименее вероятных убедить Джона к наиболее вероятным, и Джону не нужно было слышать ни одного из них. Он просто посмотрел на Шерлока на мгновение после того, как Шерлок сказал: «Ты должен вернуться сюда, Джон», и сказал: «Да, конечно». Конечно, сейчас всё по-другому. Как могло быть иначе? Шерлок не хотел ничего так сильно, как вернуться домой и оставить всё как есть, он с самого начала знал, что это невозможно. Тем не менее, это был прекрасный сон в самые мрачные моменты. Но их отношения изменились, как он и предполагал. В некотором смысле это менее удобно, чем было раньше. Шерлок не уверен, его ли это вина в том, что он инсценировал свою смерть, или его вина в том, что он тоскует по Джону, или ему просто мерещится. В квартире стало немного тише, чем раньше. Теперь они оба старше, возможно, мудрее, немного мягче. Шерлок уже не чувствует скуку так остро, как раньше; он не уверен почему, и ему совсем не хочется анализировать, что именно в его разлуке изменило это для него. Джон временами немного навязчив, и Шерлок наслаждается этим, когда это происходит, хотя иногда это сопровождается затравленными взглядами, которые Шерлок чувствует как удар в грудь (или почти как удар в грудь, теперь, когда он по опыту знает, каково это на самом деле). Джон также более отстранён, чем когда-то, в определённой степени отстранён. Он с меньшей вероятностью бросит всё, чтобы последовать за Шерлоком, он с большей вероятностью будет настаивать на том, чтобы у него было собственное время, не связанное с Шерлоком. Шерлок делает всё возможное, чтобы не завидовать Джону за это. На самом деле это не занимает много времени, и он старается не показывать Джону, как сильно его пугает, когда Джона нет больше, чем на несколько часов. Шерлок ведёт меньше дел, чем когда-то. Работа не поглощает его так, как когда-то, точно так же, как скука не высасывает его досуха, как когда-то. Его ум более спокоен, хотя и не менее остер. Однако теперь он может позволить себе быть более избирательным, и он это делает. Он тоже старается подвергать себя опасности в ходе дел меньше, чем когда-то. Особенно, когда Джон с ним. Ему не нравится, как Джон смотрит на него, когда он подвергает себя опасности. Ему не нравится думать о том, что было бы с Джоном, если бы он действительно умер, на этот раз по-настоящему. Поэтому он более осторожен. Джон иногда ходит на свидания. Не так часто, как он привык, гораздо реже. Похоже, у него теперь другое отношение к свиданиям, чем до женитьбы. Он кажется более проницательным, большинство женщин, с которыми он встречается сейчас, немного старше, ближе к его собственному возрасту. Кажется, его больше интересует что-то, чему Шерлок не может дать точного названия, хотя его отношения всё ещё длятся недолго, так что он, должно быть, не находит этого. Шерлоку больно, когда он ходит на свидания. В такие моменты часто появляется миссис Хадсон с печеньем, пирогом или каким-нибудь другим пудингом, который, как она знает, любит Шерлок, и сидит с ним перед включённым телевизором, позволяя ему ругать ведущих ток-шоу или высмеивать драматические программы. Кажется, ей доставляет особое удовольствие то, как тот кричит на мистических шоу, особенно на «Законе и порядке». Шерлок испытывает тысячу маленьких болей, когда Джон ходит на свидания, и он знает, что миссис Хадсон это знает. Ему всё равно, потому что она не поднимает из-за этого шума, она просто сидит с ним, и на какое-то время это помогает отвлечь его, если это раннее свидание и Джон будет дома в разумное время. Но иногда, когда он знает, что Джон не вернётся домой до утра, он поднимается наверх в комнату Джона и сворачивается калачиком в его постели, где он может окружить себя Джоном, вещами Джона, его запахом, и он называет всё эти боли. Он берёт каждую из них и держит в руках, пока сидит в своих Чертогах Разума и называет их, каждую деталь своей тоски по Джону, и он обычно дремлет, пока просматривает их, и мечтает разделить постель с их владельцем.***
Вероятно, именно поэтому Шерлок отвергает это как сон, несмотря на боль, которую это вызывает, когда Джон забирается к нему в постель со словами: − Я должен был знать, что ты тоже спишь в моей постели, когда меня здесь нет. В конце концов, это, конечно, никогда не останавливало тебя, когда я здесь. И это правда, у Шерлока есть склонность заползать в постель к Джону, когда у него была плохая ночь, или он не может думать, или иногда просто потому что. Это началось только после его Возвращения, только с тех пор он готов признать эту потребность, даже если это всего лишь посреди ночи, в темноте. Джон никогда не возражал, ни разу. Он уверен, что, должно быть, всё ещё спит, когда просыпается с Джоном, проводящим тёплую линию вдоль его спины, прижатым губами к затылку. Это никак не может быть правдой, только не это. Он хочет погрузиться в это и никогда не уходить, никогда не покидать эту кровать и не позволять Джону покидать его. Происходящее не может быть правдой; он слишком долго этого хотел. Тем не менее, всё кажется достаточно реальным. Он должен что-то сделать, сделать какое-то движение, вздохнуть слишком громко, вздрогнуть, когда, проснувшись, понимает, что на самом деле это не сон, что Джон действительно здесь, в постели с ним, обнимает его, губы на его затылке, поминутно двигаются напротив его кожи, заставляя его дрожать. Он должен пошевелиться, или вздрогнуть, или вздохнуть, потому что руки Джона сжимаются вокруг него, и его губы отрываются от затылка Шерлока, заменяясь его лбом, наклоняясь к Шерлоку, крепко обнимая его. Это кажется довольно недвусмысленным. Невозможным. Или, по крайней мере, крайне маловероятным. Шерлок заставляет себя расслабиться, позволяет себе расслабиться в объятиях Джона, потому что, возможно, это единственный раз, когда у него есть это, и он хочет запомнить это навсегда. Он не говорит, уверенный, что это разрушит иллюзию, напряжение, которое клубится в нём, где-то глубоко внутри, невыносимая, сладкая тоска. Он вдыхает это, наслаждается этим и запечатлевает каждое мгновение в своей памяти, чтобы никогда не стереть его. Джон нарушает молчание. Его голос низкий, шепчущий и хриплый от недавнего сна: − Как давно? Шерлок замирает, и в ответ Джон просто обнимает его крепче, прижимается ближе, утыкается носом в его затылок. Это производит эффект, которого, Шерлок уверен, Джон добивается, потому что он снова расслабляет Джона почти сразу, несмотря на вопрос, несмотря на то, что это заставляет его чувствовать себя раздетым, всего два простых слова, и всё меняется. Джон знает. − Прошу прощения? − отвечает он, притворяясь непонимающим. Это звучит вымученно, невероятно даже для него. Он никогда не мог солгать Джону. − Шерлок, − упрекает Джон. Он осторожно притягивает Шерлока к себе, прижимая свою руку к его сердцу. Шерлок закрывает глаза и пытается дышать сквозь это, сквозь стук своего сердца, боль от руки Джона на своей груди. − Скажи мне, − продолжает Джон. − Пожалуйста. − Его голос такой мягкий, такой нежный, такой уговаривающий, что Шерлоку хочется обнажиться, несмотря на ужас, который внушает ему мысль об этом. − Я не понимаю, о чём ты говоришь, − шепчет он. Он пытается свернуться калачиком подальше от Джона, но Джон не отпускает его. − Ты разговариваешь во сне, Шерлок, − говорит он все тем же мягким, нежным, понимающим голосом. Этот голос причиняет боль. Это обещает то, чего, как знает Шерлок, никогда не произойдёт и никогда не может произойти. − Я этого не делаю, − его голос звучит раздражённо и возмущённо даже для его собственных ушей, повышая тон таким образом, что вызывает у него воспоминания о его детских драках с Майкрофтом, хотя в них было гораздо больше топанья ногами и дёргания за волосы. Он снова борется с объятиями Джона, хотя всё в нём призывает его просто остановиться, он делает только хуже, он делает себя очевидным, и он не может остановиться. Джон не отпускает его. − Делаешь, − говорит он, и Шерлок замирает, обмякает в его руках. − Ты делал это годами, Шерлок. Я давно к этому привык, большую часть времени меня это даже не будит. В любом случае, обычно это тарабарщина. Или иногда по-французски, хотя я думаю, что обычно ты разговариваешь со своей бабушкой, когда речь идёт о французском. Но прошлой ночью ты говорил по-английски... − голос Джона затихает, и он поднимает голову, чтобы снова прижаться губами к затылку Шерлока. − Скажи мне, − шепчет он Шерлоку в кожу. − Пожалуйста, скажи мне. Как давно? Шерлок вздыхает. От этого никуда не спрячешься, это конец. − Сколько времени прошло с тех пор, как я это осознал, или с тех пор, как я действительно начал это чувствовать? − Есть какая-то разница? − в голосе Джона звучит неподдельное любопытство. Он всегда придавал Шерлоку гораздо больше значения, чем следовало бы. − Джон. Ты меня знаешь. Эмоциональный самоанализ − не моя сильная сторона; ты должен это знать. Джон слегка посмеивается; от этого у Шерлока по спине пробегает дрожь. − Тогда и то, и другое. Хорошо. И то, и другое. С таким же успехом можно было бы. − Крыша в Бартсе, и, вероятно, когда ты застрелил кэбмена для меня. Возможно, позже на этой неделе, я не совсем уверен. − Шерлок делает глубокий вдох. − Тебе не нужно отвечать взаимностью, Джон. Он чувствует, как Джон вздрагивает, прижимаясь к нему, а затем его руки снова сжимаются, как будто успокаивая, хотя Шерлок не может сказать, пытается ли Джон успокоить себя или Шерлока. − Ты не хочешь знать? Нет, он не знает. Он не уверен, то ли он не хочет знать, потому что не хочет рисковать собой, то ли он не хочет рисковать, двигаясь вперёд, с небольшим шансом, что Джон чувствует то же самое. − Я знаю, Джон, − говорит он теперь мягким голосом, чтобы скрыть боль, которая, несомненно, должна быть в нём. − Я имею в виду, что тебе не нужно чувствовать себя обязанным делать заявления о чувствах, которых ты не испытываешь. Я доволен тем, как обстоят дела, я доволен. Джон вздыхает, бесконечно печальный вздох. − Крыша в Бартсе, Шерлок, и, возможно, бассейн. Долгое время Шерлок вообще не может говорить. Его разум пуст, что действительно редкий подвиг. Джон крепко прижимается к нему, обнимая, время от времени что-то бормоча ему в шею, по большей части чепуху. Одна вещь среди его литании ясна. − Мы потратили впустую так много времени, Шерлок, − печально бормочет он снова и снова. Шерлок чувствует печаль в его голосе из-за всего времени, которое они потеряли, и до него, наконец, начинает доходить, что Джон не потешается над ним, что Джон имеет в виду то, что он сказал. − Ох, − наконец произносит Шерлок. Он переворачивается в объятиях Джона, мгновение смотрит на него, пристально, и видит всё то, чего ему не хватало. Он наблюдает. − Ох. Джон улыбается ему.