You’re my angel baby

Уже отзвенели последние колокола, и вечерняя служба прошла как обычно. Народ потихоньку стекает из церкви, разбредается в стороны домов. Массивные старые двери закрываются со скрежетом, и теперь разве что тихие шаги служащих нарушают тишину. Ещё один день подошёл к концу, и Чангюн, прибравшись в своей лавке и распрощавшись со служителями, бредет домой. Солнце медленно клонится к закату, и уже не так жарко в чёрных одеждах. Чангюн наслаждается запахом сирени и цветущих яблонь, идя вдоль аллеи. Он думает о том, что завтра весь день проведёт со своим мужем, сначала на мессе, потом готовясь к обеду для прихожан, пекя хлеб и ржаные лепешки. Да и служащие братья будут рады повидаться с Кихеном. Чангюн невольно улыбается в предвкушении. Мысленно наказывает себе не забыть взять складное любимое креслице Кихена, чтоб тот мог отдохнуть в любое время, отгладить его одежду, сумку перед сном собрать со всем необходимым. Муж, конечно, поворчит на него, что и сам вполне может всё делать, беременность — не болезнь, но всё-таки позволит поухаживать за собой. А Чангюну только в радость. Дома привычно пахнет свежими овощами, порезанными в салат, специями от мяса и таким любимым мёдом с недавних пор с молоком. Укутавшись в плед, Кихен сидит в кресле, покачиваясь, читает свои любимые японские легенды, уже округлившийся живот наглаживает. У Чангюна от такой картины сердце трепещет в груди, и улыбка сама по себе на лице появляется. — Добрый вечер, мой хороший, — шепчет он на ухо мужу, целует в мягкие щечки, лбом в шею утыкается, наслаждаясь любимым теплом и ароматом. Кихен волосы его, спутанные ветром, прочесывает пальчиками, массирует кожу и хихикает от щекочущего дыхания. Но Чангюн ещё больше ластится, тычется носом в виски, осторожно прикасается к животу и снова целует. — Только не говори, что успел соскучиться за день, — смеётся с него Кихен. Обычно муж не настолько разморенный нежностью, а сегодня вот чуть ли не с порога. — Тогда я промолчу, — Чангюн кротко целует сладкие губы, перед тем как всё же уйти в ванную. Не пожалев банного мыла, Чангюн резво трёт мочалкой раскрасневшуюся от горячей воды кожу. Воздух становится тяжёлым, со стойким ароматом ладана, и ему (почти) дурно, но холодной воды не прибавляет. Только когда уши закладывает и дышать становится трудно, он ослабляет напор горячей воды, оседает на холодный бортик ванны и пытается собрать себя в кучу. — Опять решил свариться, — без стука врывается к нему Кихен. Он натирает Чангюну виски смоченной в нашатырном спирте ваткой и отчитывает за очередное безрассудство. И так каждый раз, Чангюн, взрослый мужчина, альфа, служитель церкви совершает какую-то глупость, на что его омега только головой качает и пытается всё в порядок привести. Пар постепенно оседает конденсатом, выветривается благодаря приоткрытой дверце, дышать Чангюну теперь намного легче так же и из-за манипуляций Кихена, что теперь гладит его по голой, мокрой, всё ещё красной спине. — Ну что же ты так, а? Совсем не бережешь себя. Кихен знает, уж очень его муж любит горячую ванну, и так же знает, что тому от неё плохо. Но Чангюн каждый раз увлекается, что потом его чуть ли не откачивать приходится. — Порядок, малыш. Спасибо, — Чангюн целует ладонь Кихена, что задержалась на его плече, поглаживает после, — ты сам давай не сиди здесь, вредно. Омега на это хмыкает, мол, а тебе полезно да, и всё же уходит в комнату, наказав мужу быстро приводить себя в порядок и идти ужинать. Сытно отужинав и убрав все за собой, Чангюн спешит в комнату, дабы отблагодарить своего чудесного мужа за всё что только можно, расцеловать, если тот, конечно, не отбрыкается как обычно. А ещё к завтрашнему дню подготовиться нужно. Но он забывает обо всём напрочь, заслышав особо сладостные нотки в воздухе и застыв на пороге комнаты. Вид Кихена, что зажимает между ног одеяло и ластится к подушке, глубоко вдыхая аромат ладанного дерева, выбивает Чангюна из колеи. Омега свою любимую безразмерную белую футболку-ночнушку пачкает в выделяющейся смазке и проступающими капельками молока из набухшей груди. Уловив в воздухе усилившийся аромат мужа, Кихен скулит его имя и ещё пуще трётся о смятое одеяло. Чангюн отрывает его от терзания постели, рядом ложится, сразу же приникнув к нуждающемуся в ласке мужу. — Хороший мой, — шепчет он сквозь тягучий поцелуй, — давай я помогу. Омега и хотел было что-то возразить, сказать, что не надо, ему поцелуев хватит, он успокоится сейчас, но муж сам его аккуратно перевернул на спину и теперь нависает над ним, а Кихену неловко, стыдно, он взгляд отводит. — Ты прекрасен, знаешь, — тычется с поцелуями Чангюн. — Я беременный, — с гулким вздохом говорит омега, чем срывает с губ альфы смешок. Уже несколько месяцев как беременный и всё пытается скрывать свои порывы хотя бы альфе на бедра забраться, чтобы его обласкали всего горячо, расцеловали и заобнимали. Уж очень хотелось, но он боялся и даже сейчас боится, пока Чангюн безумно нежно поглаживает его округлившиеся бедра и покрывает шею лёгкими поцелуями. Да, беременность — не болезнь, Кихен вполне справляется со всем, как и раньше. Но одно дело посуду помыть или в магазин сходить, а другое — залезть на коленки своего мужчины, он ведь тяжёлый теперь. Малыша носит под сердцем, вот и страшно. — И потому ещё больше прекрасен, — продолжает доказывать Чангюн, более настойчиво терзая губы мужа. Его руки блуждают под футболкой, он осторожно касается набухшей, влажной груди, слегка сжимая соски поочерёдно, из-за чего капли молока проступают больше. Кихен и опомниться не успевает, как Чангюн, задрав его футболку, принимается всё слизывать. Омега стонет пронзительно, пока муж лижет и легонько прикусывает его соски, а рукой скользит по истекающему смазкой члену. Кихен подставляется под ласку, переворачивается обратно на бок, чтобы к Чангюну прижаться насколько возможно близко, жадно вдыхает его яркий аромат ладана такой необходимый сейчас, не прекращая просяще скулить. — Малыш, давай на другой бок, — ласково просит альфа. Чангюн жмется к горячей спине своего омеги, сам притирается пахом к его бёдрам, пальцами всё продолжает играться с сосками. Он и сам возбужден ненашутку, но всё же внимательно следит за состоянием мужа, ловит его тяжелое дыхание, каждый его стон, то ослабляет хватку на члене, поглаживая головку, то сильнее надрачивая. Кихен такой изголодавшийся по рукам альфы на своем теле сейчас весь горит, пока его трепетно доводят до оргазма, интересуясь состоянием, всё ли в порядке, не больно ли. Он всё ещё подрагивает от настигнувшего наконец наслаждения, а муж его лопатки покрывает поцелуями не утомимо, живот поглаживать продолжает. — Я люблю тебя. И малыша. И благодарен вообще за всё, — неожиданно серьёзно шепчет Чангюн, утыкаясь в затылок и занюхиваюсь молочно-медовым запахом любимого, — и, если тебе хочется чего-то, не молчи и не шарахайся, как от огня. Кихен, я рядом, я помогу. — Он всё целует и целует, куда только угодно, прерываясь разве что на комплименты и благодарности, доводя своего мужа теперь до слёз. Кихен думает, что у него самый прекрасный альфа на свете, когда его уже подхватывают на руки и относят в наполненную тёплой водой и пеной ванную. — Только не долго отмокай, а то вода остынет. И обязательно зови, если что. Кихен кивает в ответ на наказ, и Чангюн уходит всё же гладить ему одежду к завтрашней мессе.