Следы в глине

Разрушенный дом сквайра Грегори Биллингтона уже около восьмидесяти лет считается нечистым местом и главной местной достопримечательностью - это в один голос утверждали старожилы Безымянных болот, а они, как всякие массачусетские скваттеры, знали толк в таких делах. Обращенный выщербленным фронтоном (единственным, что сохранилось от некогда внушительной постройки, ибо за фасадом не было ничего, кроме груды развалин) к дороге через лес, обступавший городок Портертаун с северо-запада, он сразу же вызывал дурные предчувствия, в особенности у тех, кто видел его впервые. Людям впечатлительным даже казалось, будто через пустые окна с внешней стороны видно не вполне то, что открывается глазу внутри; некоторые клялись, что среди замшелых руин мелькал силуэт животного размером с крупного пса или олененка с причудливо шевелящимися отростками из шеи. Разумеется, при ближайшем рассмотрении это оказывалась игра света и тени, принятая расстроенным воображением за нечто большее. После провозглашения независимости страны унылая местность между Хаксли и Мэдоухиллом, испещренная неглубокими, но коварными топями, совсем пришла в упадок, и, если бы не любители старины, находящие небесполезным для себя разъезжать по округе в поисках сведений об индейских племенах и обычаях первых колонистов, в нищих селениях на пустоши месяцами не видели бы новых лиц; дряхлый патриарх Портертауна Зенас Уэнтворт, почти не выходящий за порог, но тем не менее прекрасно осведомленный о делах соседей, всегда готов поболтать с образованными джентльменами и указать им направление поисков. Он же непременно предостережет новичков от посещения дома сквайра Биллингтона и расскажет его историю так, как передают ее в этой части Новой Англии. Грегори Биллингтона, человека родовитого и почтенного, почти открыто недолюбливали, и вовсе не потому, что вот-вот должна была начаться колониальная война, и на англичан в Массачусетсе те, кто уже причислял себя к американцам, смотрели косо. Большой господский дом и угодья сквайр унаследовал от родственника, который, приехав из-за океана с намерением основать новый Эдем, быстро заскучал в глухомани, оставил усадьбу на попечение сторожей из местных жителей и исчез из вида Портертауна. Со вступлением сквайра Грегори в права наследства городок и его окрестности заметно оживились: он отнюдь не жил мрачным отшельником, а, напротив, частенько устраивал у себя званые вечера и охоты, сам с удовольствием посещал соседей и несколько раз в год ездил в Бостон, а то и Нью-Йорк, чтобы пожить там на широкую ногу. Из отлучек он возвращался обычно с целой компанией новых знакомых, шумно праздновал воссоединение с родным очагом, однако наблюдательные обыватели не могли не заметить, что мало кто из приглашенных тороватым Биллингтоном выдерживал под его крышей больше недели. Даже самые выносливые и горластые вояки из эскадрона Его Величества (а при короле Георге в армии были молодцы как на подбор), попав к сквайру, становились хмуры и сонливы, жаловались на постоянное давление в области сердца, бледнели и волочили ноги, словно испарения Болот были им категорически вредны. Вскоре они по одному или группами отбывали восвояси, и жители Портертауна всецело одобряли такое благоразумное бегство - и уж, конечно, дважды гостем сквайра не становился никто. Между тем обвинять Биллингтона было как будто и не в чем: по воскресным дням он прилежнее многих посещал приходскую церковь, щедро жертвовал на благотворительность и даже содержал за свой счет вдову каменщика Филипса и девятерых его сирот. Откуда проистекала неприязнь к сквайру, чья жизнь внешне была вполне благопристойна, трудно было бы объяснить тому, кто не родился в тамошних местах. Здесь еще помнили давние, "первые" времена существования бок о бок с индейцами, когда молиться по примеру дикарей в каменных кругах и зажигать костры на островках среди Болот не считалось предосудительным, а оставленные на порогах деревенских домов кролики и куры с безмолвной благодарностью принимались теми неосязаемыми сущностями, кого необходимо было задобрить во избежание худшего. Люди Портертауна, Дауни и Ремендса сами довольно нетверды были в христианском учении, чтобы не распознать в соседе приверженца темных сил. Связка причудливых брелоков-амулетов на его часовой цепочке, книги с уродливыми символами на крышках в библиотеке, в которой уборку делали только в его присутствии, ящики различных форм и размеров с таинственным содержимым, доставлявшиеся к нему ежемесячно, а главным образом - неуловимые тревожные признаки (взгляды, которые порой бросал сквайр, его двусмысленные обмолвки, манера держаться ученым умником) будоражили чутье местных уроженцев. Впрочем, наверняка никто ничего не знал, и, пока Биллингтон не трогал никого из своих, на его забавы смотрели сквозь пальцы - всех устраивало, что сквайр притаскивал за шкирку к дьяволу только посторонних, до которых никому не было дела. Ему везло: с тех пор как он поселился в Портертауне, ни один ребенок не родился калекой, ни одна корова не пала беспричинно и никто не пропадал на Болотах без вести. Более того, с попоек Биллингтона жила вся округа, ибо, как правило, щелкоперы не торговались, если им приходила нужда приобрести что-либо в здешних лавчонках, а сам сквайр к приезду гостей заказывал целые обозы продуктов, причем его управляющий не слишком-то ретиво сверял количество битой птицы или бушелей овощей в подаваемых счетах и в натуре. Правду сказать, кое-что бесспорно подозрительное за Грегори Биллингтоном все же водилось. К примеру, всем была известна его ненависть к Майскому дню и в особенности к разводимым на этот праздник кострам - он решительно запрещал жечь их на своей земле и ни разу не пришел на площадь посмотреть на пляски. Да и Билл Марш, шатавшийся по округе с утра до ночи и с ночи до утра, шептался с дружками, что видел, как в ночь на летнее солнцестояние Биллингтон голышом ходил по Болотам, держа над головой фунтовую свечу фитилем вниз, и пламя горело в обратную сторону. Марш, хотя ему и было изрядно не по себе, проследил за Грегори до гати, что вела к индейским камням в самую середину Болот, но не выдержал и сбежал, когда на мерцание свечи из-под осклизлых кочек начали сползаться клоки тумана, в которых копошилось нечто отталкивающих очертаний. - А когда я уже тишком-ползком повернул обратно, черт дернул меня обернуться. И что же я вижу? За этим нечестивцем бежал черный что твой уголь козленок, да как весело он скакал и подпрыгивал! Только, - прибавлял Билл после глотка эля, - хотя и были у того козленка четыре мохнатые ноги и раздвоенные копытца, от шеи у него росла не голова, а вот как бы ночной колпак, и конец его был гибкий и извивался словно змея, и этим отростком козленок ластился к Биллингтону, задери дьявол его душу. Собутыльники, конечно, охали и ахали, но Билл Марш был известный враль, ради привлечения к своей особе внимания оговоривший бы в содомском грехе и собственного отца, так что никто всерьез к его побасенкам не прислушивался. И то сказать, Билл Марш не настаивал на достоверности своих небылиц - иной день он был настолько навеселе, что, как говорится, не отличал сокола от цапли. Родичи услали его еще совсем молодым от греха подальше из родного Ливерпуля в Новый Свет с напутствиями никогда не возвращаться и обещанием выплачивать содержание до конца жизни; с тех пор он бездельничал, пил и сплетничал и, вдоволь насмотревшись на города восточного побережья, осел в питейном доме "Оленья голова". Так сквайр Грегори и Портертаун довольно долго жили не то в худом мире, не то в доброй ссоре, пока в один год Биллингтон после особенно долгой отлучки не приехал с одним-единственным гостем, высоким надменным красавцем в офицерской форме чужестранного государства, каких тут никогда не видывали. Мамаша Гилроу, повитуха, встретившаяся им по дороге и едва не попавшая под колеса коляски, незамедлительно сообщила всем желающим ее послушать, что у приезжего дурной глаз - желтый, как у кошки, и наглый, как у сатаны. Ее опыту и прозорливости привыкли доверять, и как оказалось впоследствии, женщина угадала верно. Сквайра с той поры словно подменили: больше не было шумных охот и застолий до утра, ни Биллингтон, ни его гость не показывались в городе, штат прислуги сократили до двух-трех человек, и местные остряки начали пошучивать, что у хозяина просто закончились тратившиеся без счету денежки. Не до смеха стало, когда пропала Лавиния Коул, нанявшаяся к Биллингтону на поденную работу и жившая при доме. Сквайр сам уведомил горожан об исчезновении девушки и настоял на поисках. Портертаун поднялся нехотя - девица была одинокая сирота, слыла глуповатой, но розыск занял всего несколько часов. Тело нашли собаки в дальней аллее парка усадьбы висящим на узловатом прадеде всех окрестных дубов, веревку заменял тряпичный пояс. Снять Лавинию не было никакой возможности - она висела так высоко над землей, что, чтобы перерезать петлю у нее на шее, пришлось бы связать вместе две шестифутовые лестницы. Нести лестницы не хотелось никому, и кое-кто из горячих голов предложил залезть на дерево - но стоило им немного подняться и встать за нижние ветви, крепкий с виду необъятный ствол надломился и рухнул. Из-под вывернутых корней показался бок кожаного мешка, в прорехах что-то поблескивало. Про Лавинию все тут же забыли и сгрудились вокруг находки - в мешке оказалась целая россыпь тускло-желтых монет старинной чеканки и куски самородного золота. Право на находку по закону принадлежало хозяину земли, на которой обнаружили клад, за вычетом доли короны, но сквайр Грегори великодушно выделил треть Портертауну, чем несказанно поразил воображение тамошних жителей. Зенас Уэнтворт хранит одну из тех монет с изображением солнца на аверсе и показывает ее всем любопытствующим, не забывая присовокупить назидание, что золото приносит одни несчастья. Во всяком случае, для Портертауна так оно едва и не оказалось. Щедрая подачка заткнула рты тем, кто мог задаться вопросами о смерти поденщицы, пока неугомонный Билл Марш из-под руки разносил шепотки, что Лавиния-де спала с приезжим офицером, о чем ему доподлинно известно от Мамаши Гилроу, к которой девушка обращалась за неким снадобьем, предотвращающим беременность. На этот раз сплетню решили проверить. Приступили к повитухе, и хотя она весьма неохотно отвечала на расспросы, слова Марша подтвердились - простушка Лавиния действительно выболтала ей, что гость сквайра не раз по ночам дарил ее своей благосклонностью и скоро она уплывет во Францию, где они поженятся. Что ж, не ее первую, не ее последнюю заманил и обманул джентльмен, решили в Портертауне, но между собой продолжали толковать: "Женщина не белка, чтобы забраться на этакую высоту, и не слишком ли много трудов, чтобы покончить с собой?", "Если дурочку Лавинию убили, то зачем именно так, коли спрятать тело на Болотах гораздо легче?", "Случайно ли под дубом оказалось золото?" и главное "Не попахивает ли тут бесовщиной?" Зрел донос губернатору, для осуществления которого не хватало сущей малости, и, не будь жители Портертауна столь вялыми и, подобно многим другим обывателям, тяжелыми на подъем, многие несчастья могли бы миновать их городок. Больше всех мутил воду и будоражил умы соседей Билл Марш, которому любопытство не давало покоя. Время от времени он выбирался по следам бродивших уже вдвоем среди Болот Грегори и офицера, держась поодаль, пока не осмелел настолько, чтобы подкрадываться так близко, что различал голоса. Поначалу, докладывал Марш в "Оленьей голове", они обошли по очереди все старые круги камней, оставшиеся от индейцев, забираясь все дальше в глубь трясин, словно выискивали подходящее место. Внутри каждого круга они топтались, Биллингтон лил что-то на землю из склянки и ждал некоторое время, но ничего не происходило. Билл Марш просил попомнить его слова, что добром это не кончится и что нужно сей же час посылать за констеблем, однако Портертаун по укоренившийся привычке выжидал до последнего. В августовское новолуние сквайр Грегори и его гость посетили последнее, самое старое и почти полностью погрузившееся в почву болот кольцо камней - они выдавались над поверхностью где на фут, а где и всего на половину оного. Там Биллингтон установил плошки с дурно пахнущим порошком внутри каменных кругов, начертил на верхушках столбов знаки, а после завел заунывные песнопения (Билл Марш так прямо и назвал их потом богохульными заклятьями) со словами, о которые язык сломаешь, причем чаще всего в них повторялись "огoг-сатот", "нарилап" и "шебуниграт", от звучания которых в соглядатае пробудились смутные тревога и отвращение. Офицер же стоял рядом, и, когда Биллингтон, очевидно утомленный и ничего не добившийся, умолк, с усмешкой сказал, что его боги слишком капризны, а благосклонность их так ненадежна, что с ними лучше не иметь дела. Биллингтон принялся запальчиво спорить, но офицер, скрестив руки на груди, лишь качал головой, на все упреки отвечая, что если бы Грегори заключил договор с ним, то нашел бы в нем верного, безропотного и услужливого союзника, и что выгода водить с ним знакомство гораздо весомее, чем поклонение тварям со звезд, которые еще неизвестно чего на самом деле добиваются и с которыми человеку ладить не с руки. Упоминание о тварях отчего-то оскорбило сквайра, и он принялся осыпать своего гостя такой цветистой ученой бранью, какой Билл Марш, сам большой мастак по этой части, отродясь не слыхивал. Офицер возразил: "Разве вы мало золота получили за никчемную девку?" (это он про Лавинию, тотчас догадался Билл), а Грегори огрызнулся, что, мол, золото важно только здесь, а на что оно ему сдалось в других мирах, когда он примет другую форму? Тут офицер проронил, что если Биллингтону так уж невмоготу оставаться в человечьем обличье, то переделать его он и сам берется. "День в ночь, сахар в соль, живых в мертвых, золото в синеву, темно-голубой в темно-синий", - вот как он сказал, и до того недобро это прозвучало, что Грегори перестал ухмыляться. Препирались они, впрочем, недолго, поскольку уже занималась заря, и вскоре повернули на тропу, что вела к дому Биллингтона, видимо, на этот раз оставшись каждый при своем. Однако об этом последнем опыте колдунов Билл Марш мог бы не успеть рассказать, так как на свою беду перед возвращением в город заглянул внутрь каменного круга, где рассыпанные Биллингтоном порошки еще испускали явственно ощутимую вонь. Испытывая невыразимое отвращение, Марш плюнул на землю. Раздалось шипение, от почвы поднялся дымок, а нарисованные знаки вспыхнули каким-то необыкновенным светом. Тут же с раздражающим ушные перепонки хлопком (после Билл Марш описывал его как "беззвучный и оглушительный") из воздуха появилось скопление радужных пузырей, очень похожих на те, какие дети пускают из мыльной пены, только упругих и прочных на вид, каких-то кожистых, как плавательный у рыб, и ринулось прямо на Марша. Тот с воплем выскочил из каменного круга и, разом обессилев от ужаса, упал на колени и мог только смотреть, как пузыри, чья тягучая подрагивавшая и переливавшаяся неописуемыми оттенками цветов поверхность то разъединялась, то вновь смыкалась в грозди, бесновались среди столбов, словно не имея позволения покинуть отмеченный ими предел. На Марша накатывали волны невыносимого смрада и причмокивающих, шуршащих и скрежещущих звуков, которые, казалось, пронизывали все его тело. Вскоре он не выдержал и, потеряв сознание, упал навзничь. Очнулся Билл Марш в сумерках, к своему удивлению неввредимый, не считая жестокой головной боли и крови, текущей из носа. Пузыри исчезли без следа, и Билл с огромным облегчением поспешил домой, чтобы разоблачить Биллингтона и подбить наконец неповоротливых жителей на самосуд. Добравшись до Портертауна, он узнал, что пролежал на Болотах без малого четверо суток, и, покуда он отсутствовал, в город во множестве явились пауки. Они спускались с чердаков, ползали по стенам кухонь, сновали в волосах и бородах, не таясь и не пугаясь людей, раскачивались на нитях у всех на виду. Паутина липла к пальцам, приставала к одежде. В еде, посуде, мебели - всюду копошились и перебирали лапками мелкие черные пауки, словно одиннадцатая казнь египетская. Особенно много их набилось в церковь - и без того неказистое здание они заполонили с подвала до колокольни. На кафедру, по которой сновали пауки, было противно взглянуть, но содрогание вызывало даже не столько количество этих существ, сколько их целеустремленность - они затягивали белесой пряжей окна и двери, словно стремились во что бы то ни стало запечатать храм. Ни святая вода, ни крепкие проклятья не помогали, и, как назло, пастор Кренстон накануне уехал отправлять требы в Дауни, оставив паству без всякого духовного укрепления. Конечно, перед лицом такого злоключения всем было не до Билла и его похождений на Болотах. Тот и сам настолько опешил и растерялся, что не знал, как и подступиться к уничтожению Грегори Биллингтона, и, рассудив, что заслужил кружку хмельного, побрел в "Оленью голову". Тамошние завсегдатаи держались бодро, и, пусть и ежеминутно отмахиваясь от пауков, Биллу Маршу удалось выпить достаточно, чтобы почти полностью прийти в себя. Однако теперь ему не так-то легко было завести разговор о пережитом приключении - одно дело принести историю, что жжет кончик языка, и совсем другое - обратиться к целому собранию, чтобы толково и не торопясь изложить события одно за другим. Вот почему Марш мялся и тянул время, пока рот неожиданно для всех не раскрыл Ахав Мэйфилд, могильщик Портертауна, человек, как и полагалось ему по ремеслу, молчаливый. - А ведь я знаю, откуда эти чертовы пауки вылезли, - заговорил он. - Из нутра Лавинии Коул, чтоб мне сдохнуть. Принесли ее ко мне, уложили на стол, вижу: сильно она раздулась, это бывает, когда в них дурной воздух копится. И когда я ее обмывал, надавил ей на живот доской, только тот был растянут как барабан, и ничего у меня не вышло. Тогда я взрезал ножом дыру в боку, чтобы хоть так воздух выпустить. А оттуда - пауки, эти самые, с желтыми метками на спинах, с полкулака и не больше десятка. Так и прыснули в разные стороны, что твои зайцы. Я про это никому ни слова - а ну как вздумают, будто мне примерещилось потому, что я под хмельком покойниками занимаюсь. - Но откуда их тут так много взялось? - заспорил кабатчик Элайджа Хаттер. От выпивох ему и не такое доводилось слышать, и он привык не принимать россказни по ту сторону стойки на веру. У могильщика ответ был наготове. - Понятно, откуда. Значит, не все тогда из грешницы вышли, а теперь вызрели там, в темноте, и прорываются из могилы. Лапами скребут землю, прогрызают ходы наверх из материнской утробы. Не успели все диву даться, как распахнулась дверь, и через порог ввалился юный Уорд Талер, сирота, который уже с полгода прислуживал в усадьбе и которому одному из немногих удалось удержать за собой место. Мальчишка захлебывался и никак не мог отдышаться. Упав без сил на пол посреди таверны, он поначалу бессвязно выкрикивал: "Святый боже, это не человек, не человек! Они что-то затевают!", но потом овладел собой и пояснил, что, не останавливаясь, бежал от дома Биллингтона, но, когда его спросили, что заставило его искать убежища в Портертауне, Уорд затрясся всем телом и забормотал непонятно: о множестве вскрытых ящиков в сарае, перепачканных изнутри вонючими потеками слизи, помеченных буквой "А"; о ночных бдениях сквайра Грегори в кабинете, где далеко за полночь горел свет и откуда по всему дому раздавались ритмичные речитативы на неприятном слуху лающем и хрипящем наречии; о запертом подвале, куда каждый день зачем-то на несколько часов спускается гость хозяина, и их долгих спорах с Биллингтоном. - Сегодня они особенно разошлись. Я смотрел в замочную скважину. Хозяин кричал: "Подите вы к черту со своими сделками! Не навязывайтесь. На что вы мне теперь? Когда я призывал кого-нибудь из вас, никто не отозвался, а теперь слишком поздно. Я нашел другой путь к силе, короче и надежнее, а от вас мне ничего не нужно!" Я клянусь, что не вру, все так и было. А этот, черный, твердил, что очень голоден, что в последний раз не насытился, что пора бы хозяину решаться, - и тут... я глядел через стекло и все видел... Хозяин схватил пистолет и пальнул в того, черного, прямо в лицо, в самую середку. Ну и грохот же стоял! А тот... тот даже не покачнулся - просто выплюнул пулю под ноги хозяину, как вишневую косточку. И затем я видел собственными глазами, как он, черный, высунул язык и облизнулся - у него на лице были пороховые пятна, и он их стер. Язык у него длинный, не меньше полуярда, и гибкий как у змеи! Тут у меня сердце не выдержало, я не мог дольше оставаться там с ними! Жаднее всех слова Уорда ловил Билл Марш и уже было приподнялся с места, чтобы добавить свое, но и тут возникла помеха. Дверные петли пронзительно и зловеще заскрипели, заставив всех обернуться на звук. - Что тут происходит, добрые господа? - в дверях появился сквайр Биллингтон, одетый как для верховой прогулки и с хлыстом в руке. - Чего это вам тут понадобилось, сэр? - неприветливо откликнулся Хаттер, и остальные посетители тихо заворчали себе под нос, выражая кабатчику свою поддержку. Сквайр небрежно раскланялся направо и налево, как ни в чем не бывало, как будто десяток вооруженных дубинками и ножами нетрезвых мужчин вовсе не считал для себя угрозой. - Я приехал забрать Талера. Увидел из окна, что он за каким-то чертом сломя голову помчался в Портертаун, и подумал, что скоро стемнеет, а кто его проводит обратно? Столько всего вокруг начало происходить, как бы парнишка не попал в беду. - Да уж, - тут же ввернул Билл Марш, - слишком много подозрительного здесь творится, чего отродясь не было, - мертвая девушка на дереве, пауки... - Пауки? Ах, эти! - перебил Грегори, будто только сейчас заметив шевеление на потолочных балках и стенах. - Мне ли не знать их бесцеремонность, в мой дом один тоже явился без приглашения. Уорд, пожелай господам из Портертауна доброй ночи. Нам пора. Марш повысил голос: - Не помогло, видно, Лавинии мамашино снадобье, понесла она. А отец, наверное, и знать не знает, что мы его деток башмаками топчем и кипятком ошпариваем. Вы бы передали ему - пусть забирает отпрысков, пока мы всех не передавили. В церкви их еще полным-полно осталось, если, конечно, он посмеет в дом божий войти. Биллингтон пожал плечами. - Не понимаю вас, Марш. Иногда в какой-нибудь местности животные ведут себя странно - откуда ни возьмись прилетают птицы или поднимаются рои мух. Это природа, господа. Должно быть, что-то обеспокоило пауков там, где они водились прежде, и заставило прийти в наш гостеприимный Портертаун. Но долго, - он щелчком сбил ближайшего паука, - это не продлится, уверяю вас, они уберутся прочь не позже завтрашнего полудня. Уорд, ты идешь? Талер побелел как мел и прошептал: "Н-нет". Биллингтон закусил губу и несколько раз нетерпеливо ударил хлыстом по голенищу высокого сапога. - Как хочешь, оставайся в городе. Тебя кто-нибудь обязательно возьмет на работу и будет кормить, если служба у меня тебе почему-либо не подходит. Помню, как ты почти умер с голоду, когда я согласился принять тебя, но благодарность, какая жалость, в человеческом сердце долго не живет. Кто-нибудь, - сквайр обвел глазам комнату, - даст ему кусок хлеба хотя бы до весны? Мужчины смутились. Портертаун никогда не был особенно зажиточным городом, а зимой и вовсе приходилось затягивать пояса потуже. Биллингтон коснулся рукой шляпы в прощальном жесте и вышел, и Уорд Талер, понурившись, поплелся за ним. На следующее утро, как ни удивительно, пауки действительно начали убывать, и к полудню даже церковь опустела, только колыхались на сквозняке развешанные ими клоки паутины. Историю юного Талера вкупе со свидетельствами Марша разнесли по всему городку с самыми ужасающими подробностями, и, быть может, людей наконец-то удалось бы поднять на поджог усадьбы, но жители Портертауна недолго помнили плохое - как только пауки оставили их в покое, они вернулись к своим занятиям. Да и Уорд почти каждый день показывался в городе, разъезжая на запряженной мулом тележке якобы по поручениям хозяина, но на деле словно только для того, чтобы все видели, что он цел и невредим. Голова его испуганно вжималась в плечи, и он сторонился вступать с горожанами в беседы о том, что поделывается у сквайра, но в остальном он выглядел здоровым и даже нарастил немного мяса на тощих ребрах. В Портертауне наступило осеннее затишье. Билл Марш затосковал, пил больше обычного и носа не показывал на Болотах. Время от времени кабатчик Хаттер из угла слышал его бормотание о том, что надо спасаться, пока не поздно, и за три недели до Дня всех святых Марш без предупреждения снялся с места, нанял повозку и уехал, только его и видели. Вернулся он только с первым ноябрьским снегом и направился прямиком в "Оленью голову", потребовав эля и места у очага. Ездил он, по его словам, в Провиденс, к колдунам из старой Франции, что пошли от тех, кто учили ловить бесов барона Реца, и заплатил им за науку звонкой монетой - и кое-чем еще. - Когда давненько гулял в больших городах, слышал о гонениях на ведьм и о том, что недобитки из Салема сбежали от расправ преподобного семейства Мэзеров в Аркхэм. А откуда ехали к Грегори ящики? "Аркхэм", вот что на них значилось. Чернокнижники, они тоже разные бывают - с кем-то худо-бедно можно ужиться, а кто-то гаже всех. В Провиденсе, где их проклятой братии тоже немало, говорили - уж лучше индейский колдун, чем аркхэмский выродок; с первым договоришься, а у второго ничего человеческого не осталось. Вот я и подался туда искать... с кем бы договориться. Хаттер, а за ним и прочие присутствующие, перекрестились. - В удачное время попал, на Всех святых. Им в канун праздничка как раз такой болван, как я, мог пригодиться, поэтому я сразу разыскал ворожейку во французской общине и без обиняков ей все выложил. Старуха мне поверила, но все равно они не сразу согласились, а как выслушали про наши дела, уверились, что я не доносчик, и прочли мне из мерзкой книги, показали, что в ней нарисовано - и я узнал. Узнал! Черного козленка без головы... Пузыри... - Билл Марш закрыл лицо руками и всхлипнул. - Отродье Шобб-Наггарат и Оог-Сттот, вот с кем водит дружбу пропащий Грегори, кого хочет привести к нам с Безымянных болот. Повезло нам, что у Провиденса с Архэмом старые счеты - не будь таких же, как Грегори, приманивавших тварей, никто бы не прознал, что в Новой Англии колдуют. Эти из гордыни никого не боялись, верили, что твари за них заступятся, в открытую хвастали, что под землей, в море и на небесах есть боги посильнее Христа, - из-за этого власти и церковники на них ополчились с огнем. А там уже не разбирали, хватали всех. Они помнят, что творили дознаватели и ведьмоловы, и вражда у них кровная. Он перевел дух и продолжил: - Они мне растолковали: сейчас сквайра соблазняет здешний, который всегда ходил по земле, дьявол, что голоден до его гнилой души и ничего иного, твари же нам чужие, спускаются со звезд и хотят зла всем людям. Сквайр долго колебался, на чьей стороне выгодней, но я боюсь, что он решился пойти за тварями, а дьявола своего - прогнать. Биллингтон спит и видит, как бы открыть врата Оог-Сттоту. Этого допустить нельзя. - Что ж нам делать? - Вам - ничего, - усмехнулся Марш, прикладываясь к кружке. - Я уже обо всем позаботился. Сила на силу. Нечисть на нечисть. Ворон на паука. Убить дьявола нельзя, но прогнать со своей земли можно и взыскать ответ за все с проклятого колдуна тоже. В Провиденсе прикупил я союзничка, и еще посмотрим кто кого одолеет. Недешево мне это встало, но жалеть тут не о чем. - Он поднялся. - И не проболтайтесь сквайру, не то помилуй нас всех Господь. Портертаун согласно уговору ждал, но все-таки конец Грегори Биллингтона наступил внезапно. Однажды вечером, еще при свете сумерек, над Безымянными болотами прокатился странный грохот, побудивший всех обитателей городка оставить дела и выйти на улицу. В первые минуты их охватило замешательство, поскольку никто не мог объяснить причину шума. Больше всего он походил на звук, производимый обвалом валунов в горах, которых вблизи Портертауна не было и в помине. В растерянности, однако, зеваки пребывали недолго: деревенские мальчишки, скорые на ногу, поднялись на церковную колокольню. Спустившись, они рассказали, что над лесом в стороне дома Биллингтона поднимается облако пыли. Меж тем стемнело. Обыватели здраво рассудили, что проявлять далее любопытство в отношении сквайра было бы неблагоразумно и что следует дождаться утра. На следующий день почти весь Портертаун отправился в поместье чуть свет. Двор был испещрен следами лошадей и коров - животные бежали из загонов, не разбирая дороги, в лес. Во всем имении не осталось живой души. Середина главного здания обвалилась внутрь, сохранились лишь некоторые несущие стены, обнажив нутро дома, от подвала до крыши оказавшееся затканным плотной как байка паутиной, из которой, когда кто-то поворошил одно из серых полотнищ палкой, из складок посыпались мертвые крохотные черные пауки - видимо, те самые, что сначала захватили город, а потом покинули его без боя. Нижние этажи и подвал были завалены обломками, и ни у кого не возникло желания разобрать их, чтобы поискать ценности, оставшиеся в наследство от Грегори Биллингтона, или вытащить тела. Не откладывая надолго, жители Портертауна натаскали сена из конюшни и запалили усадьбу разом со всех сторон, а после, чувствуя несказанное облегчение и понимая, что исполнили свой долг как сумели, разошлись по домам. Остроглазый Билл Марш указал бы горожанам на блестящие темные перья, кое-где прилипшие к измятой паутине, поломанные и влажные будто от крови, только были они такой большой величины, какой ни одна птица не достигает. Жаль только, что Билла Марша не было на сожжении нечестивой обители, и он не подкинул ни одной деревяшки в костер - его хватил удар в ту же минуту за стойкой "Оленьей головы", когда рухнули стропила поместья, и он свалился замертво на руки Элайджи Хаттера, - пьянство его в конце концов доконало. Никому не хотелось разбираться в причинах гибели сквайра, и власти, проводившие расследование (без особого, впрочем, рвения), вызнали только одно: накануне обрушения усадьбы у Эфраима Троттера, подпаска, благообразный молодой человек в пасторском одеянии спрашивал дорогу к дому Биллингтона. Видел его и Эдвард Мартон, мимо фермы которого проходил попик. В отличие от простака Эфраима, он в свое время немало поездил по ярмаркам, потерся среди людей и привык внимательно присматриваться к каждому встречному. Мартон разглядел его очень хорошо и утверждал, что в черноволосом юноше не было ничего примечательного. Ничего, кроме совершенно чистых ботинок и одежды, хотя накануне наступила небывалая для ноября оттепель, замесившая на всех окрестных дорогах густую рыжую грязь пополам со снегом, - словно тот шел, не оставляя следов в глине. Да еще, припомнил фермер, в пальцах чужак небрежно вертел блестящее воронье перо.