Яд памяти

Новое утро подкралось незванно, тёплым солнечным светом пробираясь в окна, а после, и в самые дальние тёмные уголки квартир и домов, призывая всех выбраться из уютной постели и с улыбкой вступить в очередной, полный событий, день. И сегодня Дима стал одним из тех, кто встречал рассвет, сидя на кухне, у окна, неспеша опустошая кружку кофе солидных размеров, и, как будто, сонно прокручивая в руках телефон. Глубокие прекрасные голубые глаза источали убийственную тоску, очень трудно было сказать, что обычно этот человек буквально светится от счастья и одной смущённой милой улыбкой способен озарить весь этот тёмный ужасный мир. Сегодня ему совсем не хотелось улыбаться, и у этого была очень важная причина. Всего одна, но объясняющая буквально всё, и всё оправдывающая. Шестнадцать лет назад его жизнь здорово изменилась, и виной всему один человек. Человек, забыть которого не выйдет уже, наверное, никогда. Нет на свете яда хуже, чем воспоминания об ушедшей любви. От них так сладко и так отвратительно горько что-то щемит внутри, что пробирает нежданный холодок, а после от души начинают откалываться крошечные осколки, один за другим, каждую секунду, и этим режут, режут до перекручивающей боли, пока не останется одна лишь пустота на грани отчаянной обречённости. От этого не сбежать, не спрятаться, не избавиться. Это может длиться месяцами, годами и даже десятилетиями, и после прихода долгожданной пустоты слишком часто понимается, что агония была лучше. Что в ней можно было хотя бы чувствовать себя живым. И пока происходит именно это. Уже более полугода Колдун медленно и мучительно рассыпается изнутри, но пока осознаёт, что всё ещё жив. Неважно, что этого никогда не бывает достаточно. Неважно, что в такой период ты не чувствуешь себя живым, а разница ощущается лишь когда внутри не остаётся абсолютно ничего. Всё это — глупые мелочи. Но ведь именно из них и состоит наша жизнь. Они, отчасти, создают нас. И от этого тоже никуда не деться, как бы иногда ни хотелось. Откладывая в сторону не нужное средство связи, пока не желая читать отзывы на выложенную не больше часа назад собственную фотографию — привычка периодически делать их въелась слишком глубоко и в нынешнем расположении духа было глубоко плевать, заметит ли кто-то что-нибудь лишнее, даже если оно слишком бросается в глаза — Дима отодвинул почти пустую кружку подальше и устало обнял себя за плечи, низко склоняя буйную тёмную голову и надеясь уже раствориться в пространстве, но вышло только уйти в себя, уйти и, если нужно, больше никогда не возвращаться. Только бы не было так горько и больно, так тяжко на душе. Жаль, что с этим ничего не сделать. Жаль, что всё сложилось именно так. И тихие ровные шаги в коридоре, конечно, остались без внимания, но близкий знакомый голос, как и прежде, успешно пробился через все блоки, а через миг на плечи легли тёплые сильные руки, хоть и оборачиваться никакого желания, им это совершенно незачем. — Родной мой, а ты почему не спишь? Что с тобой, что происходит? Димочка, глазки подними, пожалуйста... Мне совсем не нравится, как ты сидишь. Тебе холодно, больно, душно? Дим... Опять, да? — тоже проснувшись достаточно рано и не найдя рядом младшего брата, Жора обошёл всю квартиру и, оказавшись на кухне, не сразу, но понял, что повторяется то, что ему доводилось за это время видеть несколько раз, и что сегодня их ждёт тяжёлый день. Оставляя мысль обнять Диму со спины и попробовать как-то растормошить, он присел рядом, на табурет, и потихоньку повернул это нежное чудо к себе, устраивая на своём плече и осторожно обнимая, точно знал, что нужно сейчас, и готов был дать это в полной мере, как и всегда. — Понятно... Ничего, ничего, я рядом. И что за день сегодня? Что между вами произошло тогда? — Ровно шестнадцать лет назад... Мы с ним признались друг другу в любви. Сбежав от камер, от лишних глаз... Это казалось таким... Правильным... Он был таким искренним. Кто бы знал, что так всё... — даже не осознавая, как из глаз рекой потекли слёзы, Дима уткнулся в плечо брата и привычно ощутил себя под защитой, в полнейшей безопасности и комфорте, ровно так, как обычно себя чувствует рядом с этим человеком. Эта близость делала чуть менее мучительной любую боль, любое горе. И правильные, нужные слова только помогали, хоть сегодня, возможно, и не удастся обойтись только ими. — Ох, бедный мой, маленький... Я понимаю, как тебе сейчас больно, как ты страдаешь. Клянусь, если эта тварина мне попадётся только, голыми руками придушу... За всё, что ты из-за него пережил, выстрадал... За каждый миг твоей боли и отчаяния. Я помню, что было с тобой прошлым летом... И забыть не смогу никогда. Тот, кто довёл тебя до такого, не заслуживает жизни... И переубедить меня ты не сможешь. — невольно слишком ярко вспоминая вторую половину июля и начало августа прошлого года, как боялся на минуту оставить брата в одиночестве, как регулярно носил его на руках и ночами долго-долго убаюкивал, пытаясь оградить от кошмаров и истерик, как вынужден был прятать телефон, чтобы нежданными новостями или попытками выйти на связь вдруг не сделали хуже, Жора здорово помрачнел, мысленно проклиная Прохора всеми возможными способами и словами, но обыкновенно тепло и нежно гладил Диму по дрожащим плечам и понимал, что если сравнивать с пройденным, то теперь всё достаточно неплохо. И план действий, конечно, имеется, без него давно уже никуда и никак. — Всё хорошо, милый, хорошо... Поплачь, поплачь... Легче станет, давай. Я тебя не отпущу, не оставлю... А тебе надо выплеснуть всю эту дрянь. Не волнуйся, все спят ещё, никто нас не увидит... Ты у меня безумно сильный, я прекрасно это знаю... Но даже самым сильным иногда нужно выплеснуть всё лишнее, весь негатив, чтобы он не ломал больше изнутри. Вот, вот умница, молодец... Тебе ещё станет легче, вот увидишь. Нескоро, но станет обязательно. А я точно никуда не денусь, ни на миг... Не сегодня. Как я могу тебя такого одного оставить, это же уму непостижимо... — Я знаю... Знаю... Родной... Милый... Я так... Так люблю тебя... Я не смогу без тебя. Я не умею... Ты моя жизнь... Просто вся жизнь... С рождения рядом и... И вытерпеть... Такое чудовище... Я не понимаю... — дрожащий обрывающийся от слёз голос вдруг резко изменился, стал слишком холодным, будто неживым, объятия разжались сами собой, но Жора, более чем опытный, был готов к этому и лишь крепче обнял это невероятно хрупкое создание, удерживая его рядом и, по совместительству, банально не давая упасть, иногда даже простейшее невыносимо сложно и с этим приходится считаться. — Какое чудовище, хороший мой, ты о чём? Что я должен был терпеть, что ты не понимаешь? — самое главное, удержание спокойного нежного голоса, удавалось прекрасно, спасибо долгим годам тренировок, но это никак не отменяет того, что душа буквально раскалывается от боли в эти самые секунды. Мучительно больно видеть и понимать, что какая-то тварь позволила себе сломать, фактически, уничтожить прекраснейшее существо в этом ненормальном мире, и неизвестно, можно ли хоть когда-нибудь склеить эти мелкие острые осколочки обратно, но отступить уже невозможно. Только вперёд, как и всегда. Но было бы это так легко, как всем нам хочется... — Я чудовище... Я ужасный человек. Слабый, эгоистичный, неуравновешенный... Отвратительно мерзкий. Это я... Ты столько лет... Терпишь меня... Я не понимаю, как. Я же только нервы тебе мотаю сорок лет уже почти... Жить без тебя не умею... Внимания и заботы вечно требую. Сколько раз ты ночью срывался ко мне, иногда и в Москву, просто потому что мне плохо было? Сколько я своими срывами и истериками времени у тебя забрал... Скажешь, не так? — поразительно трезвому мышлению не стоит радоваться, ведь это означает только новый этап этого срыва, никак не его конец. Остаётся только любовь и терпение, ничто иное не поможет легче пережить подобное, так всегда было и будет. — Не скажу... Всё так. Но кто тебе сказал, что мне это в тягость? Милый мой, ты всегда был и будешь моим любимым младшим братом, моим нежным прекрасным маленьким мальчиком, ради которого я готов абсолютно на всё. Готов хоть всю жизнь потратить на то, чтоб обнять и успокоить тебя, готов в любое время дня и ночи срываться к тебе хоть из студии, хоть из постели, и не только потому что безумно люблю тебя, хотя мне всегда достаточно и этого. И вполне достаточно того, что с ним тебе было плохо подозрительно часто. Дим, у тебя слабые нервы, ты куда более уязвим, чем вечно пытаешься показать окружающим, и я слишком хорошо это знаю. Разве я мог хоть раз оставить тебя с этим один на один, зная, что некоторые старались чем-то помогать только первые года три совместной жизни? Ты правда думаешь, что я мог в такое время оставить тебя без поддержки, без заботы, в которых ты так нуждаешься? Бедненький мой, глупенький... Я никогда не смогу так поступить с тобой, что бы там себе ни надумал за столько лет. Я хочу быть рядом с тобой, защищать тебя и держать крепко-крепко. Я сам этого хочу и всегда хотел. И ты не можешь быть плохим, что за глупости... Ты лучшее, что есть в моей жизни, ты знаешь? Самый яркий свет, самая большая радость... Ты и есть вся моя жизнь, уже одного этого должно быть достаточно, чтобы я любил тебя без памяти и опекал так долго, как только сам буду жить. И в таком случае не брошу тебя ещё очень долго, как бы ты иногда ни просил об этом. Я знаю, что ты на самом деле этого не хочешь, просто... — Просто я идиот... Всё пытаюсь избавиться от человека, благодаря которому вообще ещё как-то живу... Прости, родной. Прости... Всё слишком отпечаталось. Знал бы ты, как часто я слышал от него, что ты нянчишься вечно со мной, как с беспомощным неразумным ребёнком, что это ненормально, такие отношения у братьев... Что я без тебя ровным счётом ничего из себя не представляю. Я хотел всегда спорить, но не мог... Это чистая правда, как с ней спорить... — Нет, я всё-таки его прибью, пусть только попадётся... Маленький мой, хороший, всё совсем не так. У этой легендарной сволочи просто никогда не было младших братьев или сестёр... Когда ребёнок один в семье, чаще всего он вырастает ужасным эгоистом. И, конечно, не понимает, как кого-то из родственников можно так сильно любить, так о ком-то заботиться. Он никогда не понимал нас и никогда уже не поймёт... Но нам ведь это и не нужно. И именно этот человек ровным счётом ничего из себя не представляет, раз уж считает нормальным явлением пиар на вечных романах и свадьбах с богатыми дамами иногда весьма почтенных лет. Ты всегда был лучше, чище, благороднее его, я давно допускал мысль, что он мог просто завидовать тебе... Ты ведь сам всего достиг, сам, понимаешь? Да, я дал тебе азы игры на гитаре и пения, но не более того. Ты сам ездил по конкурсам, сам выиграл эту Фабрику звёзд, сам достиг такого высокого результата на Евровидении, сам писал и пишешь восхитительные песни... Ты создал себя сам на эстраде, и в наше время это значит безумно много. И я не нянчусь с тобой, это вообще бред полнейший... Я забочусь о тебе, когда это необходимо, это совершенно разные вещи. Ещё больший бред звать тебя беспомощным... Тебе просто нужно тепло, много тепла... И элементарная забота, не более того. А если некоторые не способны дать даже такую мелочь, это далеко не твои проблемы и не твоя вина. Димочка, ты лучшее, что есть в моей жизни... Не смей себя оскорблять... Тем более, в угоду ему. Да, такие обидные слова нелегко забыть, я понимаю... Но это такие глупости... А ты ведь у меня умненький, это с самого детства было видно. Дим, пойдём? Я в спальню тебя отнесу, тебе отдохнуть надо. — Нет... Нет, только не туда... Только не к ней... Пожалуйста... — едва не прохныкав это, уже в миллионный раз Дима пытался осознать весьма противоречивые чувства, которые слишком давно испытывал к собственной жене, снова без результата, но, к счастью, всё необходимое прекрасно поняли, быстро успокоить никогда не было проблемой, даже в такие непростые моменты. — Тшшш, не надо, родной, не надо... Я и не собирался, ты что? Я к себе в спальню хочу тебя забрать, ещё б отпустил от себя такого. Нет, к Вике мы сейчас не пойдём, ни в коем случае... Я только лучшего для тебя хочу, так было и будет всегда. Ну хороший мой, ну пойдём, пожалуйста... Хочешь, я тебя донесу? В этот раз нас никто не увидит, все ведь спят ещё... — Жора прекрасно знал, что Дима никогда не умел всерьёз отказывать ему, и сейчас, отчасти, пользовался этим, но, конечно, в исключительно благих целях. — К тебе... Только к тебе, пожалуйста... Забери меня отсюда... — уже и так за малым не засыпая, ведь спал сегодня отвратительно мало, Дима всё равно отчаянно цеплялся за брата и не хотел ни о чём больше думать, к счастью, пока никто и не позволит ему лишних мыслей, ведь видит насквозь, ещё с самого глубокого детства. — Сейчас, маленький, сейчас... Правильно держишься, молодец. Сейчас встанем и пойдём, и будем отдыхать... Осторожно поднимая это сокровище на руки, Жора крепко обнял его, укладывая как можно уютнее и через несколько минут, уже уснувшего, опустил на подушку, потеплее укрыл одеялом и прилёг рядом, вновь смыкая защитное кольцо объятий и понимая, что сам уснуть больше не сможет. С таким началом день рискует стать более чем увлекательным, придётся вместе затронуть многие болезненные воспоминания, пережить не один поток слёз и скрыть всё это от немалой части семьи, так же находящейся в этой квартире, но всё это не так уж сложно и ужасно, как кажется на первый взгляд. Главное, что они вместе, совсем близко. А в такое время их не сломить никому и ничему. Даже временами слишком жестокой памяти.