***
Каждый год Марк, казалось, становился лишь более привязанным к Цезарю. И тот в свою очередь нисколько не уступал ему в этом. Несмотря на самый расцвет молодости, шалящие гормоны и страсть к новому, Хитклифф не проявлял интерес к девушкам, за что получал подколы от друзей и даже отца. Он старался не обращать внимания на те чувства, которые просыпались в нём при одних мыслях о Цезаре, списывая их на привязанность и крепкую дружбу. Он поставил замок на давние воспоминания об объятьях и поцелуях с ним, о тихих признаниях в любви, которые слышала лишь пустота. Торрес встречался с девушками, но это выглядело до слёз потешно. Цезарь изо всех сил старался уделять им внимание и заботиться, но эти забавные попытки никак не могли сравниться с тем, что было между ними. Полное взаимопонимание, нежность и привязанность. Они ценили друг друга и заботились, словно были молодожёнами. Марк почти со скрипом произносил слово "дружба", будто проклиная его существование, но находился в эйфории лишь от одной мысли о том, что ближе него у Цезаря никого нет. Торрес всегда был улыбчивым и светлым, совершенно чудесным человеком, настолько, что после эйфории наступало бессилие. Марку было страшно от одной мысли, что вскоре Цезарь встретит ту, что затмит их дружбу. Ту, которой парень посвятит всего себя, забыв о своём жалком всего лишь друге. Но каждая такая мысль развеивалась, стоило Торресу улыбнуться и в очередной раз взглянуть на Хитклиффа. Марк был жаден и ревнив. Настолько, что пользовался любовью и добротой своего друга. Он знал, что тот сделает всё возможное, чтобы парень чувствовал себя в порядке. — Пока, Жасмин... Нет, извини, завтра не получится... Я правда не избегаю тебя, клянусь, просто... — Цезарь сжимал переносицу и убавлял громкость на телефоне, но даже так можно было услышать крики его девушки. — Она не имеет такого терпения, как прошлые, а? — Марк усмехнулся и надкусил яблоко. — Да пошёл ты... Чья это вина? — Торрес плюхнулся рядом. Они облокотились на серо-голубую стену комнаты Марка и вздохнули в унисон, после чего тихо засмеялись. — Я провожу с тобой больше времени, чем со своей семьёй. Так ещё и в школе мы всегда вместе. Может съедемся, а? — Хитклифф подавился. — Я тоже провожу с тобой больше времени, чем с роднёй... Но не жалуюсь, ты мне как семья, — Марк протянул надкусанное яблоко Цезарю, который с радостью его принял. — Зачем тебе отношения, если ты вообще не уделяешь своим девушкам внимание? Мне их жаль, — парень потянулся и посмотрел в окно, за которым небо уже окрашивалось в красно-оранжевые цвета. — Я хочу узнать, каково это... поцелуи, объятья с любимым человеком. Ээм... — Цезарь слегка покраснел и укусил яблоко. — И? Неужели только это? — Марк усмехнулся и взглянул на друга. Он определённо видел, что тот недоговаривает. — Я прямо сейчас могу поцеловать тебя, тогда ты перестанешь мучать бедных девчонок? Или тебе всё же нужно не только это? — Хитклифф в шутку провёл руками по рёбрам Цезаря, отчего тот начал смеяться, почти выплёвывая недожёванное яблоко. — Я же говорю, с любимым человеком! Мы то просто друзья! — Марк замер. По его телу прошла дрожь. Торрес пытался отдышаться после смеха. Парень чувствовал, как его сердце пропустило удар, раскалывающий его на сотню частей. Он ведь думал об этом. Постоянно. Но почему же так тяжело и больно слышать это от самого Цезаря? — Ага... Извини, я переборщил, — Марк отвернулся и попытался скрыть свою дрожь. — Эй, ты в порядке? Хитклифф дрожал не от страха, не от обиды. От злости. На своего друга, на себя, на всё вокруг. На свои тупые чувства, на грёбанное клеймо, которое будет наложено на их отношения навечно. От отчаяния хотелось взвыть, закричать, но Марк лишь дрожал и скалил зубы. Тут он почувствовал прикосновение к своему плечу. Терпению пришёл конец. Хитклифф впился в губы своего друга, которые всё ещё были кисловато-сладкие из-за яблочного сока. Он крепко сжал лицо Цезаря, самозабвенно целуя его. Его дрожь никак не унималась, а из глаз текли слёзы. Ему было стыдно, безумно, ведь им больше не по четырнадцать, он не сможет объяснить свой порыв страхом, на это поведётся лишь идиот. В семнадцать ты прекрасно осознаёшь свои желания, свои чувства. И прямо сейчас он желал взаимных чувств от Цезаря. Больше всего на свете… Наконец-то парни оторвались друг от друга, переводя дыхание. Тут же осознание накрыло Марка, он хотел было извиниться, но его тут же прижал к себе Торрес. — Ты испугался чего-то?! Прости, я сначала не знал, как мне нужно реагировать... Всё в порядке? Тебе стало легче? — Цезарь гладил друга по спине. Хитклифф почти расплакался от того, насколько это была абсурдная ситуация. Он недооценил Торреса: на это поведётся не только идиот, но ещё и его лучший друг. Парень рассмеялся. — Не извиняйся, я... просто почувствовал... Да, я испугался, мне не пришло в голову ничего лучше, чем поцеловать тебя. Но сейчас всё в порядке, — Марк выбрался из объятий. Он почувствовал некое облегчение, но тяжесть на сердце никуда не ушла, напротив, стало лишь больнее. Несмотря ни на что, Хитклифф улыбался так, как никогда раньше. После того дня их отношения слегка изменились. Марк перестал скрывать то, что чувствует на самом деле. Он любил Цезаря. Одна лишь мысль об этом заставляла щёки алеть. Он ревновал его. И завидовал. Если бы только Марк любил девушек, было бы ему так тяжело? Страдал бы он сейчас от этого тянущего ко дну чувства? Может, было бы лучше, не появись он в его жизни?.. Но все сомнения рассеивались, стоило Цезарю появится рядом. Это было нечто большее, чем просто любовь. Он чувствовал, что их связывает сама судьба. После того дня Торрес изменился: он больше не встречался с девушками, словно послушал совет Марка, а их времяпровождение стало более близким. Как же иначе описать, то что при вопросе: "Как ты себя чувствуешь?" Цезарь так нежно дотрагивался до лица Хитклиффа? Или его вечные объятья, аккуратные касания и шёпот? Возможно, Марк всего лишь стал более восприимчивым, относительно приняв свои чувства, хотя казалось, словно Цезарь тоже изо всех сил пытается сблизиться с ним. Но они больше не были детьми. Марк сам пил таблетки и ходил в кино, он больше не выжидал сообщений от Торреса и не шептал признания в любви. Ему хотелось определённости, было слишком тяжело называть его "другом", а после касаться губ, вспоминая их кисло-сладкий поцелуй. Но каждый раз, когда парень пытался произнести этот вопрос вслух, у него появлялся ком в горле. И ему было знакомо это отвратительное чувство — это был страх. Насчёт каждого аспекта: начиная их дружбой, заканчивая собственными чувствами. Он ставил под сомнение каждую мысль, ведь лишь одно глупое предложение могло разрушить то, чем он жил, и этот груз был невыносим. — Может, это не любовь, а возраст?.. — Марк каждый раз находил отмазки, но после возвращался к началу, и этот замкнутый круг сводил с ума. Каждый раз, каждый раз, каждый раз. Он мог причинять себе боль, мог кричать, мог плакать, но никак не найти ответ. Поэтому Хитклифф смирился. Так просто и болезненно, но он сошёл с тропы размышлений, решив, что лучше будет страдать в одиночестве, чем подвергнет их отношения разрушению. Ведь никого кроме Цезаря у него не было. Это могло звучать глупо, ведь Марк жил в полной семье, но они никогда не были близки, особенно после того, как парень начал пить таблетки. Конфликты, ссоры — всё это сопровождало его каждый раз, стоило ему заговорить с родными. Наверное, именно из-за этого одиночества он так завидовал Торресу, которого всегда окружали люди, семья, друзья... Но он не чувствовал надобности в ком-то ещё, находя всё, что было ему нужно, в возлюбленном. Они были словно семья. Цезарь всегда приходил на помощь Марку, тот же никогда не подводил его, когда Торрес нуждался в этом. После того случая, когда у ещё мальчишки Хитклиффа развилась паранойя, он боялся дома Цезаря. До дрожи в коленях, до потери сознания. Парень старался не подходить к нему даже годы спустя, но однажды ему позвонил плачущий Торрес. Он не мог говорить, захлёбываясь в слезах. — Цезарь?! Цезарь! Пожалуйста, скажи, где ты? Что случилось?! — сердце Марка билось так, словно вот-вот выпрыгнет из груди, он будто чувствовал этот страх и отчаяние, которое испытывал его друг. Хитклифф не смог разобрать, что же случилось, но услышал, что Цезарь находится у себя дома. Парень, не раздумывая, выбежал из дома, по дороге поймав такси и назвав адрес. Каждую минуту в дороге он молился, чтобы машина ехала быстрее. И вот перед ним тот самый дом, что пугал одними своими воспоминаниями о нём. Парень отдал деньги водителю и выпрыгнул из салона. Казалось, здесь его паранойя усиливалась: он не мог перестать оглядываться по сторонам и дрожать. В его голове звучали голоса, сотни голосов. Он не мог разобрать их крики, но каждый из них отчётливо произносил лишь одно: "БЕГИ". Словно они спасают его, предостерегают от входа в этот проклятый дом. Мальчик почувствовал горячие слёзы на своих щеках, но из последних сил подбежал к дверям, из которых в ту же секунду вышел заплаканный Цезарь. Он широко распахнул глаза, когда увидел бегущего к нему навстречу друга. Мальчишки крепко обнялись и без сил сели на порог. Они плакали, каждый по своей причине, но с лёгкостью на душе, ведь сейчас находились рядом. — Цезарь... Почему ты рыдал мне в трубку? Я безумно испугался, — спустя какое-то время Марк немного успокоился и смог выровнять голос. — Извини, просто моей маме стало плохо. Я очень испугался за неё, мне... почему-то захотелось тебе позвонить, — Торрес вытер оставшиеся слёзы с лица. — Всё хорошо, просто потревожил тебя, прости... — Марк крепко обнял Цезаря и аккуратно щёлкнул по голове. — Ты ведь испугался, значит это было важно. Я сам решил приехать, здесь нет твоей вины... Пожалуйста, не проси прощения, — на глаза мальчишки вновь начали наворачиваться слёзы. — Я люблю тебя... ты же мой лучший друг, да? — Марк начал плакать. Не из-за страха, не из-за нахождения возле этого треклятого дома — это было из-за необъяснимой боли внутри. Впервые в жизни он хотел, чтобы его друг тоже почувствовал боль. Их отношения переходили все границы дружбы. Так казалось Марку, а его другу — нет. Даже на выпускном, когда они напились, то не стали искать девушек, чтобы пригласить на танец, а после провести вечер в спальне или подворотне, кому как повезёт. Марк сидел где-то в самом краю банкетного зала и смутно пытался разглядеть Цезаря, растворившегося в толпе пьяных подростков, слишком громко поющих попсовые песни и стучащих каблуками об пол в попытках потанцевать. Ему было тоскливо, правда. Сидеть здесь одному, без кого-то рядом. Кого-то конкретного. Марк не отводил взгляда от толпы, сквозь которую начала пробираться фигура. — Цезарь? — кто-то, не устояв на своих двоих, сел прямо перед Хитклиффом и положил голову ему на колени, словно котёнок. — Я тут… отдохну. Хорошо?.. Возьми закуски, я… принёс, — Торрес говорил с запинками, словно пытался отдышаться после каждого слова. Марк прекрасно понимал, что ничем хорошим это состояние не сулит. — Тебя сейчас стошнит… Боже мой, Цезарь, — Торрес аккуратно поднял друга и они направились в уборную. Музыка болезненно била по ушам, но даже она не была такой громкой, как орущая толпа. Марк шёл на свет, словно мотылёк, и наконец-то смог открыть двери задымлённой уборной. Две кабинки из трёх были заняты, из них шёл довольно неоднозначный дым, но это уже было не их дело. Марк не стал закрывать за ними дверь и аккуратно посадил Цезаря на пол, склоняя над туалетом. — Да я… всё хорошо… не надо… бы- Торрес не договорил, из его горла вырвался хрип, а содержимое желудка с мерзким звуком вылилось в унитаз. Марк передёрнул плечами и открыл воду в раковине, смачивая там сложенную в несколько раз туалетную бумагу, делая нечто наподобие платка. Цезарь пытался вновь что-то сказать, но порция кислоты, смешанной с десятком переваренных канапе, вырвалась из его рта. Хитклифф, увидев, что тот уже не в силах что-то сказать, поднял его и посадил возле раковин, вытирая лицо мокрой бумагой. — Стало полегче? — Марк набрал немного холодной воды в ладонь и аккуратно полил ей лицо друга. — Нет… не стало. Я всё ещё не в сознании… понимаешь?.. Хочу делать вещи, которые… — Хитклифф приподнял друга и помог ему зачерпнуть в рот воды, чтобы вымыть не самый изысканный вкус рвоты. — …Я боюсь пожалеть… об этих… вещах. — Не волнуйся. Ты можешь рассказать мне, что хочешь сделать. Хотя не стоит, у тебя и так язык заплетается, — Марк смахнул крошки с чёрного пиджака Торреса. Он улыбнулся, ему правда шла эта красная бабочка. — Давай я уведу тебя отсюда. Всё равно вскоре это место будет наполнено пьяными телами. Хитклифф встал и поднял своего друга, который из последних сил цеплялся за его шею. Но Торрес потянул его за гастук, будто прося остановиться. — Что такое? Снова тошнит? — Марк смотрел на раскрасневшееся лицо Цезаря. — Я всё-таки… сделаю, — Торрес встал на цыпочки и впился в губы Марка. Его было легко оттолкнуть, даже слишком, он не мог оказать сопротивление, но сейчас казалось, словно Цезарь захватил власть над телом Хитклиффа. Он совершенно забыл о том, что они стоят посреди туалета, забыл о кричащих подростках, о запахе травки и блевоты в этом тухлом месте. Сейчас он терял голову от совершенно иного вида наркотика. Не в силах устоять на своих двух, Марк прижал Цезаря к стенке, по которой, ни на секунду не разрывая поцелуй, они и сползли. Ещё никогда они не целовались по-настоящему. Хитклифф чувствовал отвратительный кислотный привкус языка Торреса, но это было настолько незначительно в данный момент, что он продолжал лишь углублять поцелуй. Они почти задыхались. Цезарь цеплялся за плечи и воротник Марка, пока тот бессовестно шарил руками под его белой помятой рубашкой, оглаживая горячую кожу. Они отрывались друг от друга лишь на секунды, чтобы перевести дыхание, а после вновь сливались в глубоком поцелуе. Марк, под действием алкоголя, уже не отдавал себе отчёта в действиях, совершенно развратно постанывая и нисколько не стесняясь трогать тело Цезаря. Он услышал, как в туалет кто-то вошёл и даже что-то воскликнул, но Хитклифф, не отрываясь от губ возлюбленного, выставил средний палец, намекая на то, чтобы нарушители этого интимного момента съебались прочь прямо сейчас. Сейчас они разгорячены, пьяны и не думают головой, важно лишь это. Всё остальное останется на завтра: все сожаления, слёзы, крики и стыд. Но сейчас они самозабвенно целовались на полу грязного туалета и думали о том, чтобы остаться в этом моменте навсегда. Утро наступило слишком неожиданно, буквально поразив Марка. Парень встал с твёрдого пола и тут же согнулся вдвое, выблёвывая последние следы вчерашнего вечера. Голова не болела, но в сон клонило знатно. Парень огляделся и обнаружил, что находится возле их с Цезарем столика, на котором ещё лежали остатки каких-то закусок. Но друга нигде не было. Марк лёг обратно на пол, чтобы перевести дыхание, и заметил руку Торреса, выглядывающую из-под скатерти, свисающей до самого пола. Парень приподнял ткань и увидел под столом съёжившегося друга, который мирно спал. Марк улыбнулся и подполз к посапывающему Цезарю. Он аккуратно коснулся его лица и вспомнил то, что было вчера. Его щёки раскраснелись. Они забыли об окружающих их людях настолько, что в объятиях пришли в главный зал и продолжили целоваться прямо за столом, после чего грохнулись на пол и уснули. Хитклифф со смешком поцеловал Цезаря в губы. Понемногу подростки начали приходить в себя. Марк решил не дожидаться пробуждения Торреса и вызвал такси, планируя донести друга до автомобиля на своих двух. Парень взглянул на его съёжившееся тело и обнаружил, что тот уже открыл глаза и пугающе пустым взглядом смотрел на него. Марк нервно улыбнулся. — Доброе утро, — он протянул руку и попытался погладить Цезаря по голове, но тот резко увернулся и отполз от него к другому краю стола. — …Я уже вызвал такси. Ты чего? — Торрес молчал. Руки Хитклиффа начали дрожать. Он почувствовал, что это было не к добру. Во время поездки в машине парни молчали. И это была не та спокойная тишина, это был тяжёлый воздух, он почти раздавливал. В этой тишине чувствовались сомнение, злость, почти ненависть. И они оба знали, что любое слово может стать последней каплей. Поездка длилась будто бесконечно, каждую минуту сводя с ума всё сильнее, но в конце концов водители высадил их на обочине. Если парни ехали на такси, то всегда выходили в таком месте, чтобы до их домов было равное расстояние, а после наперегонки бежали, чтобы узнать, кто первее вернётся. И вот они снова делают это. Но им больше не по десять лет, хоть Марк и чувствовал, будто не вырос с тех пор. Они стояли, не зная, нужно ли им прощаться друг с другом. Но эта тишина доводила Хитклиффа, он чувствовал, как теряет терпение. — Пока, — резко бросил Цезарь и пошёл в сторону своего дома. — Пока?! Ты серьёзно?! — сам того не ожидая, Марк выкрикнул эти слова, а после схватил Торреса за плечо. — Только не лги, что не помнишь вчерашней ночи! Не хочешь мне ничего объяснить? — парень поуспокоился, но взглянув на понурое лицо друга, выражающее смесь печали и раздражения, вновь почувствовал, как кулаки сжимаются сами собой. — Я… Мне нужно обдумать это, хорошо? — Цезарь убрал руку Марка, парень вскипел. — Что обдумать?! То, как мы целовались? Только не говори, что это было сделано по дружбе! — Торрес хмурился и хотел что-то сказать, но Хитклифф перебил его. — «Ах, Марк, ты чего, мы же просто друзья»?! Ещё скажи это! Скажи, что мы сосались не потому, что любим друг друг- — Но я не люблю тебя!!! — Цезарь кричал впервые. Он всегда был радостен и спокоен, он улыбался так светло, а говорил так сладко, что этот крик заставил Марка содрогнуться. — А теперь повтори это, глядя мне в глаза, — Хитклифф был на грани. Его не ранили слова, не пугал крик Цезаря — он готов был растерзать его за вымученное лицо, когда он кричал эту фразу, его испуганный взгляд, который он не мог поднять на Марка. Его безумно злил такой откровенный пиздёж. Цезарь сжал кулаки. Его тело тряслось, казалось, словно он стоит из последних сил. Это было жалкое зрелище: измученный Торрес, запутавшийся в собственных чувствах. Он поступил опрометчиво, не обдумав всё до конца. А сейчас ему приходится делать выбор, слишком тяжёлый выбор, который когда-то стоял перед Марком. Он должен был прямо сейчас разобраться в своих чувствах, признать то, что он влюблён в своего дорогого друга и вновь подарить ему примиряющий поцелуй, подтверждающий его слова, или же повторить ту едкую фразу, но сохранить их дружбу, не выходя за рамки этого клейма, висевшего над ними восемнадцать лет. Цезарь сделал шаг вперёд и встал так близко к Марку, как только мог. Он обхватил его лицо руками и заглянул прямо в глаза. — Я не люблю тебя, — Торрес прошептал это тихо, пытаясь скрыть дрожь своего голоса. Хитклифф остался стоять на месте, не глядя вслед удаляющейся фигуре его… друга? На горизонте больше никого не было, только изредка проезжающие мимо машины нарушали разъедающую тишину. Марк упал на колени и закричал. Он больше не мог терпеть, это было выше его сил. Парень бил руками об жёсткий асфальт, оставляя на нём кровавые разводы. Но боль никак не приводила его в чувства. Слёзы создавали калейдоскоп в его глазах, мешая разглядеть хоть что-то. Но что ему нужно было увидеть? Неужели пустоту, которая теперь останется с ним навсегда? Крик быстро перешёл в хрип, Марк задыхался от душащих его слёз, ком в горле перекрывал дыхание. Хитклифф не мог успокоиться. Всё кончено? Вот так просто? После самого счастливого вечера в его жизни он испытал свой ужаснейший кошмар наяву. Парень уже не кричал, он тихо скулил, смотря туда, куда ушёл Цезарь. В нём всё ещё теплилась надежда на то, что сейчас он увидит его фигуру, его обеспокоенный взгляд, услышит его голос. Но никто не пришёл. Ни через пять минут, ни через час. Марк закрыл глаза и попытался отдышаться. Он не знал, что ему делать, что думать, что чувствовать. — Прошу… пусть это будет просто кошмар… Хитклифф услышал тихие шаги, направляющиеся в его сторону. Парень не мог найти в себе силы, чтобы взглянуть на того, кому они принадлежат. Шаги затихли в паре сантиметров от него. Марк не чувствовал тепла, которое обычно исходит от людей, когда они подходят слишком близко. Хитклифф медленно раскрыл глаза и увидел то, что вызвало в нём животный ужас. Воспоминания, крики, слёзы, панические атаки — каждая минута страха, который истязал его тело днями и ночами, словно слились и обрели физическое обличие. Они уже виделись. Человек в углу. — Мама… Мама… Мама, проснись, — Марк не мог кричать, он шептал. То, что было перед ним вызывало немой страх. Существо не моргало, лишь глядело на Хитклиффа. И это было в миллиарды раз страшнее, чем если бы оно прямо сейчас набросилось, чтобы разорвать мальчика на куски. Искажённый мужчина не предпринимал попыток шелохнуться. Марк не предпринимал попыток сбежать. Они стояли друг напротив друга в кромешной тьме, мальчик чувствовал, будто даже пол под ним исчез, и если он двинется, то провалится в бесконечную пропасть, в которой не услышит даже собственного крика. Мёртвая тишина окутала это место, словно вырезав все звуки, которые мог услышать Марк. Ему казалось, словно у него отняли способность кричать. Лицо существа начало дрожать. Хитклифф почти не дышал, ему казалось, словно он мёртв. Мужчина вновь застыл, но через секунду его лицо исказила кривая улыбка. Марк забыл каждую секунду этого кошмара. Он хранился лишь в рисунках, которые парень нарисовал ещё в четыре года. Но прямо сейчас все мгновения того ужаса накрыли Хитклиффа, начиная терзать его изнутри. Словно тогда он ещё не мог осознать, что такое страх. Лицо существа начало дрожать. Марк не мог шелохнуться, он боялся даже отвести взгляд от того, что видел перед собой. Его конечности стали ватными, а сердце замерло. Слёзы из глаз больше не лились, а сил не было даже на то, чтобы прохрипеть. Он лежал на кровавом асфальте, не зная, что его ждёт прямо сейчас. Мужчина вновь застыл, но через секунду его лицо исказила кривая улыбка. Марк ринулся оттуда, не различая абсолютно ничего не своём пути. Его ноги путались, но казалось, словно запас выносливости стал неиссякаем. Хитклифф не задыхался, не издавал ни звука, но голову заполнил оглушающий крик, принадлежащий ему самому. Парень не оглядывался, он бежал, и бежал, и бежал, и бежал… пока не понял, что не может сдвинуться с места. Его тело шумно упало на асфальт, в голове раздался звон. Он не чувствовал боли, не чувствовал, как изо лба потекла кровь. Хитклифф зажмурил глаза, потому что знал. Он знал, что если откроет их, то умрёт. Эта неизвестность медленно пожирала, разрывала плоть. Его веки дрожали, он не мог вынести больше ни секунды. Марк раскрыл глаза. Искажённое лицо больше не улыбалось.***
Всё вокруг было до тошноты знакомым. Серо-голубые стены, двуспальная кровать, стол, заваленный учебниками, бумажками, огрызками и чашками, часы без батареек, которые парень когда-то вытащил, так как тиканье било по мозгам — всё это была его комната. Марк ничего не чувствовал. Ему казалось, словно он мёртв, а это место — его личная клетка в аду. В ушах звенело, а на голове ощущалось что-то постороннее. Парень дотронулся до лба и почувствовал ткань, которой была крепко обмотана его голова. Перед глазами плыло, но он точно видел, что на пальцах осталась кровь. Хитклифф вновь провалился в сон. Возможно, так будет лучше. Он не видел абсолютно ничего, его окружала пустота. Ровно как и в жизни. После тех слов Цезарь больше не вернётся. Он предпочёл отказаться от своих чувств, разрушить их отношения, но не стереть блядское клеймо, вышитое на их трещащей по швам дружбе. Но даже эти мысли не приводили его в чувства, не возвращали сердцебиение. Ему казалось, словно его тело превращается в лёд. Но гробовую тишину нарушил скрип двери. Марк сквозь сон услышал этот звук, но не мог пошевелится. Не было ни сил, ни желания. Некто, зашедший в комнату, аккуратно смочил повязку на голове, а после неодобрительно цыкнул и начал менять её. Видимо, она совсем пропиталась кровью. После этих манипуляций Марк захотел приоткрыть глаза, чтобы хоть напоследок узнать, кто находился с ним в комнате, но человек мягко лёг на его бёдра и тяжело вздохнул. Спустя пару секунд Хитклифф услышал тихие всхлипы. — Хити… Боже… — сердце Марка пропустило удар. Теперь он даже слишком отчётливо понимал, кто находится рядом с ним. — Прости… Пожалуйста, я должен был остаться. Я просто трус… — Цезарь старался выровнять голос, но каждый раз срывался на слёзы. — Мне было страшно. Безумно страшно… Я не знаю, что мне делать. Даже сейчас… я не знаю. Торрес шептал всё это слишком жалостливо. В его словах было слышно раскаяние. И это настолько ранило Марка, что из его глаз полились слёзы. Он молился, чтобы Цезарь не заметил их. — Хити, ты плачешь? — Торрес нежно прикоснулся к его лицу, вытирая дорожки слёз. — Надеюсь, это не из-за боли… Тебе снится кошмар?.. Я бы выплакал все слёзы на свете, чтобы ты навсегда забыл, каково это — плакать, — Цезарь поцеловал Марка в щёку и вновь лёг у его ног. Он не прекращал извиняться и изливать свои чувства. Хитклифф всегда думал, что они откровенны друг с другом, но прямо сейчас он слышал то, что Торрес никогда не мог доверить ему прежде. Все его переживания, страхи, предубеждения. Он говорил с ним, словно в последний раз. — Цезарь… — Марк не смог выдавить из себя большее, сил совсем ни на что не оставалось. Возможно, это было из-за эмоционального потрясения, а может из-за травмы головы. Но этой фразы хватило для того, чтобы Торрес встрепенулся. — Марк?! Как ты себя чувствуешь? Тебе больно? — дыхание Цезаря мгновенно сбилось, он старался говорить спокойно, но у него никак не получалось сохранить ровность голоса. Но Хитклифф лишь усмехнулся. Весь оставшийся день Торрес спал на коленях у парня. Солнечные лучи неприятно светили в глаза, ослепляя даже сквозь закрытые веки. Марк сразу же взглянул вниз и лишь убедившись, что Цезарь никуда не делся, смог вновь спокойно закрыть глаза. Если он не мёртв, то как тогда оказался здесь? Неужели то, что он видел, было лишь побочным эффектом из-за не выпитых таблеток? Но это было невозможно — раньше он никогда не видел галлюцинации. Сейчас Хитклифф пытался разобраться со своими чувствами. И чувствовал он себя ужасно. Дело было не в обиде. Марк пытался изо всех своих сил переплыть собственный бездонный океан противоречий и боли. Он прекрасно понимал чувства Торреса, когда они говорили о том, что происходит между ними. Это было едкое отрицание, страх перед нежным биением своего сердца и страстным полыханием души. В его голове не могло уложиться, как так всё вышло, как же два парня, знающие друг друга с самого детства, могли влюбиться. Эти запреты, табу, порицание общества, нарушение собственных принципов — всё свалилось на его плечи тяжким грузом. И он не смог выстоять. Сердце Марка болезненно сжималось, когда он вспоминал тот взгляд, полный печали и сожаления, тот содрогающийся голос, что против воли произносил ранящие слова. Он не почувствовал обиды на них, внутри него разродился лишь страх того, что он никогда не изменит своего решения, что он уйдёт навсегда, так и не приняв свою любовь. И это было самое настоящее безумие. Но Цезарь здесь, он спит прямо на его ногах, а одеяло под его лицом всё ещё мокрое от слёз, которые этот мягкосердечный парень пролил во сне. Марк дотронулся до его мягких волос и улыбнулся. Торрес аккуратно взглянул на него, ещё не окончательно продрав глаза. — Доброе утро, Цезарь, — они смотрели друг на друга и глупо улыбались. — Как ты себя чувствуешь, Хити? — Торрес нежно взял руку Марка и поцеловал её, из-за чего по телу парня пробежали мурашки. — Наконец-то перед глазами не плывёт, но я безумно хочу пить, — Цезарь сразу же сорвался с места и принёс стакан воды, стоявший на столике среди кучи хлама. Парень помог Марку попить, а после вытер его лицо рукавом. — Извини меня, — Торрес сказал это резко и неожиданно, смущённо смотря на пол. — Это прежде, чем ты что-то скажешь. — Не стоит. Хотя нет, стоит… Идиот, — Хитклифф сказал это, тихо посмеиваясь. Он выглядел так непринуждённо и счастливо, что Цезарь почти не чувствовал вины и былого страха. Парни какое-то время молчали, пытаясь сформулировать мысли, которые то и дело ускользали от них, никак не связываясь во что-то единое. И наконец-то эту тишину разрушил Марк. — Может быть, скажешь что-то ещё? — Хитклифф сам не знал, чего ждёт от Цезаря, ему лишь казалось, что слова, которые он услышит, могут изменить многое. — Марк… Я бы очень сильно хотел прямо сейчас сказать, что люблю тебя… — парень прикусил губу; слышать столь желанное «я люблю тебя» в таком контексте совершенно не хотелось, — …Но прошу, дай мне ещё немного времени. Мне очень тяжело… и я понимаю, что тебе тоже. Эти чувства… мне слишком долго приходилось скрывать их, у меня не было возможности всё обдумать, — Цезарь лёг на кровать рядом с Марком. Он прижался губами к его макушке и аккуратно поцеловал её, — Я буду рядом с тобой, как и раньше, эти размышления не повлияют на наши отношения. Пожалуйста, Хити… Марк вздохнул и утвердительно кивнул. Цезарь счастливо рассмеялся и начал покрывать его лицо лёгкими поцелуями. Парни засыпали в объятиях все последующие ночи, пока Хитклифф не стал чувствовать себя лучше. Никто, кроме Торреса, не навещал Марка.***
Прошло два года. Парни поступили в один университет, но на разные факультеты. В первые же учебные дни они попытались сопоставить расписание, чтобы узнать, когда смогут видеться. Марк начал снимать помещение с несколькими парнями из своего класса, Цезарь же остался в родительском доме, но частенько гостил у Хитклиффа. Марк всегда был рад видеть… всё ещё друга. Он никогда не спрашивал и не давил на Торреса, но каждый раз чувствовал страх, стоило ему только задуматься об их отношениях. Он боялся, что Цезарь повзрослеет и забудет об их чувствах, что он найдёт ему замену. И эта мысль ни на секунду не покидала его искажённое паранойей сознание. Он старался успокоить себя мыслью о том, что думал о своих чувствах целых пять лет, но Цезарю уже двадцать, он более зрелый и рассудительный, нежели маленький четырнадцатилетний Марк. Они всё ещё могли засыпать вместе, держаться за руки и даже целовать друг друга, но не в губы. Это выходило за грань их мнимой дружбы. Но Хитклифф терпеливо ждал; хоть ему и казалось, что день признания был подобен часовой бомбе. Когда-нибудь она взорвётся, и он не сможет это предотвратить. Иногда Цезарь рассуждал об этом вслух. Он говорил о своих чувствах к Марку, говорил о привязанности, о том, что ценит его больше всех на свете. Но он никогда не говорил, что любит его. — Как давно ты это понял? — Торрес мягко перебирал пряди тёмных волос Хитклиффа. — Понял что? — парень лежал на груди Цезаря и играл в телефон. — Что… любишь меня, — Марк вздрогнул. — Может быть… ещё давно? Но я смог принять свои чувства лишь в семнадцать. Я такой идиот, — Хитклифф нервно посмеялся и сделал вид, будто вновь увлечённо играет. — Нет… Ты не идиот, — Цезарь поцеловал парня в лоб, а после обнял, нежно поглаживая по плечу. — Единственный идиот здесь это я… Прости меня. Тогда наконец-то наступил двадцать первый день рождения Марка. Это было довольно непримечательное событие ещё с самого детства. Обычно на нём присутствовали всего лишь два человека — Марк и Цезарь. — Зато торт только наш! — с улыбкой говорил Торрес. И сегодня был такой же серый день, который разбавляла лишь компания возлюбленного. Парни купили немного еды, свечки и бенгальские огни. Разбирая пакет с продуктами, Марк обнаружил там два праздничных колпака с кривыми мультяшными пони и абсолютно развалившийся торт, на который кто-то, по видимому, сел. На вопрошающий взгляд Марка и колпаки в его руках Цезарь нервно усмехнулся, а при показе раздавленного торта принялся извиняться. Спустя пару часов парни, выключившие свет в доме, оставив лишь телевизор с мультиками на фоне, разноцветные гирлянды и бенгальские огни в руках, напялили забавные шляпки и воткнули свечи в торт. Если бы кто-то увидел их в этот момент, то мог бы разрыдаться от смеха, но Марк чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. — Фух, готово! — Цезарь установил камеру напротив их торжественного стола и включил запись. Он начал петь «С днём рождения тебя» и хлопать в ладоши в такт. — Загадывай желание! — Марк ненадолго задумался и грустно улыбнулся. — Я хочу, чтобы мы были счастливы. Вместе, — Хитклифф задул все свечи на торте, щёки Цезаря покрылись румянцем. — Если сказать вслух… не сбудется, — парень смущённо потёр шею. — Если сказать при возлюбленном, то сбудется, — Марк потянулся к вилке, чтобы наколоть кусочек, но его руку аккуратно перехватили. Торрес улыбался, но не так, как обычно. В его глазах отражалось нечто… необыкновенное. Что-то, чего Хитклифф никогда раньше не видел. Эта искра заставила сердце Марка трепетать. — Я хочу сделать тебя самым счастливым на свете, — Цезарь нежно прикоснулся к горячей щеке Хитклиффа. Перед глазами плыло. Неужели? Неужели? Неужели?.. — Я люблю тебя, Хити. Торрес притянул к себе Марка и осторожно поцеловал его в губы. Дыхание сбилось, а из глаз в ту же секунду полились слёзы. Хитклифф расплакался от переизбытка чувств, но не стал разрывать поцелуй. Он мечтал об этих словах больше всего на свете, он чувствовал, что готов умереть прямо сейчас, умереть счастливейшим человеком на свете. Влюблённые потеряли счёт времени: они не могли насытится близостью друг друга. Каждый день они были так близко, но в то же время так далеко. И наконец-то настал день, когда они смогли принять свои чувства. Наконец-то день рождения Марка стал чем-то более значимым, чем обыденными серыми буднями. Когда парни ненадолго разрывали поцелуй, то начинали тихо смеяться. Им было немного неловко, всё-таки это был их первый настоящий поцелуй. — Цезарь, хочешь ли ты со мной встречаться? — Марк отвёл глаза в сторону. Сказать это вслух оказалось куда сложнее, чем он думал. Даже после признания в любви его одолевала паника при мысли о возможном отказе. — В этом нет необходимости, — Хитклифф замер. По его телу прошла дрожь. Только что… он ответил… «нет»? Цезарь раскраснелся пуще прежнего и принялся шарится в своём черном деловом костюме, в котором, казалось, совсем недавно они праздновали выпускной. И наконец-то он радостно улыбнулся, но мгновенно побледнел, взглянув на рыдающего Хитклиффа. — Марк! Марк! Что с тобой?! — Цезарь аккуратно потряс возлюбленного за плечи, тот попытался что-то промямлить, но вышло совершенно неразборчиво. — Ты что, подумал, будто я отказываю тебе?! — Марк кивнул и шмыгнул носом. — Боже мой, Хити… Я просто… Ох, — Цезарь аккуратно вытер слёзы любимого и начал нежно целовать его лицо, поглаживая по спине. Парень поуспокоился, приводя в норму дыхание. Он никак не мог перестать быть таким чувствительным. — Давай начнём сначала, — Цезарь нервно усмехнулся и взглянул на горящий огонёк камеры, удостоверившись, что она ещё ведёт запись. Торрес чуть отошёл от возлюбленного и прокашлялся, но его голос не переставал дрожать. — Марк Хитклифф, или же мой возлюбенный Хити, не окажешь ли ты честь стать моим мужем? — сразу после этих слов Цезарь попытался открыть чёрную коробочку, но та никак не поддавалась напору ослабленных от волнения пальцев. Эта мелочь никак не испортила впечатление от момента. Марк попытался вдохнуть, но не мог. Словно его лёгкие совершенно атрофировались. Прямо сейчас человек, которого он любил на протяжении всей своей жизни… предложил ему стать его мужем? Звучало словно сон, который снился Марку. И прямо сейчас он бы отдал всё, лишь бы увидеть его вновь, и вновь, и вновь. Он хотел слышать эти слова вечно. Наконец-то раскрасневшийся и вспотевший Цезарь протянул открытую коробочку с кольцами. Его руки тряслись. — И что же ты скажешь, Хити? — Торрес почти плакал от волнения, словно и вправду мог услышать что-то иное, помимо «да». — …Блядь, конечно! Точнее!.. Господи, да! — Марк схватился руками за голову, поняв, что испортил такой чудесный момент, Цезарь был на грани истерики. — Давай переснимем! Сделай мне предложение снова! И почему мы всё ещё в этих чёртовых колпаках?! Торрес рассмеялся, из его глаз полились слёзы. Это выглядело, как сцена из какой-то ужасной комедии. Но он вновь попросил руки и сердца Марка, на что тот во второй раз сматерился, но крикнул утвердительно, согласившись стать его мужем. Парни, чьи лица уже были залиты слезами, не переставая смеяться, обменялись кольцами. После этой маленькой церемонии они вновь целовались, шепча друг другу в губы то, что должны были сказать ещё так давно. Этот вечер принадлежал только им, и никто не имел права потревожить их счастье.***
С тех пор влюблённые так и не съехались, каждый по своей причине. Но это нисколько не могло остудить их чувства. Марку казалось, словно больше ничего в этом мире ему больше не нужно, лишь его возлюбленный рядом. С каждым годом они влюблялись лишь сильнее, хотя казалось, словно это невозможно. Хитклифф с гордостью носил кольцо на пальце, иногда с улыбкой дотрагиваясь до него и вспоминая тот чудесный вечер. Когда парни пересматривали видеозапись, то вновь чувствовали, как из глаз начинают течь слёзы. Они не могли перестать смеяться, глядя на свои смущённые лица и такие глупые попытки заключить "гражданский брак". Это выглядело как детская шалость, но они оба вспоминали свои чувства в тот момент, осознавая, что ничего серьёзней того вечера между ними никогда не было. Они любили друг друга так, как, казалось, никто и никогда не любил. Марк чувствовал себя живым и нужным, абсолютно незаменимым рядом с Цезарем. Они любили невероятно: так нежно и чувственно, что наворачивались слёзы. И каждый день они сожалели о том, что не смогли принять свои чувства раньше. Но сейчас это было не важно, ведь наконец-то, после стольких лет столь глупого притворства, появились они. Они, любящие друг друга так, как никто и никогда бы не смог. Они, находящие друг в друге смысл жизни. Они… Иногда Цезарь играл Марку на гитаре. В тот летний вечер они сидели на тёплом берегу, смотря на уходящее солнце. Хитклифф мягко целовал лицо Торреса, на что последний тихо посмеивался. Он целовал его губы, щёки, шею, ключицы и руки. Он не мог остановить, никак не в силах поверить, что эти невероятные чувства и прикосновения реальны. — Цезарь, споёшь мне что-нибудь на ночь? — Марк сел перед возлюбленным и с улыбкой посмотрел ему в глаза. — Конечно, Хити, — парень несколько раз зацепил струны гитары и прокашлялся — You're the sun, you've never seen the night But you hear it’s song from the morning birds — Марк смотрел на расслабленное лицо Цезаря и не мог успокоить трепет своего сердца, — But I'm not the moon, I'm not even a star But awake at night I'll be singing to the birds… — Торрес улыбнулся и взглянул на Хитклиффа. — You're the one You're all I ever wanted I think I'll regret this… — Марк начал тихо подпевать. В его сердце закрадывалась некая печаль, но он никак не мог понять, что же это. Шум волн прекратился, а песок стал холоднее. Солнце зашло за горизонт. Хитклифф отвернулся, чтобы лишь на мгновение взглянуть на остывшее небо, но когда он захотел притянуть к себе возлюбленного, чтобы поцеловать и сказать о том, что пора возвращаться домой, то рядом никого не оказалось. Совершенно никого. Марк вскочил на ноги. Он моргнул всего раз, это заняло меньше доли секунды, но сразу же после пляж исчез. Его окружали лишь белые стены своего нового дома. Задыхавшийся от паники Хитклифф сидел на полу и с ужасом смотрел в сторону приоткрытой двери. Он поднял взгляд чуть выше и увидел в проёме улыбающееся искажённое лицо… Нет. Это был не Цезарь. Нечто радостно смотрело на него. Было тихо, даже слишком. Но эту тишину нарушил хриплый голос. Он не принадлежал человеку. Но будто пытался выдать себя за него. Это было жалкое подобие голоса Цезаря.Но Цезарь уже давно мёртв.
Неужели ты забыл?
Ты забыл?
Т ы забыл?
З а б ы л?
Или ты просто притворился?
— …Я люблю тебя, Марк, — вслед за этими словами раздался отвратительный смех. Существо скрылось во тьме и медленно закрыло дверь.