Каракули на гипсе

      Я стоял на остановке, полной народа, и снова и снова пытался дозвониться до Юры, который как будто назло не брал трубку. Ситуация бесила всё больше, особенно, когда приехал уже нужный мне автобус, забитый людьми до самых ступенек, а он опять сбросил вызов. Издевался, что ли? Несомненно, сейчас у меня будет ещё очень много времени до того, как я наконец доеду до его съёмной квартиры чуть ли не на выезде из города, но особенно не хотелось постоянно пытаться одновременно со звонками, которые, такое впечатление, в стенку уходили, удержаться за поручень, чтобы на очередной остановке не вывалиться из автобуса к чертям собачьим. Я выдохнул, спокойно положил телефон в карман и кое-как поместился в автобусе. Благо, лето, и мы уже не в пуховиках. Хотя, в Питере и такое возможно.       Я почему-то был уверен, что Юра не сказал про свой перелом дедушке, от которого съехал не так давно, если даже я узнал такую интересную новость через Виктора. Ему, правда, было велено «молчать в тряпочку», но Никифоров сказал мне это "по секрету", как, всё-таки, парню пострадавшего. Почему Юра настолько не хотел видеть меня, я и сам понять не мог. Обидел чем? Возможно, но он же, жопа тигриная, и не признается. Либо он просто, как и любил, снова кичился тем, какой самостоятельный и взрослый молодой человек.       Выходя из размышлений, я снова обратил внимание на пейзаж за окнами. Это были уже очень знакомые мне дома, что означало совсем скорое прибытие к остановке у дома Юры. Осталось лишь вспомнить дорогу к нужному подъезду и номер его квартиры.       Я позвонил в дверь всего раз, до конца не понимая, кто откроет мне дверь или как делать это собирается Юра. Несколько минут ко мне действительно никто не шёл, и я успел подумать, что он всё-таки обиделся на меня или, что ещё хуже, успело что-то случиться, но через пару секунду я увидел, как открылся глазок. Дверь отворилась, и передо мной стоял совершенно недовольный Юра, сложивший руки на груди. На ноге его был невысокий гипс, и, по всей видимости, доковылял он до двери именно на нём. Вокруг этой ноги покрутился Потя, посмотрел на меня оценивающим взглядом и, когда наконец узнал, снова вальяжно ушёл на кухню.       — Да, я сломал ногу, — отрезал Юра, не давая мне даже начать говорить. — Нет, мне не стыдно, что я никому не сказал. Проходи.       — Так а почему не сказал-то никому? И трубку не брал?       Он молча закрыл дверь, пока я развязывал на ботинках шнурки. Краем глаза я видел, как он самостоятельно пытался снова вернуться в комнату, опираясь рукой о стенку, и постарался покончить с обувью как можно быстрее. Я перекинул его руку через плечи, таща по какому-то чересчур длинному коридору до спальни. Он плюхнулся на кровать, тут же кладя пострадавшую ногу на подушку.       — И как это недоразумение получилось?       Я так и не нашёл в комнате стул и приволок его с кухни, ставя у кровати всё такого же расстроенного Юры.       — Я вообще не знаю! — он активно жестикулировал и как будто злился не на перелом, а на гипс, ударяя им по подушке.       — Юр, спокойнее, ноге покой нужен.       — Да какой ей покой? Сломалась хрен пойми каким образом, ещё и покой. Я бы понял, если лодыжку, там, подвернул, пока приземлялся, но не это же!       — Так а что сломалось?       — Ну кости эти у пальцев. Как их там? Плюсневая, вот, — теперь он говорил это с какой-то ненавистью уже к плюсневой кости.       А я всё ещё думал, как ему хоть настроение поднять. На ночь я останусь точно, иначе это неугомонное человеческое существо поломает себе и гипс.       — И долго ты на лёд не выйдешь?       — Два месяца, прикинь! Я же все тренировки пропущу. А потом ещё прыжки месяц делать не смогу. Как бы мне Лилия башку не откусила...       Он снова ударил гипсом по подушке, а я положил сверху на его ногу ладонь, чтоб он уже точно перестал им размахивать.       — Да что тебе гипс, в самом деле, сделал?       — Он мне карьеру на глазах рушит! Мы с ним знакомы только несколько часов, а я его уже ненавижу.       — Юр, он тебе её спасает, а не рушит.       Я стал оглядываться по сторонам, в надежде найти хоть какой-то маркер. Нужно точно заставить его перестать ненавидеть гипс. На столе Плисецкого стоял только стаканчик с ручками и каким-то погрызанным карандашом, но я помнил, что возле холодильника лежал фломастер, которым Юра постоянно писал напоминалки на стикерах и клеил всё на тот же холодильник.       — Бек, ты куда?       — Сейчас вернусь, — я завернул на кухню, находя глазами тот самый ярко-красный фломастер.       А вернулся я довольно быстро и подвинул стул ближе к ноге Юры. За мной, к слову, увязался и Потя, севший прямо на здоровую ногу и наблюдающий за моими действиями.       — Не знаю, ломал ли ты что в детстве, но мы всегда так делали.       Я открыл фломастер и попытался нарисовать котика. Правда, одна из его лапок получилась откровенно длиннее другой, а та ещё и толще. Но не сказать, что это было совсем не похоже на Потю, который то поднимал голову на меня, то опускал на рисунок.       — Бека! Ты что делаешь?       — Смотри, это Потя, — я дорисовал усы, пока Юра приподнимался, чтоб увидеть мои художества.       Я нарисовал рядом ещё пару кружочков, объединяя это в мишку. Юра внимательно наблюдал за процессом взглядом ребёнка.       — Ой, а это ты, да? — он наконец улыбнулся, моментом глянул на меня и снова стал смотреть на гипс. — Не забудь суровый казахский взгляд!       Я не очень понимал, что он имел в виду под «суровым казахским взглядом», но нарисовал две маленькие точки и густые нахмуренные брови над ними.       — А это Виктор с Юри, — я по принципу «палка, палка, огуречик» нарисовал двух человечков, а на головах какое-то подобие причёсок их обоих.       — Только без всех этих соплей! И вообще пусть за руки не держатся! — я рассмеялся и перечеркнул их импровизированные ладони. — Нарисуй Кацудону пятачок! Точно он будет.       Я вывел кружочек, и Юра громко рассмеялся. Так было приятно видеть, что он наконец не грустит.       — Дай мне тоже! Я тоже порисовать хочу!       Я отдал ему фломастер, и он, закусив язык, начал что-то вырисовывать возле моего медведя. Вскоре у этой матрёшки появились треугольные ушки, кошачий нос и большие глаза.       — Смотри, Бек, а это мы! — Юра вывел ещё и сердечко, после чего покачал головой, прикрыв рукой рот. — Ужас, до каких нежностей ты меня доводишь...       Я тоже засмеялся и потрепал его по волосам, целуя в висок. Он смешно засмущался, морща нос, но рисовать какие-то каракули рядом с моими каракулями не перестал.       — Ну что, а теперь ты свой гипс ненавидишь?       — Ненавижу? Да я, когда мне его снимать будут, у медсестры обратно попрошу и в нём на лёд выйду! Кстати, смотри, этот богомол — это Лилия. Скажи же, похожа?       Я хихикнул уже без опасения, что Плисецкий избавится от гипса в первую же неделю.