Аустерлиц
29 мая 2022 г. в 17:39
Впоследствии Кутузов не мог сказать, какая именно сила сподвигла его на эту спонтанную и всё же имеющую ключевое значение поездку.
Чуть более трёх месяцев прошло с тех пор, как Андрей Болконский, этот доблестный, но существенно отличный от тех, что выказывали не менее храбрости в разговорах своих в тепле штабных квартир о том, с какою силой и при какой траектории следует и станут они бить противника, однако при первой же возможности меняли конечную цель с атаки на отступление, офицер, пал под сокрушительным, совершенно неприязненно настроенным огнём.
Михаил Илларионович точно помнил, как Андрей со знаменем в руках сквозь собственные расстроенные батальоны вступал в туманное море, будто не слыша свиста пролетавших над ним пуль от кремневых мушкетов и грохота начавшей пальбу артиллерии, не видя прорывавших в считанных от него метрах землю пушечных ядер. Вместе с тем Кутузов отчётливо ощущал, что и пронизывающие воздух пули, и перекатывающиеся звуки артиллерийских снарядов, и им же принадлежавшие пушки, благополучно взятые тогда французами, были не только слышимы Андреем, но и прекрасно им сознаваемы. Того одна лишь мысль об обращённом на него пламенном шквале словно возвышала, одухотворяла за счёт присутствия на месте столь различествующих смешаний стихий, даровала такое необходимое освобождение от оков светской жизни. И стихии эти наполняли Болконского, направляли, делали видимыми едва различимые в нынешнем австрийском Альбионе близлежащие очертания. Всё вокруг для Кутузова подёрнуто было ситцевой дымкой, представляясь чуть ли не призрачным видением, но решительные, лишённые мягкости движения князя Андрея, гармонируя с окаймлявшим его пылающим этюдом и одновременно с ним контрастируя, приковывали взгляд, заставляя с придыханием восхищаться излучаемой торжественной строгостью.
Вот туман рассеивается, и одна из стихий преобладает, беря верх над офицерами, вчера ещё бахвалящимися преувеличенной отвагой, что, растворившись в дыму, оказалась лишь напускной дерзостью. Туман рассеивается, и стихия поглощает собою другую, распространяясь по лощине, минуту назад ещё бывшую полем для боя. Туман рассеивается, а неприятельская теперь стихия отвергается Андреевой сущностью, не наполняет его более, но склоняет вниз, к выжженной, пропитанной порохом земле, со сжатым в руке древком знамени.
Не в характере Кутузова были страдания, и он не страдал. Не позволял потере отразиться на действиях в настоящем, не задерживался на преисполненных печали воспоминаниях. То, чему суждено было сбыться, сбылось бы при любых обстоятельствах, тысячи сценариев могли быть переменены, но конец всегда един — таково провидение, знание, приобретённое Михаилом Илларионовичем за множество прожитых десятков лет. Бессмысленные надежды терзают душу только больше, принуждая томиться в неведении.
Но сны — то, над чем не всегда подвластен человек. По прежнему растворяется окружающий мир в молочной пелене, по прежнему неясны фигуры пробегающих тут и там солдатов, по прежнему материальна одна лишь фигура, крепко вцепившаяся в русское знамя.
Кутузов узнаёт случайно, с известием о родившемся в семье Болконских молодом князе, столь похожем, по слухам, на возвратившегося всё же отца и менее на почившую ввиду тяжёлых родов мать. Не мог он предложить ни утешения, ни моральной поддержки, и лишним был среди имеющих с Андреем кровное родство, но всё равно совершает попытку, написав письмо с предупреждением о приезде и пускаясь наудачу.
У самой кромки горизонта, еле видневшейся среди не обрётших пока пышности деревьев, терявших вдали свои невесомые контуры, нежными лучами солнца освещён был деревянный флигель, нынче для князя служивший домом. Во всём здесь содержался характер Андрея, во всём проявлялся голос души: тонкой, такою же точной, какой была до памятного 1805-го года, но отчуждённой, проникнутой долей аскетизма, уже не торжественной и до основания потухшей.
Падение Болконского было отнюдь не иллюзорным. Там, за тысячу милей от Богучаровского имения, в гордом величии Аустерлицкого сражения, действительно сражённым оказался он, — не выстрелом и даже не стихией, но силой куда более значительной, чем всё то, что когда-либо могло быть порождено Землёю.
Андрей Болконский предстаёт всецело увядшим, и дело было не в худобе его и даже не во возымевшей старости, слишком рано подступившей, однако во взгляде, с вопросом обращённом к пришедшему. Ни слова не было сказано с момента пересечения Кутузовым порога, ни слова не сказано и позже. Запах сосны, из коей выполнена была постройка, душил, выдавливая и так ограниченную витальность обоих присутствующих, пока Андрей с холодившим кожу морозом не изменил выражение глаз, открывая перед гостем то, чего не дано было видеть остальным. Тогда Кутузова осеняет: непонятым другими остаётся Болконский, и безмолвные слова просачиваются сквозь древесный аромат. «Если не Вы, то кто ещё?»
Всё так же заключена душа Андрея в физическом теле, всё так же, несмотря на смертельную почти бледность, живым является князь. Но энергия душевная не стремится теперь во внешний, а простирается по обширному, никем не виданному ещё внутреннему миру. Исчезает отчаянное желание славы, и протекает ныне жизнь для одного её владельца, без нужды уже в любви и признании тех, кто не способен был этого постичь.
По новому смотрит Кутузов на Болконского, возрастает казавшееся безмерным благоговение пред стоящей в свету заходящего солнца фигурой, с интересом взиравшей на находившегося во мгле генерала. Но тени рассеиваются, стоит Михаилу Илларионовичу выйти на свет, и уже через мгновение обвиваются дрожащие руки вокруг Андрея, притягивая в объятия, не носившие теперь былой отеческий характер. Кутузов не привык страдать, и он не станет этого делать, возвратится только к обыденным служебным аспектам в надежде забыть о поразившей его в Богучарово истинной природе своих чувств. А сейчас полагается на проницательность визави, даёт возможность оттолкнуть, отказаться от предложенного сочувствия. Надеется этим не оскорбить.
Однако Болконский понимает сказанное этими объятиями, отвечает, вкладывая ту же суть, без слов, что неприятно могли изрезать слух, быть истолкованы иначе. Андрей принимает его, того, кто отвергнут был всем двором, кто обвинён был в позорном поражении войска, к кому посвящены были ежечасные неодобрительные комментарии со всех углов Москвы.
Кутузов знал об исходе битвы, знает и об исходе всей войны. Пусть каждый член дворянского сословия продолжит и дальше посвящать каждую свободную свою минуту профанации прошедших и будущих событий с его участием, что однажды обязательно станут достоянием государственной истории. В конечном итоге Россия одержит победу, а в настоящее время он был понят тем, чьё мнение единственно имело ценность.