***
Они придирчиво осматривают конечности друг друга. Цитируют несколько молитв. В нерешительности начинают гуськом подвигаться подальше от неестественно плотно закрытой двери. Никаких новых — бледных, полупрозрачных, монструозных — версий Мидорим в поле зрения не наблюдается, и проходит не так много времени, когда они понимают, что… настоящий… Мидорима? Ну, не так много времени проходит, когда они понимают, что это определённо какой-то Мидорима валяется в отключке недалеко от первого вдоха в спортзал. — Ну, что ж, — говорит Аоминэ, рассматривая вытянувшуюся во мраке фигуру Мидоримы. — Я за ним не пойду, — на автомате произносит Куроко. Мурасакибара и Кисэ ему синхронно вторят — ни за какие коврижки, — Момои следует их примеру, и Аоминэ просто мотает, мотает и мотает головой из стороны в сторону. — Я тоже. Что, методом исключения, оставляет только одного человека. В темноте сложно различить, но Акаши, возможно, бледнеет и сглатывает. — Давайте… все подойдём к нему. Вместе, — предлагает он. Компания замолкает, чтобы не спугнуть, потому что — если начистоту — с Акаши станется заставить кого угодно попереться туда в одиночку. — Ради Шинтаро, — заканчивает Акаши. Компания эхом повторяет за ним. Ну, или что-то типо того, потому что это скорее слабое, неотчётливое слияние звуков, которое лишь отдалённо напоминает по звучанию «Ради Мидоримы». — Насчёт «три» — бежим. Один, два… Топот от их кроссовок гремит громом, пока они сломя голову бегут через зал. Куроко немного отстаёт, и Аоминэ рявкает ему шевелить задницей и не плестись в самом конце: как бы Мидорима-На-Полу не объявился снова. Поколение Чудес скучиваются вокруг тела другого Мидоримы, будто он — сраный домик в сраной детской игре, в котором тебя не может достать противник, и пытаются отдышаться от небольшого, но стремительного забега. — Он вроде… в порядке? Просто холодный, — тяжко дышит Момои. Она, правда, не задерживает ладонь на коже Мидоримы слишком долго. Нервно складывает его конечности в реабилитационное положение, а Акаши слегка тянет его за футболку, вызволяя из лужи разлитого напитка из красных бобов. Внезапно Мидорима всхрапывает во сне. Вся компания тут же отскакивает от него как ошпаренные и, только когда его дыхание вновь выравнивается, опускают кулаки и расслабляются. «Пресвятой Будда, — думает Аоминэ, — это будет длинная ночка». — И что теперь? — шепчет он. — Та дверь, — Мурасакибара деликатно обползает тело Мидоримы, поразительно тихо для человека его габаритов. В то же время Кисэ на цыпочках прокрадывается к их спортивным сумкам и начинает копаться в телефоне. — Закрыто, — информирует Мурасакибара после того, как изо всех сил тянет за ручку. — Связи нет, — хнычет Кисэ немногим позже, разочарование на его лице подсвечивается жутковатым голубоватым светом от экрана телефона. — Не волнуйся. Нас скоро должны хватиться, — доносится голос Момои со стороны Мидоримы. — Да? Так ты предлагаешь провести здесь весь вечер с… с… с призраком, пока смотритель не придёт запереть дверь? Куроко начинает трясти. — Нас, возможно, уже заперли здесь. И найдут нас только утром… Окончание фразы повисает в воздухе. И найдут нас только утром… если к тому времени мы будем всё ещё живы. Кисэ дрожащими руками опускает телефон. — Это… и вправду был призрак? Никто не смотрит ему в глаза. Аоминэ видит, как в голове Момои проносятся всевозможные школьные байки, из-за которых она предупреждала его не тренироваться в зале слишком поздно. Аоминэ в сердцах хочет сказать Кисэ, куда ему засунуть своих ебучих призраков и что Куроко — единственный фантом в этом ебучем зале, но его хватает лишь подумать, что он не прочь обменять душу Кисэ на шанс вернуться домой, замотаться в одеяло и потягивать горячий шоколад с включённым во всех комнатах светом. — Вы правда думаете, что оно хочет нас убить? Аоминэ резко всасывает в себя воздух через зубы. — Это важный вопрос! — оскорбляется Кисэ. — Ты сам видел, как и все мы, как та штука… Бапмс! — опрокидывается повозка с баскетбольными мячами на другом конце зала, посылая те отскакивать от пола во всех направлениях. Но в зале больше никого нет. Не сговариваясь, компания вновь стискивается в тесный круг. Живот Аоминэ возобновляет драму, и он заранее извиняется за то, во что это может вылиться. — Ты разозлил его! — взвизгивает Мурасакибара. — Или оно отвечает на твой вопрос, Кисэ, придурок! — рявкает Аоминэ, нисколько не стесняясь того факта, что его голос звучит на грани фальцета. До него внезапно доходит, что он ёжится позади Куроко, и, несмотря на сковавший его ужас, решает, что это не самая лучшая первая линия защиты. Он выползает вперёд некоторых членов Поколения Чудес, но предусмотрительно использует Мурасакибару, как персональный щит. Температура в зале падает на несколько градусов. Аоминэ уверен, что холодно не только ему, потому что Кисэ начинает растирать руки вверх-вниз, а Куроко ещё сильнее прижиматься к его боку. Ветер почти ласково треплет их за волосы и забирается под одежду. — Ветер… — бормочет Акаши. — Там! — выкрикивает он. Все подрываются и начинают вертеть головами. Даже бренное тело Мидоримы дёргается на полу. Но то, на что указывает Акаши, не демонический двойник Мидоримы, а длинное прямоугольное окно в трёх метрах над полом. Открытое окно. Поколение Чудес не думают дважды. Они бросаются к стене и начинают приглушённо шушукаться, обсуждая план. Как мы дотянемся? Кто залезет туда? Мук-кун, если ты поставишь стопы вот так, то, может, смог бы нас подсадить… Вскоре выясняется один очевидный, на самом деле, факт. Не все из них смогут пролезть в окно. Аоминэ отказывается признавать реальность, впервые желая, чтобы его тело было не таким прекрасно сложенным. Только тем, у кого не такие широкие плечи, можно пролезть в узкую щель наполовину открытого окна, а таковыми обладали лишь Куроко, Момои и Акаши. — Мы можем попробовать разбить его. Кинуть мяч там, или что-то такое, — немного отчаянно предлагает Кисэ. Акаши мотает головой. — Баскетбольные мячи там, и вы можете серьёзно пораниться о стекло, — он не теряет времени и обращается к остальным: — Сацуки, Тецуя и я вылезем и позовём на помощь. Мы вернёмся как можно скорее. Вы двое, идите возьмите свои телефоны. Ацуши, Дайки, Рёта, помогите нам залезть. И вскоре Аоминэ и Кисэ стоят, скрестив ладони, как долбаные чирлидеры, и пружинят Куроко, чтобы тот взобрался на плечи Мурасакибары, встал на них и подтянулся чуть выше, добираясь до подоконника. В душе, Аоминэ верит, что это худшая идея, которая когда-либо приходила Акаши в голову. — Помни, Тецуя, — вещает ему Акаши. — Согни колени, когда прыгнешь, и не застывай на них, когда приземлишься. Подайся вперёд и кувыркнись, понял? Да, идея определённо худшая. Куроко кивает. Он сидит на подоконнике, свесив ноги по ту сторону, но так неустойчиво держится за это долбаное окно, что Аоминэ едва сдерживается, чтобы не заорать ему откинуться назад. Он, по крайней мере, сможет его поймать, и никто не… Куроко, как всегда, не предупреждает. Его просто внезапно нет, и следующее, что слышат Поколение Чудес, это неприятный характерный шмяк. — Тецуя! — Тецу-кун! — Куро-чин! — Тецу! — Куроко-чи! — Тецу! Тецу, ты… — Я в порядке! — наконец откликается Куроко. — Момои-сан, прыгай следующей, пожалуйста. Я тебя поймаю. По ту сторону стены обмениваются взглядами. — Ты там… поаккуратнее падай на него, что ли? Может, если ты собьёшь его, уже когда кувыркнёшься, он подумает, что ты промахнулась, — тихо говорит Акаши. Момои кивает. — Иду, Тецу-кун! — кричит она — излишне воодушевленно, на самом деле, — и начинает карабкаться на Мурасакибару. Она легче Куроко, так что дело идёт быстрее… ровно до того момента, когда ей, собственно, нужно пролезть в окно. — Я застряла, — доносится короткое сверху. Всё, на что хватает Аоминэ, это прочистить горло. Мурасакибара кряхтит и пыхтит, когда Момои отталкивается от его плеч в попытках протиснуть свою грудь в оконную раму. — Блин, — обречённо стонет она, когда очередная попытка с треском проваливается. Парни, пребывая в крайнем недоумении, переминаются с ноги на ногу, мечась между тем, чтобы поржать над ситуацией, и ужасом, пока нижняя половина Момои болтается в окне на высоте трёх метров от пола. Только Аоминэ в конечном итоге позволяет себе порцию смешков. — Заткнись, Дай-чан, это не смешно! — визжит Сацуки. — Момои-сан, всё в порядке? — раздаётся голос Куроко. — Она застряла, — поясняет Аоминэ, не в силах сдерживать булькающий в горле смех. Очередная порция всхрапом выходит через нос. Чёрт, если бы их не пытался прикончить какой-то паранормальный упырь, он бы припомнил это Сацуки до конца жизни. — Может, тебе лучше спуститься обратно, — наконец решает подать голос Акаши. Пусть и был смущён мгновением раньше, задумчиво грызя подушечку большого пальца. Какое-то время Момои молчит. — Когда я спущусь, клянусь богом, все, кто сейчас пялится на мой зад, получит им по башке. — Толкай её. Мурасакибара моргает. — Чего, Ака-чин? — Я сказал, толкай её, сейчас же. И вот, Мурасакибара подхватывает Момои под ступни. Момои хрипит и взвизгивает, внезапно теряя точку опоры, и кубарем вываливается из окна, приземляясь снаружи с ещё более громким шмяк, чем Куроко. — Сацуки! — орёт Аоминэ. Глаза Кисэ круглые, как плошки, а рот открывается и закрывается, как у рыбки. — Ты убил её! О боже мой, ты убил Момо-чи! — Мы в норме! — доносится по ту сторону слабенькое от Момои. Кисэ и Аоминэ припадают к стене, будто в надежде проломить её и убедиться в этом воочию. — Угх… Тецу-кун меня поймал. У Кисэ и Аоминэ слишком мало времени, чтобы задумываться о правдивости этого утверждения: в спортзале мигает свет. Они подскакивают друг к другу, вслепую вцепляясь друг дружке в одежду. — Ребята… что это было? — спрашивает Момои. — Быстрее! — переключает на себя внимание Акаши. Кисэ с Аоминэ бегут, чтобы подсадить его на плечи Мурасакибары. Акаши двигается быстро и выверено и дотягивается пальцами до подоконника в кратчайшие сроки. Но Мурасакибара хватает его поперёк талии и тянет вниз. — Осторожно! Бум! — само собой захлопывается окно в ту же секунду, как Акаши убирает с него пальцы. Они с Мурасакибарой валяются на полу, пытаясь очухаться от падения и распутать конечности, когда свет начинает мигать снова. — Что происходит? — это Куроко. Его бледное лицо виднеется за решёткой у пола спортзала. Потом, разом, все лампы начинают жужжать электричеством, и спортзал заливает светом. Мурасакибара, наконец, выпутывается из Акаши и поднимается на ноги, подпрыгивает, дотягиваясь до окна и пытаясь его открыть. — Не получается! — хнычет он. Аоминэ прилипает лицом к решётке. — Окно само собой захлопнулось. Свет снова включился, непонятно, почему, тут всё ещё никого нет… Глаза Куроко съезжают с лица Аоминэ и останавливаются где-то на точке позади него. — Аоминэ-кун, чьи это ботинки? Аоминэ чувствует, как у него встаёт сердце, хотя на кардио-здоровье никогда не жаловался. Он не хочет поворачиваться, но любопытство почти болезненное и такое же сильное, как и каждая мышца в его теле. Очевидно, когда он поворачивается, то справа от себя обнаруживает знакомую пару кроссовок, из которых тянутся ноги… и тянутся… тянутся… тянутся… но они бледные, слишком бледные, и руки несоразмерно длинные, с когтеподобными пальцами, торчащими из ладоней. — Мурасакибара-чи, — выдыхает Кисэ. — Тецу, — хрипит Аоминэ. — Тецу, беги.***
Кагами приходит входящий от его парня, едва он заканчивает есть пятый бургер. — Алло? — Кагами-кун! — Куроко тяжело дышит в трубку. Голос неровный, как будто он движется и ему не хватает дыхалки. — Ты должен прямо сейчас прийти в Тейко. Куроко звонит ему, пока играет в баскетбол? Вообще, вряд ли Куроко бы стал так делать, но на заднем плане он слышит вопли Момои. Кагами сёрпает содовой: — Эм, окей. А зачем? — Просто — пожалуйста! Нет времени объяснять! Это заставляет Кагами нахмуриться своим с шестого по десятый бургерам. Так, это не связано с баскетболом? Или баскетбол настолько дикий, что ему надо прийти туда, ну, прямо сейчас? — И-и-и принеси соли! Много соли! — Соли? Куроко, что… — Момои-сан, где…? В библиотеке? Кагами-кун, встретимся в библиотеке! Кагами бледнеет. Библиотеке? Либо это точно не связано с баскетболом, либо они изучают что-то, связанное с баскетболом. Кагами не уверен, что из этого ему нравится меньше. — О-окей… Звонок обрывается. Кагами делает затяжной смачный сёрп. Сейчас-то он знает, что лучше не задумываться над выкрутасами Поколения Чудес, лучше просто делать. У него за плечами слишком богатый опыт общения с этими чудиками, чтобы в полной мере осознавать это, так что... Он направляется к стойке заказов с просьбой упаковать с собой оставшиеся бургеры и… соль.***
— Почему мы идём в библиотеку? — Потому что в полиции работают одни идиоты, — отвечает Момои. Она припускает что есть мочи в нужном направлении, что даже оставляет Куроко позади. — Они сказали, что их предупредили о возможных пранковых звонках о беспорядках в Тейко сегодня вечером. Нет, ты представляешь? Призрак взял и позвонил им заранее! Куроко давится воздухом. Он движется медленнее обычного? Он движется медленнее обычного. — Так значит, в библиотеке у нас… — Будет интернет, так что мы сможем найти, против чего имеем дело и как выбить из этого демона всё дерьмо. — Легко говорить, когда мы находимся от него так далеко… Момои грозно зыркает на Куроко. Куроко вытягивается в струнку с заходящимся сердцем и затыкается, безмолвно заворачивая следом за ней за угол. Потом Куроко оступается и падает. — Тецу-кун! — Момои разворачивается на полном ходу и поднимает его с земли. Куроко стоит неустойчиво, и Момои помогает ему отряхнуться, позволяя тяжело опереться на себя, пока тот восстанавливает дыхание. Каждый сантиметр тела, что прижимается к ней, даром что липкий и потный, отдаёт приятным теплом, и Момои мысленно просит у Кагами прощения, потому что чёрт возьми, она чувствует, как в груди начинает трепыхаться сердце. Может, в другой вселенной, но не здесь и не сейчас (особенно когда за ними гонится, мать его, демон). — Думаю… я повредил ногу, когда прыгал, — наконец признаётся Куроко, осматривая лодыжку. Момои скрупулёзно, насколько это возможно в темноте, проводит инспекцию, и да, похоже, так оно и есть. — Не беспокойся, — говорит она, перекидывая руку Куроко через плечо. — Мы справимся. Просто пойдём помедленнее, хорошо? — Тебе лучше просто оставить меня здесь, — тихо отвечает Куроко. Момои цыкает и начинает идти, ведя Куроко рядом с собой. — Только через мой труп, — отрезает она. И почти сразу жалеет и надеется, что этот призрак не скатится до такого туалетного чувства юмора.***
— Сделай что-нибудь, — в панике шепчет Кисэ. Его рука впивается Мурасакибаре в локоть и пытается растормошить гиганта, но того буквально вмораживает в пол, и он застывает непоколебимой глыбой. Как, впрочем, каждый из них, и пялится на свою демоническую копию, которая механически похрустывает шеей из стороны в сторону. — Тебе обязательно надо было открывать Глаз Императора? — говорит Другой-Мурасакибара тем самым своим многослойным голосом. Кисэ не уверен, но он звучит, будто говорят все они вшестером. Он может расслышать низкий хрип Аоминэ, спокойный тон Мидоримы и даже уловить тихое, едва проглядывающееся лопотание Куроко. Кисэ умрёт вот так — сойдя с ума, напуганный до такой степени, что с минуты на минуту обделает спортивные шорты. Вот так они и найдут Кисэ Рёту: с перекошенным от ужаса некогда прекрасным лицом в луже слёз, крови и собственных испражнений. — Он с тобой говорит, — обвиняюще шипит Аоминэ Акаши. Акаши вздрагивает, но кивает. — И… и что с того? — говорит он из-за спины Кисэ. Несмотря на запинку, его голос на удивление спокоен. Рассчитан. Коварен и нацелен на манипуляцию. Этот мелкий засранец. Другой-Мурасакибара улыбается только шире. — Всё так же спокоен. Рассчитан. Коварен и нацелен на манипуляцию. Ты, мелкий засранец, — эхом рикошетит от стен, и Кисэ чувствует, как в жилах стынет кровь и слабеют колени. — Всегда притворялся, что не пялился в раздевалках на Ниджимуру… — Довольно, — перебивает Акаши. В голосе больше не слышно страха, а опасные нотки становятся пугающе громче. — У-у-у, как страшно, — парирует Другой-Мурасакибара с улыбкой, которая не принадлежит ему. Усмешка, в которой растягиваются губы, не кажется полностью незнакомой, нет — Кисэ в нарастающем ужасе осознаёт, что это усмешка Аоминэ, широкая, злорадная, которая выглядит инородной на лице Мурасакибары. Он даже может услышать, как тон Аоминэ начинает превалировать над всеми другими в смешанном голосе Другого-Мурасакибары. — Прекрати, — отваживается Кисэ, слово вылетает изо рта прежде, чем он успевает подумать. Мурасакибара каменеет в его хватке в ясно читаемом: «Что ты творишь?!». — Прекрати, — повторяет Кисэ. — Ты сам спросил. На плечи Акаши легла такая ответственность. Ему было всего четырнадцать. Что ты думаешь, ему оставалось дела… Ухмылка Другого-Мурасакибары более ничья иная, как его собственная. Она сочится опасностью и ядом, и от неё у Кисэ в грудной клетке скукоживается сердце. Кисэ сглатывает; ладони потеют, ступни потеют, перед глазами начинает плыть. — Скажи это снова, — фыркает Другой-Мурасакибара. — Давай, дерзни. — Кисэ-чин прав, — тихо говорит Мурасакибара. Другой-Мурасакибара переводит на него удивлённый мёртвый взгляд, и рот приоткрывается в коротком «о». Именно в этот момент Другого-Мурасакибару шандарахает в голову спортивной сумкой, откидывая в сторону, и он исчезает во всполохе чёрного дыма, который ещё немного мерцает перед тем, как раствориться в воздухе. Позади места, где стоял Другой-Мурасакибара, стоит Мидорима со съехавшими набекрень очками, держа в одной руке тяжеленную сумку Кисэ, и тяжело дышит. — Командный сбор, — пыхтит он охрипшим голосом. — Сейчас же. Свет вырубает, в который раз погружая спортзал в темноту.***
Аоминэ сопротивляется порыву утереть слезу. — Что, — выдавливает он. — Я к тому, что это не то, как я ощущаю дома присутствие мамы, — на полном серьёзе продолжает Акаши. Кисэ, Мурасакибара и Мидорима, преувеличенно восхищённые, сидят напротив, вытаращив глаза от шока. — Её присутствие больше… похоже на тёплый ветер в летний день, благосклонный и успокаивающий. А это присутствие… — Чистое зло, — заканчивает Кисэ. Все кивают. Акаши шизик, но пока что ему единственному удалось конкретизировать окутавшую их энергию с тех пор, как они переступили порог спортзала. — Не надо нам было отпускать Тецу и Сацуки одних, — выдыхает Аоминэ. В горле неприятно скрежещет от одной только мысли. Акаши поспешно мотает головой. — Нам бы точно не было никакой выгоды, останься мы все запертыми здесь, — возражает он, хотя в его глазах так же вспыхивают истеричные искры, как если бы демон был зияющей дырой в их стратегии, из-за которой вся игра вот-вот полетит в пизду. — И что нам делать? — шепчет Аоминэ. Он потеет. Остальные из Поколения, вжавшись друг в дружку, кучкуются в углу спортзала с тех пор, как Мидорима потребовал разъяснить ситуацию. В то время как пункт командного сбора был выбран стратегически разумно — так прихода демона можно ожидать только с одного направления, — они, в убыток себе, имели удовольствие лицезреть мрачное пространство раскинувшейся перед ними баскетбольной площадки. — Рёта, — задумчиво зовёт Акаши после минутного размышления. — Ты ведь о чём-то думал, когда начал говорить наперекор Другому-Мурасакибаре. Кисэ неуютно поёживается. — А. Ну, я не думаю, что ему нравится, когда мы даём отпор. Мне кажется… он подпитывается страхом. — Что заставляет тебя так думать? — спрашивает Мидорима и деловито поправляет очки на длинном носу, ясно давая понять, какого он мнения об умственных способностях Кисэ. Кисэ вздыхает. Пора расставить точки над «i». — До этого, когда оно начало говорить с Акаши… Я думаю, что оно озвучивало то, что мы сами думали о нём раньше. Ну, типо, выражало все затаённые обиды прошлого. Акаши пугающе спокоен, когда говорит: — Ты сплетничал за моей спиной, что я вожделею Ниджимуру-семпая? Рука вцепляется ему в шорты, и Кисэ знает, что наверняка сам роет себе могилу, но пусть уж это будут руки Акаши, а не демонические руки его двойника. — Эм, нет. Моя часть скорее с мелким манипулятивным засранцем. Это мои мысли. — Про Ниджимуру-семпая это моё, — признаётся поразительно сговорчивый Мурасакибара. — А я думал «у-у-у, как страшно», — брякает Аоминэ. — И я думаю, мы все можем сойтись на реплике про Глаз Императора, — бубнит Мидорима, отказываясь встречаться с Акаши взглядом. Акаши кивает, и Кисэ начинает бояться за свою жизнь в другом ключе. — Спасибо. Довольно познавательно. Что-нибудь ещё? — Ну, мы правда начали агриться друг на друга, когда объявился двойник Мидоримы. — В свою зашиту, Акаши-чи, хочу сказать, что я за тебя заступился, когда Другой-Мурасакибара начал говорить про тебя гадости! И вот ещё, — продолжает Кисэ севшим голосом. — Когда оно сказало «у-у-у, как страшно», вы же видели, как оно улыбнулось, что это был Аоминэ? Мидорима кивает. — Теперь, когда ты упомянул, могу поклясться, что я мог даже слышать его. Аоминэ вздрагивает, понимая, что, напяль на себя демон его лицо, он бы окочурился от страха. — Так значит, мы победим эту штуку… обнимашками и поцелуйчиками? — Без понятия, — отвечает Кисэ. — Но, эм. На всякий случай. Люблю вас, ребят. — Аналогично, — тянет Мурасакибара. — Эти чувства взаимны. — Ага, люблю вас. — Я люблю вас всех сильнее, — завершает Акаши, потому что жизнь — состязание, и он обязательно выиграет. Повисает неловкое молчание. Нарушает его Мурасакибара, выдавая гнетущее: — Оке-е-е-ей, так нам уже начинать петь Кумбая-я-я, или… — Призрак ещё не исчез в адском пламени, — соглашается Мидорима. — Поэтому давайте попробуем другую тактику. — Призраки ещё соль не любят, так? — тихо вставляет Кисэ, и всеобщее безмолвное «и где же мы, нахрен, возьмём соль?» тут же бомбардирует его со всех сторон. Мурасакибары хватает с грехом пополам подавить всхрап, рвущийся у него из носа. — Не фырчи на меня, — шипит Кисэ. Выходит беспечно, но его выдают прищур и нездоровый блеск в глазах: он сыт по горло. — Я бы послушал ваши идеи о том, как нам отсюда выбраться. С наигранным равнодушием Мурасакибара прислоняется к стене: — Ну-у-у, раз нам нужна соль, — меланхолично затягивает он, искоса поглядывая на Кисэ, — надо просто поговорить о вашем матче с Шюутоку на Зимнем Кубке на первом году. — Знаешь, я слышал, что ещё призраки очень не любят железо, — не остаётся в долгу Кисэ, яростно сверкая глазами. — Может, напомнишь, как Киёши тогда вытер тобою пол? В зале вновь повисает звенящая тишина, в которой, Аоминэ может поклясться, раздаётся глухой хруст от коллективно раскрывшихся от удивления челюстей. — Ох, захлопнитесь, — говорит он себе под нос, пока Акаши с Мидоримой во все глаза пялятся на тех двоих с нездоровым восхищением. Сдаваться Мурасакибара на собирается. Он опускает голову, от чего подбородок делается ещё острее, надувает губы, но едва успевает начать «А знаешь, что, Кисэ-чин», как их ослепляет вновь включившийся свет. На другом конце зала, со зловещей ухмылкой на лице, стоит Другой-Кисэ. Поколение Чудес начинают вопить, но добиваются лишь того, чтобы свет снова вырубило. — Блядь, ебать, сука, — доносит до всех свои мысли Аоминэ, а Мидорима издаёт крик испуганного страуса. Свет включается, и Другой-Кисэ стоит уже на центральной линии. Затем зал снова погружается во тьму, которая кажется ещё темнее и гуще после секундной галогеновой вспышки. — Оно идёт сюда! — верещит Аоминэ, и да, он психует, цепляясь за ставшего булыжником Мидориму. Акаши пытается выползти за пределы их круга, чуть ли не всем телом вскарабкиваясь на Кисэ. Только когда Поколение Чудес впрессовываются друг в друга у стены в углу, не переставая при этом орать до хрипа, они понимают, что в зале кромешно темно и противоестественно тихо и что Другой-Кисэ пока не предпринял никаких попыток сплести из их внутренностей корзину для мячей. Кисэ сглатывает. — Оно ушл… Когда лампы включаются в этот раз, Другой-Кисэ, распластавшись на полу под неестественным углом, хватает Кисэ за лодыжку нечеловеческими холодными пальцами, улыбаясь дико и голодно, так что вопрос Кисэ логично перерастает в лопающий барабанные перепонки визг. Остальные парни вскоре присоединяются к нему, отскакивая от сцены, и припускают так быстро, как только могут позволить их ноги, в абсолютно любом направлении, лишь бы подальше отсюда. Лампы гаснут, и они кубарем сваливаются друг на дружку, начиная орать ещё громче. Ну, что ж, они имеют Другого-Кисэ. Который смеётся Аоминэ, что ползком пытается добраться до никому не известной точки назначения по скользкому от пота полу. Который тянется к Мидориме, что пытается нырнуть за стойку с отбеливателем. Всё Поколение Чудес бессистемно мечется туда-сюда и больше напоминает броуновское движение, не имея никакой конечной цели, кроме как выбраться уже отсюда нахуй пожалуйста. Проходит немного времени, прежде чем они обнаруживают себя у тех самых блядских дверей спортзала, которые никак, сука, блядь, не хотят открываться, пока Другой-Кисэ неумолимо приближается к ним, наклоняя шею из одной стороны в другую с богомерзким хрустом. — Знаешь, Кисэ, твои нарощенные ресницы выглядят так фальшиво, — заискивающе произносит Другой-Кисэ, капая слюной на пол из приоткрытого рта. Кисэ хочется пробить головой стену, ибо он ещё не настолько растерял гордость, чтобы стерпеть подобное оскорбление. — Ты такого высокого о себе мнения, правда, Кисэ-чи? Но ведь тебя всего-навсего втащили в это пресловутое Поколение Чудес, как и всех остальных, и ты даже в подмётки не годишься той девчонке. Ты не такой особенный, жалкий подражатель. У Кисэ пересыхает в глотке. Он знает, что не должен воспринимать близко к сердцу эти бессмысленные, высосанные из пальца заявления, что они просто сотрясают воздух, но бывало, ночами он вспоминал времена в средней школе, возвращался мыслями в настоящее, к Касамацу и его новой девушке, и всё это заставляло думать, что, может… может, Кисэ Рёта и вправду не так хорош. И он чувствовал себя странно, чувствовал себя одновременно самым лучшим и самым худшим человеком в этом мире, и слышать это сейчас, настолько в открытую, в миллион раз больнее, как если бы кто-то откупорил склянку с кислотой и влил едкую жидкость ему в горло, и она бы потекла по пищеводу дальше в живот. — Амбиции Рёты не плохие или необоснованные. Он хороший игрок. Не то чтобы мы были добросовестной командой, в которой все ценили друг друга как товарищей, но Кисэ всегда был её важной частью, — рьяно возражает Акаши. — Лучшей частью, — добавляет, чуть тише. Другой-Кисэ смотрит с замешательством. Аоминэ смотрит, будто страдает запором, но всё же начинает говорить: — И ещё, Кисэ, я знаю, что у тебя не нарощенные ресницы и что они от природы такие длинные, окей? И я могу сказать наверняка, что твоему обожаемому Касамацу они очень нравятся и что ты думаешь, что недостаточно хорош для него, но ё-моё, это он думает, что недостаточно хорош для тебя, — выпаливает он, и Кисэ резко втягивает в себя воздух. Что? Откуда? — Сацуки мне рассказала. Ты на самом деле ему нравишься, потому что ты такой бесцеремонный, и красивый, блядь, да яркий, в конце концов, и, помимо всего прочего, хоть я лично и считаю тебя той ещё занозой в заднице, я больше ни с кем не хотел бы проводить двойную опеку какого-нибудь зазнавшегося атакующего защитника, усёк? Так что не слушай этого демона. Кисэ шмыгает носом. — Аоминэ-чи… — всхлипывает он, потому что почти повёлся на провокации Другого-Кисэ, которыми тот душил, даже не прикасаясь к горлу. Кисэ реагирует слишком медленно, чтобы высвободить лодыжку, но делает лучшее, что может в своём положении — хватает своего двойника поперёк пояса. Хватает крепко, несмотря на ледяное ощущение на пальцах, и опрокидывает на пол. Другой-Кисэ серовато-синий, но и настоящий Кисэ приблизительно такого же цвета. Они сплетаются на полу в клубок, и Поколение Чудес стоят вокруг них, на цыпочках, выглядя так, словно в любой момент наложат в штаны, но в то же время готовые вгрызться Другому-Кисэ зубами в глотку во имя Кисэ настоящего. Длинные когти Другого-Кисэ, оставляя глубокие борозды, нещадно царапают пол, но Кисэ удерживает его в захвате: — Уже не так страшно, когда мы поняли, какую игру ты ведёшь. Любезность ослабляет тебя, ха? Но на него не обращают внимания. Мёртвые глаза фокусируются на Мурасакибаре: — Тебе стоит лучше приглядывать за… — Нет никого, кого бы я любил сильнее, чем Муро-чина. Надо бы уже сказать ему, спасибо, — отвечает в лоб Мурасакибара. — И баскетбол я тоже люблю. Так, чтобы недомолвок не осталось. — Ты. Несмотря на всю свою силу на площадке, ты трус. Боишься остаться один на вершине. Боишься поступить в университет один, без… — Я не потеряю её, — твёрдо обрывает Аоминэ. — И у меня есть вот эти дебилы, а теперь ещё и Кагами. Так что всё это в прошлом. — Ну, раз уж на то пошло, мне правда нравится Ниджимура, — вставляет Акаши ровно в тот момент, когда Другой-Кисэ собирается выплюнуть ему свои слова в лицо. — Я не с тобой говорю, ничтожество. Кисэ отводит руку, и бам! — такой хук левой отправил бы в полёт кого угодно, будь то обычный человек, демон или бессмертный. — Ты был прав. Вот так мы с Мидоримой и должны были вмазать остальным кретинам, когда они начали становиться Поколением Чудес. Но это всё теперь в прошлом. Акаши кивает. — Мы больше не в средней школе. Мы выросли. Тецуя позаботился о том, чтобы мы не окончательно превратились в отбросов, постоянно втирая свою поучительную дребедень, и мне стыдно, что в нас всё ещё живы частички нас прошлых, что ты так подпитываешься ими. Другой-Кисэ замирает, и, когда Акаши чувствует, как по рукам проходится стадо мурашек, он знает, что произойдёт в следующий момент. Другой-Кисэ смеётся, но в омерзительном движении костей и мускулов проглядывается уже не Другой-Кисэ, а Акаши-Номер-Два. — Я прекрасно знаю, о чём ты думаешь, — предупреждает Акаши. Акаши-Номер-Два смеётся. — Твоя боль лишь крупица того, что придаёт мне сил. Как много боли посеяло Поколение Чудес с момента их формирования? — Чёрт, — выдыхает Кисэ. — Я просто демон, да, но боль вот здесь намного сильнее. Я просто демон, но ты. Склонишь. Голову, — говорит он, почти тем же голосом, что и Акаши, и именно в этот момент Кисэ готов поклясться, что им пизда.***
Фантомные пальцы Куроко пробегаются по страницам старой книги, когда он, наконец, слышит, как Момои со вздохом откидывается на спинку стула. Она встречается с его ожидающим взглядом и пожимает плечами: — Ну. Это демон. — Оу, — туманно молвит Куроко, пытаясь понять, в какой момент сегодняшней ночи эта информация стала заслуживать банального «оу». Он встаёт у плеча Момои и начинает читать статью на мониторе, вылавливая наиболее значимые детали, такие как «воплощение крайне негативной энергии и чувств (пр. страдание, страх), связанных с определённым местом» и «сеанс экзорцизма». — Значит, нам надо заучить вот это четверостишье? — вслух размышляет Куроко, уже бубня под нос первые строчки ритуального стихотворения. — Нет, Тецу-кун, — говорит Момои, указывая пальцем на другой текст, на который Куроко едва обратил внимание. Вся суть заключалась в тривиальнейшем «прямое сопротивление — наиболее действенный способ». Куроко шарахается от компьютера, будто тот оскорбил его стиль игры или любимый ванильный милкшейк, и Момои хватает его за запястье, заставляя слушать. — Тецу, этот демон, возможно, обитает здесь только затем, чтобы заставлять людей чувствовать себя хуже и хуже, пока они бац! — и не сломаются. Невинные дети проходят этот спортзал каждый день! Мы же почти с самого начала накапливали в себе негатив, от чего демон просто в восторге и хочет пожертвовать нас себе любимому, и меньшее, что мы должны — это помешать ему сделать это этой ночью! Куроко замирает, всё ещё схваченный Момои за руку, и дочитывает статью до конца. Противься прошлому, противься чувствам, противься страхам, прости людей, и оно ослабнет. Поддайся — и оно пожрёт тебя без остатка. Ага. Окей. Довольно просто. — Мы должны вернуться в зал, — шепчет Момои, округляя глаза от мысли. Куроко чувствует, как в животе начинается ураган. Это плохо. — Ребята очень изменились с тех пор, но, если этот демон может усилить вину, что они чувствуют… за то, что было… Позади них что-то гремит. Мысли Куроко резко обрываются, рука Момои резко становится сильнее и потнее на его руке. Куроко изгибается и тянет свободную руку за спину, беря с ближайшей полки книгу. Другой рукой он перехватывает Момои и медленно поднимает с места, опуская их обоих в тень стола и стула. Шурх, шурх, шурх. Неразличимые тени. И потом: — Куроко? — ГЬЯ-Я-Я-Я! Куроко выскакивает из убежища и замахивается книгой, которой тут же шарахает что-то твёрдое… грудь? Человеческая грудь, как он осознаёт мгновением позже, и Химуро Тацуя отшатывается назад, размахивая руками, запинается о Кагами и максимально смачно орошает чистенький библиотечный ковёр содержимым своего желудка. — Кагами-кун! Кагами заключает Куроко в объятья и разок даже приподнимает и кружит вокруг себя, зарываясь носом в волосы, потому что боже, он так волновался. Момои утирает слёзы, стоя рядом с компьютером, и через пару секунд так же награждается медвежьими объятьями Кагами, и все они остаются ждать, пока Химуро, наконец, не отпустит. Такао убирает с лица Химуры волосы и мягко похлопывает по спине. Куроко подходит и извиняется — Химуро в ответ показывает ему палец вверх. — Теперь я готов надирать зад призракам. Кагами морщится. — Я захватил Тацую, потому что тот решил нажраться, когда Мурасакибара снова не явился на место встречи, а потом мы нашли Такао, у которого пальцы отмёрзли, пока он ждал Мидориму. Они, э… вроде как объяснили, зачем нам понадобилось столько соли? — он размахивает бумажным пакетом с логотипом «Маджи Бургер», полным пакетиков с солью. Такао салютирует ему, и Куроко обеспокоенно додумывает, что он делает это монтажным ломом. — А… — Ты не хочешь знать, — хором говорят Кагами с Химуро, и Такао заметно грустнеет, что не сможет поведать историю. — Ладно, проехали. Я скормлю это демону до того, как он тронет Шин-чана, — Такао расплывается в зловещей усмешке, и у Куроко не настолько чёрствое сердце, чтобы сказать ему, что Шин-чана уже прилично оприходовали этим вечером и, возможно, оставили неизгладимое впечатление на его психике. На этот раз морщится Момои и объясняет сложившуюся ситуацию. Куроко наблюдает, как на протяжении истории меняется цвет лица у всех трёх парней. — Вопросы? — заканчивает она. Кагами поднимает руку. — Ты уверена? — Вопросы получше? — Я имею в виду… демоны? Серьёзно? — Там был всего один демон, Тайга, будь внимательнее. — Ребят, демонов не суще… — начинает Кагами, но краем глаза замечает Куроко, и что-то в его взгляде говорит ему, что действительность прямо противоположна тому, что он думает, и не заканчивает мысль. — Ладно, давайте уже пойдём и вытащим тех идиотов из спортзала, — говорит он, беря Куроко за руку. Такао с энтузиазмом взмахивает ломом. Они выходят из библиотеки, переходя на лёгкий бег, чтобы за ними поспевал Куроко. Тейко не самая простая по планировке школа, чтобы без труда лавировать по территории в темноте, но они успешно добираются до футбольного поля, и Момои говорит, что они могут срезать, чтобы побыстрее добраться до спортзала. Чему они только рады, потому что это означает меньше тёмных углов, откуда может вылезти демон, и, соответственно, меньше сердечных приступов сегодня ночью. Они уже на полпути через поле, как пространство разрезает высокочастотный плач. — Демон! — вскрикивает Кагами. — Нет, это Дай-чан! — опровергает его Момои и срывается на бег. Инстинкты кричат парням припустить в обратном направлении, но разве могут они так поступить, когда Момои Сацуки на всех парах бежит прямиком в лапы демону? Холодный ветер кусает Такао лицо, пока он бежит за ней, выкрикивая её имя, выкрикивая имя Шин-чана, выкрикивая «Аоминэ, мы уже идём!», как вдруг истошные вопли Момои прерываются, и она падает на траву. И начинает вопить с удвоенной силой. Такао, Кагами и Химуро останавливаются, пропахивая газон ногами, но Момои начинает — каким-то мистическим образом — ползти в обратном направлении. А после Такао думает, что чем-то ударился головой, потому что что-то невидимое тащит Момои за её длинные розовые волосы назад через поле, и Момои кричит, и плачет, и изо всех сил пытается вырваться, но всё без толку. — Тецу! Тецу, помоги! — взвывает она, и стоящий позади них всех Куроко валится на землю, но Момои начинают тащить быстрее, и он не успевает ухватить её за руку. В итоге он подаётся рывком вперёд и обхватывает её за талию в твёрдом намерении не выпускать, даже если это будет стоить ему жизни. Они не замедляются, напротив, что-то начинает тащить их усерднее, сильнее тяня за волосы, от чего Момои завывает от боли. Кагами кидается на землю следом и хватает Куроко за щиколотки, и от боли взвывает уже Куроко. Химуро ныряет вслед за Кагами, наваливаясь на того всем телом, и они пытаются вдвоём затормозить их идущий на таран паровозик, уперев носки в землю, пока Такао решает действовать по-другому и остаётся на своих двоих, держа монтажный лом наподобие самурайского меча. Демон прекращает тянуть Момои, и Такао отбрасывает в сторону до того, как он успевает замахнуться ломом, и приземляется в двух метрах от них с неприятным хрустом. — Такао! — орёт Химуро и, скатившись с Кагами, подрывается с места. Пространство перед ними заволакивает дымкой. Химуро оттаскивает обалдевшего Такао в сторону, как у него отвисает челюсть, потому что перед ними стоит ещё один Такао, только выглядит он как-то… по-другому. Этот Такао ниже. Его волосы короче. У него по-детски пухлые щёки, и глаза круглее, и не такие хитрые, и… безжизненные. Затянуты бельмом. Его руки заканчиваются когтистыми пальцами, и он изрекает: — Вы только поглядите, — многослойным, разным голосом, и Химуро хочет заорать, но может лишь жалко поперхнуться воздухом. — Ты пережил столько боли из-за этого Поколения Чудес. Унижен их шутером, которого так и не смог остановить. Ты хорош, Такао. Но тебе никогда не быть одним из них. Тебе никогда не стать его Акаши. Такао робко приподнимает голову с колен Химуро. Когда он улыбается, на зубах видна кровь. — Я стал лучше благодаря им. И вне зависимости от этого, я не желаю видеть рядом с собой никогда и никого, кроме Шин-чана. — Продолжаешь говорить себе… — ГЬЯ-Я-Я-Я-Я-Я-Я! — А-А-А-А-А-А ЁБ ТВОЮ МАТЬ! — теперь Химуро всё-таки орёт, потому что что-то огромное и синее набрасывается на демона сзади, как квотербэк, и валит его на землю. Аоминэ поднимается, тяжело и рвано дыша, на шее виднеются порезы от когтей. — Где она? Где Сацуки? — рычит он, но Демон-Такао лишь улыбается ему и исчезает во всполохе чёрного дыма, оставляя матерящегося Аоминэ валяться на траве в одиночку. — Такао, — рядом с Химуро присаживается Мидорима и осторожно переносит Такао себе на колени. Выглядит он немногим лучше того же Аоминэ. — Шин-чан, как вы выбрались из спортзала? — спрашивает Такао, принимая сидячее положение. — Мы поняли, как оно работает, — Химуро хочется заплакать от облегчения, потому что это говорит тот говнюк Акаши Сейджуро, но слава господу богу. — Мы его ослабили. Ему не нравится, когда себя ведут искренне и признают вину и ошибки прошлого. Из спортзала выбегают Кисэ и за ним… — Муро-чин, — задыхаясь, шепчет Мурасакибара, и в следующий момент Химуру сметает с места, и его обнимают большие, обжигающе тёплые руки, будто защищая от всего мира, и отчаянно целуют прямо в губы. Химуро не против. Он зарывается пальцами в отросшие локоны своего парня и отвечает на поцелуй. Да, он опоздал на два часа на их свидание, опять, — но на этот раз ладно, так уж и быть. Он жив, и слава богу.***
— Аоминэ! Она побежала сюда! Не медля ни секунды, Аоминэ заворачивает за Кагами за угол и понимает, что движется по очень знакомому маршруту. Он уже было замедляется, но там демон, и там Сацуки, и боже, сегодняшняя ночь — такой отстойный пиздец, что ноги ускоряются сами собой, неся его в их старую клубную комнату. Кагами тормозит у деревьев перед самым зданием. Аоминэ останавливается рядом и застывает. Момои стоит напротив Демона-Момои, которая вся такая улыбчивая, с конским хвостиком и даже с доской-планшетом для записей, невероятно. Настоящая Момои бледна, как мел. — Сацуки, не слушай её, — призывает Аоминэ, но голос Демона-Сацуки перекрывает его. — Поверить не могу, что ты позволила этому случиться, — произносит она. По спине Аоминэ проходится холодок, потому что это звучит практически точь-в-точь, как она, лишь с едва слышной подложкой из других голосов. — Если бы ты старалась чуть сильнее, могла бы спасти всех от такой сильной боли. Аоминэ отдаёт демону должное: сожаление в его голосе заставляет задуматься, а не скрывала ли что-то Сацуки всё это время или правда старалась изо всех сил, но он яростно трясёт головой, избавляясь от мысли, потому что не было ничего, что бы она могла сделать. Молодые Поколение Чудес были потерявшим управление поездом, на всех скоростях нёсшимся на разлом в рельсах. — Йо, Аоминэ, ты на что уставился? — шепчет Кагами. — Вот это оно и делает: копирует тебя и несёт всякую хрень. — Чего?.. «Копирует тебя»? — на этом моменте Аоминэ поражается, что Кагами умудряется всё так же поразительно действовать ему на нервы, несмотря на сложившуюся ситуацию, потому что алло, Кагами, у тебя что, нет глаз? Но он поворачивается и видит, как Кагами шарит двумя вполне себе целыми глазами по округе, пытаясь зацепиться хоть за что-то, но ни разу не останавливается ими на демоне. — Ты не видишь его?! — скептически взрывается Аоминэ. Он уже чувствовал себя морально изнасилованным, когда разбил костяшки о лицо, которое какое-то время назад выглядело, как его собственное, но чёрт, эта ночь была бы стократ легче, будь он тоже не способен видеть этого демона. — Нет, блядь, я нихуя не вижу! — взрывается в ответ Кагами. — Нет тут никакого демона, придурочный Аоминэ! Это, кажется, возымеет эффект и выводит Момои из ступора. Её руки стискивают сильнее коричневый бумажный пакет, который она подняла с пола. На пакете красуется логотип «Маджи Бургер». — Нет тут никакого демона, — повторяет Момои с перекошенным от ярости лицом. — Мне не нужны твои сожаления, ты, кусок дерьма. Мои мальчики вернулись, и я их любимый менеджер, и я не потеряю их снова. Никогда больше. Момои яростно разрывает пакет. Демон приходит в бешенство. Он взвывает, громко, нечеловечески, и бросается на неё, нацелив когтистые пальцы в сердце, и на лице Момои — чистейший ужас, когда он оказывается в сантиметрах от её тела. — Сацуки! — не своим голос орёт Аоминэ, отталкивая Кагами (с которым уже успел завязать мордобой) в ближайшее дерево и влетая между Сацуки и демоном, потому что он не потеряет её снова. Но теперь демон летит прямо на него, и вот тут он уже бессилен. Но слава богу, Момои уже бросается солью. Она даже не разрывает пакетики. Кидает все пятьдесят в лицо Демону-Момои, следом летит скомканный пакет «Маджи Бургер». Демон ревёт и неистовствует, и, хоть и рухает на них с Момои, придавливая их к земле, уже угасает оранжевыми вспышками и чёрным дымом, как вулкан, который извергается в обратной последовательности. Аоминэ хватает Момои за плечи, вытаскивая из-под тлеющего демона, и прижимает ближе к себе, пока она трясётся и икает от напряжения, и отдирает от её футболки прилипшие чешуйки с демонических когтей. Позади них разгорается кипиш. Химуро помогает Кагами отлепить лицо от дерева, пока оставшиеся из Поколения Чудес наблюдают, как эфирное облако от демона окончательно затухает в мелких вспышках. Все они выглядят так, словно сейчас разревутся, от облегчения, которое буквально перекрывает напряжённое «а вдруг оно снова появится?» на их лицах. Но демон иссыхает в ничто, и их прорывает — на слёзы, объятия, мощные похлопывания по спине и поцелуи, и Аоминэ чувствует, как Момои выдыхает весь воздух, что задержала в лёгких, и наконец позволяет себе опустить голову ему на грудь. — Оно закончилось, — рыдает Кисэ. Его длинные ресницы кажутся ещё длиннее от пропитавших их слёз. — Оно, наконец, закончилось. Мидорима старается спрятать слёзы, уткнувшись лицом в шевелюру Такао. Мурасакибара тяжело опирается на Химуро. Акаши стоит молча. Только Кагами решает нарушить воцарившуюся безмятежность: — Нет, не закончилось. Все резко поворачивают головы туда, где он сидит на коленях с широко распахнутыми глазами. — Где Куроко? — выдыхает он. Бегут. Они срываются в одно мгновение, холод царапает им лицо и взъерошивает волосы, пока они, разделившись, зовут Куроко, единственного из них, кто встречал зло добротой, непоколебимостью духа и невероятной искренностью, кто противостоял словам демона ещё за годы до того, как он произнёс их вслух. В конце концов они находят его в центре футбольного поля, стоящим лицом к лицу со своей копией. Он не оборачивается на их крики. Он слушает, и, что бы там ему ни говорил Злой-Куроко, слова слишком быстро уносит ветер, чтобы уловить контекст. — Куроко! Я не вижу этого блядского демона, но я знаю, что ты лучше этого! Я, блядь, люблю тебя, ты слышишь? — орёт Кагами, его слова первыми вырываются наружу. — Тецу, ты не можешь… — Куроко-чи… — Не… — Ты лучший из нас, Тецуя, и без тебя мы бы никогда не выкарабкались. Аоминэ подаёт сигнал «стоп». Вблизи демон выглядит разъярённым, готовым ринуться вперёд и разорвать Куроко на части. Из Кагами вырывается задушенный хрип, когда Мидорима хватает его поперёк пояса и тянет назад. — Тецу-кун, медленно отойди назад, — пытается достучаться до него Момои, слёзы с новой силой сыплются у неё из глаз. Куроко не сдвигается с места. Вместо этого он поворачивается к ним, и, когда он видит их, жмущихся друг к другу, поддерживающих и не дающих друг другу свалиться с ног, тянущих к нему руки, проклятие рассеивается. Может, их жизнь трёхгодичной давности и оставляла желать лучшего, и, может, в этом отчасти была и его вина, но сейчас всё в порядке. Они в порядке. И он знает, что тоже не без его помощи. Когда он улыбается, демон исчезает. Ни дыма, ни вспышек, ни леденящего душу воя — он просто растворяется в воздухе.***
Младшеклассники, на самом деле, не понимают, с чего вдруг Поколение Чудес решают провести им групповое занятие по баскетболу. Возможно, засвербевшая в одном месте ностальгия будет самым правдоподобным объяснением. Они на третьем году, в конце концов, и вскоре книга их жизни перелистнётся на следующую главу, где, уже будучи в университетской баскетбольной лиге, они продолжат извечное противостояние в намеренности превзойти друг друга. Но об этом после. Сегодня они приводят друзей и рассказывают о спортивной чести, росте и наслаждении от игры — Иу, а что насчёт победы? Как эффективно раздавить противника? Мурасакибара-сан, это правда, что следы рвоты на ковре в библиотеке из-за того, что вы кого-то настолько сильно ударили, что его сразу вырвало? — Э? Где ты такое услы… — Неправда. Следующий вопрос, — тактично меняет тему Химуро. Дискуссионная часть с вопросами и ответами не так уж и плоха: соображают дети шустро, потому что отсчитывают минуты, чтобы поскорее уже поиграть в баскетбол. Поколение Чудес — хорошие учителя, но немного нетерпеливые и какие-то… дёрганые? Почему они такие дёрганые? Тот, что с зелёными волосами — Это Мидорима Шинтаро, балбес, лучший атакующий защитник Японии, — ну, лучший он там защитник или нет, он чуть ли не взвизгивает, когда две маленькие девочки подходят к нему сзади и просят дать совет, как лучше выполнять бросок левшам. Их капитан, ещё мелкий такой — Мелкий? Акаши Сейджуро мог бы вытереть об тебя ноги, будь он даже вдвое ниже тебя, — да-да, ну, он очень стрёмно округляет глаза, когда его застают врасплох, так что кажется, что у него даже их цвет меняется. Да и вообще, для кого-то настолько огромного и настолько же одарённого, они шарахаются от малейшего шороха, как малые дети. — Думаешь, хорошо прошло? — спрашивает Кисэ, когда все расходятся. Ребятня проносится мимо, выбегая из спортзала, и, если честно, он изо всех сил сдерживается, чтобы не растолкать их и пулей не вылететь на улицу первым. Но надо держать лицо, поэтому он, сохраняя спокойствие, шагает рядом с товарищем, параллельно строча смс-ку Касамацу. — Похоже на то. Я вроде… ничего… не почувствовал, — отвечает Акаши. Он всё так же не собирается раскрывать, с кем переписывается по скайпу, но так уж и быть, они притворятся, что понятия не имеют, с кем же, и позволят ему насладиться превосходством. — Не думаю, что у этих малолеток за плечами солидный эмоциональный багаж, чтобы вызвать ту штуку, если она всё ещё здесь, — замечает Аоминэ, обводя зал настороженным взглядом. Они, наконец, проходят через двери, и только сейчас он чувствует, как сердце успокаивается и начинает биться ровно. Момои вдыхает свежий воздух и берёт его под руку. Несколько детей уговаривают друзей проставиться, потому что они были та-а-а-ак правы. — Даже если оно всё ещё здесь, оно слабое. Поколение Чудес задумчиво хмыкают. — Но если у кого-то достаточный эмоциональный багаж… — вставляет Куроко. Поколение Чудес обречённо стонут. Кагами забрасывает руку на плечо своего парня: — Ради бога, Куроко, ну разве нам нужны снова эти проблемы… — Позвоню-ка священнику на всякий случай, — решает Кисэ, уже поднося мобильный к уху. Поколение Чудес снова стонут, но на этот раз чисто из принципа и на малую толику да, возможно, позвонить действительно стоит. Кисэ разговаривает со священником. Их разговор становится непринуждённее и легче, когда они, шаг за шагом, отдаляются от спортзала. Все увлечённо болтают, и Куроко остаётся слегка позади, проматывая в памяти все возможные и невозможные исходы и опасности самой, мать её, жуткой ночи в его жизни. Они корчат рожи и ехидствуют на свои искривлённые отражения, проходя мимо витрин с их старыми трофеями, и Куроко задерживается перед ними чуть дольше и внимательно изучает кубки. В груди бухает сердце. Движение в стекле едва заметное, но оно, несомненно, есть. Куроко задерживает дыхание, когда распознаёт — в отражении позади него стоит Хайзаки Сого и ухмыляется, ехидно, зловеще, так, что ухмылка вот-вот разорвёт ему лицо. Куроко оборачивается, готовый — дать отпор, спросить, что он здесь делает, отговорить, наконец, быть таким говнюком — он и сам не знает, что. Но он оборачивается, и никакого Хайзаки Сого сзади нет. Коридор пуст. Не слышно никаких звуков, кроме отдалённой болтовни Поколения Чудес, которая с каждой секундой становится всё неразборчивее. — Куроко? — зовёт Кагами. Непонимающе смотрит на него, в глазах отчётливо читается беспокойство. — Иду, — сдержанно отвечает Куроко и позволяет ногам унести его прочь от ужасов Средней Тейко.