***
Какаши боится об этом сказать. Он нервно проходится языком по сухим губам и трёт между собой кончики пальцев — их всё ещё будто обжигает после соприкосновения с горячей кожей. Обито оказывается, на удивление, тёплым — не то чтобы это было, вообще-то, странно: все — или, по крайней мере, большинство людей имеют нормальную температуру тела. Тем не менее, от первого впечатления его будто током бьёт и обливает холодной водой. И только после этого, сидя в кресле Хокаге, он осознаёт насколько Обито действительно тёплый. Какаши идиот. Трусливый идиот. — Какаши-сенсей! Какаши поднимает свой взгляд на влетевшего в его кабинет Наруто и застывает. Ох, как же он много хочет сказать. Попросить о помощи. Вместо этого — улыбается под маской, едва прикрыв глаза. — Ты что-то хотел, Наруто? — Ну, знаете, Какаши-сенсей… — Наруто на секунду задумывается, потирая подбородок. Подходит ближе, а его голос становится на пару октав ниже, — два года ведь уже прошло. Какаши весь заметно сжимается, будто на него давят со всех сторон, его просторный кабинет на мгновение становится тесной клеткой, в которой он едва может пошевелиться, а мысли спутываются в один комок. Он вновь чувствует — ему даже не надо видеть — как чужой взгляд впивается в него. Но это не так жёстко. Наруто не похож на хищника. Какаши не боится его. — Сенсей, с вами всё нормально? — Наруто касается его руки, и Какаши вздрагивает всем телом. Инстинктивно он хочет отдёрнуть руку, но справляется со своими чувствами, будто бы, будучи жертвой, справляется с тем, чтобы скрыться от хищника. — Да, всё нормально, — улыбка на его лице становится всё более натянутой, с лёгкостью он выдерживает обеспокоенный — у Обито он всегда тяжёлый — взгляд и наконец отпускает ручку кресла, в которую он вцепился мёртвой хваткой, — так о чём ты говорил? Наруто недоверчиво, но всё же отходит на достаточное расстояние, чтобы его сенсей не чувствовал себя ещё более напряжённо. — Ну, я просто тут подумал, — он неловко чешет голову, — прошло ведь уже много времени, и Обито давно уже сидит… эээ… у Вас дома, — «взаперти», — ну я подумал, что мы могли бы с ним тренироваться, и он мог бы научить меня чему-нибудь и… ну, если Вы и он не против. — Я поговорю с ним. Уверен, что он тоже захочет этого. Естественно он не говорит об этом. Даже не заикается. В последний раз, когда он попытался заговорить с Обито — осталось впечатление, будто всё его тело прошло через Цукиёми, даже если этого на самом деле не было. Какаши знает, что Обито не будет разговаривать с ним. Даже не будет пытаться. Какаши никогда не скажет, что его беспокоит на самом деле. Так было всегда. Никто никогда не знал, что он чувствует, и его это всегда устраивало — никто не лезет его в жизнь, и ему не приходится отвечать на каверзные вопросы. Было ли лучшим решением сделать его Шестым Хокаге? Конечно нет. По правде говоря, Какаши просто отвратный Хокаге. Был отвратным сенсеем, был отвратным другом. И Какаши уже ни во что не верит: ни в то, что рано или поздно всё наладится, ни в то, что он сможет искупить все свои грехи. Хотя бы перед самим собой. И вся ситуация вокруг такая же отвратная, но приедается так сильно, будто испытывает его на прочность. О последнем Какаши думает всё больше, когда застаёт Обито за чтением. Не то что бы это было чем-то необычным. Какаши больше времени проводит в резиденции Хокаге и меньше времени — дома. Конечно, очевидно, что Обито не сидит целыми днями, залипая перед телевизором. Очевидно, что он читает его книги. Очевидно, что он не смотрит на Какаши, пока тот проходит мимо него. Какаши чувствует на себе пристальный взгляд только тогда, когда поворачивается спиной к другому мужчине. Он чувствует, как его словно пожирают, и Какаши в миг становится натянутой струной, понимая, что загнал себя в угол, ловушку. Словно жертва, понимающая, что ей осталось совсем немного. Однако Обито ничего не делает, не двигается с места, остаётся в тени, продолжая наблюдать. Успокаивает ли эта мысль Какаши? Определённо нет. Он тяжело сглатывает, медленно поворачивает голову, чтобы оглянуться на другого мужчину — взглянуть в его красные глаза. Пальцы с силой впиваются в столешницу — Какаши страшно, и Обито это прекрасно знает. Какаши определённо должен рассказать — хотя бы Шикамару — о своих опасениях. О том, что его «сосед» явно готовит против него что-то, о том, что его, вероятно, хотят убить, о том, что он точно не сошёл с ума, думая, что Обито просто выжидает подходящего момента. Должен ли Какаши сделать это собственными руками? Вероятно, да. Сможет ли он сделать это собственными руками? Определённо, нет. Очевидно, что ему проще играть в эту странную игру, у которой нет правил — или которые он не понимает, — чем встретиться лицом к лицу со своим кошмаром. Чем справиться с собственными страхами. Откровенная правда в том, что он оказывается слишком слабым для этого. И вместо того, чтобы попытаться решить эту навязчивую проблему, Какаши находит способ — как он думает — лучше. Напиться прямо в резиденции Хокаге — определённо хорошая идея. В одиночестве, когда тебе не могут задать лишних вопросов. Какаши даже удаётся совсем немного расслабиться, забыть о всех своих проблемах, забыть о том, что дома его ждёт хищник, готовый разорвать ему глотку, пока он располагается в кресле Хокаге. В этот момент его ничего не волнует — он опустошает пол бутылки сакэ залпом. Его жизнь на какое-то время превращается из невыносимой во вполне терпимую. Ему уже не кажется такой безумной идеей смести всю мебель в кабинете к чертям и развалиться на полу, в жалких попытках слиться с полом — или окружением. Единственное, что ему удаётся сделать — распластаться в кресле, одним глазом (всё ещё по привычке закрывая второй) глядя куда-то сквозь свои пальцы. Теперь же ему всё это кажется до одури смешно. Он раздражённо фыркает, стараясь не отвлекаться на тонну ненужных мыслей. Какаши вообще старается ни о чём не думать. Однако выходит плохо. Должность Хокаге — всегда большой стресс. Он не подходит для этой работы. Внезапно Какаши решает оценить ситуацию с другой стороны. Это не то, что он хочет, но другого выбора просто не остаётся. Нет ведь ничего плохого и ужасного в том, чтобы просто поговорить — попытаться заговорить. Слова проще действий. Во всяком случае, в его варианте. Вариантов, на самом деле, не так уж и много. Если Обито решит его убить — так тому и быть, он заслужил. Такова плата за бездействие. Какаши не спешит подниматься с кресла, хотя мысленно он уже готов встретиться с ним. Его рот кривится в ухмылке — или насмешке к самому себе. Крепче сжимает бутылку в руке и сразу же допивает остатки, набираясь сил и решимости. С трудом поднявшись на ноги, Какаши упирается ладонями в стол, а взглядом — в руки. — Так и будешь топтаться на месте? — спрашивает он себя, пытаясь дать пинок. Выходит откровенно плохо. Почти смешно. Ему определённо нужен совет. Квартира встречает его тишиной и темнотой. Какаши на мгновение напрягается, когда входит в неё, вся решимость, набранная по дороге, куда-то испаряется. Становится легче думать о том, что Обито уже спит и ему не придётся с ним сталкиваться. Однако прошедшая одиночная попойка уже не приносит никакого облегчения. Жизнь медленно, но верно превращается из вполне терпимой в крайне терпимую. Какаши наклоняется к полу, чтобы снять сандалии, больно стукаясь головой о рядом стоящую тумбочку, тихо ругается, пытаясь совладать с собой, чтобы не свалиться на пол, делает жалкие попытки сфокусировать свой взгляд. Подловить себя на мысли, что он настораживается от удушающей тишины, довольно легко. Какаши прикрывает глаза, сосредотачиваясь на атмосфере квартиры, но ничего не слышит. Будто бы она действительно пустая. По правде говоря, Обито ведь не составляет никакого труда уйти раз и навсегда без каких-либо причин. Единственная причина, по которой он всё ещё остаётся — оставался — здесь: выслеживание Какаши. Да, вероятно, первый вариант его мыслей сильно облегчит ему задачу. Какаши заметно вздрагивает, когда выпрямляется обратно. Волосы на затылке тут же встают дыбом, тело становится натянутой струной. В голове проносятся множество мыслей, но ни одна из них не может подсказать — сейчас тот самый момент, когда надо бежать. Далеко и надолго. Желательно навсегда. Желательно к Наруто просить у него прощения и помощи, стоя на коленях. Жалкий. Его штормит от собственной беспомощности, а на лбу выступает испарина, когда он смотрит прямо в красные глаза — Обито стоит рядом с ним. Слишком рядом. Какаши кажется, что он даже может ощущать чужое дыхание на своей коже, но не смеет пошевелиться. Тот самый момент, когда хищник вплотную подбирается к своей жертве. Какаши совсем не понимает, как такое могло произойти, как он оказывается в такой ситуации. Если его спросят напрямую, почему он до сих пор продолжает «защищать» Учиху — он так и ответит, что понятия не имеет, не знает, сошёл с ума. Ему уже кажется, что он попадает в Цукиёми. Сколько проходит времени, как они смотрят друг на друга: загнанный в угол Какаши и абсолютно спокойный с пристальным взглядом Обито? Игра постепенно приобретает правила: смотреть, но не говорить. Какаши хочется. Хочется спросить о многом, но в то же время не знать ничего. И он не знает, что из того лучше: знать ужасную правду или не спать ночами, думая о худшем. Обито делает шаг вперёд, вынуждая Какаши сделать шаг назад, упираясь спиной в дверь, но глаз от чужих не сводит, будто заманивает в ловушку, пытаясь отвлечь от чего-то важного. Какаши стыдно признать, но он ведётся. Краем глаза замечает плавные движения, но едва ли обращает на это внимание. Делает вид, что всё нормально. До тех пор, пока рука Обито не сжимается на его горле. Какаши тяжело сглатывает, едва не задыхаясь, когда большой палец надавливает на ходящий под кожей кадык. Обито не смотрит на него — не в его глаза, — но он всё равно чувствует, как будто с него медленно сдирают кожу. Тот бросает короткий взгляд на его лицо прежде, чем надавить пальцем вновь, выбивая весь воздух. Какаши пробивает на мелкую дрожь, и глаза Обито сужаются. Да, Какаши определённо страшно, и они оба это знают. Обито не давит на него слишком сильно, но ощущение не из приятных, дыхание замедляется, а внимание сосредотачивается на том, как кончик двигается в такт кадыку. Время вокруг них замирает или просто движется чертовски медленно, и Какаши не может сказать точно — то ли он теряет сознание из-за нехватки воздуха, то ли это иллюзия из-за потока постепенно ускользающих мыслей. Он чувствует, как Обито останавливает движение пальцем, чтобы стянуть маску — Какаши поджимает губы, едва слышно хрипит, когда чужая рука хватает его за горло, пригвождая к двери. Ему даже не удается сделать вдох полной грудью — при первой же попытке Обито усиливает на нём хватку, вынуждая только больше задыхаться. Какаши жмурится, после чего с прищуром вновь смотрит на мужчину, глаза которого переведены на его. Рот приоткрывается в попытках что-то сказать — но может или хочет он это на самом деле? — но из горла вылетают только нечленораздельные звуки и хрипы. Жалкие попытки противостоять неизвестности. Жалкие попытки противостоять, не имея сил, взмахивая рукой, цепляясь за ту, что сжимает его горло. Лишь на секунду Обито бросает взгляд на пальцы, слабо держащие его запястье, прежде, чем заставляет Какаши сжаться вновь. Какаши не считает себя хорошим человеком и уж тем более хорошим другом. По правде говоря, каждая битва для него была последней. Он предпочитал хранить всё, что думал, при себе, всю свою жизнь и всё своё прошлое. Его исповедь была отвергнута в тот момент, когда спустя столько лет он увидел Обито. Именно тогда, именно в тот момент Какаши решил, что он — ужасный человек и отвратительный друг. — Слабак, — когда его рука безвольно падает вниз. Слабак. Именно так. Два года полного молчания. И первое слово, которое он слышит от того, кого считал мёртвым всё это время — истинная правда о нём. Он слабый. Какаши распахивает глаза, не понимая, сколько времени проходит. Несколько секунд? Минут? Часов? Он вырубился прямо на пороге своей квартиры или умер ещё раз? Это кажется трудной и невыносимой задачей попробовать сфокусировать свой взгляд. Однако рука Обито всё ещё находится на его шее, хотя и не сжимает так сильно, как раньше. По крайней мере, он рвано может дышать. Ладонь плавно скользит по взмокшей коже, останавливаясь на скулах, и большой палец давит справа, вынуждая повернуть голову. Мгновение — и Обито оказывается у его лица, отчего Какаши невольно проходится языком по губам, что не ускользает от другого мужчины. Он может ощущать горячее дыхание на своей коже, крепкую хватку на скулах, где точно останутся синяки, твёрдое тело, прижатое к нему. Какаши готов принять свою участь и умереть прямо здесь. Он не может даже пошевелиться. То ли крик, то ли тихое шипение вырывается из него, когда зубы смыкаются на стыке между плечом и шеей. Какаши даже не замечает, как вторая рука Обито оттягивает ворот водолазки, обнажая кожу, он может чувствовать лишь то, как собственная кровь стекает по телу, а другой мужчина лишь сильнее кусает его. Это чертовски больно. Какаши громко и болезненно стонет, чувствуя, как рана пульсирует, а в ушах стоит дикий стук. Но ничего не делает, вдавливается спиной в дверь, будто пытается с ней слиться. И когда чужая рука обхватывает его промежность, он с ужасом осознаёт: У него стоит. Секундой позже он с ужасом осознаёт ещё больше: У Обито тоже стоит. — Такой слабый, — повторяет Обито совершенно спокойным голосом, будто это всё для него — обыденная ситуация, будто он встречает Какаши у порога каждый день, норовя придушить, а после истерзать его тело, пока тот не будет молить о пощаде — если, конечно найдутся силы, — боишься взглянуть на меня, — голос Обито становится тише, переходя на шёпот, — поворачиваешься ко мне спиной и трясёшься от страха. Обито отстраняется, на его губах ещё свежая кровь Какаши, и тот в ответ хмурится, вновь поджимая губы. — Ты боишься меня, потому что думаешь, что я могу убить тебя, но никому не говоришь об этом? Почему, м? Спустя несколько секунд молчания, когда ответа так и не следует, Обито опускает руку немного ниже, чтобы снова схватить его за горло и с небольшой силой ударить о дверь. Какаши издаёт стон, но продолжает безмолвно смотреть на мужчину. В игре Обито нет пощады. Как только Какаши приоткрывает рот, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха, чужие губы оказываются на его. События развиваются так быстро, что у Какаши перехватывает дыхание, когда он пытается справиться с реальностью своей ситуации. Поцелуй жёсткий и агрессивный, наполненный разным спектром эмоций, и мужчина чувствует, как его щёки горят от того, с чем он не может справиться. В их поцелуе преобладают зубы и язык — Обито не щадит его, кусая губы до крови, во рту чётко ощущается металлический привкус, и при всём этом хватка на горле не ослабляется, вынуждая Какаши хрипеть от удушения. Тем не менее, он пытается ответить или отвергнуть. Всё это смешивается в одну кучу, что Какаши совсем не понимает, чего хочет он сам. Будто бы отдаётся на волю судьбе, позволяя творить другому, что ему вздумается. — И после этого ты называешь себя Хокаге? — продолжает говорить Обито, но Какаши теряет его ход мыслей, — ты превосходно знаешь, что я могу с тобой сделать, но продолжаешь отвергать эту мысль. Почему, м? Какаши жмурится, когда его с силой бросают на кровать. Мысли окончательно ускользают из его головы. Всё, что он может видеть: твёрдый красный взгляд, проникающий в самую душу, раздирающий его изнутри, доводящий до истощения. — Я могу сказать почему. Глаза Какаши следят за Обито, когда тот движется, сдёргивая свои штаны вниз. И он может представить, как сам выглядит со стороны: губы искусаны поцелуями и блестят от слюны и крови. Когда Обито наклоняется над ним, руки Какаши скользят по его бёдрам, иллюзорно пытаясь удержать. Он даже не успевает что-либо сделать, как твёрдый член скользит меж его губ, и из горла Обито вырывается блаженный вздох облегчения. Это тут же вызывает у Какаши рвотный позыв, но он принимает член полностью, прикрывая глаза. Его запах, вкус и сила — всё это заключает его в клетку, вынуждая внизу всё гореть адским пламенем. Обито толкается в него быстро и также агрессивно, жёстко хватая за волосы, притягивая ближе к себе, пытаясь войти ещё глубже. Это сложно и больно, из уголков глаз Какаши начинают течь слёзы, но более или менее ему удаётся справиться с бешеным темпом, который он никак не может изменить, он едва ли может дышать. Чувство унижения, которое приходит с осознанием происходящей ситуации. Тем не менее, всё это может привести к тому, что Какаши позорно кончит в собственные штаны, если чужие движения бёдрами не прекратят такой бешеный темп. Какаши едва ли может понять, что Обито нависает сверху, используя его горло для своего удовольствия. Самое худшее — осознавать, что он получает от этого столько кайфа. Самое худшее — осознавать, когда находишь в себе силы только на то, чтобы гортанно простонать, спуская в бельё. Обито отрывается от него — его член всё ещё стоит, но он твёрдым взглядом смотрит на обмякшего Какаши. Его рука до сих пор крепко сжимает его волосы, оставляя голову на весу. Весь мокрый и растрёпанный, волосы прилипают ко лбу, а глаза закатаны от накатившего удовольствия. Рот становится более влажным, тонкая нить слюны и предэякулята соединяет их член и опухшие губы. Обито смотрит почти победоносно. Он сломал Какаши. — Знаешь почему? — задаёт он вопрос со сбитым дыханием. Какаши требуются десятки секунд и лёгкая пощёчина, из-за которой левая сторона лица начинает гореть. Он моргает — долго, медленно, не понимая сколько времени уходит на то, чтобы опустить и поднять веки. Но Обито ждёт, выжидает, пока Какаши немного остынет. Будто это сейчас самое важное на свете — привести его в чувства, чтобы узнать ответ на один единственный вопрос. — Потому что ты не умеешь доверять другим. Ты всегда надеялся только на себя. Даже в тот момент, когда ты осознал, что я — это я, ты не мог никому рассказать. Потому что ты слаб. Ты скорее позволишь миру сгореть, чем признаешь, что боишься… что боишься, что я могу тебя убить. Ты действительно так жаждешь этого? Какаши не успевает даже издать хоть какой-то звук, как Обито натягивает его волосы на кулак, заставляя прогнуться в спине и откинуть голову назад прежде, чем снова впивается зубами в его плечи. И теперь ему как никогда кажется, что это клыки, с лёгкостью прокусывающие кожу, он громко стонет от боли, покрывшей всё его тело. Рука Какаши почти на автомате тянется к голове Обито, запуская пятерню ему в волосы — только для того, чтобы притянуть к себе для ещё одного поцелуя. И тот поддаётся, целуя уже не так жёстко, но всё ещё достаточно грубо, чтобы заставлять задыхаться. Какаши чувствует, как чужие руки впиваются в его тело: резко сдёргивают всю одежду — он запоздало неловко чувствует себя обнажённым, — трогает за соски, царапает ногтями кожу, оставляя кровавые полосы, сосет кожу над ключицами, вперемешку впиваясь зубами. Какаши чувствует себя почти униженно, когда он, стоя на коленях, прогнувшись в спине, отчаянно стонет, принимая в себя пальцы. Всё, что он может подмахивать бёдрами, уткнувшись лицом в подушку, которая уже вся промокла от пота и слёз. С одной стороны ему хочется замедлить весь процесс — но никак не остановить, — потому что Обито двигается слишком быстро и резко, и неприятные ощущения перебивают всё остальное, заставляя шипеть от растяжки. С другой стороны — откинуть всё к чертям и попросить хорошенько его трахнуть. И Какаши не знает, что больше им движет — собственная гордость или желание. Он почти готов признать, что если Обито и додумается до этого рано или поздно, то попробует взять его без подготовки или толковой растяжки. Его шею оставляют в покое, и, вероятно потому, что Какаши практически трезвеет от сильной стимуляции со всех сторон, он ярче, сильнее ощущает боль от укусов. На этом даже не дают толком сосредоточиться, когда Обито прислоняется ртом к его ягодицам, оставляя и там несколько — будто бы — десятков меток. — Приготовься, — единственное, что Какаши слышит прежде, чем член Обито скользит в него. Это ощущается почти что больно из-за нехватки смазки. Какаши шипит, недовольно стонет, сжимая простыни в руках, пытаясь расслабиться. Обито ждёт всего несколько мгновений, после чего начинает двигаться — возможно, даже стоит благодарить, что не сразу срывается на бешеный темп. Отчего-то к этому сложно привыкнуть: то ли потому что не может отвлечься, то ли потому что всё больше сосредотачивается на болезненных движениях. — Расслабься, — тихо выдыхает Обито, всё же замирая на недолго. Его руки обхватывают талию другого мужчины, обманчиво нежно оглаживая бока. Какаши стыдно признать, но он ведётся. Какаши прекрасно знает, что это ловушка, но, тем не менее, позволяет себе попасться в неё, на нежные и лёгкие движения, на поцелуи меж лопаток, на шёпот у самого уха. В тот самый момент, когда он даёт себе слабину, пальцы Обито превращаются в когти, впивающиеся в его предоставленное тело. Темп, с которым начинают двигаться его бёдра удивительно растёт. Вместе с этим — стоны Какаши набирают громкость, которую сложно заглушить даже подушкой. Он выгибает сильнее спину, и его голова запрокидывается назад, когда Обито хватает его за волосы, оттягивая назад. — Скажи, Какаши, — держать голос ровным становится всё труднее. И от мысли, что его задница может доставить ему ещё хоть какое-то удовольствие, у Какаши закатываются глаза, — если бы я захотел, ты бы умер от моей руки? Ответом этому служит гортанный стон. Обито утыкается лбом ему в плечо, но, недолго думая, тут же прикусывает посиневшую кожу, вызывая различные звуки из горла Какаши. У того глаза сами закатываются от накатившего удовольствия и ярких вспышек. Он не может сдержать себя и кончает второй раз, когда свободная рука Обито обхватывает его шею спереди, несильно сдавливая, и Какаши буквально чувствует злостную ухмылку своей кожей. Особенно сильный и глубокий толчок заставляет его свалиться вперёд, когда вся опора пропадает, его тело покрывается мелкой дрожью, и Какаши всё ощущает слишком остро, особенно остро — член Обито, всё ещё двигающийся в нём. Он, честно, пытается держаться в сознании, но с каждой секундой это оказывается всё труднее.***
Какаши отлепляет ладони от своего лица и с трудом открывает глаза, оглядывая себя в зеркале: у него ужасное похмелье, огромные мешки под глазами, истерзанные, покрытые ранками губы и саднящее во всех местах — особенно губы, плечи и вся нижняя часть, - тело. И если все мелкие детали он с лёгкостью может скрыть одеждой, то общее разбитое состояние — вряд ли. Какаши требуется несколько кружек крепкого кофе, чтобы перейти из состояния «полностью разбитый» в «крайне терпимо». Тем не менее, полностью прийти в себя не получается от слова совсем. Всё, чего он сейчас хочет — лечь и больше никогда не вставать. Мысль о кровати приводит его в мелкий ужас, медленно превращающийся в крайнюю неловкость. Ему трудно передвигаться, менее трудно — говорить, кофе более или менее расслабляет мышцы его горла, неприятно обжигая. Какаши запрокидывает голову и закрывает глаза. Чёрт возьми. Лишь на десяток секунд он позволяет себе заглянуть в комнату, где в кровати всё ещё спит Обито, после чего выходит из квартиры, трогая повреждённые плечи. На вершине пищевой цепи всегда находятся хищники. И Учиха Обито один из них.