Часть 1
28 мая 2022 г. в 23:03
Дотторе предпочитал говорить, что никогда не влюблялся – каждые его отношения заканчивались одинаково. Слишком глупо, ужасно нелепо – ничем и, как бы он не пытался врать самому себе, исключительно по его вине.
Первый раз Дотторе решил, что влюбился, когда был ещё ребёнком – тогда у него ещё не было этого прозвища, но он уже ненавидел, когда к нему обращались по имени; несмотря на малый возраст, он уже успел уяснить, что если взрослые решили обратить на него своё внимание – это не к добру. Звучание собственного имени заставляло вздрагивать, недовольно хмурясь, и Сахароза уяснила это на удивление быстро. Она в принципе, в отличие от большинства тупоголовых сверстников, для своего возраста была весьма смышлёной – и Дотторе не мог этого не отметить, так что довольно быстро начал брать её в свои игры.
Сахароза была чей-то дочкой – друзей матери, может отца, Дотторе так и не запомнил, – и сначала он был настроен весьма скептически. Когда родители навязывают тебе другого ребёнка, особенно девочку, – всё заканчивается её слезами, иногда дракой, но в конце концов наказанием и изъятием всех игрушек; с Сахарозой вышло иначе.
Она была младше, – он никогда не интересовался насколько – но их интересы удивительным образом сходились на изучении мира вокруг; и если Дотторе хотел разрезать пойманную на заднем дворе лягушку, она вместе помогала составить план, как незаметно вынести из дома нож, а не корчила идиотское лицо, как остальные. На её лице в принципе редко появлялось выражение отвращения или ужаса – в её глазах Дотторе чаще видел знакомых блеск, который иногда успевал уловить в зеркале; он запоминал эти мелочи – их схожести, короткие моменты взаимопонимания, и каждое из них отдавалось теплом где-то в районе груди. То, как она внимательно слушала его рассказы, и как сама умела подхватить тему и поделиться с ним чем-то новым; её тихий смех над его шутками, прижатое к нему плечо, когда они вдвоём садились читать новую книжку; как она вся оживала, когда речь заходила о динозаврах – о, она их просто обожала, и Дотторе, хоть и не разделял этой любви, соглашался играть в археологов вместе с ней. Они договаривались чередовать их игры – в роботов, которые так нравились ему, и в динозавров; и Дотторе впервые был не против иногда уступать – лишь чтобы снова увидеть, как её щёки покрываются румянцем.
Сахароза ему нравилась – но вот он ей нравился не всегда.
Она часто обижалась на полную ерунду – у неё забавно начинали трястись губы, и Дотторе в такие моменты хотелось сказать что-то в самом деле обидное, сделать что-то настолько ужасное, чтобы увидеть как на глаза наворачивают слёзы; когда она плакала, она становилась по-настоящему красивой. Она плакала тихо, без раздражающих криков и воя, и этим завораживала – хотелось надавить ещё сильней, чтобы увидеть больше, запомнить каждую реакцию, рассмотреть покрасневшие глаза, схватить за руки, не давая спрятать лицо в ладонях, но она каждый раз вырывалась, убегая и запираясь в ванной. Она не жаловалась взрослым, и как правило через некоторое время отходила – но после одного раза, она больше не приходила в гости. Эта детская влюблённость померкла уже через пару недель, но Дотторе так до конца и не понял – неужели он просто надавил слишком сильно?
Но откуда ему было знать, что резать лягушек она совсем не против – а вот на собаку отреагирует иначе?
Второй раз Дотторе влюбился только в университете, пропустив мимо всю прелесть школьных интрижек, – её звали Лиза, она была первокурсницей, и она была чем-то. Она разделяла его интерес к науке, не впадала в ужас от его смелых и не всегда этичных идей – они могли говорить о чём угодно часами, и их разговоры никому ему не надоедали; она была безумно красива – ей хотелось поклоняться, носить на руках и никогда не спускать взора; она была самодостаточна и решительна – она взяла их отношения в свои руки, и Дотторе сам не заметил, как они начали встречаться.
Лизе вообще нравилось всё брать в свои руки – особенно в постели. Ей доставляло особое довольствие доминировать над ним – прижимая к кровати, сжимать его горло всё сильней, и Дотторе послушно соглашался играть по её правилам. Он смотрел на неё снизу вверх, гадая каким же образом ему могла достаться такая девушка – от одного прищура её глаз, сердце падало вниз, от звука голоса замирало всё внутри, а касание разжигало в теле огонь; он хотел её всю и сразу, а её, это казалось, это только забавляло.
Лиза ему нравилась, очень – но она, видимо, совсем не понимала насколько.
Она всегда ставила слишком чёткие границы, которые неумолимо хотелось сломить, – ей не нравилось, когда он пытался зажать её на людях, не любила, когда её хватают за запястья; кроме этого, она не считала должным отчитываться, куда и с кем она ходит гулять, продолжала носить открытую одежду и улыбаться другим.
Сначала это притягивало – ощущение, что он никогда не сможет обладать её полностью; она всегда оставляла за собой какую-то тайну, оставаясь недосягаемой звездой – но со временем это стало раздражать. Но Лиза этого словно не замечала – хлопала по рукам, когда он сжимал её до синяков в своих объятиях, повышала голос, когда забывался и вёл себя слишком грубо, отталкивала, когда игнорировал её «нет» и лишь отмахивалась от приступов ревности, что с каждым разом становились всё эмоциональнее. Она с каменным лицом смотрела, как его трясёт от гнева, и стальным голосом велела успокоиться. Он не слышал её слов – Дотторе видел только, что она думает, что может быть главной не только в постели, и с таким у него смириться не получалось.
Когда они расстались, Лиза сказала ему, что она не вещь, которой можно обладать – и если это он называл любовью, то это точно не она.
В следующий раз это было тоже в университете – со Скарамушем у них было всего пара общих лекций, и полное отсутствие взаимопонимания, но каким-то образом у них получилось сойтись. Он был невысоким, любил носить короткие шорты, демонстрируя свои стройные ноги, и был просто ужасно красивым – был настоящей куклой, от которой невозможно отвести взгляд. Дотторе и не отводил – при каждой встрече залипал на голые коленки, с пустыми глазами смотрел на это божественное лицо, вырисовывая в голове самые неприличные картины, и засматривался на губы, стараясь полностью абстрагироваться от того, что они говорили.
Несмотря на ангельскую внешность, у Скарамуша был слишком острый, поганый и просто донельзя омерзительный язык, который он не считал должным держать за зубами; они ссорились без конца – срались лишь появившись в одном помещении, изливали друг на друга порции яда, и со временем в этом появилось нечто особое. Скарамуш был не глупым и умел красиво опустить человека – спорить с ним были интересно, соревноваться в оскорблениях увлекательно, а выливать ненависть к людям вокруг – совершенно волшебно.
Скарамуш ему нравился, безумно – вот только Дотторе не нравился ему абсолютно.
Когда однажды они всё же поцеловались по пьяни – ценное событие, которое больше никогда не повторялось, – Скара с ухмылкой сказал ему, что никогда не будет с ним встречаться. Стряхнул с себя чужие руки, кривя рот в насмешливой улыбке – и трахаться тоже.
Дотторе не был уверен, что это была влюблённость, но если эта всё же она – она не растворилась даже с течением времени; лишь трансформировалась во что-то менее хрупкое – когда Скарамуш рассказал ему о своих новых отношениях, Дотторе даже не почувствовал этот страшный жар, поднимающийся из груди в голову, что сжигает всё на своём пути. Они так и остались друзьями – постоянно орущими друг на друга, но на удивление крепко держащимися друг за друга.
Дотторе не верил в судьбу, и не считал, что именно она свела их с Бай Чжу – предпочитая говорить, что это была просто случайность. Он совершенно случайно залип на аптекаре, и совершенно случайно заходил в аптеку следующий несколько дней – на пятый день аптекарь сам протянул ему свой номер, сложив свои губы в этой невыносимой улыбке.
Аптекаря звали Бай Чжу – Дотторе не сразу смог опустить взгляд до бейджика, чтобы это выяснить – и он был прекрасен. У него были чудесные длинные волосы, – Дотторе думал о том, как их будет удобно наматывать на кулак – мягкий манящий взгляд, в глубине которого виднелось что-то ужасное знакомое, и глубокий гипнотизирующий голос; Дотторе мечтал услышать его шёпот у своего уха.
Всё получилось само собой. Через пару дней он собрался с силами и написал – Бай Чжу ответил ему через несколько секунд. Они сходили погулять один раз, второй, третий – Бай Чжу оказался интересным собеседником, прекрасным слушателем и крайне занимательной личностью, он внимательно слушал о научных работах Дотторе, разделял его негодование насчёт тупости людей, не желающих признавать его смелые гипотезы, и аккуратно сжимал его ладонь в своей. Бай Чжу мило смеялся, чуть щуря глаза, и любил обнимать Дотторе со спины, привлекая к себе внимание, – и быстро понимал, когда его лучше не трогать. Бай Чжу не пугала жестокость, он не страшился чужих приступов гнева – с лёгкостью принимал ревность, и, казалось, не обращал внимания на попытки подчинить, сковать его. Он просто говорил «я весь твой», затягивая в глубокий поцелуй, и Дотторе хотелось верить этому завораживающему голосу.
Он давал оставлять на себе синяки – кусать бедра, припечатывать к любой доступной поверхности и быть с ним грубым; ему такое нравилось. Он мог лежать неподвижно, принимая всё, что Дотторе желал на него выплеснуть, а мог сам мягко, но твердо прижать к кровати, зацеловывая тело с ног до головы. Бай Чжу оглаживал его бока, сжимал в ладонях ляжки и признавался в любви каждому шраму и ожогу – Дотторе чувствовал как смущение поднимается от груди к голове, как краснеет его лицо и уши; у Бай Чжу был мягкий, но пронизывающий насквозь взгляд, и под ним Дотторе чувствовал себя пойманным в ловушку кроликом, которого готовятся съесть. Но этому почему-то им не хотелось сопротивляться – лишь безоговорочно подчиняться, принимая похвалу.
Дотторе ценил Бай Чжу – и он не знал можно ли это было назвать влюблённостью, но впервые за много лет ощущал, что ему наконец отвечали взаимностью. И это его полностью устраивало.