***
Мальчишка. Артём Ткачёв. Юля смело называет его своим парнем. Это первые её отношения, по крайней мере, о которых она ему заявила. И Лебедев злится, хоть и не подаёт виду, понимая, что с парнем со двора, которого она знает от силы неделю, у неё отношения теплее, нежели с собственным отцом... Ткачёв же о том, что полковник оказался без чувства юмора понял лишь, когда оказался на лестничной клетке. Заметил, что Лебедев выбор дочери не одобрил, и строить с ним тёплые отношения не получится. Ну что ж, Ткачёв с этим готов смириться, ровно, как и со взглядом полковника, полным презрения, одаривающий его при каждой из их дальнейших встреч. И пусть Артём уже не старается особо понравится Юлиному отцу, однако лексикон всё-таки подбирает, стоит столкнуться ему с Лебедевым-старшим; не провоцирует, держится отстранённо, но дружелюбно. Валентина же эта ситуация бесит до скрежета зубов. Затаскивая чуть ли не насильно поздно вечером дочь домой, после её похождений с Ткачёвым, он сдерживается от замечаний, когда раздражённая Юля, проходя к себе в комнату, хлопает дверью так сильно, что, кажется, та скоро слетит с петель. Лебедев сам на пике отчаяния, потому что он уже не справляется с этой взбалмошной девчонкой-подростком, но высказать всё своё недовольство не может, а лишь качает головой и произносит так, чтоб она точно услышала: — И чтобы больше не сбегала мне! Фразу «потому что я волнуюсь» он так и не произносит вслух. Юля же игнорирует его предупреждение и на следующий день выбегает из квартиры, едва успевает полковник уйти на работу. Знает где Валентин хранит запасные ключи, потому без проблем оказывается на лестничной клетке. Сбрасывает вызовы, когда ближе к вечеру телефон гудит от непрекращающихся звонков, а позже натыкается на пришедшую смску, от которой почему-то не становится легче. Артём строит серьёзное лицо, когда Юля показывает ему монитор смартфона. «Только приди домой» — читает сообщение от Лебедева и переводит взгляд на Лебедеву-младшую. — Звучит зловеще, — хмыкает Ткачёв и кивает на выключенную мобилу. — Тебе не прилетит дома? Юля в ответ как-то неопределенно пожимает плечами, а на вопрос Ткачёва: «Не бьёт ли он тебя?», поворачивается и уверяет в том, что отец в жизни на неё руку не поднимал. И вообще ей достаточно было всегда одного взгляда, чтобы понять, что Валентин уже что-то не одобряет. Хотя, Юля почему-то уверена, что будь на его месте, то давно применила бы к себе силу, не понимает, как Лебедев ещё держится с её то характером и ежедневными выходками... Как дочь она не ангел, Юля это понимает, и полковнику только за это можно уже медаль вручать. Терпению его можно позавидовать, однако Юля не исключает, что когда-нибудь он сорвётся. Выведет из себя его какая-нибудь мелочь, и вот тогда-то он попрощается с рассудительностью и снисходительностью к ней. Хотя, на самом деле, это Юле лишь кажется, ведь Лебедев и пальцем её не тронет, чтобы не происходило. И без того на всех волком смотрит, кто вызывает в нём хоть каплю недоверия, пытается дочь оградить от сомнительных людей, всё решает на словах, стараясь не прибегать к насилию. Хотя, Валентин уверен, что по отношению к одному человеку всё же стоило бы насилие применить. Потому что этот человек всё никак не заткнётся, не уйдет, а, кажется, даже наоборот жаждет новых встреч с ним. Так же как и сейчас, он щерится, стоит только Валентину открыть дверь. Артём привёз Юлю в 11, хотя та уверяла его быть дома в 9. Лебедева-младшая быстро юркает в квартиру, проходит мимо злого Лебедева, что грозно стоит в проёме и прожигает виновника позднего прибытия дочери хмурым взглядом. С Юлей Валентин планирует разобраться позже, дома, наедине, с Тёмой же у него разговор только набирает обороты. — И не спится вам, товарищ полковник? — тот видимо не уяснил с первого раза, что Лебедев категорично к шуткам относится, потому продолжает прикалываться, словно со своими пацанами в гараже. На губах его, при тусклом подъездном свете, Лебедев успевает различить смазанный след от помады, вероятно, Юлиной, и Валентин сжимает руки в кулаки от негодования. — И после этого ты рассчитываешь на то, что я буду спокойно отпускать её с тобой? — Валентин злится — мало того, что привёз поздно, так ещё не удосужился ради приличия стереть «улики» с лица. — Ну почему же? — он усмехается. — С Юлей мы так и так встретимся, только когда вы уже будете на службе. Гадёныш. Валентину хочется выбить из него дух, чтобы не ухмылялся, не насмехался так открыто, так ненавязчиво, чтобы не приходил. Чтобы он просто-напросто забыл дорогу сюда и не прожигал его больше своими сощуренными серыми глазами. Лебедев удостоверяется в том, что Юля ушла в свою комнату, и, переступая порог, захлопывает за собой дверь, оставаясь с Артёмом на лестничной клетке. Подходит ближе, окидывая того оценивающим взглядом. Замечает, что Ткачёв худее него, по крайней мере, пока, — мышечную массу не успел нарастить — мальчишка ещё, а ещё он ниже ростом, что, несомненно, Валентину лишь на руку — позволяет с наибольшей лёгкостью приложить того о стену, держа крепкой ладонью за горло. Артём дышит сбито, но даже в такой момент не перестает самодовольно улыбаться. Упрямый. Шипит, когда Лебедев давит сильнее — на утро точно проступят следы от пальцев. — Вот как? Я к вам со всей душой, а вы? Валентин не слышит. Не может. Потому что сосредоточился на другом. Потому что смотрит на Ткачёва и понимает, что вот этот придурок оказывался совсем близко к дочери, что целовал её, а может и не только... и, вопреки убеждениям, за всё время не может его отпустить безнаказанным. Однако совершает ошибку. На этаже ниже открывается чья-то дверь, и Лебедев неосознанно отвлекается на звук. В эту же секунду Ткачёв проезжается ему по виску, задевая бровь. Удар ни о чём, на самом деле, Валентин отшатывается, но всё же стоит на ногах. Не успев отдышаться, пытается ударить снова, но на этот раз Лебедев пресекает его замашку, выплескивая злость первым. Удар приходится ему прямо в челюсть, и Ткачёв едва не падает, удивленно коснувшись разбитой губы. Вскидывает глаза на полковника — серые, будто небо в Чертаново, хочет вытереть несколько алых струек крови, что срываются с его подбородка, но лишь размазывает её по лицу, и Валентин впервые не испытывает к нему жалости. — Убирайся, — не скрывая презрения в холодном тоне, произносит Лебедев, и на его удивление, Ткачёв слушается. — Не думайте, что расстаёмся навсегда, — Артём касается пальцами чёлки, взлохмачивая её и без того, и придавая лицу обычный скучающий вид. И подмигивает. Сучоныш. Лебедев обещает себе, что в следующий раз сдерживать своё желание спустить мальчишку с лестницы не станет.***
— Ты с ним подрался что-ли? — Юля, прошедшая на кухню, по всей видимости за водой, так и замирает со стаканом в руке, увидев Валентина. На её вопрос он никак не отреагировал и, приложив завёрнутый в полотенце лёд к брови, продолжил сидеть за столом, немигающим взглядом сверля столешницу перед собой. Юля взволновано ставит стакан на место и подходит ближе, садясь на соседнюю табуретку. Секунду молча смотрит на отца, а потом накрывает его пальцы своими, принуждая убрать ткань, и нечитающим взглядом осматривает синяк, который на утро будет в разы заметнее. — Зачем? — лишь выходит выдавить из себя, на что Лебедев тяжело вздыхает, показывая, что не желает говорить об этом: — Иди спать, Юль. Старается не смотреть на неё, ведь это давит на больную мозоль. — Нет, не пойду, — ну и в кого она такая упёртая? Валентин прекрасно знает в кого, но молчит — делать замечания в ответ на её слова просто-напросто нет сил. — Тебе же примочки надо ставить! — поясняет Юля и, спрыгивая со стула, выходит из комнаты, вероятно, в поиске аптечки. Лебедев провожает её взглядом, понимая, что ведёт она себя так только сейчас, а завтра, едва увидит Ткачёва с разбитой губой, будет ненавидеть. Вспоминает его удар по виску и мазок по брови. Скрепит зубами. Мальчишка. И бьёт так же... Что только Юля в нём нашла? Ведь, наверняка, её даже защитить не сможет... Валентин не надолго погружается в свои мысли, а возвращается, когда дочь уже заходит на кухню с ватными палочками и тюбиком какой-то мази в руках. Поднимает на неё глаза и дышать, вопреки всему, у него не выходит, ведь Лебедев читает страх в её глазах... С чего бы вдруг?.. Юля садится рядом, и Валентин, к своему удивлению, не может отвести от неё глаз. Наблюдает за тем, как густые тёмные ресницы подрагивают от волнения, как её язычок увлажняет пересохшие алые губы, как она сосредоточенно выжимает из тюбика жидкость и молча подносит к его лицу ватку с гелем с немой просьбой-вопросом. Полковник тяжело выдыхает, понимая, что он сам мог о себе позаботиться, бесспорно, но лишь покорно прикрывает глаза под её взглядом, полного решимости, а спустя мгновение замечает, как кожу приятно холодит от обезболивающей мази. — Ты любишь его? — вопрос вырывается сам собой. И Лебедев замирает, понимая, что произнес это вслух. Юля, по всей видимости, тоже не ожидала подобного — отец никогда прежде не задавал ей вопросы касательно отношений, предпочитал лишь высказывать недовольства, и то, потому что времени на разговоры не было. Она медленно убирает руку, ошарашенно уставившись на Лебедева, не понимает почему его интересует это. Смотрит устало, видя сожаление в карих глазах, что пристально наблюдают за ней. Валентин слышит её неуверенное "люблю" и понимает, что она врёт. И не то чтобы он в том уверен на сто процентов, просто за всё время их совместной жизни, научился различать её правду от лжи. Искренне верить хочется, что это неправда, ведь у Лебедева в груди щемит болезненно от осознания того, чем они могли заниматься, пока он круги нарезал по квартире в ожидании дочери. Не раз слышал об аморальности инцеста, однако заглушить собственные чувства не выходит, как ни старайся. Если задуматься, он даже не вспомнит когда они появились, но теперь это для него не имеет никакого значения. Валентин держит дистанцию с ничего не подозревающей дочерью уже год и ничего не может с этим поделать, ведь если он хотя бы заикнётся о том, что последние месяцы только и крутится в его голове, она прекратит с ним какое-либо общение, а оно у них и так сошло на нет... Как бы то не было, допустить он этого не может... А ведь так хочется порой прижать к себе, приласкать, показать, как сильно он её любит, ведь Юля так давно не слышала от него этих слов... Валентин хмыкает после её замешательства, понимая, что другого ответа от неё и не ожидал. — Спасибо. — улыбается уголками губ, понимая, что и без лишних слов она поймёт о чём он. Переводит взгляд на часы и нехотя встаёт с места. — А теперь иди спать, время позднее.***
Юле мучительно стыдно признавать, что она какая-то не правильная, что вопреки всем законам морали и устоям в обществе, влюблена в собственного отца. Чувства зародились у неё спонтанно, и порой они, несомненно, мешают спать по ночам — мысли лезут в голову, как тараканы, забираясь в недры сознания и пробуждая нестерпимое желание прикоснуться к себе, прикрыв глаза, представлять Лебедева, как тот нависает над ней, раздевает, ласкает, целует... У Юли от одних таких только фантазий всё сжимается внутри, а бельё становится влажным. На утро отвращение к самой себе достигает пика, когда она «заметает следы», закидывая испачканную простынь в стиральную машинку и обещает себе напрочь прекратить думать о подобном. Лебедев непонимающе смотрит на неё, когда они сталкиваются в дверном проёме, и у Юли дух захватывает от его сканирующего взгляда, становится неудобно вдвойне. Валентин уже уходит, напоследок говоря, чтоб она не опаздывала на занятия, Юля же, смущённая, забегает к себе в комнату и переводит дыхание, замечая как к щекам подступает жар. Не может понять, как он до сих пор не догадался о причине столь странного поведения дочери, хотя, Юля всё же признаёт, что и за отцом замечала некоторые неоднозначные детали... День тянется мучительно долго, и Юля уже мечтает поскорее выйти из душного здания учебного заведения. Артём знает её расписание наизусть, потому без каких-либо напоминаний, забирает Лебедеву со школы, но не спешит отвозить домой. Кожа на щеках Юли гладкая, нежная, мягкая, с тягучим, теплым запахом персикового геля для душа, и Ткачёв хочет поцеловать её, уткнуться носом куда-то в шею, в ключицу. Знает, что Юле нравятся его «приставания», и она никогда не оттолкнёт его, не скажет «хватит». Лебедева же впервые отворачивается, когда он тянется к ней, чтоб поцеловать. Виновато улыбается, поясняя, что просто не хочет, и убирает мужскую руку с колена, когда Ткачёв намеревается провести ею вверх. — Не надо, Тём. Последний искренне не понимает в чём дело, пытается выяснить с чем связана её столь резкая смена настроения и не верит своим ушам, когда слышит вполне серьёзное и совсем неожиданное: — Я хочу расстаться. Юля убеждает себя в том, что просто-напросто остыла к Ткачёву, перегорела, (так бывает на самом деле, люди любят друг друга, потом расходятся, это жизнь) а вовсе не из-за обострившихся своих чувств к отцу. Артём же пребывает в полнейшей прострации, не пытается докапаться до мелочей, ведёт себя адекватно всю дорогу и, остановив машину напротив знакомого дома, неосознанно вздрагивает, когда хлопает пассажирская дверь. До конца не верит в произошедшее и не понимает почему... да и не узнает — Юля никогда не скажет ему об истинной причине расставания. Лебедеву, без сомнений, мучает совесть, и даже немного трясёт, но поступить по-другому с Ткачёвым она бы не смогла — не тот случай. Спешно проворачивает ключи в дверном засове, проходит внутрь квартиры. Тишина. Знает, что Валентин на работе, но всё равно проверяет все комнаты, даже уборную — паранойя берёт своё. Достаёт скорее телефон из кармана куртки. Надо отвлечься. Интересно, Света занята чем-то прямо сейчас? Набирает ей. Идут гудки. Юля выдыхает с облегчением, когда слышит на том конце провода знакомый голос и, чуть ли не плача, заявляет: — Свет, я с Тёмой рассталась, можешь приехать? Морозова, как верная подруга, срывается тотчас, несмотря на то, что полковник в своём доме гостей не жалует. Они вместе пьют чай и Светка по-дружески поддерживает её, когда Юля рассказывает как оно происходило, это расставание. У Лебедевой на душе, вопреки всему, так паршиво, хотя должно быть скорее наоборот. Так чертовски больно. В горле стоит удушающий ком, а на душе скребут кошки, только от чего..? — Зачем же ты его бросила, если теперь чуть ли не плачешь? — Светка искренне не понимает этого, и Юле даже смешно от того, что она не может ей всё объяснить — в другой ситуации она бы всё поняла, но сейчас... — Я... Они замирают. Прерываются, когда в двери лязгает замок. Морозова распахивает свои ясные голубые глаза и в испуге переводит взгляд на Лебедеву: — Отец? — Юля в ответ угукает, задумчиво проводя пальцами по краю кружки и, кажется, даже не задумывается о том, как отреагирует на приход Светы Лебедев. Валентин не задерживается в прихожей, зовёт дочь, и когда та откликается, следует в кухню, на голос. Останавливается в проёме, увидев постороннего и, многозначительно кашлянув, смотрит. Светка вся сжимается под пригвождающим к месту суровым, чисто Лебедевским, взглядом и, опустив глаза, несмело тянет: — Юль, я наверное... пойду. Лебедева отцовский взгляд на себе спиной ощущает, в то время как Морозова, попрощавшись, виновато семенит к выходу. Валентин шумно выдыхает, пропуская подругу дочери вперёд себя. — Провожу. — бросает быстрый взгляд на Юлю, та продолжает сидеть, не поднимая головы. Юля понимает, что даже если она скажет, что всё в порядке, отец всё равно заметит, что что-то не так — излишнюю дотошливость и внимание к мелочам не отнять — черта его, полезная в работе, отнюдь не всегда полезная для Лебедевой. Когда в прихожей закрывается дверь, и Валентин возвращается к ней, обратно на кухню, Юля невольно перестает дышать. Лебедев не медлит, а задаёт вопрос напрямую, сразу в лоб: — Что случилось, Юль? Та не смотрит на него, потому что в тёмных радужках — море боли. Не хочет, чтоб он видел её такой — под его взглядом она будто голая, совсем беззащитная. — Последний раз ты приводила домой Свету, когда... — он осекается, кажется, догадавшись в чем дело, и тут же пододвигает табуретку ближе к ней, садится рядом, аккуратно коснувшись плеча дочери. Последний раз та приводила домой Морозову, когда в её жизни происходило нечто ужасное... Когда умирала мама. — Юль, посмотри на меня, — просит, почти умоляет. — Что случилось, скажи мне. Та, не торопясь, поворачивается к нему, улыбается уголками губ в, готовой вот-вот нагрянуть, истерике. — Я с Тёмой рассталась, вот что случилось, — смех вырывается сам собой. Губы её предательски дрожат, и Валентин замечает это, глядя на дочь сочувствующим взглядом. — Ну и что ты смотришь на меня так? Всегда же этого так хотел... Под кожей лентами змеится безумие, и ничего уже не отмотать назад. Оно вяжет желание сделать больно, сказать «я же предупреждал!» и тянет, тянет нестерпимо. А на смену ему приходит другое — сокрушающее, дробящее на куски, в пыль. Опасное. Ненормальное. — Хотел, — Валентин сдаётся. Наклоняется ближе, не отдавая себе отчёта в том, что творит. Наблюдает за недоумением в глазах Юли — кто-то должен сказать ему, что стоит лучше контролировать себя, но явно не Валентин. Слова застревают на полпути, и слетают предохранители, и он не понимает, не соображает совсем ничерта, когда видит, что дочь тоже тянется к нему. Ближе. И ещё. Так, что они чувствуют дыхание друг друга у себя на губах. — Я ведь люблю тебя, как ты не понимаешь? — шёпотом, что рвёт перепонки в тишине квартиры. — Я тоже люблю тебя, пап. Рывок — и губами в губы, до одури хорошо, и так нужно. Лебедев больше не думает, что они отец и дочь, что завтра, вероятно, будет поставлена точка, и кто-то из них, возможно, пожалеет о произошедшем на утро... — Иди ко мне, — хрипит и, не разрывая пламенного поцелуя, усаживает Юлю прямиком на стол, при этом уронив кружку с недопитым чаем, что разлетается по полу на кусочки с характерным звуком. Но они словно не замечают этого — не отрываются друг от друга ни на миг. Запустив одну руку в её волосы, Валентин чуть сжимает их на затылке, заставляя запрокинуть голову, и склоняется к девичьей шее, оставляя на коже влажные следы из поцелуев, в то время, как другая его ладонь сжимает тонкую талию. Юля дышит через раз. Потому что от ощущения горячих губ и сильных рук на теле, проходит импульс. — Пап, — с её губ слетает полустон, что до невозможности заводит его. — Хочу тебя... — и Валентин замирает. От того, сколько всего в этой просьбе. Юля в нетерпении дёргает молнию на его кителе, льнёт ближе, целует в губы, притягивая к себе за затылок. И Лебедев с ума сходит от её действий, отвечает ей с той же страстью, пылом, задыхаясь. Они слишком долго ждали этого момента... — Я тоже, — признаётся Валентин и снова прижимает её к себе, стискивая железной хваткой, боясь, что сейчас он проснётся и происходящее окажется просто сном. Опускает ладони ниже, сжимая упругие бёдра дочери. Целует резче, глубже. Медленно скользит пальцами к пуговице на её джинсах, что тут же с лёгкостью поддается. Юля оказывается быстрее. Она дёргает край майки, снимая с себя лишнюю одежду, предоставляя Валентину возможность рассмотреть её. Сумасшедшая. — Юля... — Лебедев стискивает зубы, кажется, до свода дёсен, пытаясь совладать с собой, но понимает, что это бесполезно, когда её рука с острыми коготками проводит по его груди, ласково, и как-то неправильно. Так, как между ними быть не должно. Валентин знает: это конец. Это грёбаный конец. Но Лебедеву плевать — пока Юля так близко, ему не жаль и умереть. Дочь смотрит на него из-под опущенных черных ресниц, и внутри у него всё переворачивается. Он целует её снова, тащит за собой, в комнату, падая вместе с ней на застеленную постель. Понимает, что через минуту, а может две, она будет умолять его не останавливаться, её пальцы будут яростно сминать простынь, а губы шептать только его имя. Так хорошо и так нужно... Лебедеву плевать, что будет после. Потому что отныне дочь у него никто не отнимет.