☆☆☆
Погода грозилась испортить им следующий ночлег. Но, тем не менее, к вечеру небо прояснилось, жёлтая луна вновь озарила чёрное небо. Огата уже собирался накинуть на глаза плащ, устроившись в стороне от группы, но Сугимото крепко ухватился за ткань. — Спятил? — Сегодня спишь со всеми рядом, Огата, — пространно ответил Сугимото, — Асирпа-сан сказала, что ты без конца бормочешь во сне. Огата хотел, было, выругаться на него, но вдруг ощутил тяжесть в теле: — Что она сказала? Сугимото, не обратив внимания на перемену Огате, помахал рукой над бурлящим котелком. — Только то, что ты не можешь спать. Огата огляделся в надежде найти Асирпу, но девочки нигде не было. — И что она слышала? — раздражённо спросил он, желая пнуть расплывшегося в довольной ухмылке Саичи. Сугимото неожиданно поднялся, лицо его переменилось, потеряв притворную радость. — Я не знаю, в чём дело, Огата. Но если полезешь к ней с этим, я не стану сдерживаться. Огата отступил. Как бы ошеломлён он ни был, но реакция Сугимото говорила сама за себя: он действительно не знал, девочка умолчала о том, что слышала. Странное тепло, которое Огата ощутил на мгновение, сменилось горечью. «Какого черта это происходит?». Он спал беспокойно, но никто не кричал, никто не обвинял в «излишней холодности», никто не отпускал язвительных замечаний и не пытался унизить. Однако такие сны беспокоили Огату больше всего. В них не было ничего, но при этом на него волнами, будто в лихорадке, накатывало болезненное чувство. — Тебя не может быть здесь, — слышал он свой собственный голос. — Я сделал это. Прошло уже много лет, так почему… почему я вспоминаю тебя сейчас? Он проснулся. Осознание было недолгим. Огата замер, даже задержал дыхание на какое-то время. Асирпа, занявшая место между ним и Сугимото, приподнялась. Она вздохнула, глядя на Огату. — Что ты слышала? — холодно спросил он, недобро уставившись в ответ. Асирпа ответила не сразу. — Это похоже на мои сны, когда мне сказали, что ача умер, — она посмотрела в темноту перед собой. Усмешка Огаты, последовавшая за этим, задела её, но девочка не дрогнула. — Что бы ты ни думала, мне не о чем сожалеть. Да и что это может быть? Просто вздор. Асирпа опустила взгляд. — Ты постоянно повторяешь: «Почему я вспоминаю тебя?». Сначала я действительно думала, что это просто болтовня, но ты обращаешься к конкретному человеку. Молчание. — И что? — Огата смотрел ей прямо в глаза. — Ты тоскуешь, и поэтому не можешь спать. Он приложил руку к лицу, посмеялся. — Вздор. С какой стати мне… тосковать? По кому? Да и что это вообще значит? — надрывно произнёс Огата. Совладав с закипающим раздражением, добавил: — Советую тебе, Асирпа, не слушать, что и кто говорит во сне. И тем более не заводить разговоры об этом. Это не твоего ума дело. Девочка, проигнорировав ледяное обращение, приложила руку к его лбу. Огата схватил её за запястье, успел только грозно воскликнуть и сразу же отпустил. — Зачем это… — чуть тише добавил он. — Хотела убедиться, что ты не скрываешь от нас лихорадку. — Убедилась? А теперь закрой уши и спи. — Снова зло отозвался Огата. Он хотел подняться, зная, что это, конечно, было вопросом времени: они спали все рядом, и она не могла не услышать, что Огата говорит во сне. Но стоило ему шелохнуться, как Асирпа потянула за рукав. — Спи здесь. Я не буду у тебя ничего спрашивать.☆☆☆
Асирпа сдержала обещание, но Огата не почувствовал облегчения. Мысль о том, что девочка могла услышать, не давала ему покоя. «Она слышала только ту фразу? Или больше?» — думал он, прицеливаясь в убегающего прочь оленя. «Я, должно быть, расслабился. Прошлое должно оставаться прошлым», — продолжал размышлять Огата, глядя на то, как Сугимото неумело управляется с гарпуном. «Вот ведь безрукий». Асирпа стояла рядом и несдержанно, даже нахально, посмеивалась. «Не похоже, что она знает. Иначе…», — Огата посмотрел сначала на девочку, потом вновь на Сугимото, и мысли смешались между собой. «Почему её устраивает, каким безруким этот идиот родился?». Одним из мест для ночлега стала полузаброшенная рыбацкая хибара. Сугимото засыпал быстро, разговоры о том, что Огата бормочет во сне, не поднимались, так как он уже несколько дней спал спокойно, хоть и по-прежнему недолго. Асирпа, казалось, тоже позабыла. Шираиши и вовсе не волновало чьё-то прошлое. Только женщина из прошлого никак не унималась. Повторяющиеся сны, обнадёжив Огату, что им пришёл конец, возобновились, как только на море поднялся шторм и хибарку затрясло в разные стороны. Он тяжело поднялся, сел и вздохнул. «Проклятье…». — Хякуноске, — услышав собственное имя, Огата вздрогнул, будто перед ним был призрак из сна. Но, повернув голову, он увидел лишь Асирпу, которая обращалась к нему, слегка приоткрыв глаза. — Что? — Огата бросил на неё отрешённый и усталый взгляд, но то, что Асирпа произнесла следом, никто и никогда не смел у него спрашивать. — Где был твой дом? Ты во сне говорил, что хочешь вернуться… — Девочка зевнула и поёжилась, воющий за стенами дома ветер поглотил звук дыхания, заключив в сырых стенах фразу, которую Огата ненавидел всем сердцем. Он зло рассмеялся, неохотно лёг, отвернувшись, и вновь усмехнулся. — Это не имеет значения. «У меня его никогда не было», — подумал Огата про себя и накрылся с головой плащом, который заменял всё, что только мог. Остаток ночи он провёл без сна, бездумно таращась в ветхую стену. Только к утру, когда шторм стих, и Асирпа проснулась первая, Огата смог пошевелиться. Всё тело ответило на слабое движение пронзительной болью. Настолько пронзительной, что даже воздух в лёгких стал невыносим. Асирпа смотрела на его отчаянные попытки подняться, смотрела, как Огата заворачивается в плащ и как при этом солдата трясёт то ли от холода, то ли от внутреннего ужаса. Она не знала и не спрашивала, потому что обещала не лезть «не в своё дело». Когда Огата вышел на улицу, Асирпа окликнула его. — Ой, Хякуноске! Он повернулся, скривившись из-за имени: — Не зови меня так. — Почему, ты ведь всегда хотел, чтобы я звала тебя по имени? Огата недоумённо уставился на силуэт, изменившийся перед ним. Знакомая айнская девочка растаяла, а вместо неё на пороге хибарки стояла красивая женщина, только взгляд её был безжизненным и бесцельно устремлялся прямо на него. Она протянула руки в сторону Огаты, не двигаясь, но маня к себе. Женщина выглядела в точности как его мать, только мать ни разу в жизни не делала ничего подобного. И никогда не обнимала его. Огата проснулся в холодном поту, поднялся, оглядел рыбацкий дом. Была глубокая ночь. Шторм расходился на море с новой силой. Съёжившись, Асирпа во сне ухватилась за его плащ и придвинулась ближе. Она не могла ни слышать, ни знать, какой кошмар Огата видел мгновение назад. Но от того, что он вдруг подумал об этом, стало невыносимо. Огата попробовал отцепить руку девочки и отодвинуть её от себя, но всё было без толку — хватка Асирпы была слишком крепкой и настырной. Выругавшись, он повернулся на бок и закрыл глаза. Сильно клонило в сон, но Огата не хотел снова встречаться с матерью. Затем позади него раздался шорох, ткань плаща натянулась, вынудив Огату, раздражённо сопя, толкнуть Асирпу и вернуться в прежнее положение. Теперь айнская девочка неотрывно таращилась на него большими, ставшими иссиня-чёрными в темноте, глазами. Он посмотрел на неё в ответ безжизненным взглядом, голова резко закружилась. Асирпа хотела сказать ему что-то, что отвлекло бы от неприятных снов, но чем больше она думала об этом, глядя на Огату, тем больше убеждалась, что, казалось, не существует ни единого слова, которое бы оживило этого человека. — Асирпа, — он тихо обратился к девочке, почти шёпотом. — Как ты думаешь, в следующий раз, когда я услышу этот голос, где я буду? — Я не знаю, Хякуноске, я действительно не знаю… — И с этими словами Асирпа закрыла глаза.