Трава и потасканный адик.

Что получится из развязного торча и блатного парня в адике? Очевидно, ничего хорошего. Игорь встретил его в марте, когда солнце начинало неуверенно светить ярче, снег таял, создавая на дорогах лужи, из-за которых все кроссовки были насквозь мокрые, когда деревья медленно начинали цвести, а ветер пробирался под старенькую адидасовскую ветровку. Его Разумовский притащил, когда они снова собрались на квартире у Олега. Игорь посмотрел на него чуть ли не оценивающе и решительно в голове, конечно, вынес твёрдое и уверенное: «ТОРЧ». Все признаки на лицо и не увидит этого, наверное, только напрочь отбитый пустыми бутылками из под пива имбецил. Парниша дёрганный был, бледный, заводился легко, что чуть ли не в драки лез, взгляд мутноватый, ногой тряс под столом и речь то ли замедленная, то ли он думает долго, перед тем как сказать. Игорь больше склонялся к первому варианту. Что-что, а торчей он на дух не переносил. Сильнее даже, чем алкашей, которые у пивных баров чуть ли не на коленях ползали, и у которых лица такие, будто их покусали пчелы, а потом избили в подворотне всей толпой. Он и сам по пивку пропустить был не против, но не понимал и презирал людей, доводящих себя до такого состояния просто от нехуй делать. Наркош не понимал и презирал ещё больше. Короче, Хазин не понравился ему сразу. Выебонов целый вагон, конфликтует со всеми, как бабка базарная, и важный дохуя. Впрочем, сам Игорь ему точно так же не понравился. Не место благородному нарику в компании быдло-гопника, у которого одна куртка адидас на все случаи жизни. Видеться им приходилось часто, как бы хотелось этого не делать. Туда, где был Игорь, приходил Разум, обязательно под ручку приводя с собой Петю. А туда, где был Петя, Игоря силком тащил Олег, невзирая на гневные маты, сыпящиеся в разные стороны. Гром рад бы был сам оторвать себе руку, лишь бы вырваться из цепкой хватки Волкова и уйти домой. А может к Игнату, почукаться там с кем-нибудь, и залиться с ним пивасом. Бывало, они виделись на улице. Закинувшийся Петя и накачанный пивом Игорь. Прекрасно. Все такие встречи заканчивались взаимными подъебами, которые в итоге распаляли обоих так, что они хотели разбить друг другу лица об стену. Растаскивали их чуть ли не всемером. Хазин был невыносим, с какой стороны не посмотри. Грубый, с фриковатым чувством юмора, вспыльчивый и самолюбия выше крыши. У Игоря только челюсть не скрипела, когда он смотрел на подтянутого, крепкого и весьма, весьма симпати… Стоп, что?! Когда он смотрел на смазливого и выпендрежного парня. Который, к тому же, мозги ему долбил нелепым прозвищем. «Дядь». Какой, нахуй, дядь, когда ты сам старше на три года. Хазина хотелось задушить. Или, может, сбить на дедовских жигулях, выставив все несчастным случаем. А ещё лучше, если на него свалится машина, желательно вместе с подъемником, в автосервисе Волче и Разумовского. Но это в любом случае сбыться не могло, поэтому оставалось только плакаться в плечо Олегу. Волков — крайне опиздохуительный человечек двадцати шести лет. Мощный, добрый, красивый, умный, Грома в школе от девятиклассников защищал, ещё и машины чинить умеет. Вытащит из любой жопы, пивом напоит. И татуха волка у него на спине вообще зачетная. В общем — был бы Игорь девушкой, то с радостью бы позволил ему себя отодрать. Таких мужиков грех упускать. Олег был ему старшим братом и, в какой-то степени отцом, которого у него никогда не было. Точнее, был. Но недолго. Игорю было десять, когда он, печальным взглядом посмотрев на младшего, накинул на мальчишеские плечи свою ветровку. Он был тем самым «батей», который со своими друзьями пиздил шины, пил пивас на завтрак, обед и ужин, в ментовке проводил больше времени, чем дома, и который про своего ребёнка вспоминал только когда на него смотрел. Конечно, никакого участия в игоревой жизни и воспитании он не принимал. Общался с ним на отвали, давал пробовать водку, чтобы заставить его пить молоко, и домой не пускал, если Игорь приходил с рваной штаниной. И порно разрешал смотреть, лишь бы не мешал бухать с мужиками на кухне. Короче, отец года. Мать Грома-младшего была не железная. Она пахала, как не в себя, скандалила с бухим отцом и не хотела, чтобы все заработанные ею деньги муж мудозвон спустил на водку или, ещё не лучше, ставки на футбол. Мама хорошая у него. И дом тянула на себе, и Игоря, и отца. Сына любила, воспитывала, как могла, все силы, свободное время и внимание уделяя ему. С отцом развелась после очередной его пьянки, когда он распродал чуть ли не всю технику в квартире. Он больше не объявлялся, никакого желания видеться с Игорем не проявлял, не звонил и не писал, а сам Игорь, сначала горевавший из-за ухода папы, вскоре понял, что папа то — мудак самый настоящий, и все внимание посвятил матери. Конечно, его все равно не хватало. И зависть дикая брала, когда он видел своих одноклассников с их отцами, как они встречают их со школы, гуляют с ними и просто любят. И любят вовсе не за то, что ты таскаешь им пиво. Олег говорил быть спокойнее. А как быть спокойнее, когда происходит такой пиздец. Следующие пол года срались чуть ли не до первой крови, устраивая бои гладиаторов везде. На хате у Игоря, в автосервисе, в гараже у Бустера и в обблеванном переулке, где кирпичи с домов на бошку падают. И все вроде было нормально. Все такие же саркастичные шутки, мордобои и холодная бутылка пива у разбитой губы. Но один момент изрядно все загадил. И этот момент, удивительно, Хазин, пробравшийся в голову Игоря слишком глубоко. «Хазин хищно улыбается, пальцами сжимая чужие ляжки. Игорь тяжело дышит, пальцами зарывается в растрепанные волосы Пети, и смотрит. Смотрит, смотрит, смотрит. Смотрит в глубокие, расширенные зрачки Хазина, смотрит на подтянутый пресс и на сильные руки, крепко держащие его за бёдра. Его взгляд затуманен, он хрипло посмеивается и пальцами поглаживает горячую кожу на игоревых ногах. Хазин лыбится довольно, хитро, и кусает внутреннюю сторону бёдра. Игорь приглушенно стонет, сильнее сжимает пальцы в чужих волосах, и сводит ноги. Щеки горят от жары и смущения, глаза — от дикого возбуждения и такого, сука, горячего Петра перед ним. Обдолбанного и пиздецки сексуального. — Притормози, киса, — Хазин быстро целует место укуса, и вновь разводит ноги Грома, пристраиваясь между ними. У Игоря каменно стоит, и хочется обкончаться до смерти, когда Петя прижимается к нему своим стояком. — Мы только начинаем.» Из-за таких всратых снов, которые влекут за собой болезненно стоящий член, Игорь вскакивал на кровати в холодном поту, не понимая какого лешего вообще происходит. Почему. Почему, блять, ему снится Хазин. Почему не Катя, которая живет на соседней улице, не Оля, не Маша, в конце концов, с которой Игорь мутил год с лихером, и которая в итоге ушла от него к Гречкину. Странный парень, пытался все выебнуться и вёл себя так, будто жил не на засранной голубями улице, а ебанном Амстердаме. Гром его за Машку никогда не простит. Подкупил девку своей задроченной ладой и сидит довольный, постоянно Игоря носом тыкая, как котёнка обосравшегося, мол, телочку твою потрахиваю. Выпрендрежник херов. Почему именно чертов Хазин? И что самое главное, почему Игорь выступает в нижней роли?! Смотреть на московского нарика становилось невозможно. Ещё невозможнее, чем раньше. Игорь невольно засматривался, взглядом скользя по гнезду на голове, по кривой усмешке, по содранным костяшкам, и резко себя одёргивал, надеясь, что никто не заметил. Ударить бы себя сковородой по голове пару раз. Не гей же он, в конце концов. Просто врага нужно знать в лицо. Точно, именно поэтому. А внутри все равно что-то предательски ныло, когда он на этого чувырлу смотрел. Тянуло так, что сил нет. Но и этому легко найти оправдание — давно не было секса. Всё. И сны эти сраные из-за этого. Точно из-за этого. Да, других вариантов быть и не могло. Не могло ведь? Сто процентов не могло. Игорь это понимал прекрасно, и старался успокоиться. Но что-то все равно тревожило. И это «что-то» в один ясный день так ебнуло по голове, что Игорь чуть не рухнул прямо в подъезде. Он Хазина любит. Стало страшнее, чем когда батя забыл его, пятилетнего, на рынке в другом районе. Не может же он быть геем, тут бы любой обосрался на месте. Отрицание бешеным зверем носилось в голове: «Не гей, не гей, не гей». Так уж вышло, что родился он в крайне гомофобном обществе, где «петухов» караулили и пинали всем районом. Отец воспитывал в нем ненависть и отвращение, бабка с дедом твердили, что гомосеки горят в аду. Поэтому Игорь и не был геем. Присоединялся к общественной травле, насмехался над слабыми и «не мужественными» одноклассниками, и был типичным гопником, девок кадрящим направо и налево. А теперь что? Теперь полный крах, вечность в аду и желание скинуть с крыши не только Хазина, но теперь и себя. Петя приковывал к себе взгляд, заставлял хотеть прикоснуться хоть на секунду, услышать хриплый, прокуренный голос и зарыться пятерней в растрепанные волосы. Игоря это злило. В большей степени злился на себя. Смотреть в зеркало не мог — мерзко. Так же мерзко, как видеть еле связывающих два слова бухариков у подъезда, ублюдков, которые считают, что им все дозволено, педофилов или того же Гречкина. Сны, в которых Игоря, как шлюху, Хазин насаживает на собственный член, становились чаще и чаще, а синяки под глазами все больше. Не хотелось ничего. Но хотелось видеть Хазина. Даже если эта встреча снова закончится дракой. Игорь любил. И с каждым разом влюблялся все сильнее. Он это понимал, как бы сильно не хотелось отрицать. Понимал. Четко и ясно. Но не принимал. Вряд ли бы принял когда-нибудь. Да и любовь эта была странная. Не такая, как у обычных людей, это и понятно. Он хотел приголубить, одновременно растоптать, уничтожить в нем все живое. Хотел учиться любить вместе с ним, в это же время хотел продолжать ненавидеть. И чтобы Хазин ненавидел в ответ. Они сошлись случайно. Абсолютно случайно. Черт бы побрал Игоря, который в этот вечер пошёл гулять. Не нагулялся, блять. Вот чего нового он мог найти на обгаженных улицах такого замечательного города? Ржавые качели или, может, ебущихся в мусорном баке бомжей? В общем, в тот день, или ночь, Гром очень неудачно оказался на детской площадке, которая, слава богам, ещё не развалилась к херам. Интересно, кто же составил ему компанию. Правильно, Хазин. Больше некому. А у Игоря при виде него в животе все скрутило. Думал кони двинет. Ожидаемо было, что они начнут ругаться, сидя на соседних качелях, поваляются на земле и все углы посшибают. Но вот обалдели оба, когда Игорь, прижатый к стене Хазиным, неловко и быстро, неумело клюнул того в губы, оставляя на них кровавый след со своих собственных. В следующий момент Хазин резко притянул его к себе, грубо впиваясь в искусанные губы. Игорь мычал, вплетая пальцы в волосы Пети, чувствовал укусы и требовательную ладонь, сжимающуюся на бедре. Старался перехватить контроль, в ту секунду уступая. Внутри бушевали две противоположности, и одну из них Игорь на время заглушил. «Это отвратительно! Это мерзко, ты — мерзкий!». Иди-ка ты нахуй. Приходи попозже. До квартиры Игоря они дошли еле сдерживаясь. В ту ночь Гром не особо задумывался о том, что будет позже. Он лишь прогибался под Хазиным, хрипло выстанывал его имя и двигался ему навстречу. Он отдавался ему. Отдавался моменту. Было хорошо. Хорошо так, как не было никогда, ни с одной девушкой. Время хотелось остановить, чтобы навсегда остаться в этом моменте, чтобы никогда не видеть больше серых улиц, однотипные адидасовские куртки и старые машины, чтобы утро никогда не наступило. Потому что было хуево, когда оно осветило комнату солнечными лучами. Было мерзко. Чувство вины и отвращение росло внутри с каждой секундой. Каждый раз он твердил себе, что то, что он делает — отвратительно. Но каждый раз, каждый чертов раз, когда они с Петей оставались наедине, он улыбался. Улыбался, обнимал его и коротко целовал в макушку. Гром не знал, что чувствует Хазин, когда это все заканчивается. Предполагал, что то же самое, что и сам Игорь. Ребята не знали. Игорь надеялся, что не узнали бы никогда. С Хазиным они встречались. Встречались? Можно ли так сказать? Они были вместе, когда никого вокруг не было. Трахались, пили вместе пиво и бродили по Питеру ночью. А при друзьях все так же делали вид, что люто друг друга ненавидят. Ссорились и дрались, сидя потом на старом диване у Игоря на хате со льдом, приложенным к ушибленному месту, хрипло хихикали и засыпали. Петя — чуть ли не ломая шею о жесткий подлокотник, Игорь — неловко пригревшись у него на груди. Гром старательно игнорировал ненависть к самому себе, срывая злость на висящей в комнате груше или здоровых мужиках у Бустера. С Петей было хорошо. С Петей он был счастлив. Но когда оставался один — накатывало снова. Они продержались долго. Год. Это слишком, слишком много для отношений парней, выращенных в обществе гомофобов и «реальных пацанов». Они были похожи на бомбу замедленного действия, готовую взорваться в любой момент. Ненавидели самих себя, выплескивали агрессию друг на друге, уходили, спали с другими девушками, флиртовали прямо на глаз друг у друга, посылали куда подальше, но в итоге снова возвращались друг к другу. Снова грубо целовались, не спали всю ночь и неумело проявляли нежность, которой в их жизни никогда не было. А потом наступил конец. Всему, что они коряво выстраивали. Ребята узнали. Увидели, как Хазин притягивает к себе, как смотрит в глаза и улыбается. По-своему мило. Они разошлись. С криками и очередной дракой, выпуская из себя всю скопившуюся злобу. Эта ссора была последней. И самой сильной. — Все это — ошибка, — Игорь гневно смотрел в такие же злые, наполненные отчаянием, глаза Пети. Ставшие родными. — Лишь глупая, мерзкая ошибка, блять. Хазин хмурился, поджимая разбитую губу. Смотрел на сгорбившегося Игоря, опирающегося о столешницу. — Я не люблю тебя. Никогда не любил, — он дернулся, на секунду теряя маску холода. Но продолжал смотреть на него, Игоря, не отводя взгляд. — Это лишь… Слова давались тяжело. Тяжелее, чем можно были представить, но… Но он ведь… Ему не должно быть так тяжело. Не должно быть так больно, он ведь не педик вовсе. — Мне было просто скучно. Хотелось, чтобы Хазин возненавидел его так, как никогда раньше. Чтобы не любил больше. Чтобы не хотел его видеть. Возможно, так он и сам разлюбил бы. Но он ошибся. Очень, очень сильно ошибся. Без Хазина было ещё паршивее, чем с ним. Было плохо. Очень плохо. Хотелось к нему, хотелось почувствовать его руки, обнять, как в последний раз, посмотреть в мутные глаза. Никто из ребят ничего не говорил. Только Олег смотрел сочувственно, по плечу хлопал и по-доброму улыбался, стараясь поддержать. Но попрежнему ничего не говорил. Знал, что Игорю слова не нужны. Петя больше не приходил. Пиво становилось ежедневным спутником. Бессонные ночи Игорь возненавидел. Он не жил. Лишь делал вид, что с ним все нормально. Что все, что было между ними и правила ничего не значило. Но оно значило. Очень многое. Пети не стало через четыре месяца после разрыва. Серёжа позвонил вечером, когда Игорь искал в карманах ключи от квартиры. Так и не нашёл, выронив телефон из рук и, стоя в ступоре, смотрел на дверь. Через мгновение ураганом снесся по лестнице. А ещё через мгновение бежал по улице сломя голову к Разумовскому, не обращая внимания на жгучую боль в груди и ногах. Когда они разошлись, Хазину, казалось, было в сто, в тысячу раз хуже, чем Игорю. Он впервые нашёл человека, которого полюбил. Который вызывал в нем настоящие, не вызванные наркотиками, чувства. Который дал понять, что он все ещё жив. Петя сорвался. Закидывался практически каждый день, уничтожал себя, стараясь выскрести из себя нелепые чувства к Грому. Забывался в девушках и наркоте. Хотел написать Игорю, но знал — не ответит. Возможно, даже заблокирует. Ему было плохо. И вернуть то самое мимолетное счастье получалось лишь колёсами. У Грома земля из под ног уходила, когда он, тяжело дыша, с надеждой смотрел в глаза Серёжи, в которых плескались лишь сочувствие и боль. Он не верил. До последнего. Отрицал, надеясь, что Петя сейчас придёт. Хлопнет по плечу, улыбнётся и снова начнёт что-то рассказывать хриплым голосом. Но взгляд Разума не менялся, Пети все не было и не было, а у Игоря внутри что-то с треском обрывалось. Ниточка за ниточкой. Он не попрощался. Не сказал, что любит без памяти, и плевать ему на это сраное общество, на осуждение, насрать ему на это. Единственное, что он, сука, сказал, так это то, что он Петю не любит. Что ему было скучно. Что терпеть не может и что это, мать вашу, ошибка. Игорь бы убил себя за эти слова. Он больше никогда не обнимет его, не поцелует сухие губы и не почувствует терпкий сигаретный запах. Не запустит руку в растрепанные волосы, не заглянет в тёмные глаза и не увидит кривоватую ухмылку. Не почувствует горячие ладони. Не услышит хриплое: «Дядь». Не поговорит с ним, лёжа на холодном полу в середине ночи. Не наткнётся на вопрошающий взгляд, следом за которым последует: «Дядь, ты че ебнулся?». Они никогда больше не позавтракают вместе подгорелой яичницей с пеплом, — «фирменное от Петра Юрича». Никогда не простоят пол часа в магазине за выбором пива, очухавшись за две минуты до конца продажи алкоголя. Он никогда его не увидит. Никогда. Он ненавидел себя за сказанное. За несказанное особенно. Но Петю этим не вернёшь. Пять лет изменили не многое. Его компания осталась той же, Олег поддерживал, как мог, Юля окружала заботой. Но никто из них не мог закрыть дыру в сердце. Ее не заклеишь, не заштопаешь и не заделаешь другим человеком. Они, вроде, уже отпустили, изредка вспоминая Хазина в своих историях. Пети не хватало. Сильно не хватало. Хотелось вернуть все назад. Хотелось вернуть Петю. — Я очень виноват перед тобой, Петь, — Игорь смотрит на безжизненный портер Хазина и игнорирует скатывающиеся слёзы. В воздухе щебечут птицы, деревья распускают свежие листочки. А вокруг тишина. На кладбище всегда тихо. — Если бы можно было вернуть все назад, я бы… Я бы никогда, слышишь, никогда не сказал бы такое! Мне не хватает тебя… Тяжело. Больно так же, как в первый день. Он не верит до сих пор. Думает, что все это — лишь сон. Дурной сон, который скоро пройдёт. Он проснётся и увидит его рядом. Проснётся и снова будет с ним. Но проснуться не получается. — Я люблю тебя, Петь. Любит. Теперь уже не отрицает. Теперь он это принял. Принял себя. Только слишком поздно. Гром встаёт, громко выдыхая, проводит по холодному камню кончиками пальцев. — Пока, Петь. Он уходит домой, где ждёт Маша. Вернулась таки. Когда зайдёт в квартиру будет улыбаться, обнимать ее и гладить по осветлённым волосам. А на вопрос «Где ты был?» ответит, что у Олега. Будет жить дальше, находиться в компании когда-то любимой девушки. А по ночам смотреть в окно, стряхивать пепел с сигареты и, как сентиментальная восьмиклассница, смотреть на звёзды, искренне веря, что одна из них — его Петенька. Игорь встретил его в марте. Но уже пятую весну встречает один.