По-вулкански или мат в четыре года

Есть одна любовь, та что здесь и сейчас

Есть другая – та, что всегда.

Есть вода, которую пьют, чтобы жить

Есть живая вода

(с) Нау

0

Твои соленые слезы, кислые мины,

Душные речи,

Весь этот бред

Я умираю со скуки, когда меня кто-то лечит

(с) Сплин

0804. Капитан Джим Кирк опоздал на смену и извиняться не собирается: в конце концов, с учётом ублюдочной предрождественской миссии и вчерашней убойной рождественской вечеринки, четыре минуты нового календарного года способен молча принять даже первый офицер коммандер Спок. У Джима зверски болит локоть и совсем не болит колено. Спок никак не комментирует факт опоздания, и Джим с удовольствием проходит к креслу, где устраивается с максимальным комфортом. Руки на подлокотниках; «капитанская магнетическая задница» задвинута вплотную к спинке. Джим от души обожает МакКоя и его двойственный юмор: «магнетическая» в плане личной привлекательности или в плане притяжения для всевозможного рода приключений — поди, разбери. В любом случае, вставать и ходить, чтобы лучше думалось или напрягаться и выкрикивать распоряжения, капитан не намерен. Основное наконец упаковалось в более-менее разумные пределы, так что беспорядочные конвульсии откладываются на неопределённое время. Капитан расслабляется до состояния трансляции контролируемой уверенности и запускает первый внутренний. Варп, в смысле. Итак, локоть. С локтем легко — шатнуло в стену, когда добрался до каюты и завидел койку. Не от слабости шатнуло — от осознания возможного-невозможного счастья. 0805. Минута. Джим аккуратно отлипает от спинки кресла и чуть наклоняется, сканируя боковым зрением навигатора. Чехов всклокочен больше обычного и слегка сер лицом, но выглядит так, словно готов в одиночку штурмовать имперский крейсер. Джим ему почти сочувствует — где имперцы, и где Джим, которому нужен Боунс. Тут без шансов. В груди одновременно тепло печёт и бешено кипит, ошпаривая предвкушением. И самую малость трезвит беспокойством за Чехова. Дело в том, что Джим теперь то ли женат, то ли замужем. Ну да, ублюдочная миссия и планета-о-которой-никто-ни-черта-не-помнит. Планета оказалась ещё той стервой — с извращённо изобретательным воображением. С учётом поджившей вулканской супружеской метки от Спока и обручального кольца от Боунса, возможны оба варианта сразу. И то, и другое, причём без гарниров. С коммандером сложно. Коммандер показной неприступностью за полгода с лёгкостью довёл Джима до края и едва не заставил этот край переступить. Себя, кстати, тоже довёл. Чёрт его знает, может они там вообще друг друга изнасиловали, на ублюдочной планете. Хотя Джим почти уверен, что нет: он не сторонник насилия, Спок — тем более. И всё же, нельзя списывать со счетов и такой исход, поскольку стоит дать себе слабину, как кровь буквально вскипает. Хуже кислотной изжоги, честное слово. И не где-нибудь, а в самом сердце. С любимым доктором тоже сложно, но там совсем по-другому — слов не подобрать, и только горячо, нежно и очень-очень нужно. Со стороны наверняка кажется, что капитану легко как забывать, так и забивать на любые эмоциональные сложности. На самом деле так и есть, хотя сейчас Джим, возможно, отдал бы какой-нибудь из парных органов, лишь бы помнить основное из церемоний. Последствия ублюдочной миссии гонят лучший флагман Федерации в доки на тестирование. У ремонтников для серьёзных претензий оснований нет, но регламент никто не отменял. А значит, три-пять суток относительного отдыха экипажу обеспечены, что в условиях общей шаткости, вызванной не менее общей амнезией, можно приравнивать к дару небес. Капитану также сообщили, что в связи с «неясным характером» амнезии, экипажу полагается своё тестирование — с активным пси-участием лучших — читай, оказавшихся под рукой в нужном месте, в нужное время — профессионалов. Звёздный Флот ценит контроль, и если — когда — специалисты не смогут объяснить, что произошло с командой, то галочки в личных делах напротив нужных пунктов обеспечат достаточно иллюзий, чтобы Главный Штаб слегка попустило. Джим прокручивает вероятности и намечает примерный план действий. Перед Джимом задача покруче штабной. Плевать, что на сон после общекорабельного празднования пришлось меньше полутора часов. Стоит лишь позволить себе представить открывающиеся возможности, и прёт круче любых стимуляторов. Отсутствие неприятного нытья в колене беспокоит всё больше. Боунс наверняка скажет, что фантомная боль стала недооформленным приветом из до-рождественского прошлого. Однако интуиция упрямо против. Джим понятия не имеет, откуда взялось ощущение, но уверен, что стерва-планета, дважды изменившая капитанский социальный статус, ни при чём. Вчера под утро Спок сказал странную вещь — Джим не помнит в точности, как прозвучала фраза, зато помнит, что его едва не вывернуло протестом. Джим знает, что не сентиментален; максимальное погружение в «высокие чувства» приходятся на талантливо написанные или снятые вещи, где автор спецом фокусируется на выдавливании соответствующего отклика — острого и недолгого. При выбранном образе жизни, умение вовремя отмахнуться и идти дальше — целиком достоинство, а не недостаток. Джим всегда так считал. Пока не понял, что именно едва не упустил. Что ж, если придётся бултыхаться в этой канаве, стоит хотя бы видеть, куда плыть. Джим отмечает время на любимом хронометре, и скорее видит краем глаза, чем улавливает тихий, на грани слышимости, сигнал падда. 0808, и сколько-то там секунд. Сообщение оформлено в виде рапорта. Джим пробегает глазами по тексту и следующие несколько секунд виснет, пытаясь свести в одно целое и осмыслить обрывки бюрократических оборотов. «…в ранге первого офицера…», «…сложить полномочия…», «…оставить пост главы научного отдела…», «…на освободившееся место рекомендую назначить офицера Анетт Бараи, личное дело и характеристики прилагаются». Действительно рапорт. О переводе. От Спока. Джим уязвлён, раздосадован и совсем недолго — буквально миг — не чувствует под ногами твёрдой поверхности. Миг смывается вспышкой ярости: что за нахер? Вроде, всё уже ясно, понятно и чуть ли не по полочкам разложено. Ярость вскипает, проливается тоской и волной острого желания надраться с Боунсом. Мысль о Боунсе цепляет другую — Спок не мог знать про ночную встречу. Точно не мог. Джим буквально на себе доволок старпома до каюты, потому что в припадке ненормальной полутрезвой эмоциональности тот вымотал душу не только ему, но и сам вымотался. Полностью. С другой стороны, даже если каким-то образом сумел увидеть что-то или услышать, то никаких компрометирующих контактов там не случилось. Что может вулканец, прямой, как реакция зрачка на свет, понять в запутанных человеческих желаниях-стремлениях, не имея физических подтверждений? Спустя ещё мгновение Джим осознаёт, что в любом случае несправедлив в подозрениях: рапорт происходит из другой системы координат. Личное с профессиональным коррелировать не должно, и Спок знаком с флотскими постулатами лучше, чем кто-либо. В смысле, не просто знаком — коммандер женат на чёртовом Уставе. Дело в том, что неофициальными уложениями неуставные отношения не приветствуются. Большей частью — как раз вот из-за таких размышлений при виде официального документа. Надо выяснить, что там на самом деле случилось: репликатор отказался пломик выдавать, а на другом корабле есть повар со специализацией по приготовлению блюд с погибшей планеты? Даже близко не смешно. Мало научно-исследовательских миссий? Меньше, чем политически-экономических? Пожалуй, ближе. Бардак. Научный отдел по жизни пашут, как проклятые, а прямо сейчас, поверх всего остального, включающего отвратительные амнезийные последствия, проходит эксперимент, ради которого часть лабораторий переконструирована в аналог барокамеры с собственной системой жизнеобеспечения. Вообще, Джим не против запереться там на пару суток со Споком, когда оттуда уберут результаты и хрупкое оборудование. Окончательно взяв себя в руки, капитан намеренно тяжело разворачивается вместе с креслом. Знает, что инопланетно-чуткий слух не просто уловит, а в точности обрисует движение, поэтому жёстко простреливает взглядом старпомовский затылок. И почти сразу понимает, что прокололся. Затылок старпома топорщится коротким мягким «ёжиком», легко отражая капитанскую ярость и пропуская всё остальное. Сепаратор по-вулкански, чтоб его. Не в состоянии отказать себе в небольшой мести, Джим предельно тщательно отслеживает линии изящной шеи, проходится взглядом по натянуто-прямым плечам, скатывается к чуть приподнятому правому локтю, делает вираж и залипает на застывшей перед сенсорным экраном длиннопалой кисти. «Ксенофи-и-л», — с зубастой улыбкой тянет в голове голосом Боунса. «И эстет», — ничуть не возражает капитан. Пальцы у старпома ровные; красивые ногти преступно небрежно обстрижены — кое-где до зеленоватого «мяса». На уровне костяшек тыльной стороны ладони между средним и безымянным расцветает небольшой синяк. С учётом вулканской биологии — анормальной чувствительности рук — можно констатировать, что вариант дрочки по-вулкански получился излишне жёстким. Джим знает, что трахнул Спока на планете-о-которой-никто-не-помнит, и теперь дорого бы дал за любую неприличную подробность. Но память молчит, интуиция тоже. Только подсказывает, что два первых раза капитанское сердце может и не вынести. «Отказать» …отправить. Себе он в удовольствии не отказывает: наблюдает, как Спок принимает сообщение, закрывает и снова утыкается в экран. — Коммандер, зайдите ко мне после смены, — роняет Джим перед тем, как развернуться назад вместе с креслом. — Это приказ? — ровно уточняет Спок, судя по звукам, намеренный встать и вытянуться по стойке смирно. — Сидите, коммандер, — Джим, не глядя, вытягивает руку в сторону, изобразив отмашку. — Просто просьба. Спок почти бесшумно устраивается обратно на место и продолжает работать. Повторного рапорта нет, а значит, Джим всё верно просчитал. Обед коммандер пропускает. Негромко, но отчётливо отговаривается от Ухуры необходимостью контроля того самого, адски важного эксперимента. Джим рад, что не успел влезть первым и получить отказ. Ухура тоже особо расстроенной не выглядит. В столовой Джим подсаживается к Сулу, быстро заливает в желудок что-то не слишком горячее, сверху закидывает чем-то относительно твёрдым и успевает ещё минут двадцать подремать с открытыми глазами, пока первый пилот без особого энтузиазма расписывает, как сверх меры накидавшийся Кексик под утро лично выгребал остатки омелы из наименее доступных углов. Ага, под чутким руководством Кинсера. История претендует на корабельно-семейный анекдот, и наверняка когда-нибудь им станет. Сейчас Сулу слишком явно не выспался, Джим — тем более, так что по дороге назад на мостик они просто осоловело молчат. Вторая часть альфа-смены проходит под лозунгом «не спать!». Для всех, кроме, разумеется, предельно сосредоточенного старшего помощника — кто бы сомневался — и, может, всё той же Ухуры, но Джим точно не уверен. Потому что, если кто и способен дремать не только с открытыми глазами, но и чутко сканируя эфир, так это их старший офицер по связи. На самом деле Джим активно не терпит любого рода халатности на рабочем месте. Но поскольку каждый из здесь присутствующих тоже не сторонник, может даже более яростный, чем сам капитан, то сегодня — только сегодня и только им — можно. А бета- и гамме- сменам он лично устроит неожиданную капитанскую проверку нынче ночью, потому как им-то обломилось порядка восьми часов, чтобы прийти в себя. Именно в себя. Сейчас этого достаточно, поскольку до нормы, после амнезийной миссии, им всем ещё… на любом варпе не меньше месяца. Новых сообщений нет, что безмерно радует. По завершении смены коммандер покидает мостик первым — испаряется с такой скоростью, словно всерьёз подозревает, что Джим станет мешать его ненаглядным медитациям. Немного смешно и слегка обидно. Спок совсем капитана за придурка держит? Всей команде в полном составе уже хватит срывов и расшатанных нервов. Если кому-то необходимо изничтожать благовонюрные палочки, сидя в темноте в позе недорисованного иероглифа — на здоровье, лишь бы работало. К тому же этот кто-то лично приглашён в капитанскую каюту для очередного, чтоб его, выяснения. Так что палочек должно быть много, и пусть смердят до рези в глазах — пригодится обоим участникам будущего диалога. Закрывшись у себя, Джим, вместо того чтобы использовать время с пользой, начинает бесцельно бродить. Сначала подвисает у рабочего стола, затем у книжных полок — непонятно, когда и зачем подошёл. Нужно бы проверить вызовы, заняться отчётами или просто подремать, но в голове тяжёлый бардак и хочется стиснуть кулаки до промятых ладоней. Кровать слегка проседает под его весом — Джим точно помнит, что ни присаживаться, ни прикладываться не хотел. Хреново. Очень. Под всем своим вулканским контролем Спок оказался той ещё истеричкой. Нет, Джим не в претензии — сам месяцами раскачивал лодку. Вот только сейчас не просто хреново-хреново, а местами по-настоящему жутко. Эмоционально скомпрометированный или нет, но Уставом и субординацией Спок никогда не манипулировал. С другой стороны, всё когда-нибудь случается в первый раз. Спок много чего раньше не делал. Нужно просто задать правильный вопрос касательно сегодняшнего демарша. Выяснить, не связан ли рапорт с… блядь, как всё сложно, прямо бесит — так, чтобы не натолкнуть на ненужные догадки, в случае, если не связан. Отлично, Джим, ты лучший. Теперь не просто жутко и хреново, но ещё и мерзко. Нет уж, от себя он тоже отказываться не намерен. Ни от себя, ни от Спока, ни от Боунса. Значит, нахер планы, лучше действовать по обстоятельствам. Комм обнаруживается на столе под золотой форменкой, стянутой сразу по приходу в каюту. — Бо-о-о-унс, — почти не тоскливо тянет Джим, — ты когда освободишься? У Боунса на заднем плане кто-то громко и виртуозно блюёт. По воодушевлению чувствуется, что начал недавно — сил и дыхалки многовато для повторного приступа. Рядом с Боунсом звякает, шуршит и перекатывается: — Часа через четыре, не раньше, — хмуро отвечает он. — У меня тут последствия ваших праздников в самом разгаре. Только не говори, что решил присоединиться. Здесь с местами напряг, коек не хватает. Джима слегка отпускает. — Четыре часа? — с удовольствием переспрашивает он. Четырёх часов для очередной задушевной — чтоб её — беседы более чем достаточно. — Мне должно хватить, так что ладно, жди. — Минимум четыре, — уточняет Боунс. — И я тебя не жду. Меня самого ждут. Джим не может не отметить резкую смену отстранённой деловитости на заинтересованную защиту. — Подождут, — радостно возражает он. — Мне нужнее. Пожалуйста, — тянет он, улыбаясь, как ненормальный, и продолжает шёпотом. — Пожалуйста-пожалуйста? — Ну ты… — МакКой так явно сдерживает смешок, что лучше бы просто ухмыльнулся. — С одним условием, ка-пи-тан, — в такт слогам Боунс где-то у себя стучит металлом по стеклу. — Всё, что захочешь, — Джим тоже ржёт, но с придыханием. — Ты не будешь рассказывать, что делал эти четыре часа. Ты будешь слушать, что, блин, тут делал я. И ты вы…муштруешь всех попавших сюда идиотов сначала по одному, а потом соберёшь и выебешь кучей, потому что такого наплыва слабоумия на ровном месте я не наблюдал со времён академии, — в медотсеке что-то катится и падает, а на заднем плане слышны приближающиеся голоса. — Всё, Джимми, свободен. Дышать становится легче. Ненамного, но всё-таки. Джим откладывает комм, думает, что хорошо бы принять душ, а потом моргает и открывает глаза через неопределённый промежуток времени. Ощущение неприятной дезориентации тревожит. С одной стороны, Джим чувствует себя отдохнувшим. С другой — спал явно недолго, раз никто не долбился по связи, не заходил и вообще не искал. Так сколько же он продрых в итоге? Падд показывает, что чуть больше четырёх часов. Джим почти не верит — не может быть, чтобы он за столько времени никому не понадобился. Но отсутствие визитёров и вызовов подтверждают, что да — по какой-то причине ему дали выспаться, и это хорошо. Хотя, конечно: бурная праздничная ночь, отягощённая потерями. Кто-то до сих пор приходит в себя, а кто-то уже пытается выйти из лазарета, пожертвовав содержимое внутренностей медицинским биосборникам. В любом случае, экипажу не до задушевных бесед ни друг с другом, ни с капитаном. Удовлетворив одну из основных потребностей — в отдыхе — Джим настроен куда более благодушно, чем утром или после обеда. Ощущение непоправимости происходящего слегка выветривается, а быстрое уточнение местоположения показывает, что несмотря на продекларированные намерения, к делам научного отдела Спок отнёсся со всей серьёзностью. Другими словами, прямо сейчас старший офицер по науке сидит в одной из лабораторий, надёжно обложившись по периметру сотрудниками, а значит, беседа состоится в глухой ночи. Что не может не дать Джиму определённых преимуществ. Жизнь резко становится куда более приятной, чем могло показаться первым ранним осознанным утром нового календарного года. Кстати, Чехов тоже в лаборатории — Джим специально для Боунса прокинул, на случай, если любимый доктор вздумает волноваться или ещё как-то манкировать неизбежно наступающим счастливым будущим. Шутки шутками, а Джиму надо что-нибудь съесть или выпить, а лучше то и другое вместе, чтобы начать нормально соображать. Для проверки качества мышления можно попытаться определить, как может называться умиление пополам с раздражением — то, что он почувствовал, обнаружив Спока в чёртовой лаборатории вместо своей каюты. Пожрать и в медотсек. Почётное право искать второго участника для вышеуказанного диалога с чистой совестью передаётся старшему помощнику. — Опять, — мученически уточняет Боунс, отодвинув стакан, видимо, машинально выискивая за ним колбу. Да, чаще всего Джим с МакКоем не утруждают себя сервировкой. Заметив ошибку, Боунс недовольно хмурится, затем машет рукой и довольствуется тем, что есть. Еда и отдых, вовремя попользованные, не просто оживляют — ведут к озарениям. Джим до сих пор не может поверить, что решился реплицировать полный комплексный обед и приволочь в медотсек. Выражение лица Боунса было бесценным. Джим отказывается разбирать увиденное на составляющие, но всё равно чувствует себя слегка сволочью. Что, немного заботы от него — это апокалипсис? И он всё равно намерен просмотреть записи, чтобы сделать куб с опешившим МакКоем для личного пользования. К настоящему времени любимый доктор отчётливо пьян по любым меркам, включая свои и Джима. Причём, до диагностированного состояния не дошёл, а прямо-таки докатился на неприличной скорости. А недоволен он Чеховым. — Ну-ка, ну-ка? — Джиму больше смешно, чем интересно. И Боунс, правда, необычайно круто набрался. — Расскажи своему др… капитану, чем тебя обидел злой Паша? А вот МакКою не смешно с очевидной ясностью: — Придурок малолетний, — с неожиданной тоской выдаёт он. — Теперь сообщение прислал. Повторно уведомил, так сказать. Мол, я волен вообще не напрягаться, потому что он, видите ли, может любить за двоих, — тоска перетекает в горечь и обратно вместе с проседающим голосом и почти конвульсивными движениями пальцев. — Как будто одного раза мало было. Ладно, любовь — с ней всё ясно, я как медработник и циник вообще не должен в неё верить. Но ты только представь, каким наивным и слабоумным надо быть, чтобы… да ну, к чёрту! Вот же. Опять чувства, и опять чужие. Хотя, да, не свои — это выносимо, хоть и мутит с чужой тоски. Тема обручальных колец по обоюдному молчаливому согласию отложена до более нормальных времён. — Стой. А когда это он первый раз успел тебя так обрадовать? — Джим включает голову, перебивает и хмурит брови, пытаясь сообразить, каким образом Чехов пролез вперёд него, если сначала стоял смену, а потом сидел в лаборатории со Споком. А до этого был праздник, в котором Чехов не участвовал, и ещё раньше — битый месяц полной амнезии у всех, без исключений. Или с исключениями? Вообще-то надо было брать Боунса за горло вопросом, почему тот верит в любовь, и почему «не должен» — оттуда до целей Джима гораздо ближе. Но, видимо, мешает тяжёлый приступ аллергии на всё, что хоть отдалённо напоминает выяснение отношений. Боунс, тем временем, неожиданно выглядит почти трезвым: — Хороший вопрос, — медленно выговаривает он, цапая бутылку, хотя у обоих в стаканах ещё не пусто. Джим чувствует, что сейчас ему будут врать, и — нет, только не Боунс. Скорее, Джим где-то ошибся в своей логической цепочке — свечку-то он не держал. — Ладно, не моё дело, — быстро отказывается он. — А что такого в том, чтобы любить за двоих? Ну, кроме банальности? — Да вот блевать мне что-то хочется от банальностей, — даже без паузы звучит нелепо и откровенно беспомощно. С учётом взятого на размышление времени — совсем аут. — Нет-нет-нет, — Джим ненавидит себя за непрошенное благородство, но по-другому просто не может. Не с МакКоем. — Блевать тебе хочется от выпивки. Ну, может, от Чехова немного, не знаю. Хотя тоже нет, от Чехова тошнит меня, а для тебя любовь за двоих, насколько помню наши юные годы, всегда была чем-то вроде Грааля. Если я, конечно, с тобой в академии комнату делил, — беспардонно приступает он к флирту. И очухивается: — Бля, прости. Что я несу? — Полную ахинею, Джимми, — натужно-радостно констатирует МакКой. — Тебе давно пора баиньки. Нет, сегодня всё ещё не со мной — сначала с гоблином разберись, я разрешаю. — Чего? — сипло, почти беззвучно переспрашивает Джим с жутким кукурузно-фермерским акцентом. Мгновенно трезвый, как стекло. — Я говорю, там посмотрим, — громче, чем нужно, рявкает Боунс, вздёрнув Джима за шиворот и тут же подхватив под руки. — До каюты сам доберёшься или проводить? — Доберусь, — Джим с силой проводит ладонями по лицу, стирая остатки опьянения. — А скажи-ка мне, любовь моя, ты сейчас сказал то, что сказал, потому что сказал? Или потому что решил держать Чехова подальше от себя? — хочет уточнить он, но тут МакКоя буквально загибает от смеха. Хорошо ещё за стенку ухватился, а не за Джима — вот грохнулись бы тут вдвоём, кони здоровые, отсек к чертям бы разнесли. — Всё, вали, пока я не передумал, — отсмеявшись, Боунс указывает направление, придав ускорения тычком в плечо. Джим послушно идёт, на пороге разворачивается и прищуривается, взвешивая «за» и «против». Боунс снова так уверенно скалится, что Джима пробивает на поржать, поэтому он решает, что вполне может дать на время порулить кому-то более разумному. — Я вернусь, — наполовину предупреждает, наполовину угрожает он, отсмеявшись. Красиво разворачивается и едва вписывается в проход. — Ты уйди для начала, злыдень, — небрежно напутствует Боунс. Пустой коридор выглядит неправильно. Джим понимает, что по какой-то причине ожидал увидеть Спока, торчащего под дверью капитанской каюты. В желудке ощутимо плещется алкоголь, ищет пути к отступлению. В мозгах намёк на движение отсутствует. Однако перед тем как уточнять местоположение старпома, капитан закрывается у себя двойным кодом. Автопилот, не иначе — офигенно полезная штука. Особенно в полной темноте при поиске кровати. Восстав по будильнику, Джим первым делом — раньше, чем добирается до выданного Боунсом жизнетворного и уборной — вспоминает, что по мнению системы слежения, на момент капитанского отруба Спок лабораторию не покидал. Если заходил позже, то впустую: зомби реагируют только на тревожные коды по кораблю. Ну, может ещё на особо извращённые предложения интимного характера. Но нет — кроме Боунса, ночью капитана никто не домогался. Да и тот, положа руку на сердце, больше казался задетым Чеховым. С другой стороны, позавчерашней праздничной ночью из-за Джима и обнародования их со Споком нового статуса любимый доктор накушался куда как больше, чем вчера. Или так же? Ну да, конечно — осталось только начать считать степень ужратости мерилом вовлеченности, и готово. Канава с чувствами ждёт и плещется в предвкушении. Пробыв в душе дольше чем рассчитывал, Джим из принципа является на мостик раньше положенного — относительно свежий и очень злой без завтрака. Похмельное от Боунса всегда бередит аппетит — Джим почти уверен, что так и задумано, и сегодня вот прямо очень некстати. В гамма-смену научная станция обычно пустует; Спок всегда может явиться к альфе как угодно рано и сразу воткнуться в консоль. Но иногда, во время проведения длительного эксперимента, очередная лаборатория нуждается в круглосуточном присмотре, и сейчас как раз такая ситуация. Развернувшись вместе с креслом, Джим наблюдает, как старпом принимает вахту у Анетт Бараи, которую вчера рекомендовал на собственное место. Глядя, как они взаимодействуют, Джим отчётливо понимает, что рекомендованный офицер — редкостная стерва, хоть и страшная, как жизнь Джима до академии. Местами с коммандером стерва меняется секунда в секунду и за секунду, словно в танце. Репетировали свой вальс, что ли? Не то чтобы Джим раньше ни разу не видел, как Споку сдают смену, но сегодня всё выглядит одним большим вызовом. Даже то, как Спок мгновенно прикипает взглядом к панели, и не спешит сесть, пока дама — эй, всё ещё офицер, между прочим, хоть и отягощённый никому не нужной заботой в единственном остром взгляде на старпома — не покидает зону старпомовской вахты. — Коммандер, — Джим спецом дожидается, пока Спок примостится, а потом сурово смотрит, как тот встаёт, разворачивается и принимает обычную стойку: спина прямая, руки за спиной. — После смены зайдите ко мне. Скажем… 2100 по корабельному времени. Это приказ, — чуть повышает он голос, больше под запись, чем для присутствующих. — Разрешите уточнить? — обычно Спок предпочитает говорить тихо и отчётливо, но сейчас звучит ничуть не слабее последней капитанской гневной реплики. — Не разрешаю, — режет капитан, намереваясь развернуться. — Разрешите настоять, — жёстко парирует Спок, чуть вздёрнув подбородок. — Ну? — Джим всматривается в лицо, но не может поймать взгляд. — Уточняйте, — разрешает он. Сквозь плещущуюся ярость пробивается что-то новое, от чего у Джима холодеют плечи. — Мой визит требуется в качестве старшего помощника или офицера по науке? Холод ползёт по коже на спину и ввинчивается внутрь. Пока неглубоко: — И в том, и в другом… качестве, коммандер, — Джим стискивает зубы, откидывается на спинку и, наконец, разворачивается к главному экрану. — Не забудьте захватить отчёт о ходе… эксперимента, — добавляет он, переведя дух. — Работайте. Недальновидно. Спока он конечно лишним напоминанием уязвил, а вот официальное название эксперимента выпало, так что сейчас ему подробно доложат. Заодно укажут непочётное место среди других индивидов с двузначным айкью. Спок молчит. Молчит вся смена в полном составе. Даже Сулу перестаёт кидать редкие сочувственные взгляды на Чехова и погружается в какие-то свои мысли. Судя по некоторым признакам, не особо весёлые. Ухура откровенно осуждает — напряжённые плечи и чуть склонённая голова, как при словесном споре, когда лейтенант недовольна терминологией оппонента. Джим может читать каждого из смены, хотя тут все, кроме Пашки, мнят себя нечитаемыми. И каждый, кроме опять же Пашки, не рад произошедшему. Чехову, похоже, абсолютно всё равно. Джим даже не уверен, слышал ли тот их со Споком диалог. Как бы дел не натворил. Беспокоиться за Пашку конструктивнее, чем беспокоиться за Спока. Через три часа от начала смены, ближе к перерыву, Джим потягивается, шумно откладывает падд и начинает привычный экскурс по мостику. Сегодня он движется по часовой стрелке, оставляя коммандера на десерт. Возможно, у кого-то что-то открыто — не вполне связанное с дежурством. Сегодня этот кто-то может всё быстро закрыть, а когда капитан отвалит, восстановить заново. Пока Энтерпрайз на тупом ходу следует к ближайшим докам, нет смысла закручивать гайки до упора. Тем более, что через двое суток капитан планирует разбавить тоску учебной тревогой. Если, конечно, раньше не вмешаются непредвиденные обстоятельства. Палуба под ногами самого молодого капитана Звёздного Флота сияет надёжностью, по краям — энергосберегающими диодами в экономичном режиме. Подавляющее большинство занятых на смене офицеров остро заинтересованы во внимании капитана, и при его приближении отчётливо светлеют лицами. Пара уточняющих вопросов здесь, несколько ободряющих слов там, и мостик словно выдыхает — даже потусторонняя белизна между контрольных панелей выглядит менее безжизненной. Особой радости необязательный контакт с капитаном не вызывает лишь у Чехова, Ухуры и, возможно, у Спока. Ухура держится предельно профессионально, Чехов — отстранённо, а Спок вообще никак не даёт понять, что заметил близкое присутствие за левым плечом. Странно до неправильности. Джим внезапно вспоминает Рождество и ощущение, отчётливо отдающее раздражением, когда обнаружилось, что вдохновлённый коммандер прилип излишне близкой тенью, буквально вторгшись в личное пространство. Тогда ещё мелькнула неприятная уверенность, что это надолго, если не навсегда, и что это не тот бонус, на который Джим способен беспрекословно согласиться. Вчера и сегодня они будто вернулись назад — к тем временам, когда казалось, что Джим единственный, кому здесь что-либо нужно. Но ведь нет. Какой-то из прорытых повсюду тоннелей и подкопов оказался критическим, перекосив пьедестал настолько, что коммандер рухнул оттуда прямо в подставленные руки — вместе со всей своей не слишком реальной красотой и слишком реальными слабостями. Торговаться с собой в попытке понять, какой из шагов стал переломным, смысла нет. Зато есть смысл дожать коммандера до реакции. Джим хочет проверить, не показалось ли ему, поэтому продолжает стоять в вольной позе, вынуждая Спока если не среагировать, то подать признаки жизни. В отличие от Спока, положение у Джима выигрышное: он может торчать тут хоть до обеденного перерыва. А вот коммандеру очень скоро придётся прекратить изображать памятник самому себе и заняться поступающими данными. А значит, Джим в любом случае получит необходимое. Спок выбирает первое: поворачивается в профиль, очевидно цепляя боковым зрением направление интереса, и спрашивает: — Вы что-то хотели уточнить, капитан? Реплика неожиданно звучная, словно Спок не против привлечь внимание как можно большего числа свидетелей. Руки, убранные на колени при первых признаках приближения, так в поле зрения и не появляются. Джим не хочет воевать. На самом деле, никогда не хотел, но что поделать, если пока только так и получается: — Уточните обстановку в квадрате сорок один — пятьдесят четыре. Он спецом выбрал координаты: теперь Споку волей-неволей придётся дотянуться до правого края экрана, ближе к верху, чтобы отрегулировать масштаб. Спок решает по-своему: берёт с панели падд и вводит данные оттуда, скрывая действия спиной и плечами. Неконструктивно. Мало того, что детское поведение говорит само за себя, так Джим ещё и шатнулся почти вплотную, мгновенно выцепив то, о чём и так подозревал: вчерашний синяк надёжно заклеен биопластырем. — Две тысячи сто, — напоминает Джим, бессовестно быстро обзаведясь чем-то очень похожим на подвижку к неуместному стояку под звук убийственно возбуждающего голоса и непрошенную картинку зарабатывания синяка крупным планом. Бля, капитан, тебе сколько лет? Мысль мелькает уже после того, как он выговаривает время назначенной встречи в остроконечное ухо, позаботившись невзначай выдохнуть чуть сильнее, чем нужно — чтобы если не достало до самых печёнок, то хотя бы волосы пошевелило. До капитанского кресла четыре шага. Капитан улыбается в пространство — для мостика — спиной чувствуя, как Спок сжимает в кулак ладонь с пластырем, накрыв и обняв пострадавшие костяшки другой ладонью. К 2100 капитан балансирует между жгучим бешенством и холодной яростью. Рассматривая вулканскую брачную метку в зеркале, Джим внезапно сообразил, что по вулканским законам ему тоже положены некоторые преференции. Спок — наполовину человек, Джим — полностью, и три четверти общего целого подсказывают, что обращаться к вулканской терра инкогнита может оказаться чревато последствиями. Но, вообще, так, на минуточку, разве он не заслуживает хотя бы знать подробности, кроме общеизвестных? Кое-какую приватную информацию Спок успел сообщить до того, как объявил односторонний бойкот. Теперь — перед тем, как бултыхнуться в канаву — Джим намерен вытащить основной максимум. Никакого секса, пока он не выяснит суть. Звучит убого даже в мыслях, и… нет, Джим знает, чем заканчивается мысленное посылание всего этого на хрен. Спок так глубоко засел внутри, что посылается только вместе с толстой капитанской кожей, причём не сразу, а частями — слой за слоем. 2100. Капитан разработал целую стратегию, включающую самое удобное местоположение — эргономичное кресло за рабочим столом, слегка обделённое основными источниками освещения — и ощущает себя хозяином положения, когда даёт команду на разблокировку апартаментов. Он готов. Наверное, поэтому всего лишь недовольно хмурится при виде сразу двух визитёров. Ещё до того, как Сулу открывает рот, чтобы доложить по форме, Джим уже понял, что происходит. Он облокачивается на столешницу, сосредоточенно дослушивает второго участника фарса — Анетт Бараи, заместителя коммандера на второй должности — а затем кивком приглашает за стол и больше часа гоняет обоих по всем узлам и шероховатостям. Сулу почти не достаётся: понятно, что офицера поставили перед фактом в последний момент. И надо отметить, что в сводках старпома тот на удивление уверенно выискивает необходимые данные. Стерва справляется слишком хорошо, поэтому капитан не стесняется: выпытывает все подробности текущего эксперимента с приоритетным статусом. Заодно выясняет, что до завершения начатой стадии выковырять оттуда коммандера можно разве что через подпространство, но тогда с докладом он не поможет — вообще больше никогда и ни с чем не поможет. И что энсин Чехов оказал неоценимую помощь на последних, самых важных этапах подготовки. В принципе, капитану достаточно информации о том, что коммандер, заживо замуровавший себя в барокамере, намерен выйти примерно к обеду — более точное расчётное время неизвестно — причём, сразу на смену. Капитан спокоен до суровости: примерно полчаса назад, в поисках заметки на очередном служебном падде, он заглянул в служебные сообщения и обнаружил новый рапорт от коммандера. Точную копию предыдущего, с теми же формулировками и оборотами, и единственной разницей — числом и временем. Коммандер озаботился как условностями, так и условиями: рапорт подан за двадцать две секунды до окончания сегодняшней альфа-смены. В официально рабочее время, и именно тогда, когда звуковой сигнал будет проигнорирован с наибольшей степенью вероятности. Браво коммандеру. Джим спокоен не только снаружи, но и внутри. Там всё чисто и безболезненно сковало азотным панцирем, поэтому к лишним движениям не располагает — ни душевным, ни физическим. Только к умозрительным и профессионально-интеллектуальным. Завершив совещание чётко по форме, капитан тепло благодарит участников — они действительно хорошо потрудились — отпускает и ещё некоторое время тормозит перед закрытой дверью. А потом набирает главу медицинской службы и ставит перед фактом близкого визита. О трезвости на сегодня можно забыть. Джим собирает мозги в кучу и приходит к единственно возможному выводу: Спок знает о них с Боунсом. Здравствуй, канава, принимай с головой. Всё отвратительно, а в мыслях ещё отвратительнее. Нужно срочно что-то предпринять, потому что Джим не может позволить Споку уйти. Ни от себя, ни с корабля. Если потребуется вывернуться наизнанку, он так и сделает. 1

Зная свой следующий ход ни о чём не жалеет

Ей бы вдохнуть кислород, но она не успеет.

Ненастоящая фея с глазами зверя

Ей бы вдохнуть кислород, но она не успеет.

Ей нужен доктор. (с) Znaki

— Спок подал рапорт о переводе, — с порога говорит Джим. Боунс впечатлённым не выглядит, кивает скептически и едва не закатывает глаза, перед тем, как начинает выставлять на стол привычные пробирки. Реакция Боунса понятна, как и реакция Сулу во время импровизированного доклада. Боунс в курсе подоплеки происходящего, в отличие от Сулу, которому пришлось скрывать некоторое недоумение. А всё из-за того, что на Рождество капитан позволил себе продемонстрировать экипажу перемены в собственной личной жизни. Разумеется, никто не ожидал от них со Споком резких изменений во взаимодействии на мостике. Однако роль буфера между капитаном и старпомом для Сулу слишком явно оказалась неожиданной. Как и для самого капитана. — Второй рапорт, — вынужденно уточняет Джим. — Первый подал вчера. Оторвавшись от пробирок и ощупав профессионально-оценивающим взглядом, Боунс отворачивается, переключившись на такую же профессиональную оценку содержимого одного из наиболее недоступных простым смертным шкафчиков: — Это он после вашей милой беседы придумал или заранее? — без особого интереса спрашивает он. — Бери и марш в подсобку, — не глядя отдаёт он распоряжение. — Заранее, — Джим сгребает пробирки и проходит в соседний отсек. Там разворачивает ближайшее кресло, обрушивается на сиденье и подтаскивает себя к столу. Скрежета могло бы быть и побольше: хочется что-нибудь сломать с грохотом или разбить с треском. — Наша беседа не состоялась, — кидает он в проём. Джим не удивлён, что начальник СМО уже в курсе последних корабельных сплетен — капитанском приглашении коммандера на вечернее совещание в приказном порядке. Скорее, странно, что никто из внезапных пациентов ещё не доложил о финте, провёрнутом упёртым коммандером. Хотя, дело времени. — Выкладывай, — Боунс, наконец, определяется с выбором, заходит, запирает отсек личным кодом и тоже цепляет себе кресло свободной рукой. Любимый доктор всегда на службе, даже когда пьёт с капитаном. Остальным членам команды об этом знать не нужно, но разумеется, все, кто близко, в курсе. Джим перехватывает ёмкость и разливает по пробиркам. Сразу не пьёт — начинает рассказывать. Говорить особо не о чем: рапорт раз и рапорт два, но Боунс выглядит заинтригованным — уточняет, подливает, задаёт наводящие вопросы. Джим всё это сечёт, и не сопротивляется. Наоборот, в какой-то момент включается и чувствует, что его слегка отпускает. — Согласись, он тебя уделал, — под конец Боунс не просто хмыкает, а откровенно ржёт — слишком весело, чтобы заподозрить в фальши. Чувствуется, история с Сулу и стервой-научницей в качестве замены Споку, доставила искреннее удовольствие. Ну, хоть кому-то. За Боунса Джим рад, а вот за себя — не особо, несмотря на достаточное количество градусов, чтобы начинать уже выдыхать и расслабляться. — Такое ощущение, что это я игрушка, — раздражённее, чем собирался, выдаёт он. — Слушай, может он так мстит? Боунс дышит в пробирку-переросток, смотрит на просвет, кроя физиономию «какого чёрта ты спрашиваешь у меня?», и не отпивает: — И за что же именно? — с явной поддёвкой тянет он. — Он странную вещь в Рождество сказал, — вспоминает Джим о том, что его не на шутку напрягло. — Что-то вроде, мол, возьми свою игрушку. А под игрушкой подразумевал себя. Я что, выгляжу настолько сволочью? — задаёт он главный вопрос. Вопрос тому, кто не станет врать и щадить из ложных побуждений. — Ха, — неожиданно нервно выдаёт Боунс. — Игрушечки на выходные? Джим как раз пытается смыть непрошенную горечь алкоголем, и чудом не давится, сообразив, что на самом деле готов был предложить ему Спок. — Ты своих блядей так называл, не помнишь? — Боунс зачем-то продолжает разжёвывать очевидное. — Каждый раз новых. Можешь представить, как это мог воспринять представитель высокоразвитой древней культуры, — он изображает кавычки свободной рукой. Вторая всё ещё занята пробиркой, словно если её поставить, она непременно либо опустеет, либо опрокинется. — Это для нас с тобой шуточки, а для гоблина — живые лю… нет, не всегда люди, ты же у нас ксенофил, но существа потенциально разумные. В свободное от работы время способные что-то там чувствовать без дополнительной оплаты. — Высокоразвитая, говоришь? — Джиму никогда не нравилось ощущать себя единственным моральным уродом в коллективе. — Наш представитель древней культуры, между остальным и прочим — то есть, вскользь — изъявил желание оттрахать меня прямо в капитанском кресле при всех на мостике. Сказал, что способен стереть память всей смене. Бровь Боунса стремительно взлетает вверх. На Спока напрочь не похоже, но результат одинаковый. Джим мгновенно понимает, что проговорился в запале; что именно это его больше всего тревожило — даже не «игрушки» — и что он ещё не настолько пьян, чтобы обсуждать некоторые вещи. — Мостик, говоришь? — тон-в-тон уточняет Боунс, пока Джим срочно повышает градус до необходимого. — Тот самый, где твоего старпома нашли впавшим в целительный транс после очередной из ваших милых бесед? Боунс умён, как дьявол, и настолько же проницателен. Возможно, Джим не хотел бы вспоминать — не сейчас, точно. Но в голове, как по щелчку пальцев возникает то, с чего началось хоть что-то реальное. — Может, ты и прав, — нехотя признаёт Джим. — Как ты только всё помнишь? Хотя, конечно помнишь, это ведь ты потом меня к нему в палату отправил. Я застукал его… — нет, всё-таки некоторыми подробностями он делиться не готов даже с Боунсом, просто не в состоянии. Конец фразы повисает в воздухе. — И ты всё ещё не хочешь его отпустить, просто подписав рапорт, — Боунс качает головой и оценивает на просвет пустую пробирку. — Точно хорошо подумал? Что там творится, в этой голове, нипочём не поймёшь, хоть учитайся языком тела. Джим заранее знает ответ, но всё равно спрашивает — потому что это Боунс, и должен иметь право выбора: — Считаешь, я должен отказаться? Звучит неожиданно нехорошо. Тон такой, словно Джим давно принял решение и готов чуть ли не в глотку вцепиться любому, кто попытается оспорить. Но не Боунсу же! Не Леонарду — Ленну. Вот чёрт. — Э, нет, — Боунс улыбается исключительно по-доброму, и Джима резко отпускает. — Считаю, что это только твоя ответственность. Но если ты твёрдо решил, то у меня кое-что есть. Сиди здесь, — Боунс встаёт и неловко пошатывается. За стол не хватается, выпрямляется сразу и идёт к выходу, бросив по дороге: — Предложение одноразовое, если отрубишься — пеняй на себя. До отруба Джиму как до ремонтных доков — пол ночи и битые сутки впереди. Успеет ещё, если припрёт. Глядя в переборку, нарезанную заглушками на неоднородные ящики-прямоугольники, Джим думает, что вряд ли сможет поделиться подробностями произошедшего на мостике даже с Боунсом. Не то чтобы есть поводы считать себя таким уж правильным, но он совершенно точно из хороших парней. По крайней мере, когда есть возможность сначала подумать, а потом действовать. Вообще, мало ли у кого какие первые порывы? Сознательно он против унижения в любом виде. Просто Спок неистово бесил своей гордыней и самоуверенностью. Искренне считал себя выше любых человеческих слабостей и в глубине своего логичного разума не мог не презирать всех хомо сапиенс в целом. А Джима — в частном порядке — явно и очевидно больше, чем кого-либо на корабле. Нечестная игра с выданными вулканским происхождением козырями. Что и кому Джим теперь может объяснить? Что застать Спока в момент потери контроля, когда тот буквально насиловал пахнущее капитаном кресло, было адски больно и одновременно охуенно круто? Да, именно так. При этом ничего непристойного, никакой обнажёнки на мостике — кроме душевной, разумеется. О, кроме нервов, невыносимо болезненно прорастающих сквозь кожу, Джим тогда получил целый букет, включающий извращённый мысленный оргазм, и почти полную сатисфакцию за несколько месяцев одностороннего, как ему казалось, интереса. А заодно мощнейшее оружие в битве за Спока против Спока. Которым тут же воспользовался, закрепляя позиции. Кто, ну кто мог предположить, что эмоции или чувства, или что там вулканцы по жизни подавляют и тщательно изничтожают, доведут сверходарённого коммандера до вулканского транса на больничной койке? Точно не Джим. И, кстати, он потом достаточно на себе отпрыгался — нажрался для храбрости и выдавил-таки признание над телом. Понимание факта, что тело всё осознаёт, но при этом находится в подобии комы и ни гордо удалиться, ни посмотреть так, чтобы язык отсох, не способно, ничуть не помогал. Вообще ни разу и никаким образом. Одно это уже о многом сказало. И второе — именно Боунз подтолкнул Джима озвучить очевидное. Ленн… Который уже вечность где-то бродит. Джим поднимает голову со сложенных на столе рук — надо же, действительно чуть не вырубился — и пьёт глазами знакомый трёхцветный взгляд, испытывающий, обжигающий, пробирающий до сведённых скул. — Нашёл, что искал? — шепчет Джим, машинально отметив «десять отличий» — ещё более приглушённое освещение, убранная опустевшая бутылка, открытая новая и уже освежённые, наполненные буквально на два пальца нелепые пробирки. Жидкость темнее, чем та, с которой они начинали. Так и спиться недолго. — Ленн? — говорит он, так чтобы стало ясно — это не просьба. — Не только нашёл, но и отправил, — Боунс выдаёт короткий дробный стук ногтями по столу, откидывается в кресле и предупреждает: — Допивай, вали к себе и изучай, сколько угодно. Информация конфиденциальная, зато теперь под грифом «угроза жизни и здоровью». Твоего капитанского доступа должно хватить. — Что? — меньше всего Джиму нужно, чтобы МакКой жертвовал глубинными принципами. Не осознанное стремление, чистый инстинкт — он просто даёт ещё одну возможность передумать. — Ты ведь не про угрозу жизни и здоровью для старшего командного состава? — Про неё, дорогой, про неё самую. Здоровье одного из твоих старших офицеров подвергнется серьёзной опасности, вплоть до летального исхода, если он окажется на определённом расстоянии от супруга, — Боунс нацеливает палец на ухо Джима, пострадавшее в процессе заключения брака по-вулкански, затем отводит и быстро касается собственной мочки. Джим непроизвольно зеркалит жест, чувствуя под пальцами рубцовую ткань. Он, конечно, ужрат, но не в хлам, соображать вполне способен. Особенно когда дело касается вопросов жизни и смерти: — Я не просто не принимаю рапорт, я не принимаю рапорт в первую очередь по медицинским показаниям, — сосредоточенно проговаривает он, пытаясь оценить, сколько здесь от истины, и сколько от вечного стремления Ленна дать Джиму максимум, а потом ещё сверх. К счастью, здесь они все слишком похожи — все трое, включая коммандера. Ни один не способен поступиться… наверное, это можно назвать честью. И градусов на сегодня Джиму точно хватит, потому следующим этапом при таком подходе может стать чтение стихов у барокамеры. Не только бесполезное, но и вредное, потому что объект не услышит, а вот случайные свидетели непременно заработают психическую травму. От последней идеи внутренний холод, остатки которого не растапливались даже тандемом «Боунс-алкоголь» сменяется вполне выносимой тяжестью. — Заметь, заодно регулируешь допустимую для командования степень эмоциональной скомпрометированности, — ударом милосердия добивает Боунс. Джим понимает, что уже вторые сутки подряд впустую переводит маккоевские запасы, потому как снова ощущает себя протрезвевшим: — Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, — искренне говорит он. — Позже, — Боунс улыбается почти задорно. Боунс… Ленн улыбается — Джиму, и Джим готов… готов на всё. Возможно даже насильно. — Смотри, чтобы в ближайшее время рядом случайно не оказалось вулканских целителей, — продолжает мысль любимый доктор. — Не сомневаюсь, что ты там всё наизусть выучишь, но обрати внимание на ритуал колинара. — Я знаю, что такое колинар, — Джим не в состоянии отвести взгляд и не в состоянии захлопнуть рот: — Всё, что есть в сети, которую потенциально можно взломать, недоступным считается лишь до некоторой степени. Ритуал для создания из вулканца полного отморозка, — воздух заканчивается, Джим упирается локтем в стол и подпирает ладонью голову: — Кстати, старшую копию Спока завернули ещё на подступах, — глубоко вздохнув, вспоминает он. — И почему я не удивлён? — лыбится Боунс. — Улыбаешься, как кот на помойке, — восхищённо любуется Джим. — Договаривай. — Насчёт ритуала и отморозков ты верно заметил. Вот только в составе ритуальной группы присутствуют целители, чьи навыки подозрительно коррелируют с новейшими достижениями современной хирургии. Джим пытается свести концы с концами, а когда понимает, его перекашивает: — Кастрация? — выплёвывает он. — Фу, нет! Боунс, это отвратительно. Да нет, быть не может. Кончай ржать, пока я тебя по спинке хлопать не начал, — перегруппировывается он, глядя как МакКоя плющит на опасно мизерном расстоянии от стеклянных ёмкостей, в двух из которых плещется всё то же «на два пальца». Обоим ясно, что похлопываниями по спине он не ограничится. Но если Джим готов перестать растягивать удовольствие, то для Боунса угроза, видимо, звучит серьёзно. — Всё время забываю, насколько ты озабоченный, Джимми, — сдерживая последние нервные смешки, сокрушается тот. — Нет, не думаю. Репродуктивная система и всё остальное, способное послужить индивиду в почётном деле возрождения расы, неприкосновенно. Переход в модус медика-профессионала Джима одновременно зачаровывает и разочаровывает: — То есть, хрен и яйца остаются на месте, просто не используются по прямому назначению? — уточняет он. — Тогда зачем хирурги? — Кто ещё тут кот на помойке, — качает Боунс головой. — К твоему сведению, о прямом назначении члена тоже можно поспорить, но — да, о физической кастрации речи не идёт, больше похоже на моральную. — Блядь, — после паузы выдаёт Джим. Ему снова нехорошо. — Вот уроды, а? Зачем телепатам лоботомия? Нет, не говори, — он дотягивается до ближайшей мензурки с жидкостью, хватает и салютует: — Понятно, что не лоботомия, а какой-нибудь хитровыебанный аналог. МакКой тянется за своей, но Джим успел первым и как раз собирался передать. Руки сталкиваются, Джим отчаянно дуреет и проскальзывает пальцами по тыльной стороне ладони прямиком к запястью. Обхватывает и тянет на себя. Нет, он не остановится, не сейчас. — Не мозг, — прищурившись в переборку поверх головы, как в прицел, гулко и монотонно возражает МакКой. — Мозги они не трогают. Представь, что это… допустим, глаза. Пациент в полном сознании, пока идёт операция и прижигаются нервные окончания, и пока он слепнет. А если синхронизация не удаётся, то очень медленно и дьявольски болезненно он необратимо слепнет сначала на один глаз, а затем на второй. — Блядь, — снова говорит Джим, шарахнувшись вместе со стулом подальше от резкого и мёртвого гипнотического голоса, выпустив чужое запястье. — Мог бы просто мне по яйцам заехать, если настолько не готов. Я понятливый. От движения стол подрагивает со всем, что там расставлено. Боунс всё ещё смотрит поверх, но уже не смертельно-сосредоточенно: — Дорвёшься, — почти лениво говорит он, — оттрахай так, чтобы он по биологическим показателям не мог добраться до медотсека и устранить раздражитель в моём лице. Джим молчит с минуту. В таком ракурсе он ситуацию не рассматривал. Плохой капитан, плохой любовник. Да нет, быть не может, чтобы Звёздный Флот с армией психологов-биологов и прочих профессионалов настолько налажал. Он следит, как пустеет стакан МакКоя, и как аккуратно точными движениями наполняется снова. — Ты ведь шутишь? — уточняет Джим, стараясь не давить, хотя бы откровенно не угрожать. Ловит себя и очень хочет всё исправить: — Одно твоё слово, и я всё закончу. Ради тебя. Только ты, хочешь? — Уже поздно, — говорит МакКой и беспечно улыбается. Улыбка слепит, как прожектор в допросной. Выражения лица за ней не разобрать — неясно, какое «поздно» тот имеет в виду. — Иди, — повторяет МакКой. — Если что, я у себя. Меня тоже ждут. В каюте удобнее, но Джим прокидывает местонахождение Чехова прямо в турболифте. Боунс ошибся либо местом, либо ожидающим, потому что Чехов снова торчит в лабораториях. Джим не привык не понимать, что происходит, и ещё меньше знает, что делать с отсутствием идей. На глобальную проблему Чехов не тянет, но крови у благородного Боунса попить вполне способен, даже не осознавая, чем занимается. Спока в лаборатории, разумеется, нет, но в этом Джим и не сомневался: эксперимент рассчитан, раньше из импровизированной барокамеры будущую жертву ждать смысла не имеет. На следующий день коммандер появляется на мостике незадолго до обеденного времени. Как и обещала стерва-научница — прямиком из недр сверхважного эксперимента. К моменту явления Джим успевает пройти все стадии ослепительной ненависти: от жгучего желания выстрелить в упор, через продумывание условий для несчастного случая на миссии, и до составления официальных формулировок требования передачи под трибунал. Его всё еще мутит от злости, но сейчас он остыл до состояния контролируемого бешенства, и почти готов представить, как выслушивает подробности. Самые основные и кратко, иначе за себя не ручается. После пьянки с Боунсом капитан — в кои веки раз — поступил мудро. Рухнул в койку и дал распалённому мозгу отдохнуть. К изучению высланных сведений приступил уже на мостике, предварительно закинувшись всем, что прописал любимый доктор, включая препараты и плотный завтрак. Наверное, за сохранение человеческого облика именно доктору капитан должен самое большое и тоже очень человеческое спасибо. Потому что выяснить, что у тебя втихую покопались в мозгах — не лучший способ встретить новый день на смене. А двояких толкований информация о вулканской супружеской связи, напрямую коррелирующая с информацией о вулканской брачной метке, не допускает. При любом раскладе. Расклад прост до смехотворности. Начальная вводная одна: вулканская супружеская связь требует вмешательства в сознание. Поскольку Джим ничего нового не ощущает, дальнейших вариантов развития событий два. Первый — Спок покопался у него в голове и тщательно за собой прибрал. И второй — Спок покопался у него в голове, ни черта не прибирал, это есть, это всё ещё там, но скрытое. Вывод один: в сознании у Джима копались, и копались втихую. В мозгу, блядь, в мыслях, и где ещё — одному Споку известно. Сидя в капитанском кресле, капитан Джим Кирк мёртво улыбается в пространство мостика, транслируя команде уверенность, профессионально-непредвзято слушая, как замначальника по научной части передаёт вахту первому офицеру тире старшему помощнику. Над всем этим витает невыносимое, острейшее желание закурить, и мысли о том, что ещё капитан согласился бы отдать, лишь бы вспомнить, как и что происходило на чёртовой-планете-о-которой-никто-ничего… Падд пиликает настолько не ко времени, что приходится сделать усилие, чтобы не смахнуть невзначай на палубу. Входящие показывают рапорт. А, нет, уже два рапорта. Джим понятия не имеет, хорошо или плохо, что под рукой нет фазера. Наверное, хорошо, но это даже не мысль — подобие мысли, потому что к рассудочной деятельности он способен лишь на тот процент, который позволяет продолжать сидеть в капитанском кресле, не подвергая команду стрессу. Принятое последним, вот прямо сейчас, сообщение — рапорт от Спока. Третье официальное требование о переводе. Джим не собирается ничего разрешать, пока не разберётся с возможными последствиями. Хотя соблазн на миг заволакивает пространство мостика и экран падда чёрно-бордовым туманом. Предыдущее сообщение — чуть более раннее — принадлежит Чехову. Надо же, тоже рапорт, и тоже о переводе. Капитанское кресло обдаёт адским пламенем. Капитан встаёт и разворачивается, пробуя протолкнуть в лёгкие чересчур прозрачный и разреженный воздух. На периферии что-то движется, подбираясь опасно близко — если Джиму рванёт крышу, может задеть посторонних. — Не сейчас, — он поднимает руку в предупреждающем жесте. Неожиданно упирается ладонью в твёрдое и чуть отстраняет, прицельно глядя в бесконечный тоннель с очертаниями рабочего места коммандера на другой стороне. Очерченное окно идёт мгновенной рябью, а в следующее мгновение реальность распадается на привычный мостик с гладкой палубой и отлетевшего к консоли Чехова. И тут же склонившегося над ним Спока. Миллиардную долю секунды Джим уверен, что именно так выглядит контроль сознания. — Коммандер! — рявкает он, шагнув вперёд и не заметив. Ярость обуздана, бешенство сдержано, убийство-насилие-трибунал-полное звание коммандера Спока — всё позже. Спок сдвигается, перекрывая обзор плечом и спиной — в неосознанном жесте защиты. В стремлении закрыть собой Чехова… от него? — Простите, кэптин, — вяло бормочет Чехов, скребнув пальцами по пластику в попытке приподняться. — Я такой неуклюжий последнее время, — он еле ворочает языком, не успевает толком договорить, когда Спок осторожно подхватывает его на руки, выпрямляется и идёт к лифту. — Доложите персоналу медицинского блока о несчастном случае на мостике, — чуть повернув голову в сторону пустого капитанского кресла и Ухуры через консоль за ним, негромко и очень членораздельно говорит Спок. — Я доставлю энсина, пусть готовят оборудование. Капитан не знает, когда шатнулся назад — когда понял, что Спок посчитал его опасным, или мгновением позже, когда освобождал путь Споку с его ношей. Чехов, вроде бы, смущён, возможно, ему неловко или он как-то дёргается, потому что Спок едва уловимо усиливает хватку и смотрит прямо перед собой, ожидая на площадке, привычно высоко вздёрнув подбородок. — Лейтенант Ухура, — излишне мягко, на автопилоте, дублирует Джим, — доложите в медотсек. Турболифт отсекает главный источник проблем после мучительно долгой задержки — Ухура успевает зарезервировать койко-место и сообщить медикам, что повреждения «на вид» незначительные. Рапорт, ещё рапорт, Спок, Чехов, брачная связь, контроль сознания и недоумевающие взгляды офицеров и энсинов альфа-смены. Самое время использовать весь адреналин, чтобы продавить безвыигрышный сценарий до приемлемого. Капитан сурово сдвигает брови, обводит взглядом мостик, задерживаясь на каждом, кто не понимает, что повода отлынивать от работы нет. У капитана в груди дыра со сверхмассивную сверхновую. — Капитан Кирк, — излишне резко и неожиданно обращается Ухура, — у вас вызов по линии штаба. Перевести в переговорную? — после микроскопической паузы предлагает она. Ещё один «капитан», и Джим Кирк либо начнёт убивать, либо придёт в себя. Интуиция орёт на полную, завывает красной тревогой минусовой степени. Реальность впилась между рёбер, расходящимися трещинами раздирая на Кирка, Джима и капитана. Единственный способ не дать разнести себя на куски — выйти из фокуса. Уже без разницы, куда. Джиму привычнее вперёд, и счастливая звезда, похоже, всё ещё при нём — прямо по курсу рисуется переговорная. — Сулу, мостик! — рявкает он через плечо. Доведённым до автоматизма движением врубает защиту отсека, проводит по лицу рукой, стирая лишнее, и втыкается в неодобрительный взгляд адмирала Комака. Следующие полторы минуты капитан Джим Кирк демонстрирует абсолютную вменяемость, адекватность и лояльность. Полностью соглашается и подтверждает все озвученные резоны главного командования, которое прислушалось к пожеланиям одного из самых уважаемых членов Федерации, и считает, что «Энтерпрайз» под командованием такого капитана, как Джим Кирк, вполне способна обойтись без вулканца-коммандера. Юный гений навигатора Чехова всплывает под конец, когда непримиримый адмирал сообщает, что корректировка курса флагману не потребуется, как и стыковка. Рокировочное судно уже почти под боком, приказ оформлен, и обмен состоится в течение времени, указанного в сопроводительном документе. Сверхновая в груди успевает пережить прямой коллапс и сформировать горизонт событий. Возникшая в результате чёрная дыра просто схлопывает всё внутрь, не оставляя адмиралу Комаку ни единого повода для претензий к капитану. На том и прощаются. Самому капитану жаловаться тоже не на что: с глаз долой — из сердца вон, а значит, так тому и быть. Тем более, что… Боунс. Губы печёт и стягивает, когда сигнал вызова сменяется самым необходимым сейчас голосом. — Что с Чеховым? — вместо стандартного приветствия спрашивает Джим. Губы печёт. И всё ещё стягивает до онемения. Ненормально влажный жар распространяется на подбородок. Воздуха нет, Джим словно со стороны слышит, как вдыхает вслух — звук громкий жуткий и неживой, но иначе воздух не лезет, и говорить нечем. Джим всё ещё Кирк и капитан, и ни одна сволочь не посмеет сказать, что ему плевать на своих людей, даже если своими им осталось быть меньше нескольких часов. — Спок отвёл его к Чепел на диагностику, предварительный диагноз — лёгкое сотрясение на фоне общего переутомления. Джим готов молиться на Боунса, потому что тот сначала выдаёт информацию, и лишь потом прощупывает почву: — Опасаюсь спросить, что у вас там?.. Ничего, — не отвечает Джим. На консоли перед ним расплываются красные капли. На ладони, которой он пытался стереть жар с подбородка и онемение с губ — кровь. Боунса наверняка обеспокоила капитанская манера дыхания, хоть и интерпретированная неправильно: — Да в порядке твой ушастый генератор неприятностей, — примирительно говорит он. — Держит Чехова за руку, и в качестве исключения компостирует мозг не мне, а Кристине. Требуется время, чтобы вдохнуть без скрежета. Лёгкие горят, зато кошмарного звука больше нет, и связкам уже гораздо лучше. — Больше не мой, — Джим запрокидывает голову, зажимает нос пальцами и дышит через рот. Слова выталкиваются чем дальше, тем легче: — Срочный приказ из штаба. Около двух часов на рокировку. Чехова, кстати, тоже забирают. — О, — спустя примерно тысячелетие аккуратно выдыхает динамик. И резко, без паузы: — Что у тебя там с голосом? Интонации «сейчас приду и сам проверю» Джим выучил ещё в академии. — Не вздумай заявиться, — предупреждает он. — У меня ерунда, просто кровь из носа. Чёрт, чем бы стереть? Хорош он сейчас будет перед всей сменой — либо по уши заляпанный кровью, либо после визита СМО в переговорную. Вот просто абзац по всем статьям. — Второй снизу ящик слева от вспомогательной консоли, — выдаёт динамик. — Открываешь, пихаешь руку по локоть, давишь на левую стенку. Нашёл? — Второй снизу, левая стенка, — послушно повторяет Джим. Стенка подаётся и обваливается на дно ящика. Джим не видит, что там, но ощупью догадывается. — Аптечка-мод? — он не уверен, что можно любить кого-то с такой силой. — Энзэ для непредвиденных случаев, — Боунс звучит одновременно заботливо и мрачно. — Гипо видишь? С красно-фиолетовой маркировкой? Диктуй код, хочу убедиться, что ты ничего не перепутал. — Боунс! — Джим перечисляет цифры и не может перестать срываться на шёпот. Привет, канава с переживаниями, кто бы думал, что Джима столкнёт туда любимый доктор. — Всё верно. Коли, как своё антигистаминное, только не в одежду, в любую открытую поверхность. Джим прикладывает гипо к шее — примерно туда, где его обычно калечит сам Боунс, коротко стонет — больше от избытка чувств, чем от внезапной боли и шипит. — Ага, — комментирует любимый доктор, — давай, ещё инсульт мне тут выдай для коллекции. Идиотов куски, — по-настоящему злобно рычит он. — У тебя обед на носу, так что жду немедленно. Бинт, чтобы кровь стереть сам найдёшь, а зеркальце, девочка моя, я тебе на следующее Рождество подарю. Пока можешь у одного из своих дебилов-начбезов попросить, у них точно есть. Отбой. В отключившийся динамик Джим посылает воздушный поцелуй — всё равно потом с записями химичить. Чёрная дыра в груди работает исправно: не даёт сойти с ума, пока он приводит консоль и себя в порядок с помощью указанного бинта и нескольких разноплановых отражающих поверхностей. Видимо, ещё и время поджирает, потому что из переговорной Джим выходит как раз к началу перерыва. Никого не удивляет желание капитана срочно посетить медотсек — все и каждый уверены, что знают причину. В турболифте капитанский падд открыт всё на той же странице длинного и нудного приказа высшего командования, смысл которого заключается в том, что Спок больше не является частью команды Энтерпрайз. Где-то в середине затерялась фамилия Чехова, но Джиму глубоко похрен. Он уже знает, что сейчас скажет любимому доктору — что-то на тему достигнутого дна, когда хуже уже некуда и остаётся только оттолкнуться и всплыть. Джим даже догадывается, чем парирует Боунс по поводу «всплывания». А он ответит, что ему плевать, и что после смены, Ленн, ты только мой. Пьём и трахаемся. И можно без алкоголя. Джим понимает, что был не прав всего полтора часа спустя. Хуже всё-таки есть куда. Зато всего раз, и длится недолго — не больше нескольких минут, растянувшихся в вечность, пока бывший старший помощник и бывший навигатор «Энтерпрайз» плечом к плечу идут к транспортатору, расходятся, ступают на платформу и синхронно разворачиваются в ожидании переноса. Чехов устало смотрит перед собой, глаза потухшие, он едва держится на ногах. Спок выглядит как обычно: палка в жопе, руки за спиной. Джим не в состоянии его рассматривать, на миг ненависть снова так сильна, что силуэт старпома оплывает по краям. — Живите долго и процветайте, — звучно говорит Спок, подняв руку в вулканском приветствии. «Капитан, вы можете взять свою игрушку», — проносится тем же голосом в голове у Джима. Почти тем же; с поправкой на убойную дозу спиртного и смертельную тоску. Капитан не взял — он отвёл Спока в каюту, а через пару часов нашёл Боунса. Ленна. — На хуй, — абсолютно беззвучно и очень длинно выдыхает капитан. Благодушно улыбается и салютует ответным таалом в сторону взвившихся спиральных вихрей. В конце концов, в Звёздный Флот он пришёл не за тем, чтобы стать королевой драмы. — Кто-нибудь ещё?.. — интересуется он у подавленно молчащей смены-альфа, выделившей несколько человек для почётного караула на проводах. — Старший офицер Ухура? Ухура — специалист по микропаузам. Выдерживает ровно столько, чтобы никто и ни черта не понял: — Коммандер Сирен Втайч, расчётное время прибытия 1754; лейтенант Харен Маничи, расчётное время прибытия 1759; профессор Гани Эспадо, расчётное время 2002. — Почему задержка? — спрашивает Джим. Ни микро- ни ещё каких-либо пауз он больше не делает. Всё и так понятно. — Не могу знать, — рапортует старший офицер Ухура. Джим мгновение обдумывает, стоит ли так же прощупать Сулу. И принимает решение не провоцировать. Не то, чтобы Хикару Сулу слабее на излом, нет. Просто Ухура в разы сильнее большинства. Так, теперь дожить до конца смены, и к Боунсу. Дальше — в самое ближайшее время — восстановить ухо и убрать к чертям вулканскую метку. И провести-таки учебную тревогу, пока на экипаж действует ненастоящий стресс, вызванный командными перестановками. В момент реальной опасности фору им никто не даст, так хотя бы приблизиться к боевым условиям. Плюс доки и нервотрёпка с обязательным психологическим освидетельствованием экипажа. На хуй всё, у него прорва дел, на предателей и дезертиров распыляться некогда. Через два с половиной месяца от неудачного начала года капитан Джим Кирк упорно продолжает не сдаваться суевериям. Сирен Втайч, новый старпом, чем дальше, тем плотнее кажется стоящим мужиком, пусть в профессиональном плане ему не мешало бы ещё чуть подтянуться. С научниками до сих пор шатко. Несмотря на рекомендации адмиралтейства и послужной список профессора Гани Эспадо, через три недели после рокировки место главы начальника научного отдела заняла Анетт Бараи, бесцветная стерва, та самая, что не позволила Джиму прервать «очень важный» эксперимент с аналогом барокамеры. Джим ненавидит её настолько же, насколько ценит профессионализм. Сп… бывший старпом явно вложил в бывшего зама больше, чем в остальных сотрудников: временами она неосознанно копирует вулканские примочки. Возможно, если бы стерва чуть чаще мыла голову, Джим её бы даже трахнул. Ничего. Боунс клятвенно обещал три месяца, максимум полгода. Биология заставит Спока подать новый рапорт, а Джим… конечно примет его назад. На своих условиях. Он уже приобрёл утяжелённые клингонские наручники — две пары, кандалы для ног тоже — адски жёсткие и неудобные. Есть ещё другие — выписанные по каталогу буквально недавно, с мягкими вставками и гораздо более изящные. Споку пойдут. Боунс ржёт и называет недавнее приобретение вариантом «вернись, я всё прощу». Джим делает вид, что ему тоже смешно. Иногда не делает. 2

Так бывает, когда слишком много в крови

Серебра

© Пикник

Джим Кирк ненавидит Рождество. Прошлогодний праздник дал достаточно поводов для активной нелюбви, нынешний добавил сверху. Капитан Джим Кирк желает знать, какого чёрта высшее командование Адмиралтейства урезало смету апгрейда Энтерпрайз на двадцать четыре процента. На самом деле, на двадцать три и девяносто четыре, но Джим не Сп… не компьютер, помешанный на точных числах, для него это двадцать четыре процента, а по сути вообще двадцать пять — четверть сметы, и он почти уверен, что для возвращения правильной расстановки акцентов не понадобятся даже личные связи в Штабе. В конце концов, разве его корабль не лучший? Энтерпрайз заслуживает элитного отношения, и Джим Кирк — не Джим Кирк, если Серебрянная Леди не получит своё. Спустя декаду Джим больше не в ярости, хотя неимоверно раздражён. Адмиралитет жонглирует словами и формулировками, как в отписках, так и во время редких официальных бесед лицом к лицу — каждый раз с новым членом комиссии. Два процента удаётся отбить во время общего сеанса связи после прилюдного применения тяжёлой артиллерии к адмиралу Ковальски — преемнице, можно сказать, бывшей наперснице, а теперь неофициальной наследнице адмирала Пайка. С адмиралом Ковальски у Джима давно сложились максимально тёплые профессиональные отношения. Хотя нельзя не заметить, что во время общего сеанса адмирал выглядела так, словно вытянула короткую палочку при жеребьёвке. Втихую выторгованная личная беседа по насмерть зашифрованным каналам проходит совсем уж странно и неприятно. Джим наполовину с досадой, наполовину всерьёз рассматривает версию с подменой личности. Имя бывшего первого помощника в беседе с Ковальски не всплывает, хотя капитану в процессе не просто так вспоминается, что когда-то, давным-давно, Пайк просил беречь Спока. Беречь, ха! Просьба выглядела нелепой сразу: двухсотфунтовый вулканец, ростом с самого Джима, способный голыми руками гнуть объекты из дюраля, обладающий сверхъестественными навыками как ближнего, так и дальнего боя, да к тому же телепат. И стала лишь нелепее, когда выяснилось, что гордыня Спока уступает только его самомнению. Ну да, на гордыне Джим его и прижал. Возможно, если бы Спок не чувствовал себя настолько униженным, ничего бы не произошло — до сих пор занудствовал бы на мостике Энтерпрайз и в её лабораториях. К чёрту. К чёрту Спока, к чёрту Пайка, к чёрту Ковальски. Разве не адмирал Пайк когда-то решил, что Джим Кирк способен стать иконой Звёздного Флота? И разве Джим Кирк, самый молодой капитан в звёзднофлотской истории, не превзошёл самые смелые адмиральские надежды? Здравый смысл говорит, что превзошёл. Интуиция подсказывает, что всё не так просто. Джим Кирк решает сменить не только тактику, но и стратегию. Через два месяца отчаянных манипуляций он получает нужную миссию, во время которой удостаивает штаб личным посещением. Какой-то его части глубоко претят интриги, но ради Энтерпрайз указанная часть отправляется нахер — поблевать там, если приспичит — а Джим продолжает манипулировать. Чуйка у Джима Кирка дьявольская. Правдами и неправдами он довольно быстро находит того, кто не просто способен обрисовать ситуацию со всеми подводными камнями и течениями, но и согласен это сделать, завернув процесс во взаимное удовольствие. Джим Кирк — гений беспроигрышных сценариев, он всегда это знал. Великолепная брюнетка-бетазоид с непроизносимым именем — «можно просто Майя» — служащая при Штабе в звании советника, благосклонно принимает флирт, ухаживания и всё, что за ними следует. На самом деле с бетазоидом Майей Джим познакомился давно — больше года назад, когда Энтерпрайз наконец добралась до доков после провальной миссии, ублюдочного праздника и командной рокировки. Вместе с экипажем, взятым в оборот комиссией из восьми специалистов-телепатов, капитан тогда отдувался за планету-о-которой-никто-ни-хрена-так-и-не-вспомнил. Но лишь покончив с формальностями, сообразил, что главный специалист-телепат — стройная брюнетка-бетазоид — вообще-то заслужила отдельную благодарность от него лично. Дело в том, что кроме заветных галочек в медкарте, свидетельствующих о психическом здоровье, телепат-бетазоид, имя которой никому, кроме Ухуры, так и не далось, одарила капитана Джима Кирка ещё и твёрдой почвой под ногами. Уверила, что блок, точнее блоки — во множественном числе, поскольку достались всему экипажу — трогать никто не собирается. Во-первых, они безопасны, а принцип «работает — не трогай» понятен даже штабным. А во-вторых, насильственная попытка сковырнуть, почти со стопроцентной вероятностью приведёт к необратимым последствиям для психики. Для Джима Кирка это в первую очередь означало, что Боунс, несмотря на кое-какие подозрения, тоже ни черта не помнит о провальной миссии. У брюнетки-бетазоида не было причин лгать капитану о самом близком и любимом человеке — хотя бы потому, что год назад капитан, вывернутый предательством всеми голыми нервами наружу, даже на флирт не смог себя раскрутить. Правда, третий бонус, преподнесённый красавицей-брюнеткой исключительно по доброте душевной, Джим до сих пор оценить не в состоянии. В давешней приватной беседе телепат указала, что следов иного постороннего вмешательства комиссия не обнаружила. А затем уточнила, что воздействию со стороны представителей пси-активных рас, в том числе вулканцев, капитан не подвергался. Наверное, поэтому ошеломлённый капитан не сподобился не только на признательность, но и на обычную вежливость. Вулканская супружеская связь — хрен с ней, он тогда ещё считал, что Спок никуда не денется. А вот тот факт, что Чехову на мостике досталось от Джима лично, радости в жизни как-то не добавил. Ладно, за битых год с лишним изменилось слишком многое, так что сейчас капитан с порядком подзабытым удовольствием в очередной раз убеждается, что ко всем остальным талантам счастливая звезда наделила ещё и везением. В отличие от подавляющего большинства представителей своего вида, бетазоид Майя не ставит себе целью доводить до чьего-либо сведения тайные или явные стремления Джима Кирка. В принципе, понятно, иначе в штабе не работала бы, тем более, в должности советника. Потому особенно ценно, что круг непосвящённых включает и самого Джима: непрошенный психоанализ в его планы совсем не входит. Джиму нравится Майя, она красива везде, а телепатические способности заполировывают акробатический секс, по отдающей половине которого Джим, оказывается, слегка соскучился. В общем, обмен приятен обоим. В отличие от следующей за обменом расшифровки и осознания полученных сведений. Ничего нового в том, что два старпома за год считается в штабе текучкой. Однако, выясняется, что текучка в командном составе Энтерпрайз превышает негласную норму ровно на те десятые, за которыми становится прорывом к официальной. И это без учёта прилагающихся, сигнализирующих о том, что с некоторых пор не вся академия ЗФ в полном составе мечтает попасть под командование капитана Джима Кирка. Примерно каждый девятый уже не хочет или колеблется. Неприятно, но терпимо. Капитан Джим Кирк догадывается, что невозможно вечно торчать в зените. Догадка нуждается в срочном опровержении, а Энтерпрайз — в новом старпоме, новой тактике, стратегии и новой, максимально героической, миссии. Новый старпом объективно лучше двух предыдущих вместе взятых. Капитан Кирк почти уверен, что они сработаются. Прайтис Унден — прямой потомок переселенцев с Цереры-2, обладает массой талантов и редкостной работоспособностью. Очень быстро перетягивает на себя основную часть отчётной волокиты, но — увы — пока способен быть лишь в двух местах одновременно. Ещё Унден не поправляет грамматику в обычном разговоре, не возражает Боунсу на мостике, не смотрит так, словно знает всё лучше всех. И ему не просто параллельно, чем капитан занимается в увольнительных — он будто бы даже одобряет. Джим отказывается признавать, что большая часть перечисленного должна стоять в другой колонке. Ещё через полтора месяца обновлённая тактика позволяет получить одну громкую миссию и одну ответственную. После неизбежного успеха громкой миссии, самого молодого капитана Звёздного Флота ожидаемо носят на руках — как пресса, так и заинтересованные антропоморфные особи всех полов. После ювелирного выполнения ответственной, к прессе и особям присоединяется Штаб. К слову сказать, от предписаний для ответственной миссии Джима до сих пор слегка штормит. Но не для того задумывалось. Обновлённая смета готова, хотя всё ещё не подписана и — беспрецедентный случай — несмотря на бешеный успех, даже ещё не передана на рассмотрение для утверждения. Пока капитан высчитывает, как реагировать — холодным непониманием или справедливой яростью — очередная стандартная вылазка на захудалую планету оборачивается трагедией: они теряют шестерых. Шестеро погибают, потому что ни капитан, ни начальник службы безопасности не сумели вовремя добраться до сраного пульта калибровки. Начбезу не хватило шагов пяти. Кирк опоздал на два — доли секунды при взятой скорости. Кирк отчётливо знает, кто совершенно точно успел бы. Знает и ненавидит с жуткой силой. Если ненависть способна убивать на расстоянии, то Спок уже мёртв — рассыпался пеплом или растёкся зелёным месивом, а может, испарился, оставив после себя взвесь конденсата на всех ближайших поверхностях. В команде Энтерпрайз больше нет ни Спока, ни Чехова — нынешний навигатор успел вытащить двоих из восьми, пока платформу терзало и выворачивало. Пашка способен на большее. Всегда был. Кирк не может думать о том, что если бы на Энтерпрайз присутствовал хотя бы один из предателей-дезертиров, его люди остались бы живы. Ещё он не в состоянии думать, что не имеет никакого права так думать. Если он допустит хотя бы тень возможности, придётся признать, что капитана делает команда. У капитана Кирка уже есть команда. Отличная команда. Лучшая. Нужно более тщательно рассматривать личные дела и послужные данные кандидатов на замену. О заменах он тоже пока думать не способен. Как и о визите в Штаб, и о смете. Единственное, что у него сейчас есть — это незыблемое полное понимание Боунса. Несмотря на то, что к посещению медотсека и залечиванию неопасных травм на фоне рухнувшего кошмара капитан Кирк тоже не готов. Позже, всё позже, когда МакКой доложит обстановку, и… судя по опыту, кризис способен растянуться на несколько суток. Не первая потеря и не последняя. Но настолько нелепая и несправедливая — впервые. Капитану нужна хотя бы пара часов. Собравшись, капитан сумеет генерировать и транслировать фирменную кирковскую уверенность — достаточную, чтобы лично проведать каждого из спасённых пострадавших. Качественная видимость тоже подойдёт. В одобрении обновлённой сметы капитану Кирку ожидаемо отказывают. Но отказ — далеко не самое поганое. Хуже всего то, что злополучная высадка и человеческие потери к решению командования прямого отношения не имеют. Нельзя сказать, что капитан Кирк прямо-таки убит фактом отсутствия у штабных интриганов чести и совести: адмирал Маркус в своё время основательно потоптался на иллюзиях разноранговых офицеров и более или менее здравомыслящих кадетов академии. Однако теперь на кармический счёт старого урода стоит записать свежую претензию — хаотичное стремление любой ценой срочно восстановить престиж Звёздного Флота, к настоящему моменту качественно проваленный до уровня предпоследней палубы. Естественно, напрямую капитану Кирку ничего такого в Штабе не говорят. Наоборот, почти строго пеняют за неудачу и почти искренне сочувствуют потерям. Хотя именно «почти» — будто на самом деле провалы и успехи экипажа «Энтерпрайз» перестали иметь первостепенное значение. Ощущение новое — настолько дикое, что Джим поначалу не способен осознать размах цинизма, не то что верно интерпретировать. Полностью ситуацию проясняет встреча с прекрасной Майей. Советник великолепна: не дожидаясь ни просьб, ни намёков, сама предлагает гармонизировать душевное состояние Джима с помощью присущих её виду способностей. После резкого отказа, Майя не сдаётся — просто использует не телепатию, а исключительно женские штучки, и добивается почти того же результата. Пусть не слишком устойчивого, но достаточного для действительно приятно проведённого времени. Назад на Энтерпрайз капитан поднимается, привычно гася ядовитую ярость и генерируя внешнее спокойствие. За лёгким завтраком Майя примерно обрисовала сложившуюся ситуацию, а в качестве подробностей скинула в носитель часть рекламной кампании, оплаченной напрямую из фондов Звёздного Флота и — частично — Федерации. Капитан Джим Кирк уверен, что увиденное ему не понравится. Более того, узнав о постройке нового усовершенствованного флагмана Звёздного Флота и новом самом молодом в истории Звёздного Флота капитане, уже принявшем назначение на этот самый флагман, Джим Кирк почти не сомневается в личности первого помощника и старшего офицера при выскочке-везунчике. Достаточно было выяснить, что научные лаборатории на флагмане занимают почти три пятых общей полезной площади, и подсказка в виде живого участия «одного из наиболее уважаемых, несмотря на малочисленность, членов Федерации» уже не требовалась. Личность вулканского протеже, подвинувшего Джима Кирка с позиции самого-молодого-и-так-далее, мало интересна — чей-нибудь золотой сынок с достаточно смазливым и фотогеничным фейсом, чтобы завлекательно выглядеть на постерах и кубах для Академии. Но вот должность первого помощника и, возможно, главы научного отдела, вызывает живейший интерес. Можно даже сказать, нездоровый. К просмотру приватно полученной информации капитан Кирк приступает, приняв все возможные меры предосторожности. На самом деле он уверен, что ничего криминального не совершает, но отношение в Штабе ничуть не глушит присущую выбранному образу жизни паранойю, так что — да, лучше обезопаситься, чем потом жалеть. Носитель содержит в основном тексты технического характера, спецом причёсанные, чтобы воодушевлённые рекламщики случайно не выдали ничего ценного в открытый эфир. Зависти капитан Кирк, разумеется, не испытывает — он слишком любит Серебряную Леди, чтобы представлять себя на каком-нибудь другом корабле. Но вот мысли о том, как можно было бы перераспределить материальные ценности, чтобы устроить достойный апгрейд, возникают тем чаще, чем более ликующими становятся описания. Под конец ещё и паранойя разыгрывается: никак не избавиться от ощущения, что вся затея с новейшим флагманом и самым-самым молодым капитаном устроена даже не для показухи, а ради отмывания средств. Ну, может ещё для выноса в массы идей о всеобщей межвидовой сплочённости: на новейшем флагмане такое количество примочек для сосуществования всевозможных рас и видов бок о бок, что Федерации придётся сначала очень хорошо потрудиться, чтобы найти соответствующее количество желающих пройти обучение в Академии и заключить звезднофлотские контракты. Момент знакомства с визуальной частью всё время откладывается. Пару раз капитана Кирка дёргают по корабельным делам, а потом он ещё пару раз ловит себя на том, что не особо хочет любоваться новой образиной для постеров. В конце концов, в описаниях пока нет ничего, что нельзя было бы поместить на Энтерпрайз, если как следует постараться и правильно перераспределить фонды. Да и паранойя переходит все границы приличия: капитан Кирк всерьёз прикидывает параллели между происхождением бывшего старпома из высокоуважаемой вулканской семьи и заинтересованностью «ценных малочисленных членов Федерации» в срочной постройке дорогущего монстра. Всерьёз думать о таких вещах — то же самое, что признавать, что Вселенная вращается не вокруг Джима Кирка, а вокруг кого-то ещё. Мысль не успевает достигнуть сознания; несдающийся капитан уже смотрит в профессионально выхолощенный постер, пытаясь понять, где мог видеть центральный объект. Озарение заставляет вновь вспомнить о чёрной дыре, сформировавшейся около полутора лет назад — как раз во времена предательства и дезертирства. Похоже, сверхъестественная прорва всё ещё там, потому что капитан не громит консоль и даже не выдёргивает носитель с риском повредить начинку. Капитан не ощущает ни ярости, ни зависти. Он лишь слегка недоумевает, почему оказался настолько слеп, чтобы сразу не сообразить, кого Штаб мог выбрать на роль нового-самого-молодого-и-так-далее, с расчётом на преемственность. Конечно. Чехов. Юный гений, обладающий приемлемой внешностью и отличным послужным списком, включающим несение службы под непосредственным началом бывшего самого-молодого-и-так-далее. Над Пашкой явно поработал мастер своего дела, потому что соорудить нечто приличное из буйных кудрей на время фотосессии способна даже Кристина Чепел — пару лет назад Джим лично наблюдал результаты. А вот умудриться оформить раму так, чтобы портрет в ней источал сразу неукротимость и спокойную волевую уверенность — надо быть высоким профессионалом. Пашка выглядит одновременно юным и мудрым, его задор будто льётся через экран, заражая зрителя, и даже Джим может признать, что это очень круто. В смысле, капитан Джим Кирк готов согласиться, что капитан Чехов неплохо смотрится и держится на новом месте. Возможно, тут есть и заслуга фотографа, хотя вряд ли: фон подобран отвратительно. Неровный тёмный прямоугольник закрывает часть экранов за спиной у Пашки. Нет, всё объяснимо, секретность и остальное, но можно же было… Блядь. До Джима слишком внезапно доходит, что за спиной у капитана Чехова стоит вытянувшийся в струнку предатель-старпом. Спок. Ещё Джим понимает, что планету Новый Вулкан срочно нужно спасать, потому что её, похоже, осадили, взяв в заложники всех выживших. Ничем другим невозможно объяснить тот факт, что Спок — Спок, чтоб его! — стоит почти впритык и крепко держит капитана Чехова за плечо. Настолько крепко, что идеально сидящая форменка капитана Чехова едва заметно морщит в месте соприкосновения… всё-таки ближе к шее, чем к бицепсу. Ничуть не похоже на прелюдию к нервному захвату, правда, Спок? По вулканским меркам постер нуждается в рейтинге. Хотя, может, не в самом высоком, потому как ладонь старпома затянута в плотную перчатку. Джим Кирк вовсе не испытывает секундного шквального облегчения от понимания, насколько плотный у перчатки материал. И он точно знает, что минута ненависти вызвана ничем иным, как жгучей обидой за Серебряную Леди, которой урезали бюджет. В том числе, между прочим, ради того, чтобы эти двое могли позировать. Даже если из двоих позирует только один. Капитан Кирк позволяет себе покрутить куб и так, и эдак, и не может не признать, что сразу разглядеть старпома сложно с любого ракурса — Спок, похоже, в совершенстве овладел искусством сливаться с местностью. Если листануть, не особо вглядываясь, то даже клешня в перчатке на золотом капитанском плече не особо выдаёт. Или у Джима периодически темнеет в глазах от бешенства. Уроды. Штаб, конечно. На Пашку злиться было бы несправедливо. Как и ревновать к мостику на новом улучшенном флагмане Федерации, включающему сверхэргономичное кресло для текущего самого юного капитана в истории Звёздного Флота, и усовершенствованную консоль для сукаблядь, коммандера-первого-офицера-старшего-помощника. Зачем на постере двое?! Звёздный флот решил брать не качеством, так количеством? Одного в кадре теперь мало? Джиму срочно нужен Боунс. Ленн. Который именно сейчас плотно занят, поскольку проводит плановую операцию в полном соответствии с документом, завизированным капитаном более суток назад. Джим почти рад, что успеет нажраться до потери тормозов перед встречей с любимым доктором. Ещё через две миссии у капитана Кирка забирают Сулу. В смысле, не то чтобы забирают — Джим всегда знал, что Сулу когда-нибудь получит свой корабль. Хотя до сих пор Джиму почему-то казалось, что Ухура покинет Энтерпрайз раньше. Точнее даже не «почему-то» — он уже знает, что Ухура получила предложение продолжить службу на свежесостряпанном монструозном символе межвидовой сплочённости. Однако старший офицер по связи пока молчит, а Джим не склонен выдавать свои источники, и не может спросить напрямую, почему она тянет с положительным ответом — насколько он в курсе, условия на новом флагмане откровенно заманчивые. В качестве отвальной Сулу неожиданно закатывает грандиозную пьянку в рамках старшего командного состава, во время которой ведёт себя так, словно кому-то что-то должен и теперь откупается. Ухура, кстати, не лучше. Джиму никогда не удавалось наладить с ней достаточно тёплый контакт, и сожаление с оттенком вины — это точно не то, что он хочет видеть во взгляде любого из своих старших офицеров. Капитан уже понял, что в итоге с ним останутся только Боунс и Скотти. Оба повязаны любовью: Скотти — к Серебряной Леди, а Боунс — Ленн — это константа Джима Кирка. Научно ориентированный монстр-переросток, наконец, завершает последний этап тестирования и запускается в стратосферу на радость Звёздному Флоту и всей Федерации. Капитан Кирк сделал всё возможное и невозможное, чтобы в момент запуска находиться на таком расстоянии, с которого его точно не дёрнут произносить речи на торжественной церемонии и вручать памятные подарки. Красавицу Майю Джим Кирк теперь ценит почти как Боунса. Хотя, нет, конечно же, не так, как Боунса. Но если бы не эти двое, Джим сейчас не в капитанском кресле сидел бы, а в психушке или в тюрьме за убийство с особой жестокостью. Особенно после того, как выяснилось, что штабные уроды, не долго заморачиваясь, дали новейшему флагману гордое имя «Энтерпрайз-А». Энетрпрайз-А, блядь! Очаровательно, как сказал бы… неважно, кто. Звучит, как особая степень разнузданного цинизма. После первого же опроса кадетов Академии, становится ясно, что Звёздный Флот построил себе чрезвычайно дорогостоящий сепаратор для дебилов. Шестьдесят четыре процента опрошенных уверенно называют желанным местом службы Энтерпрайз. Под руководством самого молодого капитана в истории Звёздного Флота — Павла Чехова. Никаких тебе а-b-с и других букв стандартного алфавита. И если такая картина рисуется среди кадетов продвинутой Академии, то можно представить, что творится в мозгу среднего обывателя. Паранойя теперь не просто может, а обязана цвести буйным цветом, поскольку и опрос, и предыдущая ответственная миссия внезапно красиво выстраиваются в одну линию. Два корабля с одинаковым названием, два самых молодых в истории ЗФ капитана. Не нужно обладать фирменным кирковским чутьём, чтобы понимать, к чему может привести созданный расклад. Хотя при любом раскладе штабным уродам стоило иметь в виду, что капитан Кирк и его Серебряная Леди никогда не станут ни страховкой, ни вторым дном для извращённых подковёрных маневров. Кирк, конечно, не настолько наивен, чтобы в открытую высказывать претензии — или подавать идеи, если на то пошло — он просто усиливает дружеские и романтические связи, чтобы лучше ориентироваться в выборе миссий. Тяжёлый год неумолимо катится к завершению. Наученный предыдущим опытом капитан Кирк привычно ожидает рождественского подарка в виде очередной подлости вселенских пропорций. Поэтому вызов в штаб и абсолютно неожиданная любезность со всех сторон превращают визит в своеобразный вызов. Капитан Кирк с честью проходит испытание официальной беседой, затем двумя приватными и ещё одной полуофициальной-застольной. Советник Майя появляется на последней как раз вовремя, чтобы подтвердить, что штабные интриганы не шутят, и капитану оригинальной Энтерпрайз действительно светит полная линейка крупномасштабных и исключительно мирных научных миссий. Майя сглаживает острые углы в диалогах и элегантно прикрывает в общих беседах. А когда Джим начинает подозревать, что как-то всё слишком красиво складывается для его репутации, находит удачный предлог и уводит их обоих подальше от самой неприятной части командования — идиотов в погонах, настолько довольных собой, что начинают отмечать Рождество за декаду до наступления. У Майи отличные апартаменты при Штабе, но сегодня она не хочет там быть. Номер в одном из самых роскошных отелей ей тоже не нравится, поэтому Джим сначала провожает её до квартиры, а потом, естественно, остаётся. И на кофе с чаем, разумеется, хотя Майя сегодня странная — согласна обсуждать что угодно, кроме самого главного: почему деликатесная линейка миссий обещана Джиму Кирку, а не капитану новейшего и специально оборудованного монструозного клона. Но Майя мельком намекает на эмоциональную скомпрометированность в старшем командном составе «Энтерпрайз-А», а затем переводит разговор на другие темы. У Джима на миг перехватывает дыхание, хотя эмоционально скомпрометированный Спок, с учётом событий двухлетней давности и нюансов вулканской секретной биологии, к сожалению, за гранью возможного. Свеженазначенный капитан Чехов? Было бы великолепно, но — увы — полный абсурд. Нет, понятно, что эти двое допустили какой-то убойно мерзкий скандальчик в недрах конструкции, а значит, прямо сейчас отдуваются, в четыре руки придерживая слетающие нашивки. Неудивительно, что в сводках резко поутихли восторги в сторону нового флагмана. На подробностях Джим, в общем, и не настаивает — в конце концов, обмен у них с Майей сугубо добровольный, если одна из сторон говорит «нет», то это «нет» на любом этапе. Похоже, в программе только романтика, что тоже хорошо: политики с экономикой с него на сегодня хватило. Сектор буквально набит грядущим Рождеством, однако до Джима только под утро доходит, что он не подумал о подарке. В ответ на мысли Майя укоризненно качает головой и вручает Джиму перевязанный ленточкой носитель. Точно такой же, как первый, даже в цветах той же серии выпуска. — Ответы на незаданные вопросы? — ухмыляется Джим, взвесив подарок на ладони и сжав в кулаке. — Почти, — загадочно улыбается Майя. — Секретность внеуровневая. Лунный свет в секторе не предусмотрен — ещё на подступах растворяется в сиянии рукотворных огней, прожекторов, гирлянд и безумных рекламных вспышек. Но Майя сейчас будто звёздная принцесса, осыпанная неяркими бликами, прекрасная и таинственная в пене простыней — не понятно, шутит или подзадоривает. Джиму Кирку не нравится чувствовать себя очарованным, он давно не романтик, если вообще им когда-то был: — Не боишься, что воспользуюсь и солью ещё куда-нибудь? — почти грубо спрашивает он, сев и нашаривая взглядом одежду. — Ничуть, — Майя снова улыбается, ещё более мягко, приподнимается и указывает на заброшенные в кресло штаны. — Уверена, таким ты ни с кем не захочешь поделиться. — Неужели порно? — в притворном изумлении поднимает Джим брови, нашаривая обувь. — Такая милая девушка… На миг, пойманная среди теней и бликов, Майя вовсе не выглядит милой — скорее страдающей или даже сострадающей. — В общем, да, — то ли снова улыбнувшись, то ли болезненно поморщившись говорит она. — Если что… Джим не даёт договорить, закрыв рот самым надёжным и доступным способом. От завтрака, разумеется, отказывается — какой завтрак в пять утра по местному времени? По корабельному тоже. В детстве Джим получал не так много подарков, чтобы успеть пресытиться — открывал сразу. К настоящему моменту изменилось многое, но не стремление поскорее сорвать обёртку. Обычно — так уж сложилось — заканчивающееся пониманием, что там снова не то, что хотелось бы. Советник-бетазоид Майя явно уверена, что подарок доставит Джиму массу острых ощущений, ну а Джим — раз уж знает, что там порно — убеждён, что ничего нового не увидит. Скорее всего, Майя сделала высокохудожественную нарезку их с Джимом акробатики — вряд ли там намёк на какие-то извращения, которые она хотела бы попробовать в следующем году. Добравшись до каюты, Джим привычно врубает защиту, вставляет носитель и начинает раздеваться, с мыслью принять душ. На экран поглядывает вполглаза, ожидая увидеть знакомые интерьеры, но что-то не складывается. Джим забывает про одежду, опускается в кресло, всматривается, вглядывается и тут, наконец, понимает. Действительно порно, мать его. Самое настоящее. Самое настоящее порно по-вулкански. В капитанском кресле. На смене, на мостике. В главных ролях действующий капитан и не менее действующий коммандер. Можно подумать, что постановка, но нет, потому что это Энтерпрайз. Только не оригинальная, а клонированная, с литерой «А» в названии и последними достижениями науки и техники в оформлении, которые не скопировать, будь декоратор хоть трижды гением. И потому что это Спок. Блядские уши и затылок, и плечи, и руки, и спина, и задница, изученные капитаном Кирком до мельчайших подробностей. Запись обработана. С записи вытравлены все цвета и по краям убран контраст. По нечётким теням на периферии капитанского кресла можно лишь предполагать, сколько народа стало прямыми свидетелями. Оба непосредственных участника щеголяют уставной формой, хотя в случае капитана Чехова больше похоже, что в чёртовом кресле он оказался прямиком с полей сражений. Лица не видно; капитана вообще видно исключительно фрагментарно — Спок надёжно закрывает его собой. Красавчик, мать его. Колено коммандера твердо стоит по центру сиденья между широко разведённых капитанских бёдер, сам коммандер нависает как клингонская боевая птица на бреющем: плечи назад, опущенные руки разведены к подлокотникам. Капитан Чехов тоже хорош. Для своей роли. Одной босой ногой, упакованной в тёмную ткань форменных брюк, капитан упирается в палубу; на второй — согнутой и прижатой обнажившимся коленом к боку коммандера — штанина не до конца разодрана по шву от середины бедра до середины щиколотки. Голая пятка скользит по краю сиденья, ступня узкая, пальцы судорожно поджаты. На изящной лодыжке невольничьим браслетом болтаются ошмётки подгиба. Обе руки капитана безвольно лежат на подлокотниках открытыми ладонями вверх. По ним с силой скользят ненормально красивые пальцы коммандера, по вторую фалангу затянутые в чёрные перчатки. Движения жёсткие, оставляют белые, быстро темнеющие следы на проминающихся подушечках. Расслабленные и измученные капитанские ладони выглядят блядски зацелованными по самые запястья. По экрану пробегает тень, и… Стоп. Джим, наконец, выдыхает и облизывается, чувствуя близость крови на обветренных губах, смакуя враз хлынувшую по венам злую радость. Да, спевшаяся парочка дезертиров может командовать лучшим флагманом ЗФ. Один из пары даже сумел отобрать титул самого молодого капитана. Но есть то, что второй не получит никогда. Повернуть, отцентрировать и подобрать калибровку. Джим совершенно точно знает, кого сейчас видит перед собой Спок. Развернуть изображение на сто восемьдесят и просчитать параметры. Калибровку Джим не правит. Центровка тоже не нужна, адски необходим ядерный алкоголь. Фазер на оглушение тоже подойдёт. Подойдёт, что угодно, лишь бы только сразу в кому, чтобы стереть. Потому что Спок тоже точно знает, на кого смотрит. Осознаёт отчётливо. Как Джим сейчас — что капитана Кирка в кресле «Энтерпрайз-А» никогда не сидело, не лежало и даже не опиралось на подлокотники. Всё просто: Джим Кирк мог раскрутить Спока на многое, добиться почти полного спектра эмоций. Чего только не видел и не ловил в тёмных глазах целеустремлённый капитан — от ненависти до страсти. Восхищение, одобрение, презрение, стыд, унижение, гнев, похоть, боль, надежду, разочарование, отчаяние. Спок никогда не смотрел на Джима вот так — с голодной, выламывающей душу нежностью. Выглядит, словно сердце Спока поглаживают изнутри, что должно — просто обязано — причинять адскую боль. Но Споку не больно. И он никак не может осознать этот факт. Кирка приводит в себя тихий звук третьего или четвёртого полного круга уничтожения. Оказывается, он выдрал съёмный носитель и попал им точно в утилизатор. Надо будет проверить «мясо» в разъёмах консоли, хотя и так видно, что там ничего серьёзного. Ничего, с чем не справятся паяльник и капитанские умения. Порно оказалось дерьмовым, никто даже толком не разделся в процессе. Наверное, всё же стоило домотать до конца — проверить, есть ли там хоть что-то, стоящее внимания. Кирк не сомневается, что Спок промыл мозги всем свидетелям, как не сомневается и в том, что большая часть из них добровольно согласилась бы дать выскрести содержимое черепа двузубой вилкой, лишь бы забыть об увиденном. Интересно, каким таким образом запись попала в штаб? Хотя, неважно. Важен только итог — для этих двоих с наибольшей степенью вероятности явно убийственный. То-то пресса перестала полоскать мудрость и гениальность нынешнего самого молодого капитана в истории ЗФ. Уничижительно фыркнув и забыв про душ, Кирк на автопилоте идёт в медотсек. С подарком Майя не то чтобы совсем промахнулась — порно без обнажёнки ему всегда казалось нелепым. С другой стороны, из телепатки получилась отличная предсказательница: дальше капитана Кирка видео точно никуда не пойдёт, потому как уже служит круговороту веществ на оригинальной Энтерпрайз. Сегодня они с Боунсом не будут пить, на сегодня у них другие планы. Похмелье в них не входит, поскольку у капитана Кирка отличные новости по поводу ряда новых научных миссий и всего четыре дня на штурм земных резервов Звёздного Флота. Если доверить заказ запчастей новому старпому, то от Дельты Цефея до следующего перевалочного пункта они могут и не долететь. Капитан уже привык к чужой некомпетентности. И надо бы попросить у Ленна какой-нибудь стимулятор — что-то засело между рёбер. Что-то ноющее, дёргающее и болезненное. И — чёрт! — опять, что ли, кровь носом пошла? Два года всё нормально было, неужели снова? Следующая же увольнительная — буквально в самый канун Рождества — одаривает капитана Кирка небольшим, но очень щедрым сюрпризом: очередной билборд с призывом поступать в Академию ЗФ, снабжённый участием сладкой парочки, демонтируют прямо у него на глазах. Планетка совсем отсталая, энергию экономят даже на рекламных носителях, поэтому размещают на плотной поверхности, устанавливая и убирая вручную. Точнее, вщупальцевую. На самом деле, хоть херами спиральными — капитан Кирк совершенно не чувствует ни горечи, ни звериной тоски. Нет — это нормальная вселенская справедливость. Капитан обязан ощущать себя удовлетворённым по полной программе. Очевидно, что теперь со Споком всё; можно выдыхать на тему случайных столкновений в штабе хоть до кислородной голодовки. В смысле, с обоими покончено. Оба предателя — профессиональные трупы. 3

Да, он смел, как бог,

Я бы сам так не смог.

© Нау

Капитан Кирк уверен, что больше никогда не услышит ни о Споке, ни о Чехове. Разве что в штабе, без упоминаний имён и званий, шёпотом, с перечислением всевозможных карательных мер. Уверенность радостно когтит душу все праздники и ещё почти полдекады. Ровно до тех пор, пока парочку официально не объявляют спасителями некоей звёздной системы, а заодно величайшими героями всея Федерации. В какой-то мере Кирк тоже за них рад — вместе с собственной командой, несколькими планетами, на которых проводит увольнительные, и всем, блядь, остальным обитаемым космосом. Хотя был бы рад ещё больше, ограничься окружающий мир исключительно фактами «спасли — получили награды». Но от подробностей никуда не деться, они везде: в каждом голо, на каждом экране и даже из личных паддов членов команды. Осталось передать движуху сливным бачкам в туалетах многочисленных баров, и капитану Кирку не останется места для уединения. Несмотря на старательное уклонение, спустя некоторое — слишком короткое, если кто-то спросит — время, Кирк всё равно вынужден составить представление о том, как так случилось. Он почти не удивлён, выяснив, что всё снова скрутилось вокруг вуайеристкого порно — только теперь в галактических масштабах. Вкратце, и если переводить с романтически-официального на реальный, в прилюдном акте участвуют все. И первыми к эпическому траху приступили светила науки. Лет эдак… с четверть века назад. Начать с того, что спасённая звёздная система оказалась вовсе не «некоей», а той самой 01101011 01110100 01110011, принятой в шифровках от сокращённого «котики». Об которую Звёздный Флот, понукаемый Федерацией, тоже, оказывается, больше пятнадцати стандартных лет обламывал зубы, невзирая на отчаянные попытки специалистов. Во-первых, система упорно противоречила, да и продолжает противоречить, всем известным физическим законам. Как обращалась, так и обращается вокруг уникального тандема «чёрная дыра плюс сверхновая», ввергая научников всех мастей в перманентный стояк. Однако не самим фактом — во Вселенной навалом тандемов такого рода — а потому что звёзды не только не уничтожают друг друга, но и вполне уравновешенно сосуществуют в замкнутом цикле. То есть, не одна за счёт другой, как положено, а равноценный обмен всеми излучениями. В общем, битых пятнадцать лет сторонники теории невозможности обратной связи между дочерними измерениями сосут, рыдая и бомбардируя научный мир выкладками, чётко доказывающими абсурд самого предположения о возможности подобного феномена. Во-вторых, физика — фигня в свете самых потаённых желаний Федерации. Цикл феномена достаточно замкнут, чтобы по самым скромным подсчётам просуществовать едва ли не до конца схлопывания Вселенной. Но исчезающе малых излишков вполне хватает на обеспечение жизни сразу двенадцати планетам, населённым высокоразвитой цивилизацией, и скрывающим в недрах такие редкости, по сравнению с которыми ценность дилития сопоставима с ценностью платины к пластику. Охрененным бонусом идёт атмосфера всех двенадцати бесценных шариков, где большинство гуманоидных рас способно нормально дышать, используя минимум приспособлений. Понятно, что Федерация хочет всё и сразу, включая скрытые редкости. Кроме того, Федерацию трясёт от перспективы заполучить в свои ряды представителей цивилизации кошачьих — редкостно прекрасных внешне с точки зрения любой мало-мальски разумной формы жизни. К сожалению, кошачья цивилизация развита настолько, что с лёгкостью отражает не только активное дружелюбие указанной Федерации, но и любой вид Имперских амбиций. Другими словами, ромуланцы тоже сосут. Сосут вообще все, потому что у кошаков напрочь отсутствуют мало-мальски привычные социальные связи. Ну, не стайные у них предки-прародители, ни в одном когте — что тут поделаешь? Родственные, кстати, тоже отсутствуют. Существует что-то вроде прайдов — по одному на планету. И по какому принципу там строятся отношения, за битых шестнадцать лет не удалось выяснить ни одной научной твари. Зацепиться не за что. Даже примерную численность расы высчитать не удаётся, ясно только что их там гораздо меньше, чем вводящего в трепет полезного содержимого недр. Где-то в этом месте Федерация со всеми своими принципами гуманизма и этики берёт паузу на поиски смазки, оставляя ЗФ и ромуланцев делить недра без учёта интересов мирных — читай, лишних — жителей. Высокоразвитость никто не учитывает, а зря: кошаки окапываются на своих планетах, умудрившись в ультимативной форме известить часть ближайшего населённого квадранта о решении приступить к геноциду путём суицида. Причём, суицид включает попутное уничтожение вожделенных недр вместе со всей системой, если — если! — от них не отвалят. Отваливать, конечно, никто не собирается — все только начали. И жадно смотрят вниз: на недра, научный феномен и самих кошаков. На убийственную комбинацию для загребущих рук, хватов, усиков и тентаклей всех видов. С частью квадранта, получившей ультимативное сообщение о грядущем суициде, поступают как с источником смертельной инфекции: изолируют наглухо и запускают промывку мозгов — сразу на полную мощность. Федерация, поскольку хочет выжить, вынуждена бросить поиски смазки и подключиться обратно насухую, считая, что в искусстве пропаганды равных не имеет. Однако привычные маркеры по типу «свобода выбора» и «культурные особенности» в сознании упомянутых народных масс неожиданно с треском ломаются о нереальную красоту отдельных представителей цивилизации кошачьих. И тут — ещё более неожиданно — выясняется, что у некоторых высокопоставленных представителей Федерации — оказывается — есть не только лозунги, но и что-то, подозрительно напоминающее честь и совесть. Итоговый выброс угрожает пробить карантин. А эпидемию даже Империя себе позволить не может, не то что Федерация. Но не может и предотвратить. Ситуация вынуждает ЗФ отдавать противоречивые приказы, попутно стягивая к уникальной системе специалистов, способных хоть как-то разрешить проблему. На этом пятнадцатилетние предварительные ласки заканчиваются, потому что в центре событий каким-то ебучим хером рисуется Энтерпрайз-А. Как туда попал новейший монстрофлагман, пресса стыдливо замалчивает. Вообще-то, по всем раскладам, Энтерпрайз-А в это самое время должен был на девятом варпе переть к штабу для передачи психически неуравновешенного капитана Чехова и его озабоченного старпома под военный трибунал. Однако в официальных источниках постыдное заключение обоих под стражу эволюционирует в часовую гауптвахту для одного первого офицера «за излишне резкую критику действий потенциальных союзников». Красивый, кстати, ход. Ромуланцы наверняка оценили. Возможно даже вписали имя и непроизносимую двойную фамилию упомянутого офицера крупными буквами поперёк и поверх всех официальных имперских списков смертников. А капитана Чехова, оказывается, вообще никто и никогда не арестовывал. Пресса уверяет, что на момент начала подвига самый молодой капитан в истории ЗФ прямо-таки командовал лучшим и новейшим кораблём Федерации. Видимо, лично на мостике стоял, когда одна из обречённых планет решила свершить то ли акт бессильной злобы, то ли жест отчаяния. К слову, жест удался на все двести. Энтерпрайз-А — на минуточку, дубль два: лучший-и-новейший флагман Федерации, технически-оснащённый-по-максимуму, охренеть можно — попадает в захват невиданной мощи и застревает намертво. Сам капитан Чехов стайкой точечных импульсов отправляется прямиком в когти прекрасных внешне и непостижимых внутренне инопланетных чужаков. Можно лишь догадываться, насколько развита и непостижима кошачья цивилизация. О развитости говорит возможность на бешеном расстоянии вскрыть корабельные базы, расшифровать и безошибочно вычислить на громадном судне главного. Непостижимость заключается в беспросветной тупости касательно определения основного — текущего статуса. Списанный и арестованный преступник, а не капитан, уроды вы инопланетные! Капитану Кирку не впервой крепче сжимать челюсти, чтобы не скрежетать зубами при виде чужой некомпетентности. Как бы там ни было, узнав о похищении Чехова, Спок поступает, как самый обычный вулканец. Ничуть слегка не слетев с катушек, поскольку вулканцы не психуют, просто выходит из специально оборудованного карцера. При том, что карцер, «оборудованный с учётом видовых особенностей» на Энтерпрайз-А означает предельно близкую способность противостоять прямому попаданию залпа фотонных торпед. Но Спок выходит. И проходит до нижних палуб, как нож сквозь масло, оставляя за собой множественные повреждения лёгкой и средней степени тяжести, и — внимание! эти четвёртый, пятый и шестой совершенно не лишние повторы, только для вас, любимые-дорогие-всезнающие, но по умолчанию тупые читатели нашего издания — ни одного трупа. Угоняет шаттл — очередные повреждения среди членов экипажа, но снова без непоправимых последствий — в котором рушится на планету. Ага, будто экипаж сплошь из камней и брёвен набирали, и прямо каждый всерьёз старался геройски помешать разъярённому вулканцу спасти его принцессу. О том, что творится с тяговым лучом невиданной мощности, пресса тоже умалчивает. Среди своих ходят слухи, что Спок в несерьёзной угнанной скорлупке разгонялся по продольной, швыряясь вверх-вниз, а затем вылетел по касательной у самой поверхности. Потому и разбился, что скорость-расстояние не оставили шансов технике. Но не взорвался. То есть опять тупо повезло выжить. По версии прессы, шаттл достигает поверхности почти целым, а через трое с лишним суток взлетает. И даже не просто чуть подреставрированным, а слегка модернизированным. На борту шаттла имеются: живой и относительно здоровый капитан Чехов, его первый офицер коммандер Спок, а также подписанный всеми сорока восемью жителями планеты договор о вступлении в Федерацию. Насчёт модернизации шаттла — охрененной, кстати — пресса внезапно не врёт. Но сорок восемь, блядь, исключительно прекрасных и по-своему высокоразумных гуманоидов на всю планету?! Неудивительно, что Чехова Спок недолго среди них искал. На остальных одиннадцати, к слову, твёрдых небесных телах с недрами, численность аборигенов варьируется в пределах плюс-минус десяти. Местами пушистых, мать их, раритетов. И после этого вулканцы всё ещё считаются редкими и вымирающими?! Ладно. Итого: Звёздный Флот пытается расслабиться и получить удовольствие, пока мощное «ми-ми-ми» от осчастливленной части карантинного квадранта едва не сбивает с орбиты обе уникальных звезды. Секретность превращается в фарс. Причём, не очень ясно что конкретно настолько радует народные массы — устранение угрозы геноцида или непосредственная причина отмены решения красавцев-кошаков о суициде, поскольку менее прекрасными и загадочными за следующие пару декад они не становятся. Основные участники акта могут позволить себе закурить: договор о вступлении в Федерацию подписан. Исключение составляет федеральная пресса — там тяжёлый случай затяжного тантрического оргазма, а потому пидорасит всех. В смысле, всех, кто умеет читать, видеть, слышать или ощущать и обонять — короче представителя любой расы, потенциально способного воспринимать информацию извне. Народным массам в качестве пародии на негу предлагается официальная версия, запакованная в высоконаучный стиль. Мол, поступок вулканца по отношению к землянину заставил биологически асоциальных кошаков логично отвергнуть опыт собственной истории и поверить в искренность декларируемых идеалов Федерации. Или более развесистый вариант: неофиты решили, что стадию расизма и ксенофобии данное содружество уже миновало, поэтому населению всех двенадцати планет можно уверенным маршем войти в состав. Реалистам, которым неги не полагается ввиду перманентной посткоитальной дисфории, вручаются фронт работ и моющие средства. По намёкам в кулуарах Джим примерно представляет, что могло по-настоящему впечатлить несостоявшихся ультиматистов-суицидников. Дело в том, что к моменту выхода из карцера Спок точно знал, что спасать там нечего, но всё равно за каким-то чёртом попёрся. Охреневшие кошаки, признающие, видимо, только одну форму социализации — через основной инстинкт и плотно сопутствующие — как-то Спока прощупали и порыв оценили высоко. Настолько, что через сутки по молекулам заново собрали Пашку из кровавого месива. В качестве извинений, кстати, одарили новыми глазами — взамен безвозвратно утраченных — с массой приблуд, включающих возможность регулировать видимость спектра и форму зрачка. Удобно, что иллюстрации героев для общего обожания и пользования прилагаются… везде. Пашка остаётся Пашкой, даже с белоснежной сединой в едва отросших волосах и аномально яркими зелёными радужками. Улыбка, правда, изменилась — едва уловимо потяжелела от самоуверенности и выглядит уже не столько нахальной, сколько наглой. Спок. Ну, Спок — он Спок и есть, смотреть здесь не на что, поскольку сто и одно, а в итоге только одно, выражение лица для самых разных жизненных поворотов заготовлено ещё при рождении. Вот просто ради прикола: когда Джим трахал его на той чёртовой планете-о-которой-и-т-д, Спок ведь точно не лежал по стойке смирно? Вулканец хренов. Хотя плевать — всё равно никто ничего так и не помнит. К тому же очевидно, что Спок не совсем вулканец, раз вопреки продекларированной Боунсом биологии умудрился повторно вляпаться в так называемые чувства. Нет, Джим Кирк не опускается до того, чтобы постараться рассмотреть, есть ли на Пашкином ухе вулканская супружеская метка. Мочка, как клипсой, целиком закрыта зелёным же, под цвет радужки, камнем. Интересно другое: какая часть умилённых народных масс понимает, что Пашкины новые глаза, сколь угодно усовершенствованные и красивые, не подарок, а утончённое издевательство? Вечное напоминание об агонии. Через что прошёл Спок, остаётся только не пытаться представлять, потому как ментальные пытки в порядки превосходят возможности физических. В прессе всё подано романтично до полной слюнявости. И про ценные недра почти ни слова — вскользь, неприхотливым бонусом. Вообще, забавно вышло. Буквально за декаду до подвига, задорную парочку собирались метафорически кастрировать с последующим расстрелом в подвалах ЗФ за прилюдный секс в капитанском кресле. Но стоило ебле принять галактические масштабы, как участники стали героями. Теперь, похоже, отделаются неприкосновенностью личной жизни на неопределённый срок. Тут даже тупому ясно: пятая колонна считает этих двоих отличным средством искоренения основных фобий в самых дальних квадрантах обитаемого космоса. Другими словами, ЗФ официально признал прецедент, и теперь густо посыпает именинников наградами, заставляя тратить жизнь на интервью, выступления, встречи, фотосессии и другое массовое укрепление звезднофлотского имиджа, даже не маскируя рекламу любого рода миссиями. Одновременно штаб перераспределяет ресурсы, выделяя средства на выявление и коррекцию затронутых пунктов Устава. Больше всего в этом цирке бесит попрание основных законов сохранения энергии. Потому что чёрно-белые кадры с мостика Кирку точно не привиделись, но так до сих пор нигде и не всплыли. Вообще нигде. Словно в штабе полностью перевелись не только принципиально продажные подлецы, но и принципиально свободолюбивые хакеры. В сухом остатке, с учётом сложившихся обстоятельств, везение капитана Джеймса Ти Кирка заключается в том, что деликатесная линейка научных миссий теперь точно достанется оригинальной Энтерпрайз. Смета на плановый капитальный ремонт потребуется не раньше, чем через два года. К нужному сроку капитан должен если не изменить, то хотя бы подкорректировать флотские приоритеты. Ещё через полтора месяца Кирк понимает, что его не просто обложили, а загоняют в угол — когда во время приёма пищи на собственном корабле из-за соседнего столика слышит обрывки очередного интервью: — Взять хотя бы нашумевшую монографию вашего первого офицера по науке, — с нажимом проговаривает высокий и резкий голос, доносящийся из чужого падда. — Вы же не станете утверждать, что в ней фактически прямым текстом говорится о нежелательности межвидовых связей. Или вы её не читали? — провоцирует некто. — Разумеется, я знаком с монографией коммандера Спока, — почти миролюбиво говорит Чехов. — А вы? — гораздо жёстче продолжает он. — Насколько внимательно ознакомились? Основной вывод исследования — необходимость политики открытости. В оригинале даже подчёркнуто, — отбрито так, что можно отчётливо представить, как Пашка ухмыляется. На миг Кирку хочется встать и выйти — реально достали со своими кумирами. Но тема внезапно кажется интересной, и он ещё не доел, так что устраивается удобнее и продолжает слушать. — Поясните? — в резком голосе отчётливо слышится недоверие. И вызов. — Легко. Представьте себе гипотетическую ситуацию, оба участника которой воспринимают друг друга по умолчанию. Один из них телепат. Паузу заполняют смешки и комментарии. Комментарии в основном касаются бетазоидов, широко известных умением кого угодно поставить раком, громко и красочно описывая происходящее в чужих головах и не гнушаясь привирать в пользу искусства. — Нет, другого рода телепат, — переждав волну, продолжает Пашка. — Список видов прилагается к монографии, можно позже ознакомиться, — перекрывая шелест, чуть повышает он голос. — У некоторой части пси-активных рас биологическим императивом является удовлетворение всех потребностей партнёра. Ни уклониться, ни сделать вид, что чего-то недопонял, такой индивидуум не в состоянии, даже если очень захочет. Поскольку, ну — вы поняли — он телепат. Теперь представьте, что его партнёр пси-нулевой, чьи установки требуют подтверждения серьёзности намерений тем, что у нас, людей, называется ревностью. Аудитория зачарованно молчит с секунду. Представляют, видимо. — Для пси-активного вовлечённого поведение выглядит постоянным сигналом о том, что он не способен удовлетворить партнёра. А это биология, помните? Для сравнения… Представьте, что голодаете или не спите столько времени, сколько пси-нулевой демонстрирует неудовлетворённость. Блядь. Джим не обязан это слушать. Никто не обязан. Он откладывает вилку и тянется за чашкой, искренне надеясь, что бывший первый помощник, наконец, ментально обжирается до тошноты и впадает в длительный анабиоз под руководством капитана Чехова каждый раз, когда пожелает. То есть, постоянно. Кирка так достали эти двое, что он машинально начинает прикидывать возможность устроить теракт на одной из конференций. — И чем это отличается от отношений между двумя обычными людьми? — выкрикивает кто-то с галёрки. Что он пропустил? — Большинство представителей пси-рас снабжены естественными предохранителями против нежелательных или случайных связей, — поясняет Пашка. — Однако стоит помнить, что из любого правила есть исключения. Вы запросто можете убить нечто прекрасное и даже не догадываться, — пауза. — Так что, либо учите матчасть, либо живите с этим. — Думаешь над возможностью законодательно запретить культ двух личностей? — ржёт Боунс, когда они оба, в кои веки раз, одновременно более или менее свободны для тёплой задушевной беседы. — На Энтерпрайз или по всем системам Федерации? В таком ракурсе действительно смешно. Кирк тоже смеётся, выдыхает и начинает, наконец, продолжать обожать Боунса, его выпивку и манеру видеть насквозь. Если серьёзно, Кирк вполне обошёлся бы без иллюстрации к конференции, насильно выслушанной в столовой. Он и обходится — до тех пор, пока в дело не вступают мемы. «Убить нечто прекрасное» плюс «учите матчасть или живите с этим». Чехов в фас на фоне Спока, Спок в профиль на фоне Чехова и оба поочерёдно калейдоскопом мелькающих кадров. Пиздец. Хоть и доказывает, что никого прекрасного капитан Кирк здесь не убил. У Пашки больше нет кудрей – жёсткие выбеленные волосы спадают набок сплошной длинной чёлкой. Вечный «горшок» Спока тоже претерпел изменения, хотя Кирк не может толком сказать, какие. Из-за общей стройности и тонких черт лиц оба скорее походят на героев самого мудацкого в мире аниме, чем на контрактников Звёздного Флота. Кто бы ещё мог знать, что одного ублюдочного сочетания человек-вулканец хватит, чтобы забить весь доступный эфир? Кирк капитанским доступом банит несколько востребованных каналов, наткнувшись на очередные — двадцать кубов подряд — головизо где Пашка не-обменивается взглядами со Споком, решительно опускает ладонь на стол и говорит: «Вето!». Бан помогает мало — в течение следующей декады повсюду и везде, с лёгкой подачи экипажа, поочерёдно дефилируют ещё тридцать или пятьдесят вариантов аналогичных. В различных обработках и с различными фразами, включая несколько совсем уж непристойных. Безумие, к облегчению, закономерно идёт на спад, но радоваться рано. Ещё через месяц обитаемый космос облетает мода на вулканские словечки. Внезапно выясняется, что Lailara — это гармония, Las'hark — солнце а то, что Кирк в одной из конференций принял за обращение по имени «Паша, я…», на самом деле пишется ashayam и обозначает… ну полное дерьмо. В смысле, не дерьмо, конечно, означает, а ещё более полное отсутствие субординации. Это вообще, как, обратиться к капитану «любимый», пусть и за кулисами? Для Спока точно не нормально, поэтому Кирк уверен, что в данном случае фанаткам подсунули подделку. Лучше бы ругательствами делились, честное слово, но нет же! Зато теперь все, кто хотел и не хотел, в курсе, что ni`var — две половинки одного целого. Охренеть, детали. Вот уж без этой навязчивой информации Кирк точно способен обойтись. Да, Звёздный Флот нехило отпрыгивается на провинившихся героях. С размахом. Как относятся к безумию жители Нового Вулкана известно только жителям Нового Вулкана. Но раз лихорадка продолжается, значит, что-то они тоже с этого имеют, кроме головной боли и неизбежного оттока микроскопической части молодёжи в многочисленные высшие учебные заведения обитаемого космоса. К тому же, всеобщее безумие имеет разные формы, в том числе уродливые. Если честно, Кирк думает, что на месте Пашки уже давно разнёс бы что-нибудь к чертям и обязательно набил пару рыл. Скорее даже пару-тройку рыл. Десятков, в смысле. Но капитан Чехов продолжает общаться с фанатами, позировать для билбордов, давать интервью и излучать вызывающе наглую доброжелательность. Как и Спок, который постоянно маячит вплотную к капитану — сбоку и чуть позади, точно так же позирует, отвечает «да» или «нет», когда обращаются прямо к нему. И упорно умудряется сохранять каменное лицо и дистанцию, взглядом останавливая особо ретивых на очерченной вокруг обоих границе в полтора метра. Когда-то Джим Кирк на собственной шкуре ощутил манеру вулканца держаться слишком поблизости. Не сказать, чтобы прилипчивость не выбесила капитана до последней стадии. Сейчас он предельно близок к мысли, что возможно Пашка только потому выдерживает весь бешеный прессинг, что присутствие Спока в личном пространстве реально помогает. В общую сетку Кирк теперь выходит через собственноручно настроенные фильтры — вычислил наиболее безопасные места, где меньше всего шансов наткнуться на очередной куб, интервью, мемы и прочую хрень. Развлекаться в итоге почти негде, но он гений виртуозного обхода кодов, так что какое-то время благоденствует, пока не получает удар под дых оттуда, откуда даже ожидать не мог. — Уже видел? — вместо «здрасте» зло и взвинчено интересуется Боунс. И врубает запись, не дожидаясь ответа. Разумеется, видел, причём, больше, чем два раза — и все не по своей воле: полуторамесячной давности покушение. Абсолютно идиотское, надо сказать. Естественно, проваленное, но с такими воплями до небес, что впору подозревать разыгранную подставу. Четыре или пять идиотов-неудачников из сторонников видовой чистоты попытались добраться до бывшего старпома — то ли пырнуть чем-то, то ли облить, то ли и то, и другое вместе, и даже, как потом выяснилось, без цели серьёзно навредить. Дебилы. Хотели спровоцировать вулканца на агрессию, чтобы разоблачить миф про миролюбие. Спровоцировали. Только не Спока, а Чехова. В межпланетку, в новости и во всю остальную глобальную сеть ролик изначально попал без озвучки — на радость конструкторам кубов. Затем официально вышел снова, уже с каким-то гуманно-пацифистским высказыванием от капитана Чехова. Достаточно бессмысленным, чтобы Кирк отметил суть и не запомнил слов. То, что врубает Боунс, тоже похоже на левую конструкцию, но что-то подсказывает, что звук родной: — Без таких, как он, мир стал бы чище, — почти без акцента хрипит взятый за горло неудачник-алтиец. — В каком-то смысле вы правы, — негромко соглашается Пашка, отшвырнув безгубого «циклопа» в руки безопасников. Ладонь он машинально вытирает о брюки: — Без него я убил бы вас прямо здесь. Мир действительно стал бы чище. Запись замирает. В застывших неестественно-зелёных глазах читается приговор. Спока в кадре нет, но Кирк знает, что тот рядом — в шаге позади справа — либо стоит на коленях, либо уже поднялся. — У одного из твоих красавцев изъял, — комментирует Боунс. — Прямо под бионикой у меня крутил, идиот непуганый. Между прочим, там такая секретность, что срок хуже, чем за хранение детской порнографии. — Считаешь, я должен провести лекцию о безопасном сетевом сёрфинге? — раздражается Кирк. — Или родительский контроль установить? По здравом размышлении понятно, почему звук предпочли сменить, нацепив гриф на оригинальную озвучку. В бытность навигатором Чехов частенько упоминал, что «шила в мешке не утаишь» — многочисленные ролики в подтверждение. А вот капитанский устный срыв можно толковать сразу с нескольких ракурсов, поэтому проще и безопаснее запретить единичную версию звука и состряпать свою, чем пытаться убрать все видео со всех носителей. Боунс не менее раздражённо разводит руками: — Ты здесь капитан, — напоминает он. Проводит ладонью по лицу, стряхивает и прищёлкивает пальцами. — Там ещё есть. Не особо лучше, можешь сам полюбоваться, — впихивает чей-то падд, личный, судя по украшающей корпус цветастой символике, и машет в сторону выхода: — Или безопасникам отдай, пусть они разбираются. Даже пароля нет, — бормочет он в спину, прежде чем дать команду на закрытие отсека. Падд действительно можно считать не запароленным — Кирк делает мысленную отметку натянуть начальника службы безопасности, чтобы не манкировал обязанностями и не ставил физическую подготовку выше остального. У Кирка не так много времени, чтобы прицельно возиться со всякой хренью, но Боунс из-за ерунды паниковать не станет. Капитан обкладывается по периметру отчетами и подключает падд к консоли — пусть бубнит и мелькает фоном. В памяти устройства всего четыре информационных блока. Для начала лучше выбрать самый увесистый: разобраться с ним, а что попроще — напоследок. Заставка уже вызывает приступ зубовного скрежета. Надпись «Акулы стилуса» через всё поле, и осточертевшая пара фигур на фоне. Если это документалка о счастливой семейной жизни обитателей океанских глубин, то Кирк заранее пас. А, нет — банальная конференция. Причём, капитану кажется, что где-то всё это он уже видел. Наверняка, как и любой индивид, существующий в нынешних границах обитаемого космоса, имеющий зрительный потенциал. Ничего оригинального: аудитория, набитая пятой колонной всех видовых принадлежностей и нашпигованная всевозможными примочками для фиксирования происходящего. Перед аудиторией барьер в виде стола, а за барьером — жертвы. Ну, или шуты бобовые, если использовать меткое выражение бывшего навигатора. Кирк ещё какое-то время смотрит на экран, отмечая, насколько сверхъестественно гармонично эти двое смотрятся вместе. Особенно с эстетической точки зрения: каждый по отдельности в своем стиле, и вдвоём вместе в целом. Стилисты, наверное, столько с ЗФ содрали, что уже сами по мини-энтерпрайз себе купили на гонорары. С литерами q, r или s для пущей крутости. Гармония кажется сверхъестественной ещё и потому, что на запчасти не разбирается. Мало того, что внешне Пашка и Спок смотрятся полными противоположностями, так ещё и держатся совершенно по-разному. Пашка излучает уверенную доброжелательность. Спок выглядит так, словно вычисляет наиболее гуманный способ умертвить присутствующих, чтобы без помех вернуться к научным изысканиям. — Нелёгкий, наверное, выбор, — голос ведущего звучит достаточно сочувственно, чтобы закрыть тему и дать понять, что по сценарию давно пора переходить к следующему блоку. В зале волнуются. Кирк понимает, что отвлёкся, но возвращаться к началу не намерен. Наоборот, открывает недоправленный отчёт и переключается на слух. — Самый лёгкий, — возражает Пашка, дождавшись паузы в волнениях. — Видите ли, когда ваш первый офицер представляет собой генетическую матрицу гуманизма и этики, вам остаётся только проложить курс в соответствии с его требованиями. По залу волной прокатывается уже настоящий шум, быстро, почти мгновенно превращаясь в безобразную склоку между упомянутыми акулами стилуса. Кирк внезапно вспоминает, что общедоступный вариант звучал как «Да, непростой. Но мой первый офицер — вулканец». — А если бы он ошибся! — прорывается гневное сквозь гвалт. Это не вопрос; камеры увлечённо фиксируют раздрай в пятой колонне, интервьюеры ожесточённо спорят между собой. — Эй, — смеётся Пашка в микрофон, переключив на себя крупный план. — Отставить гипотезы! В сухом остатке именно коммандер спас ситуацию. Если позволите, я перефразирую: ошиблись все, кроме коммандера Спока. Кирк забывает про отчёт и некоторое время тупо пялится в кадр, не в состоянии понять, действительно ли Чехов гений, или так повреждён головой вместе с глазами, что тормоза не просто отказывают в самый неподходящий момент, а вообще отсутствуют в принципе. Или, может, у Спока именины, и это тосты с поздравлениями, а Кирк просто не в курсе? Он пропустил, о чём речь, но судя по контексту, о том, что арестованный коммандер нарушил субординацию и условия гауптвахты, когда угнал шаттл, чтобы спасти любовника-капитана. А теперь вместо заслуженного трибунала даёт интервью. Точнее, даёт возможность Чехову давать за себя интервью. Зато понятно, почему конференция попала в один ряд с подгрифным чеховским срывом: как же, попрание самых высоких идеалов Звёздного Флота. Конференция продолжается. Отчёт забыт. Кирк слушает в пол-уха и думает, что всю жизнь разделял личное и профессиональное, по умолчанию считая обособленность признаком высочайшей компетентности. А теперь Чехов жонглирует понятиями, вплоть до подмены, пытаясь натолкнуть аудиторию на какие-то сверхмысли. Насколько по-другому нужно ворочать мозгом, чтобы свести мягкое с фиолетовым и получить любимое? Возможно, ответ знают только кошаки и вулканцы. В любом случае, пока Федерация считает человеческую этику самой гуманной, а логику на да-нет единственно правильной, обратная ксенофобия будет цвести и пахнуть. Слишком сложно, странно и непрактично. Ни лирика, ни напряги, ни взрыв мозга Кирку точно не нужны, поэтому он вырубает интервью и идёт назад в медотсек к Боунсу. Внешний мир с его заморочками тоже идёт — куда подальше. По дороге в медотсек Кирк внезапно понимает, что не может вспомнить, когда они с любимым доктором последний раз нормально трахались. Капитан то занят, то занят другими, поэтому, когда дорывается, готов неделю не выпускать из постели. Но у них никогда нет этой недели. У них даже обычной ночи не складывается. А с вечной кадровой текучкой, так вообще: через час или два обязательно что-то случается, и приходится закругляться. Потом Кирк снова занят, и Боунс тоже занят, иногда декадами и месяцами. Порой Кирку хочется, чтобы Ленн взял его за грудки и запретил всех остальных, но оба знают, что это невозможно. Ну, потому что Кирк, потому что миссии и потому что Боунс. Любимый доктор без тени сомнения привяжет капитана к койке — в лазарете, если сочтёт необходимым. И никогда не станет ограничивать в остальном. Наверное, у него внутренняя потребность давать Кирку свободу, на хрен не нужную, но необходимую. Очередной подлянки от Рождества капитан Кирк начинает ожидать за месяц до кануна. Разумеется, дожидается. Сугубо мирная научная миссия, вписанная в линейку предпоследней, превращается в кровавый ад и кошмар для аборигенов малоизвестной планетки с номером вместо названия. Объективно аборигены не совсем правы, ведя образ жизни, далёкий от большинства сознательных моральных установок, проповедуемых антропоморфными видами. Однако это их жизнь, и директиву о максимальном невмешательстве отменять никто не намеревался, пока на единственном обжитом материке за неделю до праздников не замолкли сразу несколько точек, по договору принадлежащих Федерации. Шесть точек — шахты с двумя-тремя единицами обслуживающего персонала, ещё две — лаборатории по типу научных. Состав сотрудников не афишируется, ясно лишь, что там их больше пяти в каждой. Было. Плюс, точнее, минус, десант с ближайшей орбитальной станции, добиравшийся до пронумерованной планеты больше двух стандартных суток. Из стратосферы многое видится по-другому — Кирк до последнего манкирует указаниями и штабными установками, обшаривая поверхность, пытаясь вытащить хоть кого-то, но вместо этого натыкается на такое, что едва не испытывает удовлетворение, отдавая резкие короткие команды. После, когда кровавая пелена расходится, в край сознания тычутся непрошенные сомнения. Для отгораживания от лишнего у капитана Кирка есть Боунс и алкоголь, и почти твёрдая уверенность в том, что действовал чётко по обстоятельствам, пусть и крайне жёстко. Тем более отвратительна случайно услышанная реплика о том, что они обязаны были исполнять приказы. Типа, в оправдание. Капитан Кирк никогда не станет безвольной марионеткой: способности думать своей головой у него никто не отнимет. Если приказ идёт вразрез и утыкается в честь и совесть, то следующий поворот — сразу нахер. Трибуналом Кирка не напугать, об этом знают даже в штабе. Дико, что кто-то из его команды может считать по-другому. Хотя, плевать. Капитан Кирк никого переубеждать не собирается. Не нравится — ЗФ большой, а обитаемый космос — ещё больше. 4

Продавал себя, богател тотчас

Менял кровь на кровь, менял глаз на глаз

Мракобесие и джаз,

Не поверишь, всё украдено до нас.

© Пикник

Кто бы сомневался, что рождественские чудеса на этом не закончатся. Капитан Кирк, похоже, чем-то здорово раздосадовал Санту, потому что в мешке скучал ещё один подарочек. Всучённый, прямо-таки втиснутый в зубы через два дня после скромной праздничной пьянки. — Капитан Кирк! — пискляво рапортует очередной протеже кого-то там откуда-то. Кирк спецом не желает знать, чей — он всё ещё судит о подчинённых по делам, а не по наследию. Энсин Свайрг справляется, и этого достаточно: — Флагман Звёздного Флота «Энтерпрайз-А» запрашивает разрешение на полную прямую связь по открытому каналу в 1602 по стандартному времени! Вот, блядь, радость-то. В голосе энсина дрожит нечто прямо противоположное капитанским ощущениям, опасно близкое к настоящему восторгу. Сбагрить его, что ли, на время беседы — чтоб не обделался на радостях. Любимый хронометр показывает 1552 с секундами и долями — как раз успеть пригласить Боунса разделить всеобщее ликование. Причин для отказа у капитана Кирка нет. Присутствующие в курсе. — Цель выхода на связь? — одновременно набирая сообщение для любимого доктора, тяжело роняет капитан лишнюю формальность. Как баллон с газом в вольер с трибллами, честное слово. Пока энсин Свайрг обрабатывает данные, каждый из офицеров смены считает своим долгом недоумённо покоситься на Кирка, словно тот не стандартный отклик воспроизвёл, а обматерил весь чёртов флагман поимённо. — Передача… — энсин чуть подтормаживает, вцепившись в наушник обеими руками, — передача рождественских поздравлений? — Как мило, — рычание вовремя появившегося Боунса разбавляет всеобщее воодушевление. Кирку в шею впивается гипо, в ухо вливается шёпот «витамины». Действительно, праздник — теперь уже и Боунс считает, что без кровавых соплей из носа капитан с капитаном даже поздравить друг друга не способны. Наверное, поэтому Кирку хочется дёрнуть плечом, на которое ободряюще ложится ладонь, и прорычать что-то вроде «отвали». В следующий миг гипо начинает действовать, и Кирку не просто стыдно — у него начинает работать мозг. Первая здравая мысль за всё время: что делает фестивальная Энтерпрайз-А в подозрительной близости от зачищенной планеты с номером вместо названия? Учитывая, что оригинальная ещё даже до буйков, в смысле, форпостов в виде ближайшей орбитальной станции не добралась. Вопрос — на все лычки, нашивки и ордена с медалями. Возможно, посмертные. Мысль мелькает внезапно и подло, и уже поздно втихую перераспределять щиты или хотя бы проверять доступный уровень. По общей панели связи проходит знакомая волна, и с мостика на мостик проносится стандартное: — Приветствую! — щедро снабжённое зелёным сиянием, белым сверканием и ворохом золотых искр на фоне капитанского кресла Энтерпрайз-А. В ответ Кирк тоже улыбается, почти непроизвольно, как и вся его альфа-смена — наверняка, в полном составе — и даже не особо старается скрывать, что пробивает двойные маскировочные коды. Пашка перестаёт сверкать зубами, зато усиливает сияние зелени до почти неприличной: — Капитан Кирк, доктор МакКой, — радостно говорит он, таращась, как на встрече выпускников. — Очень рад видеть и передать поздравления из Штаба с праздниками. И не только, — задорно добавляет он. Щиты на Энтерпрайз-А либо полностью подняты, либо замаскированы наглухо. Следов подготовки к орудийным залпам тоже не наблюдается. В любом случае, Кирк может выдыхать: при имеющихся исходных, даже если паранойя окажется права, у них есть время на уход в подпространство, так что кораблём и командой капитан не рискует. — Капитан Чехов, первый офицер коммандер Спок, — между тем приветствует Боунз в ответ. До Кирка доходит, что пауза почти неприлично затянулась, а плечо, в которое вцепился глава СМО, горит, как в тиски попавшее. Плевать, жизни экипажа и корабль важнее. — Прошу прощения, — снова ухмыльнувшись, вступает Кирк в диалог. — Срочная депеша, — ненавязчиво поясняет он, отложив коды, одновременно пытаясь понять, где Боунс нашёл Спока. Лично Кирк не видит знакомого остроухого силуэта ни в шаговой доступности от Чехова, ни на заднем плане. Зато неожиданно замечает Ухуру, приходит в себя и кивает: — Вам, очевидно, тоже поздравления? — широко улыбается он сразу ей и всей остальной незнакомой команде. — Разве что с Рождеством, — светски смеётся капитан Чехов, чуть запрокинув голову и искоса глянув на… Нет. Да. Да, это действительно Спок, стоит на уже привычном отсутствии расстояния от капитана Чехова, справа рядом — и нет никакой причины, кроме психиатрической, до сих пор его не заметить, не увидеть и не разглядеть. Словно Кирк потерял право прямо смотреть в лицо бывшему старпому. Или ещё какая-нибудь такая же метафизическая хрень. Кирк назло открывает рот — сказать что-нибудь. Именно Споку сказать, неважно какую формальную фигню, да что угодно — но его опережает Боунс: — Разумеется, я не против, — любимый доктор даже руку с плеча убирает, чтобы активнее жестикулировать. — В любое удобное время, а там по ситуации посмотрим. Что вообще здесь происходит? Он что-то пропустил? — Отлично! — с энтузиазмом выпаливает Чехов. Нагло улыбается, подмигивает и выдаёт уже безадресно, на весь мостик: — Энтерпрайз, с Рождеством! Конец связи. Экран гаснет, мостик продолжает отвратительно сиять улыбками и хорошим настроением. Боунс не исключение — хмыкает беззлобно, почти по-доброму: — Позёр, — и щурится в пустой экран, покачивая головой. Полное ощущение, что Энтерпрайз захватила армия феечек под предводительством эльфов и… кто там ещё бесчинствует в праздники во имя добра? Играть роль Скруджа Кирку не с руки, поэтому он сначала изображает радушную ухмылку, и лишь потом откашливается и показательно берётся за падд. Невербальные сигналы команда интерпретирует правильно — понемногу возвращается к работе. Боунса отпускать не хочется, но у капитана выплеск остаточной паранойи, плюс целый вечер с ночью впереди, чтобы ненавязчиво выяснить, чем же любимый доктор на «отлично» порадовал капитана Чехова. Удачно подвернувшаяся миссия — задворки обитаемого космоса — на полгода избавляют капитана Кирка от тошнотворных тревог по поводу возможной встречи любимого Боунса с чёртовой парочкой в целом и капитаном Чеховым лично. Да, Кирк официально признаёт, что на стенку лезет от ревности. Неофициально: даже такая версия лучше, чем невозможная. Кирк никогда и никого не избегает. Тем более — бывшего старпома. Тем более — свалив на край Вселенной. Тем более — использовав миссию как предлог, лишь бы отсрочить неизбежное. Потому что уже понятно, что если эти двое чего-то хотят, они это обычно получают. Ни Кирк, ни даже сам Боунс понятия не имеют, что могло понадобиться платиновой парочке всея Федерации от простого сельского доктора, которого капитан Чехов замучил приватными предложениями на самой грани фола. Хуже того, Кирк не понимает, в чём сложность просто не отвечать, если придраться не к чему. И вообще — для Боунса никогда не было проблемой послать так, чтобы объект больше никогда не возвращался и считал, что ему крупно повезло остаться всего лишь покалеченным морально. Но Боунс либо ржёт, польщённый, либо смотрит, как на недоумка, копаясь попутно в дебрях полуофициальных источников, связанных с вулканской биологией. Какие-то догадки у доктора явно есть, но всё, хоть как-то связанное с конфиденциальностью и врачебной этикой, в сознании Боунса хранится под грифом такой секретности, что даже Кирку — Джиму Кирку — туда нет доступа. Да Кирк и не настаивает. У самого такое количество привата скопилось, что не только Боунсу — бетазоиду-Майе стыдно показывать. И речь даже не о сексе — хрен с ними, с пьяными извращениями, телепат у штабных в мозгах и похлеще встречала. Дело в полном раздрае, потому что следующая за полугодовой миссия, ничуть не лучше предыдущей. Тоже необходимой, тоже справедливой — и подспудно неправильной. Не в рамках федеративной этики, и вообще какой-либо этики, а неуловимым краем, за которым всё ближе стоит ничто и пустота. В штабе объявляют поощрения, периодически расщедриваются на апгрейды для Энтерпрайз и даже выдали юбилейные медальки, приурочив к очередной межгалактической дате. Где-то между теряются две с половиной декады, похеренных в госпитале после спасательной операции, возглавленной лично капитаном Кирком. Ногу ему Боунс сохранил привычно волшебным образом — при помощи мата и уникального таланта хирурга. Даже подвижность почти не пострадала, только периодически адски ноет колено, хотя для болей реальных предпосылок нет. Прекрасная Майя помогает лавировать между подлецами и тупыми подлецами, всё чаще намекая, что профессиональное выгорание хорошо лечится глобальными переменами деятельности. Кирк, разумеется, впадает в ярость, но, видимо, слабоочевидную, потому что следующая миссия приводит Энтерпрайз туда, куда меньше всего хотелось бы — к пересечению путей в увольнительной с фестивальным клоном. — Сам напросился, можешь свалить в любой момент. Хоть прямо сейчас, — до хрена тактично напоминает Боунс, разглядывая интерьеры. Для встречи ублюдочная парочка выбрала намертво закрытый и засекреченный клуб — подделку под старинные андорианские питейно-увеселительные заведения. Столы и стулья с диванчиками подходят любому более-менее антропоморфному виду, от привычных отличаются неуловимо и успокаивающе. Повсюду зелень, на вид живая, резные решётки с чуждым орнаментом и хрустального образа струйки-перегородки, стилизованные под лёд или застывшую воду. Импровизированные кабинки достаточно открыты, чтобы видеть площадку-телепорт, администратора возле фальшивого входа и бармена за стойкой. И имеют достаточно примочек, чтобы забаррикадироваться наглухо в случае необходимости, хотя здесь такие вещи не приветствуются. Баррикадироваться Кирку незачем — на них с Боунсом никто не обратил внимания по прибытии, никого они не интересуют и сейчас. В отличие от прямо-таки феерической для такого рода заведений реакции на появление Чехова. В паре со Споком, разумеется. Клуб закрытый. С учётом массы предельно тактичных и почти незаметных проверок, можно представить здешнюю публику: из тех, кто жонглирует не планетами, даже не системами — сразу квадрантами. Сколь угодно известная парочка для таких — не более, чем рисунок на обоях. И всё же, когда Чехов вышагивает с площадки телепортатора в центр у стойки и осматривается, по помещению проносится нечто вроде возмущения. Пашка провоцирует, как дышит — высокий, стройный, в простом белом пуловере и светлых джинсах; прищуренные зелёные фары, зелёная же клипса в ухе и скривлённые в неосознанной полуулыбке губы. Плечи прямые, подбородок вздёрнут так гордо, что голова чуть запрокинута — щупает цепким взглядом содержимое ниш-кабинок и откидывает, как неинтересное. Кто угодно захочет в наглую морду заехать. Особенно, если не один, а рядом сидит кто-то, кто — судя по второй волне не-звуков — готов отдаться прямо здесь, на барной стойке. Только хрен всем, а не в морду и не отдаться: за спиной у Пашки уже сияет глубокая чернота всех известных в космосе оттенков. Спок. Тоже стройный, тоже гордый, фундаментально-опасный, как горизонт событий при сверхмассивной области коллапсирующего пространства. Спок стоит позади совсем вплотную, и в отличие от Пашки вокруг не смотрит — мгновенно находит взглядом Боунса и тут же обнимает Пашку за талию. Спок. За талию. Обнимает. Сам. Видимо, как-то указывает нужное направление, потому что Пашка тоже смотрит в их с Боунсом кабинку. Накрывает ладонь Спока своей, сжимает, проскальзывает, как в танце, и вот уже оба идут к столику. Вроде бы не в обнимку, хотя полное впечатление, что обнявшись. Атмосфера всё ещё напряжена, но в отсутствие раздражителя в прямой зоне всеобщей видимости, начинает успокаиваться. Кирк себя уродом никогда не считал, но тут невольно задумаешься о том, как бедная команда Энтерпрайз-А справляется с профессиональными обязанностями, когда на мостике вживую — вот так. Вообще, для перманентного ступора хватит и вполсилы. — Позёры, — ухмыляется в разгар неловкости Боунс, в точности повторяя себя на мостике после сеанса связи. Опять не в упрёк, а понимающе, и снова чуть ли не по-доброму. Кирк молчит, только съезжает по диванчику, изобразив вальяжность. Боунс ошибается — происходящее не поза и не демонстрация. По меньшей мере, не на них рассчитанная. Это очевидно в том, как Спок пропускает Пашку на диван напротив Кирка, а сам ровно садится на пододвинутый стул, отгораживая собой от остального бара. Тень Спока падает на Пашку, и хотя они теперь рассажены под углом друг к другу, создаётся впечатление, будто эти двое расположились бедро к бедру. Мгновение Кирк отчётливо видит, как Спок обнимает Пашку за плечи, прямо-таки оборачивается вокруг него; движение собственническое и одновременно защитное. Возможно, в головах у них так и есть — за последнее время Кирк против воли неплохо поднаторел в вулканской биологии. В тени Спока — в его странном чёрном свете — Пашка сияет ещё ярче. — Ну всё? Устроились? Только не нужно тратить моё время на приветствия, — Боунс приходит в себя первым и отстраняющим жестом отмахивается от Чехова и его мгновенно отвисшей челюсти. Упирается локтями в стол и тычет в Спока сведёнными вместе запястьями внутренней стороной вверх: — Что у вас там, коммандер, демонстрируйте. Кирк удивлён не меньше Пашки, хотя поводы у них явно разные. — Разумеется, — Спок чуть склоняет голову и замолкает, пережидая появление наконец-то добравшегося до их столика разносчика. Перед Боунсом возникает нечто оранжевое в стилизованной пародии на грязный стакан, перед самим Кирком — запаянная колба с водой. Напиваться в незнакомом месте в компании Боунса и сладкой парочки всея Федерации в его планы не входило. В планы входило заставить себя посмотреть на бывшего старпома, разглядеть во всех подробностях и твёрдо понять, что всё, баста. Вето, как сказал Пашка. Больше эта сволочь остроухая на Кирка влиять не способна. Ни вблизи, ни тем более издали — с расстояния до хрена парсеков, с экранов, панелей и любого рода плакатов. Кирк сидит, молчит и пялится на Пашку, пока тот отсылает разносчика, уверяя, что заказ они обязательно сделают, но позже. Сбоку от Кирка молчит прямой, как пьезоэлектрический эффект, бывший старпом, положив на свой край стола ненормально красивые кисти с идеальным маникюром. Теперь без всяких перчаток, зато с закрытыми длинными рукавами чёрного форменного свитера запястьями, чуть ли не по основание большого пальца. Следы от наручников, что ли, скрывает? Ни шрамов, ни колец — хотя могли бы и по человеческим традициям обменяться — ни, разумеется, синяков на костяшках. Отлично, Кирк, в лицо Споку ты посмотреть не способен, зато всякую хрень вспоминать, всегда пожалуйста. Разносчик, наконец, убирается, и Спок без паузы двумя точными и резкими движениями вздергивает оба рукава, открыв чистые запястья и тонкие, похожие на нитяные, браслеты. Про детство в жопе и фенечки Кирк подумать не успевает — Спок что-то делает, и очертания кистей рук, вновь протянутых через стол, неуловимо меняются. «Представь, что это… допустим, глаза. Пациент в полном сознании, пока идёт операция и прижигаются нервные окончания, и пока он слепнет. А если синхронизация не удаётся, то очень медленно и дьявольски болезненно он необратимо слепнет сначала на один глаз, а затем на второй». Голос Боунса четырёхлетней давности взрывает мозг и заставляет остаться на месте; фиксировать весь кошмарный пласт безобразных шрамов, испещривших изящные кисти от самого низа костяшек по первую фалангу пальцев. Вулканский ритуал с дерьмовым названием, требующий хирургического вмешательства, чтобы избавиться от чувств. Это последствия? Это так выглядит? — Так, и?.. — говорит Боунс здесь и сейчас. — От меня вы что хотели? — Доктор МакКой, вы лучший хирург из всех, чью профессиональную деятельность мне довелось наблюдать, — Спок смотрит на Боунса, руки не убирает. — Скажите, вы могли бы взяться за исключительно внешний аспект? В плане поверхностной регенерации, чтобы не задеть более глубокие слои. Пашка напротив Кирка кивает в такт и, к счастью, тоже смотрит только на доктора. — Ну, лесть вам не поможет, — задумчиво тянет Боунс. Кирк видит его краем глаза — с этого ракурса кажется, что доктор с трудом заставляет себя разжимать зубы. — Не думал, что вы настолько тщеславны, коммандер, — едко добавляет тот. Пашка напрягается. Спок бесстрастен: — Мне казалось, что желание быть максимально эстетически привлекательным для партнёра, широко распространено в человеческой культуре и не требует отдельных пояснений. Он говорит тихо и очень членораздельно. На Пашку больно смотреть — мгновенно вздувшиеся желваки и бессильно яростный взгляд в упор. На Спока. — Не из-за этого! — взвивается он. Но Спок ещё не закончил мысль: — Однако основной причиной нашей просьбы является снятие некоторых поверхностных ограничений. Вот так просто: «нашей» просьбы. Нет, это не мог быть тот кошмарный ритуал — вон, Спок весь в капитане Чехове. Секс между этими двумя, должно быть, невообразимо скучный. Сначала молятся друг на друга, сидя или лёжа по разные стороны кровати, а затем одновременно кончают от легчайших прикосновений, призванных исключительно оберегать и выражать восхищение. Между тем Пашка буквально оседает от облегчения: — Вот ты пожалеешь, коммандер, — срывающимся шёпотом обещает он, качнув головой. Одновременно машинальным движением цепляет вниз и влево ворот пуловера, заглатывая воздух. Зелёные глаза вспыхивают так ярко, что лёгкий вулканский румянец на миг кажется всего лишь отсветом. — Как прикажете, — шелестит Спок, слишком быстро опуская ресницы и наливаясь нежным салатовым. На Спока Кирк смотреть может только краем глаза — впрямую так и пялится на Чехова. Ворот белого пуловера скрывал намертво отпечатавшиеся под веками пару мощных засосов в районе чеховской ключицы и чуть левее ещё нечто похожее. «Капитан Чехов, почему на вашем новейшем флагмане принята классическая форма для старшего офицерского состава?» «У меня весьма требовательный старший помощник». Кожные регенераторы теперь, блядь, в дефиците, поэтому командный состав Энтерпрайз-А парится в форменках с высокими воротниками. Они там все охренели? Ну да, а коммандера прямым текстом только что пообещали как следует отодрать за чересчур вольную интерпретацию капитанских побуждений. В любом случае нет — не колинар или как там оно называлось — и не… Боунс выглядит очень злым, на грани одного из знаменитых взрывов. — Почему, Спок? — внезапно спрашивает он. — Зачем — так? Ты хоть лицензию у коновала проверил или сразу под нож полез?! Спок рассматривает его очень внимательно — недолго, но явно. Словно стал экспертом в чтении по нелогичным человеческим лицам: — У коновала, доктор Маккой, были лучшие рекомендации, — роняет он. Пояснение ничуть не отдаёт снисходительностью. — Коновал занимал должность начальника научного отдела на крупном судне Звёздного Флота Федерации. Снисходительность Боунс пропускает мимо ушей. Кивает, словно подтвердив себе то, что и так знал, а затем за две секунды доливается дурной злостью до макушки и привстаёт. Кирк вслепую пихает под столом в бедро, чтобы тот вёл себя потише. Никому не станет лучше, если их отсюда попросят. — Почему просто не ампутировал обе кисти? — доктор, как всегда, добр, но слегка циничен. — Результат аналогичный, а процедура проще, чище и уж точно менее болезненная. Куда на это время подевалась твоя логика, вивисектор ты грёбаный? — нехорошим шёпотом интересуется он. Больше яда, больше злости, зато теперь их вряд ли слышно за пределами столика. Между лопатками у Кирка холодно и влажно. Пока до него доходит, что Боунс действительно имел в виду то, что сказал — что лишиться обеих рук лучше, чем вот это — форменка успевает насмерть приклеиться к спине. — Есть же протезы, в конце концов, чёртов ты сраный гоблин, — с ненавистью выплёвывает Боунс и набирает воздуха для новой тирады. — Телепатия, доктор Маккой, — мягко напоминает Спок. Видимо, вовремя, потому что Боунс затыкается, так и не высказавшись. — Я хотел иметь возможность оставаться полезным. — Охренеть, логично, — Боунс отмирает очень быстро — тоже профессиональное. — Почему я? — интересуется он. — Сомнительно, чтобы на Новом Вулкане не нашлось ни одного достаточно компетентного косметолога. Или что? По меркам вашего народа в ремонте нуждаются только общественные здания и помещения? — он снова забывается и повышает голос. — Доктор Маккой, — Спок почти шепчет, звучит ещё мягче — прямо как сочувствие; Кирк никогда бы не подумал, что тот вообще так умеет. — Я перестал ощущать физический дискомфорт один год, десять месяцев и восемь целых девяносто шесть сотых суток назад. — И? — Боунс выглядит так же, как Кирк себя чувствует — словно готов блевать желчью. Успокаиваться явно не собирается, и Кирк его хорошо понимает, хотя как раз доктор за свою жизнь точно ничего прекрасного не убил. — По меркам моего народа, — на грани слышимости шелестит Спок, упрямо сохраняя спокойствие, — я совершил преступление вне категорий. Педофил-рецидивист или убеждённый каннибал удостоятся понимания с большей степенью вероятности, хотя в их случае она исчезающе мала и не стоит упоминания. По той же причине я не считаю возможным обращаться к специалистам Энтерпрайз-А. Капитан? — громче, без паузы спрашивает он. Кирк измочалено дёргается, но Спок обращается не к нему. — Позвольте обеспечить вас напитками. Видимо, посчитав, что выдал исчерпывающую информацию, Спок активирует браслеты, возвращая рукам гладкость, и долю секунды смотрит на Пашку — то ли подтверждая мысль, то ли ожидая более материального разрешения. Видимо, получает, потому что перетекает в положение стоя и материализуется уже около стойки. Прямо сейчас капитан Кирк не может заставить себя посмотреть на капитана Чехова. Слишком много сил уходит на борьбу с собой — очень нужно оставаться на месте, а не идти следом, не хватать чужого старпома за грудки и не орать, брызгая слюной в лицо, один-единственный вопрос. «Зачем?!» Второй и третий звучат как «ты доволен?» и «теперь ты действительно счастлив?» Их тоже хочется проорать, но смысла нет, потому что ответы очевидны — «да» и «да», даже при том, что вулканцы, по их мнению, не способны испытывать счастье. — Доктор Маккой, — нарушает молчание Чехов, разом растеряв и уверенность, и наглость. — Вы нам поможете? Боунс, старый циник, успевает не только прийти в себя, но и попытаться залить недовольство до сих пор не тронутой пронзительно оранжевой дрянью: — Ну, как ты, надеюсь, уже понял, — отставляя стакан, он издевательски обозначает кавычки пальцами, — материю «нежных» чувств я не восстановлю. Зато есть риск повредить оставшееся. — В смысле? — Чехов офигевает, ещё короткий миг оставаясь прежним — угловатым и восторженным. И неожиданно расслабляется, снова обретая себя нынешнего: — Обижаете, доктор, — вальяжно машет он рукой и уточняет: — Конфиденциальность на меня тоже распространяется? — Не стоит оскорблять потенциального лечащего врача, — сухо замечает Боунс. — Вы ничего не повредите, просто не сможете, — Чехов ловит чужое недоверие и пытается объяснить: — Там только я, а мне лечение не нужно. В смысле, это целиком моё… моя… da tvoju z mat`… функция, — он довольно улыбается. Невозможно не отметить, что для тёртой публичной персоны Пашка слишком долго искал нужное определение. — Я источник, — уже свободно говорит он. — Кстати, а вы знали, что любить за двоих придумали русские? — зелёные фары загораются дьявольским огнём, улыбка становится адресной — яркой и нахальной. Видимо, какие-то ассоциации у Чехова сохранились: — Ой, — медленно выговаривает он, откровенно забавляясь. — Доктор Маккой, если хотите, могу принести извинения за свое незрелое поведение в прошлом, — ощутимо, что ему ничуть не жаль, наоборот, весело. Кого-то он сейчас Кирку очень напоминает. Кого-то синеглазого и самоуверенного, ненарочно равнодушного к чужим, флиртующего тем жёстче, чем ближе находится тот, на кого на самом деле рассчитано шоу. У Боунса не меняется ни пульс, ни ритм дыхания, только два следующих вдоха неуловимо бьются пополам, превращаясь в четыре ступени: — Правда? — рассеянно уточняет он. Судя по отстранённому виду, доктор уже прикидывает примерный план предварительного обследования. — Не припомню, но прощаю. Реакция на уровне глубочайшей физиологии — Кирк может забиться на что угодно, включая Энтерпрайз. Как и на то, что даже сам Боунс не догадывается об этой своей особенности. Неудивительно, ведь себя таким, как они с Боунсом, читать страшно. Например, у Кирка внутри черным-черно, и совсем не вулканским чёрным светом. Там холодный мрак, по большей части пусто, и по низу смачно чавкают ошмётки того, что раньше было душой. Наверное, недостаточно смачно, потому что Чехов ещё не закончил: — Доктор, скажите, — прямо говорит он, впиваясь взглядом. — Это ведь были не вы? — и не-кивает за спину, на Спока, нависшего над парализованным ужасом администратором. — Чт?.. Что?! — переспрашивает Боунс. — Ты охуел? Ты что, не… — он ошеломлённо осекается, понимая, на что позволил себя развести. Вот сейчас точно рванёт. Чуйка у капитана Чехова работает отлично: — Точно. Не вы, — спокойно констатирует он. — Я так и думал. Нет, не знаю. Я не знаю, кто это был, но ему несправедливо крупно повезло, когда Спок выбрал уничтожить себя, а не его, — и сразу отвечает на незаданный вопрос, окончательно купируя взрыв: — Спок не хочет, чтобы я знал. Ему не нравится, когда я начинаю сомневаться в концепции гуманизма. Если Кирк засмеётся, остановиться не сможет. Спок забрал у Пашки возможность ненавидеть капитана Кирка. Ха. И ещё миллиард раз «ха». Проблема в том, что никто не услышит, он так и будет ржать в одиночестве, пока не захлебнётся. Гуманизм? Что такое гуманизм? Спок пофиксил баги и больше не видит разницы между бывшим капитаном и любой другой живой или неживой природой, которую этически логично не уничтожать без веской причины. Круто. — А у тебя, значит, даже идей нет? — Боунс группируется и хирургически-умело поддевает Пашку за живое. Кирк им гордится. — Чехов, ты ведь гений. Неужели не вычислил? Пашка тоже ведётся, отрицательно дёргает подбородком, наверное, хочет что-то добавить. Эти двое так внезапно так глубоко в общей жестокости, что теперь и Боунс не видит Кирка. Пашка коротко втягивает воздух для ответа, но внезапно выдыхает, улыбается изнутри и запрокидывает голову на спинку диванчика. Разумеется, над ним стоит Спок. — Ваш напиток, капитан, — тихо и бесстрастно докладывает он. — Извините за задержку, в данном заведении отсутствовал необходимый компонент вашего коктейля, а также любой его натуральный заменитель. Пришлось привлечь экстренную доставку. Ну да, уделать администрацию в клубе для особо избранных и поцелованных во все места самим космосом. Доверьте Споку. — Господи! — Пашка смотрит снизу вверх, накрывает глаза ладонью, словно по-другому не в силах отвести взгляд, но и смотреть больше тоже не может. По открытому горлу прокатывается кадык. — Ты невыносим, ашайям, — стонет Пашка. — Напомни, разве я не запретил тебе запугивать людей? Спок не-улыбается сверху вниз так, будто вокруг никого нет: — Ни бармен, ни администратор не принадлежат к виду хомо сапиенс. Когда разносчик доставляет заказ, там именно то, что все когда-то предпочитали, включая атомное пойло Боунса из не слишком замысловатых ингредиентов. И как доктор ни старается, прокидывая трикодером закуски и напитки, не находит ни одного аллергена для Кирка, а это что-то да значит, потому что аллергий у него меньше не стало. Ну да, эйдетическая память по-вулкански, и Споку не жаль продемонстрировать, что он помнит, что когда-то они были знакомы. Всё идеально, как того требует вежливость и прочая херня. Кирк осознаёт, что за время так называемой встречи не произнёс ни слова. Напрягается и выдаёт: — Я обеспечу соответствующую документацию. Доктор Маккой, если вы согласны, подготовьте рапорт с указанием всего необходимого для нового исследования. — Спасибо, — от души говорит Пашка. Функция — вот кем он стал. В качестве капитана Кирк всё ещё на что-то способен — он красноречив и убедителен, и почти целеустремлён. Как Дж Ти Кирк он теперь может общаться лишь с Боунсом. Иногда общение почти неприятно — слишком похоже на рукопожатие со ссаженными ладонями. — Боунс, — пробует Кирк оттянуть неизбежное по прибытии на Энтерпрайз после психованной встречи. — Не хочешь продолжить у меня? Или у тебя? — подумав, добавляет он. В турболифте безжалостно светло. И какой высокоинтеллектуальный придурок решил, что возможность пригасить яркость голосовой командой здесь не требуется? — У меня сегодня не встанет. — Откровенность профессионала; граничит с цинизмом. Хотя, почему граничит? Они так далеко за гранью взаимной честности, что смело могут там окапываться. — У тебя, кстати, тоже, — продолжает Боунс. — И не вздумай предложить ткнуть тебя мордой в подушку, чтобы в процессе представлять что-нибудь зелёное. От неожиданности Кирк ржёт искренне, почти как раньше: — Как? Ты знал, ты знал! — обвиняет он. — Только не говори, что у тебя закончились стимуляторы. Боунс всё ещё способен изобразить взглядом своеобразную нежность. — Не закончились, как и снотворное, — неуловимо вздыхает он. — Могу обеспечить сон без сновидений, могу… — он неожиданно затыкается прямо посреди фразы, и это так на него не похоже, что Кирку не просто жутко — на миг он испытывает панический страх. — Ни черта я не могу. Кирк не может определить, к ним ли двоим относится досада, к Чехову, а может к Споку и его биологии. Турболифт останавливается, шелестит открывшаяся дверь. — Иди спать, капитан, — приказывает Боунс. — Станет совсем плохо, найдёшь меня во второй смотровой. Теперь Кирк может признать, что какая-то его часть всегда принадлежала Споку. До того, как стало ясно, что коммандер избавился от этой части особо извращённым способом. Назад, кстати, так и не вернул — предпочёл разметать по космическим помойкам. Каждая недлинная цепочка молекул, пропитанных зелёной кровью, в свой бак с биологическими отходами. Много их было, да, Спок? Добравшись до каюты, Кирк обваливается на кушетку. Он в курсе, что сейчас самое время посетить душ и уборную — в любом порядке, но в ванной тоже слишком светло, а в раковину слишком удобно упираться руками, глядя в глаза своему отражению. Второе зеркало за месяц — чудовищно банально, но работает, как и любая классика. На новом уже есть трещина, и старшина недвусмысленно намекнул, что его задолбало выполнять работу стекольщика, так что если Кирк снова случайно споткнётся, то он подаст сразу два рапорта: один СМИ, второй — вышестоящему начальству. На самом деле Кирку плевать. Он с беспощадной откровенностью понимает, что списан. Бетазоид Майя всё ещё ценит редкую совместную акробатику, недавно ввела в курс планов начальства. Она явно не против, чтобы Кирк перебрался поближе к штабу. С Энтерпрайз действительно всё решено, и никакие личные связи ничего не изменят. Кирк обработает планету или две — сколько успеет до окончания текущей миссии, а затем корабль модернизируют и передадут другому капитану, более цивилизованному. От самого Кирка откупятся тёплым, сладким и очень тихим местом, которое ему нахер не сдалось. Раньше казалось, что отсутствие официального оповещения намекает на фору, но нет, это не фора. В штабе не хотят очередной безумной выходки, и выжидают удобного момента: грязные скандальчики за пределами Адмиралитета никому не нужны. До сегодняшнего вечера он всерьёз считал, что сможет что-то изменить, и ничего не кончено. На самом деле всё закончилось четыре года назад в Рождество, когда он от большой любви испортил жизнь Боунсу. И себе. И чуть не потянул за собой Спока с Пашкой. Но Пашка-то, Пашка! До Кирка только сейчас доходит, что штатный юный гений умудрился заполучить не просто Спока, как Спока, или раскачанного Кирком Спока, а стерильно хирургически, блядь, отбитого. Как?! Даже идей нет. Зато отчётливо ясно другое — если бы Кирк тогда не вмешался, у Боунса точно не было бы шансов. Пашка бы его доконал своей любовью. Хреново, что такие вещи становятся очевидными лишь тогда, когда «поздно» отстаёт от реального положения дел уже на несколько лет. Кирк пытается оттянуть воротник от шеи — дышать становится всё труднее, словно при аллергии с гиперрастянутым во времени приступом. Мозг плавится, выдавливает в память образ другого Спока, старшего — из другой вселенной. Миров много, а значит есть и такие, где они с бывшим старпомом вообще не знакомы, и прекрасно себя чувствуют. Хотя тогда обязательно должны существовать реальности, где они хорошие друзья или случайные приятели, испытывающие друг к другу необъяснимую симпатию во время нечастых встреч. Также наверняка есть места, где они помешаны друг на друге, или вообще поженились и завели двух котов, триббла, собаку и рыбок. Где они смертельно друг друга ненавидят; просто коллеги; уважающие друг друга вежливые враги; или всё вместе, да хоть что! И ещё пара квинтильонов времён и измерений, в которых один испытывает что-то ко второму без взаимности. Но совершенно точно не должно быть Вселенной, где уничтоженный Кирком Спок выживает и создаёт себе идеальный протез из точно так же убитого живого человека, с помощью которого возвращает и возмещает всё, что забрал оригинал. Извращение настолько глубоко чудовищное, что больше похоже на попрание основных законов мироздания. Если прислушаться, можно даже услышать возмущение основ реальности в доступном диапазоне. — Юмор, — произносит кто-то. Голос тихий, звучит совсем близко. Что? Кто? — Здравствуйте, Джим Кирк. Я — Хранитель. Кислород перестаёт поступать извне, а в крови заканчивается. Вскипающее в черепе желе пытается продавить выход через взмокшие виски. Кирку удаётся сделать вдох, и зрение проясняется, хотя в зоне видимости, как и ожидалось, никого нет. Слова слышатся прямо в голове, так что ко всему остальному можно добавить окончательно съехавшую крышу. — Нет, вы не сходите с ума, — тихо возражает внутренний голос. — Хотя мысль о взаимосвязи между нарушенными законами мироздания и взаимодействием двух … — Хранитель употребляет незнакомый термин и тут же расшифровывает: — ничтожно малых индивидуумов — это хороший юмор. Недостаточно смешной для отличного, — ровно отмечает он после паузы. Вот даже как? Кирк не согласен — по нему, так обхохотаться можно. — Если и Хранитель, то явно не мой, — хрипит Кирк. — Ты что такое? — Осколок исчезнувшей цивилизации. Кирк тупо знает, что это отсылка к Рождеству четырёхлетней давности. Планета-о-которой-никто-не-помнит. Может, пора называть её планетой-с-которой-всё-началось? Точнее, с-которой-всё-начало-заканчиваться-и-покатилось-к-херам. В древности психов лечили электричеством. Похоже, неведомая мозгожорная тварь — Хранитель или как его там — перестаралась с амперами, раз капитана так поэтично плющит. — Извините, — огорчается голос. — Я не паразит и не захватчик. Вы думаете в правильном направлении, Джим Кирк, — Хранитель что-то делает, и мозг перестаёт кипеть на грани испарения. — Я умирал, а четыре ваших года назад вы меня почти спасли. Я вам обязан. Я пообещал исполнить требования, но не справился. Сначала Спок-старший, теперь эта хрень. А до неё бетазоид-Майя. Не факт, что бывший коммандер тоже не припал в своё время. У них там, видать, очередь из желающих порыться в содержимом капитанской черепушки. — Ну… как бы, ладно. — На самом деле, Кирк не уверен, но если Хранителю нужно прощение или благословение, или какая-нибудь подбадривающая хуйня, чтобы убраться из мозгов прямо сейчас, то без проблем. Только хорошо бы поживее, пока он ещё в состоянии соображать: — Можешь забить, ты тут не единственный, кто похерил всё, что мог. Сойдёт за сочувствие? — Я всё равно тебя не помню, — проясняет Кирк ситуацию для воображаемого друга. — Четыре года назад вы пожелали, чтобы ситуация разрешилась, — мягко сообщает Хранитель. — Это раз. Человек Леонард Маккой пожелал, чтобы вы остались живы. Это два. Гибрид С`чн Т`гай Спок пожелал, чтобы вы принадлежали только ему. Кирк неожиданно чувствует протест — остро и болезненно, чуть наизнанку не выворачивается. Раскалённое «нет» из глубины души — матом на всех языках. Гибрид — это что-то холодное и научное из жизни растений и животных. Спок год себя вскрывал, чтобы избавиться от биологии, так что — нет. Вспышка тем страннее, что Кирку глубоко фиолетово на термины, науку, да и вообще на всё, если на то пошло. — Вы правы, — Хранитель словно подаётся назад. — Простите. Моё время истекает быстрее, чем хотелось бы, — виновато подтверждает он ощущение Кирка. — Я сделал лишь два из трёх, поскольку страх смерти меня ослабил. Сосуществование с вами помогло мне понять, что я могу получить больше, чем теряю. Мне лишь должно уйти, чтобы возродиться, — в беззвучных словах Хранителя проскальзывает… надежда? — Но я не смогу, пока не завершу начатое. Дайте мне последнее задание. — И ты, наконец, оставишь меня в покое, — Кирк прислушивается к себе, выясняя, остались ли у него хоть какие-то стоящие запросы. Вспоминать, что случилось на ублюдочной планете он не просто не хочет — категорически отказывается. В подробностях знать, что именно проебал; нет, спасибо большое. Интуиция подсказывает, что желание отлить или не сдохнуть завтра от похмелья, не прокатит. Нужно что-то более глобальное, чтобы Хранитель отвял удовлетворённым. — Всё, что угодно? — он не уточняет, он тянет время, с удивлением обнаружив, что да, запросы есть. Похоже на шанс сделать хорошую мину при плохой игре. Избавиться от вечного раздражителя «два в одном», чтобы не мешали спокойно подыхать. Хотя нет. Уничтожить сразу обоих, значит оказать услугу всем, включая саму парочку. Хрен им, а не «умерли в один день», а также двойной хрен Федерации и ещё один многочлен — лично Звёздному Флоту, потому как воспользоваться случаем и сделать из этих двоих мучеников, чтобы соорудить удобный алтарь для поминовения по любому официальному поводу Кирк не даст. У них у всех уже есть такой — с самого появления на свет капитана Кирка и героической смерти отца, спасибо за внимание. А вот если убрать из тандема лишь одного, есть все шансы, что второй наворотит такого, до чего Кирк в одно лицо за год не додумается. Только сначала решить, кому он обязан больше — совершенному коммандеру, посмевшему решать за всех, или идеальному капитану Чехову, занявшему чужое место. Второго уничтожить, чтобы оставшийся подыхал и корчился сколько получится. В том, что корчиться последнему предстоит исключительно недолго, Кирк не сомневается, и это слегка разочаровывает. Хранитель молча ждёт. Ощущение чужого присутствия в сознании парадоксальным образом не даёт скатиться в безумие. Кирк не может ненавидеть Чехова, тот ничего не сделал. То есть, сделал, но только для Спока: поселил у себя в мозгах, дал при всех на мостике, полюбил за двоих и ничего не требовал взамен. Похоже, иногда легенды не врут, и самые достойные действительно могут отказаться от всего, чтобы получить ещё больше. Кирк лично наблюдал, как это работает: Чехов только-только одну из своих зелёных фар скосил, сам не понимает, надо ему или нет, а перед ним уже веером ковровые дорожки во все стороны, включая лево, право, верх и низ. Около каждой — высокая фигура с прямой спиной и гордо вздёрнутым подбородком. И только надпись через весь вулканский лоб крупными буквами «Чего изволите?» Розами посыпать? Кровью полить? Чужой? Своей? Только скажите, ashayam, только подумайте, только пожелайте. Нахер Спока, нахер Чехова. Нахер самого Кирка. И легенды туда же. Хранитель ждёт. Срочно нужны огонь и кровища, взрывы, грохот, чтобы летели осколки и закладывало уши. Что-нибудь, что сделает происходящее чуть менее бессмысленным. Хранитель молчит. — Тогда я хочу… Ты сможешь? — Кирк бесполезно сглатывает насухую, потом ещё раз и ещё. Он сам не верит в то, что намерен попросить, а главное, какими словами. Но других нет: — Ты мог бы вернуть Споку способность любить? Ну вот, он девочка. И ему плевать. — Вы хороший человек, капитан Джим Кирк, — откликается Хранитель на грани слышимости. Разумеется. Теперь, это так называется. — К сожалению, у меня нет такой возможности… — в призрачном голосе отчётливо чувствуется вина. Да кто бы, блядь, сомневался! Теперь юмор достаточно смешной? — …но у вас будет около трёх минут. Постарайтесь успеть. ??? ? + 1

И когда все дороги сомкнутся в кольцо,

Как ты выйдешь на правильный свет?

© Нау

0804. Капитан Джим Кирк опоздал на смену и извиняться не собирается: в конце концов, с учётом ублюдочной предрождественской миссии и вчерашней убойной рождественской вечеринки, четыре минуты нового календарного года способен молча принять даже первый офицер коммандер Спок. У Джима зверски болит локоть и совсем не болит колено. Спок никак не комментирует факт опоздания, когда Джим резко и ясно осознаёт, что в будущем, которое ещё не наступило, более поздняя травма способна доставить серьёзные неудобства. Хотя по сравнению с внезапным оползнем в башке, и нынешний локоть, и будущее колено — мелочи, не стоящие внимания. Джиму нужна опора — не в лирическом или метафорическом смысле, а реальная. Что-нибудь твёрдое, за что можно ухватиться, пока его колотит рушащимися воспоминаниями о грядущей катастрофе. К слову, основная масса вполне выносима — полустёртая информация с минимальной долей вовлечения. Зато несколько основных, ярких и наслаивающихся друг на друга моментов, грозят не просто сбить с ног, а погрести. Сверху сложиться в огромную фигу — памятником человеческому идиотизму. Просто поразительно, что самой надёжной опорой выглядит Спок. Не-совсем-человек, которого Джим предал всеми возможными способами. Разве что в рабство на чёрном рынке не продал, предварительно усыпив за партией в шахматы. Даже разборку на органы обеспечил. Тот факт, что с органами коммандер разбирался сам, в данном контексте значения не имеет. Однако сделать шаг вправо и рухнуть на Спока сегодня не судьба — что-то не позволяет изменить траекторию, заставляя заново в подробностях проживать построждественскую смену четырёхлетней давности. С какой-то стороны это даже неплохо — до капитанского кресла Джим добирается на своих двоих и не рушится, а вальяжно располагается, разложив локти по подлокотникам. Ну и?.. 0805. Джима аккуратно отгибает от спинки, в точности повторяя события, заставляя посмотреть на Чехова — всё ещё навигатора Энтерпрайз. Пашка затравлен, сер лицом, но выглядит готовым на многое. Джим уже понял, что это не просто видимость. Нужно что-то сделать, что-то придумать, как-то выкрутиться — и для Пашки тоже. Хотя в первую очередь, конечно, для себя, Спока и Боунса. Однажды Пашка справился за двоих, но Джим круче, а значит, четверых потянет, даже если потом придётся без наркоза сшивать порванные сухожилия. Хранитель подарил ему порядка трёх минут. В 0806 хронометр забирает первую из них. В 0808 Спок отправит загодя подготовленный рапорт, и когда Джим отмахнётся, запустит безжалостную махину высшего командования Адмиралитета. Четыре года назад Джим посчитал, что Спок ночью домечтался о нём до синяков на чутких вулканских руках. А Спок готовил место первого надреза. Стоп. Время. Что можно сделать за две минуты, при условии, что не можешь даже встать с чёртова места? По какой-то причине Спок выбрал центром своей Вселенной абсолютного идиота, и если этот идиот продолжит идиотничать, то не получит ни себя, ни звёзд, ни корабля. Если кто-то думает, что люди любят по-другому, выше там, или чище, то Джим за него искренне рад, но, спасибо, не надо. Он долбанным чудом получил второй шанс, и теперь нутром знает, что лично ему жизненно необходимо именно так — по-вулкански, бескомпромиссно. Ещё Джим намерен запустить глобальный процесс искоренения ксенофобии в Федерации, но это не сразу, а как только получится удержаться в здесь и сейчас. Да, он всего лишь человек и пока не умеет совмещать личное с профессиональным. Но научится. Хотя нет, стойте — ему же не надо уметь! Спок уже умеет, а Джиму лишь остаётся как-то сообщить, что капитан больше не в бункере. Или что у них теперь общий бункер на двоих? В общем, как Спок захочет. Джим проверяет догадку — так и есть, он может пользоваться паддом. Всё лучше, чем материться или бессильно взвыть в голос, потревожив сослуживцев и укрепив логичное решение старпома о срочном переводе. «Спок!» — пишет он. «Прости меня!» — и стирает. «Спок, я…», — снова стирает. Всё, что мог, он сказал прошлой ночью. А потом, мудила, дорвался до Боунса и принялся сапёрной лопаткой копать по живому. Садовод, в душу, любитель. 0807, меньше тридцати секунд. Мозг отключается, Джим перестаёт злиться на себя, перестаёт думать, мыслить и чувствовать. Он представляет себе Спока — здешнего, нынешнего — и вводит слова наугад. Читает, машинально перечитывает и… замечает ошибку. Внутренний Спок недовольно хмурится, Джим пытается исправить слово, и попадает то по курсиву, то по выделению. Время. Вышло. …отправить. Ни хера не сработает, он почти уверен, но падд пока молчит. Джим совершенно не в состоянии тупо ждать, поэтому набирает и отправляет заметки самому себе. «Ты оставишь в покое Боунса». «Ты оставишь в покое Чехова». Имеется в виду, что эти двое сами разберутся, и Джим очень надеется, что ему хватит ума прислушаться к собственным советам. Будущее наступает слишком быстро; крышу рвёт, он почти не помнит, почему так важно пережить 0808 без пиликанья падда, зато понимает, что не в состоянии различить цифры на хронометре. Там 0808 или уже 0809? Расплывается. С головой совсем плохо. Больше всего Джиму хочется остаться со Споком наедине, взять его лицо в ладони и просить, обещать, вымаливать, поглаживая скулы и легко целуя упрямый рот. Не светит. Спок не дастся — к нему вообще не подойти, как бы ни горели руки, сердце и глаза под веками. «Ты не будешь развозить сопли», — на всякий случай пишет он, совсем уже вслепую. — «Или будешь, но лучше бы не надо». Это херня какая-то, полный отстой. Он точно знает, над чем сейчас завис Спок — коммандеру на падд пришло эксклюзивное предложение с двумя выделениями и одной вопиющей грамматической ошибкой. «Ты можеш трахнуть меня на мостике». Сколько там? 0811, если Джим верно разглядел. Падд всё ещё молчит. Может быть, что-то всё-таки сделано правильно, потому что едва перевалив за 0808, несбывшаяся ублюдочная Вселенная начинает растворяться в нигде, попутно забирая большую часть воспоминаний ни о чём. Ощущение Спока позади и чуть справа жжёт спину, обволакивает чёрным светом, откачивает кислород как вакуумом. Сигнал звучит в 0812, когда Джиму уже совсем нечем дышать, и чёрт его знает, что именно заставляет оставаться в капитанском кресле, а не продавливаться сквозь всю хренову тучу палуб в открытый космос. Ответ. От Спока. И — нет. Руки не трясутся, потому как по «открыть» удаётся попасть сразу. В конце концов, никто не может уместить рапорт о переводе в одно слово, даже Спок. А в предвариловке ясно указано, что слово всего одно. У Джима Кирка сегодня неминуемо треснет рожа. Возможно, прямо сейчас: «МожешЬ» Скорее всего, он выглядит как псих — безумные красные глаза и маньячная улыбка до ушей — наверное, ещё и дышит как синий кит, потому что у беспокойно оглянувшейся Ухуры вытягивается лицо, и отчётливо проступает подозрительное «кто-ты-и-что-сделал-с-капитаном». Джим непременно сохранит кадр в качестве компромата. Потом. Сейчас он может только ржать, задыхаясь и хрипя на вдохе, молясь, чтобы Спок не решил, что это была шутка, одновременно набирая: «Всё, что захочешЬ» Сволочь ты, Хранитель, сволочь и интриган. Два из трёх, говоришь? Четыре из четырёх. …отправить. Fin