Пусть все боги обольются слезами

Им редко доводилось разговаривать с друг другом о всякой ерунде, не связанной с их обязанностями. Может вина была в пропасти между титулами, может в слухах и неуместной гордости — черт теперь разберет. Однако бывали моменты — ценные для них обоих — когда возникал шанс посидеть вдали от чужих глаз, не боясь, что их кто-то увидит или осудит. — Шэнь-шисюн когда-нибудь задумывался о жизни Небожителей? — спрашивает однажды Шан Цинхуа в один из таких вечеров. Его волосы привычно растрепаны, рукава дорогого ханьфу измазаны в чернилах. Такой растяпа. — Этот Шэнь не видит в этом никакого смысла, — хмыкая, отвечает он, убирая в сторону веер и подставляя лицо последним лучам солнца. Кто знает, когда у него еще появится возможность вот так вот расслабиться, не боясь удара в спину. — Но это же интересно! — возмущенно вспыхивает хозяин пика Аньдин, начиная размахивать руками. — Мы не знаем, что у них там происходит и какие они. Следят ли за нашей жизнью? Может дают какие-то задания, которые мы, сами того не ведая, выполняем! Есть ли у них все знания этого мира? Или сразу нескольких? Какие… Быстрая-быстрая речь собеседника не раздражает, наоборот, словно убаюкивает, музыкой разносится по ветру. Почему-то в компании этого шумного человека Шэнь Цинцю не боится. Ни собственных мыслей, ни прикрывать глаза на пару долгих секунд. Не злится из-за чужой глупости, находя в ней что-то замечательное, почти как с малышкой Нин Инъин. Губы сами собой растягиваются в улыбке, кривой, злой, насмешливой. Все равно теплой. — Если Небожители определяют нашу судьбу, то они безумно жестоки, — роняет он как бы невзначай, наблюдая, как чужое лицо леденеет, а в глазах появляется первая волна печали. Иногда ему хочется спросить: «Что ты скрываешь? Что ты хочешь прекратить так сильно, что твоя душа так рвется к возвышению?» Но не спрашивает. Если просить открыться другого, то придется исповедаться и самому. Желания рассказывать о своей жизни нет никакого. Не потому, что не выслушают, нет. Совершенно напротив — услышат слишком четко даже то, что хочется скрыть. — А вдруг у них тоже будут связаны руки? — как-то неожиданно тихо говорит Цинхуа. — Вдруг будет создано нечто большее, что-то, неподвластное самим богам? — А ты мечтатель, шиди, — сожалеюще срывается с губ. Разбивать чужие мечты не всегда так приятно, как кажется. — Нет, правда! — настаивает Шан Цинхуа, резким движением вскакивая в земли. Его глаза горят безумным огнем, так часто игнорируемым другими Лордами. Змея, способная укусить при желании самого Императора. Демон без демонического происхождения, интриган, вдохновленный новой идеей. Слабый человек, предатель, лжец, что готов перевернуть само мироздание, лишь бы не умереть. — Перестань, — жестко прекращает бессмысленный диалог Шэнь Цинцю, тоже поднимаясь с земли. Почему все их беседы заканчиваются именно так? Разве может так быстро бежать кровь по венам от тихих скандалов, в которых участвуют лишь они вдвоем? — Нет смысла рассуждать о несбыточном. Разворачиваясь, мужчина все еще чувствует на себе взгляд. Пламенный, упрямый, способный сдвинуть сами пики, разбросав по другим континентам. — Это мы еще посмотрим! Упрямец — «Глупец», — поправляет себя ученый — фыркает, с громким топотом начиная удаляться прочь. Лорд прославленной школы, а ведет себя как пугливый импульсивный мальчишка. А ведь по нему и не скажешь, что может хранить в себе такой спектр взрывных эмоций. Никто не знал на тот момент, что это будет их последний разговор. На следующий день Шан Цинхуа будет объявлен главным предателем заклинательского мира. Шэнь Цинцю не будет даже удивлен. * * * Гаденыш вернулся за ним из самой Бездны — какое удивительное упорство. Этот учитель почти что польщен. За ним никто еще не возвращался и уж тем более не готов был вкладывать столько напрасных усилий, чтобы запереть в темнице. «Ци-гэ решил брать плохой пример с других как всегда не вовремя», — ироничная мысль проносится где-то глубоко в искалеченном сознании, вырываясь изо рта неясным хрипом, чем-то напоминающим смех. Зверенышу — чудовищу? — такой звук не нравится. У мальчишки в целом с самооценкой довольно плохо, несмотря на гарем из стольких девиц. Какая жалость. Была бы у него рука, обязательно погладил бы по голове, чтобы не переживал так, бедняжка. Будь язык — обязательно назвал бы талантливейшем подонком на всем свете, лишь бы тому плохо на душеньке не стало, несчастному такому. Увы и ах, Ло Бинхэ, довольствуйся молчаливым обрубком. — Учитель сегодня в хорошем настроении, — прозвучал гневный голос, заглушаемый шевелением кровяных паразитов. Ох, опять все заново? Никакой фантазии! Внутренности скручивает сотнями узлов, в голову словно забивают ржавый гвоздь, царапая непонятные символы на корке мозга, то, что осталось от конечностей, охватывает обжигающим жаром. Больно, очень-очень больно. Хочется кричать, да горло сжимают невидимые пальцы, мешающие дышать. Мир вокруг превращается в сплошную какофонию боли и чужой обиды. А потом все резко замирает: звереныш, чувства внутри, кажется, само время. — Выглядишь погано, шисюн. Сначала до него не совсем доходит, что происходит, а после волна удивления пронзает искалеченное сердце. Он не верит своему зрению. Это все ложь, очередная шутка демонического поганца! Так не бывает, нет, так не может быть! Перед ним, облаченный в изумрудные одежды, стоит Шан Цинхуа, улыбаясь. Гаденько так, без капли сожаления. С явным превосходством, триумфом. Слишком нереалистично, чтобы быть галлюцинацией. «Ты умер». — О, спасибо, я знаю, мог бы не напоминать, — ехидно отвечает старый знакомый на его мысли, кривясь. — Хотя знаешь, это все равно лучше, чем то, во что превратился ты. Мой король воспитан получше твоих детей. «Глумишься над старшими? Как некрасиво для Небожителя, я разочарован». — А чем еще себя развлекать? И не сравнивай меня с этими противными стариками, они мне не ровня. Единственный глаз распахивается в неверии, еще раз оглядывая человека — человека ли? — перед собой. Нет, не говорите, что он… — О да, шисюн. Я сделал это. Перед лицом появляется непонятная табличка, переливающаяся всеми оттенками зеленого, ослепительно яркая, исписанная незнакомыми словами, быстро сменяющимися на знакомый диалект. «Система», как гласило название наверху, словно подстраивалась под него за несчастные мгновения. «Согласны ли взять ответственность за исправление хода событий в других мирах? Выберете «да» или «нет». — Согласен ли многоуважаемый шисюн разделить с этим ничтожным вечность, нося титул, что будет выше самих Небожителей? — протягивая руку к изуродованному лицу, глумливо спрашивает Шан Цинхуа. Его тон шутлив, глаза же сохраняют непривычный холод азарта. Азарта, который он предлагает разделить на двоих. Повторяя улыбку сухими губами, Шэнь Цинцю задерживает взгляд на ярком «да». И пусть все боги обольются слезами, не имея более власти над их судьбой.