Терияки

      Воздух, прогретый асфальтом, развевает светлые пряди на голове Феликса, пока он не спеша крутит педали велосипеда по пути домой. Он работает консультантом в банке, что идеально ему подходит. Выученная приветливая улыбка, врожденная ухоженность от макушки до кончиков полированных ботинок, завораживающий бархатистый голос и, конечно, – вежливость и сдержанность во всём. Во всяком случае, так он выглядит, таким хочет казаться, и так же его видят окружающие.       В голове же его далеко не такой порядок, как на рабочем месте. Пока он монотонно объясняет бабушке-божьему-одуванчику правила пользования банковской картой, его мысли заполняются яркими картинками откровенного содержания. Например, как он припадает к сочным алым губам в страстном поцелуе, пока руки приятно сжимают сзади, или как он оставляет отметины на сильной спине, спускаясь всё ниже, или… — А пин-код обязательно придумывать? Я ведь его забуду.., —бабушка растерянно приглаживает крашенные хной волосы, вырывая Феликса из омута фантазий. — К сожалению, обязательно, —консультант Ли улыбается, и вот уж правда — от улыбки станет всем светлей. — Но вы можете придумать цифру, хорошо известную вам: например, памятную дату.       Ещё один довольный клиент, еще один положительный отзыв.       «Прекрасному сотруднику Феликсу Ли за внимательную консультацию, а также за его глаза и улыбку. Ох, если бы я была молода… Теперь я буду пользоваться услугами только вашего банка и приходить почаще.»       Бабушке уже нечего терять, и она без каких-либо стеснений пишет это шариковой ручкой прямо в книге отзывов, чем даёт коллегам Феликса новый повод для подколов. — Ну что, Феликс-обольститель бабушек, куда направляешься? —коллега, смеясь, приобнимает его перед выходом из здания банка. — Сегодня домой, в бар не тянет, прости, — Феликс поправляет отросшие пшеничные волосы и убирает их за уши. — Что, опять свою порнографию рисовать?       Ах да. Феликс — известный в определённых кругах артер, который будоражит своими рисунками тысячи умов. Вот только в реальной жизни об этом знает всего пара человек — коллега, по совместительству лучший друг, и подруга, с которой они знакомы ещё со школы.       Рисовать у Феликса получалось хорошо, картинки выходили почти живыми и ему, честно признаться, нравилось думать, что он возбуждает людей хотя бы таким способом. В подтверждение, он получал сотни комментариев о том, как человеку по ту сторону экрана стало жарко или о том, что он угадал чьи-то сексуальные фантазии.       Но в реальной жизни он был одиноким и скованным, а огонь внутри разгорался ярким пожаром с каждым днём всё сильнее.       Феликс поворачивает налево по улице и засматривается на цветущее дерево — белоснежные лепестки разносятся ветром, и даже на расстоянии можно ощутить сладкий опьяняющий запах.       Вдруг он врезается во что-то твердое и благодаря небольшой скорости плавно заваливается на бок, больно ударяясь об асфальт. Оказывается, он попал точно в стоянку для велосипедов. — Эй! Ты в порядке? — парень, стоявший неподалёку, с тревогой смотрит в сторону Феликса. — Помощь нужна? — Нет, всё хорошо! — Феликс поднимает ладонь вверх, давая понять, что он в норме.       Не спеша, он приподнимает велосипед, что навалился на него сверху, и потирает ушибленную руку. — Короче, повторяю в последний раз, — напротив парня стоит мужчина, грозно выставляющий указательный палец вперед. — Чтобы завтра работа была готова. Иначе ты уволен! Понял меня?! — последние слова он уже выкрикивает, на что парень лишь опускает глаза в пол и молчит. Желваки, что заходили на его скулах и сжимающиеся кулаки выдают его, но он ничего не отвечает. Мужчина удаляется, и брюнет немым жестом выставляет оба средних пальца, вкладывая в это всю свою злость и досаду.       Феликс, заставший чужую драму, продолжает сидеть на асфальте и сжимать руку, что неприятно саднила. — Интересно? — брюнет всё еще раздражён. — Ладно, сейчас помогу тебе, чучело беспомощное.       Пока Феликс пребывает в смятении от такого обращения, крепкая ладонь подхватывает его и поднимает с земли. Он отряхивает пыль с брюк, а парень тем временем поднимает велосипед и облокачивает его о фонарный столб. — Сильно ударился? — Феликс, наконец, может разглядеть его лицо вблизи. Первое, на что блондин обращает внимание — глаза незнакомца. У него глубокий взгляд, который словно изучает, выискивает детали. Феликсу хорошо знаком такой взгляд. Так смотрят творческие люди – например, дизайнеры либо фотографы или… художники? — Думаю, простой ушиб. Спасибо, —Феликс разглядывает руку и активно шевелит пальцами.       Спрашивать у незнакомца о только что случившемся было бы нарушением его личного пространства, но любопытство берёт верх. — А ты… У тебя всё нормально? Я стал случайным свидетелем… — Феликс кивает в сторону, где ещё минуту назад стоял мужчина и грозился парню увольнением. — Ага. Подумаешь, уволят, — брюнет пожимает плечами. — Подумаешь, мне через пару дней платить за аренду, а мне даже жрать нечего, — на его лице появляется нервная улыбка. —Подумаешь, этот вонючий козёл срать хотел на то, что я заболел и не мог вовремя выполнить его заказ! Ай, да ебись оно всё конём!       В отчаянии брюнет машет рукой и резко разворачивается на пятках, оставляя за собой лишь шлейф парфюма, пахнущего океаном и свежестью. — Эй, подожди, ты куда?       Феликс наспех хватает велосипед, седлает его, кое как встает ногами на педали и догоняет брюнета. — Я могу помочь? — он сам не знает, зачем увязался за незнакомым парнем, но что-то внутри заставляет его ехать рядом, подстраиваясь под темп шагов. — Разве что составить мне компанию. Я хочу выпить. Хотя, блядь… Денег-то у меня — нихрена!       С досадой брюнет пинает воздух и ускоряет шаг. — Тогда я угощаю?       Сегодня пятница, парень симпатичный и, собственно, почему нет? — Феликс быстро объясняет свою смелость, ведь обычно он не делает такие предложения первым. — Не знаю, зачем тебе это, но мне уже всё равно. Только пойдём ко мне. В барах накрутка зверская, а я не хочу, чтобы ты разорился.       Брюнет переходит улицу, по его уверенной походке можно сказать, что он живёт где-то неподалёку. — Выглядишь ты как какой-то школьный учитель, — он окидывает взглядом Феликса и ухмыляется. — Я сотрудник банка. — В любом случае — что-то на занудном, без обид. Никогда не понимал офисную работу…       Феликс молча поджимает губы. Ему немного обидно, ведь в нём есть большая страсть к рисованию, которой он не может делиться со всеми подряд. А когда тебя все без разбора считают скучным офисным планктоном — ну такое себе, честно говоря. — Зато ты — дофига творческий. Фотограф какой-нибудь или художник?— задумчиво протягивает он.       Брюнет поворачивается в его сторону и удивлённо кивает. — Как ты угадал? Хотя, по мне видно, наверное? — Ага. Каким бы скучным я тебе не казался, меня хотя бы не будут увольнять за то, что я заболел. — Переиграл и уничтожил, — парень поднимает ладони, в шутку признавая поражение.       Затарившись парой бутылок соджу и рамёнами, парни поднимаются в квартиру на третьем этаже того же дома, где и магазин.       Феликса встречает просторная светлая студия, красиво оформленная цветами в горшках, разнообразными лампочками и плакатами. Он вспоминает о своей темной маленькой квартирке и думает, что хотел бы её преобразить. Так же, Феликс замечает небольшой белый угол, выделенный под фотоссесии — там стояли прожектора, высокий стул и прочий реквизит.       Разлив соджу по рюмкам, брюнет притягивает её ко рту, чтобы отпить, но Феликс прерывает его. — Подожди, скажи хотя бы своё имя? — Хёнджин, — парень опрокидывает её залпом и морщится. — А твоё? — Феликс, — последовав его примеру, он так же осушает рюмку, наслаждаясь теплом, что разливалось внутри. — Тебе правда нечего есть? — Загляни в мой холодильник, ФИлЕкс, — Хёнджин намеренно коверкает буквы в его имени и кивает в сторону. — Может, найдешь чего.       Пожав плечами, Феликс открывает дверцу, мельком рассмотрев фотографии, прикреплённые к ней. Если зрение его не обманывало, на фото были обнажённые юноши и девушки. Никой порнографии, скорее эротика — пикантные части тела были скрыты или замазаны. — Эм. Здесь только соус терияки. — Вот именно. Кстати, можно в рамен его бахнуть, если хочешь.       По кухне разносился запах варёной лапши и специй и, пока Хёнджин помешивал содержимое кастрюли, Феликс продолжил разглядывать фото на холодильнике. — А это?.. — он не знал, как сформулировать вопрос, да и что хотел спросить в принципе. — Это – моя работа, — беззастенчиво бросил Хёнджин, всыпая ещё один пакетик специй в бульон.       Рамён приятно обжигал горло, отчего щеки немного раскраснелись и горели. Вкусы смешались — здесь и острое, и солёное, и сладкое, а если запить рюмкой прохладного фруктового соджу, то и вовсе — аттракцион для вкусовых сосочков. — Может расскажешь, что от тебя хотел тот мужик? — Феликс чувствовал счастье чревоугодия — он вкусно поел, алкоголь слегка кружил голову, а парень напротив стал казаться не просто симпатичным, а чертовски горячим. Возможно, дело лишь в алкоголе. — Это был простой заказ – фотосъемка. Он увидел арт в интернете и захотел, чтобы я воплотил это в реальность, — Хёнджин вертел металлические палочки в руках, не поднимая глаз. — Иногда я делаю съемки персонально для него, иногда для журналов. Да вот я отравился чем-то на днях, лежал пластом целые сутки, а этот чёрт такой нетерпеливый… — Арт? — Феликс услышал хорошо знакомое слово, и в его глазах загорелись огоньки любопытства. — Покажешь?       Хёнджин выудил телефон из кармана джинс и задумчиво полистал галерею. — Вот. — Не может быть! — глаза у Феликса мгновенно округлились, и он прикрыл рот рукой, чтобы не засмеяться. — Не может, блядь, быть!       Удержаться от истеричного хохота всё же не удалось, и он едва усидел на стуле, пока Хёнджин с недоумением наблюдал за его реакцией. — Ты не поверишь, но автор этого арта — я.       Хёнджин подавился соджу и вытер ладонью рот, откашливаясь. — Вот уж точно — не поверю! Ты?!       Они смеются вместе, вытирая выступившие слёзы, как вдруг — лицо Феликса резко становится серьёзным, словно его осенило гениальной идеей. — Мы можем сделать это. — Что? О чём ты? — Хёнджин хмурит брови, потому что мысли в его выпившей голове идут не в ту степь. — Твой заказ. Давай сделаем это. Тогда тебя не уволят, — глаза Феликса горят, он чувствует небывалый прилив энтузиазма.       Подумать только — они могут воплотить в реальность его арт, а ведь это именно то, о чем он в тайне мечтал, когда рисовал его.       Хёнджину нужно примерно 10 секунд, чтобы загореться идеей, и вот — он уже настраивает свет и расстилает атласное покрывало на пол.       Арт, который нарисовал Феликс отчасти, был списан с натуры — с самого себя. Это было в период самоидентификации и поисков, в период сомнений о своей гендерной идентичности. Он всегда чувствовал себя мужчиной, и в то же время, он не знал, какого это – чувствовать себя мужчиной? Он был феминным, утонченным и нежным, из-за чего часто слышал в свой адрес, что выглядит, как девчонка. Если у поступков и чувств нет гендера, тогда что означало — быть парнем и вести себя соответствующе? Девушки Феликсу не нравились, но к гендеру отношения это не имело. Красить губы и ногти он тоже не хотел, но опять же — не все девушки это любят. В своих фантазиях он представлял, как кто-то крепко держит его и овладевает, но и это — скорее психология и предпочтения, чем гендер. Тогда он долго разглядывал себя голым в зеркале, и понял, что ему нравится его феминность — гладкая кожа, мягкие ягодицы, его аккуратные черты лица, и главное: его полностью устраивали его гениталии. Феликс понял, что быть парнем по половым признакам ему нравится, а иметь нежную красоту, которую по ошибке считают прерогативой женщин ему нравится еще больше.       На рисунке был изображен обнажённый парень — он лежал полубоком, открывая красивый изгиб талии и бедра. От ребер и ниже по линии был рисунок – ветки цветущей сакуры. Некоторые её лепестки хаотично располагались на теле, одна на щеке, несколько на руках и икрах. — Стоп, а рисовать-то у тебя есть чем? — Феликс остановился, расстёгивая свою рубашку. — Обижаешь, — Хёнджин старательно подготавливал место съемки, расставляя прожектора. — Я —художник, прежде всего, но этим особо не заработаешь, поэтому подался в фотографию. — Я схожу в душ? День сегодня жаркий был.       Феликс немного волнуется, но отступать не намерен. — Конечно, там на полке в шкафу есть чистые полотенца.       Пока Феликс моется, трезвость понемногу возвращается, поэтому он решает опрокинуть еще пару рюмок после. Из душа он выходит с одним лишь полотенцем на бёдрах, от него пахнет свежестью и чистотой. Он выпивает несколько рюмок сразу, и беззвучно приближается к Хёнджину, который укладывает на покрывало подушки, очевидно — для удобства самого Феликса. — Ой, — Хёнджин пугается, когда на его плечо ложится тёплая маленькая ладонь.       Он смотрит снизу-вверх и замирает. По гладкому торсу стекает несколько капелек воды, впитываясь в полотенце на бедрах. Выпирающие ключицы переходят в острые плечи, руки у него слегка жилистые и в венах, соски алеют на белоснежной груди и приковывают взгляд. Кажется, этот торс — самый соблазнительный из всех, что видел Хёнджин. А видел за свою жизнь он их немало. В нём удивительно красиво сочетались сила и утонченность, рельефность и нежность. Тазовые косточки тоже слегка выпирали, а на животе виднелись едва заметные кубики. Его тело было гармоничным и изящным, подтянутым и стройным, одним словом — идеальным. — Вау, — только и может выдавить из себя Хёнджин, но быстро тряхнув головой, он даёт Феликсу указания, как лучше сесть.       Внутри Феликса всё ликует и трепещет — этот восхищенный взгляд, о Боги! Как он мечтал, чтобы кто-то смотрел на него так. — Чтобы сэкономить время, ветку я нарисую как положено — кистью, а лепестки цветков, если ты не против, – пальцами. Просто поставлю крупные точки, иначе до утра провозимся. — Ладно.       Феликс, робко скинув полотенце, прикрывается им спереди и усаживается на подушку, боком к Хёнджину. — Тебе нужно будет убрать руку в сторону или закинуть её за голову, я начну с рёбер, —Хёнджин мешает краски на палитре и опускается на колени рядом с Феликсом.       Тот повинуется, занося руку за голову, мысленно радуясь своей гладкости по всему телу. — Ой, это щекотно, — Феликс непроизвольно вздрагивает от первого прикосновения кисточки. — Нужно будет потерпеть, — тон Хёнджина становится совсем не таким, как раньше. Голос звучит более мягко и приглушенно, сладко, словно мёд с молоком. Феликсу хочется, чтобы Хёнджин сказал еще что-то. — Расскажи о себе что-нибудь. Где ты учился? — Феликс немного елозит на подушке голыми ягодицами и бросает короткие взгляды в сторону художника.       И Хёнджин рассказывает. О веселых годах в художественной академии, о просроченных дедлайнах и угрозах отчисления, о смертельных пьянках и не менее смертельных похмельях… В общем, о всём, чем он жил «до». И о том, как пришёл к работе фотографа, толком ничего не умея. — Думаю, я просто люблю голых людей, — с улыбкой подытоживает парень.       Феликс лишь молча улыбается. Его жизнь была и вправду скучной в сравнении с Хёнджином. — Можно тебя спросить? — брюнет спускается ниже и продолжает ветку уже на бедре Феликса. —Я просмотрел твой профиль с артами после того, как мне пришёл заказ. Они довольно… откровенные?       Феликс кусает губы, наблюдая за склонившейся над ним черной макушкой. Хёнджин очень сосредоточен, и в тот же момент — расслаблен и непринуждён. В то время как у Феликса затекает тело от неудобной статичной позы, и он думает, как бы ему тактично прервать процесс. — Так вот, — продолжает Хёнджин. — О чем ты думаешь, когда рисуешь? Мне, как художнику, просто любопытно.       Феликс всё еще сконфужен, его нога затекла и неприятно покалывала. — Феликс, если тебе неудобно, можешь просто лечь, — Хёнджин улыбается про себя и отодвигается, пока парень с облегчением растягивается на подушках.       Телу сразу становится в разы приятнее, но уже после, Феликс ловит себя на мысли, что теперь – его ягодицы, полностью оголенные и прямо перед лицом Хёнджина, пусть и боком. — Так о чём ты думаешь? — выражение его лица остаётся спокойным и сосредоточенным.       Феликс успокаивает себя тем, что Хёнджин видел множество обнаженных тел и для него это — просто работа. Хёнджин успокаивает себя тем же, потому что внутри всё дрожит от бархатной кожи, которую он иногда задевает ребром ладони. — О чём я думаю?       Может ли Феликс сказать напрямую, что все рисунки — его фантазии? Что он отчаянно нуждается в ласке, в теплых руках, в страстных поцелуях, в слиянии с кем-то? Что он просто мечтает о любви? — Ни о чём. Это помогает мне расслабиться и отвлечься. А ещё, мне льстит, если кого-то заводят мои работы, — в этом Феликс решает быть честным. — Вот как? — Хёнджин мягко улыбается и качает головой. — Что ж, с ветками я закончил, сейчас буду тыкать тебя пальцем, готов?       Феликс давит смущённую улыбку, думая о двусмысленности фразы. — Эти кольца у тебя на руке, черное и белое. Мне они нравятся, — подмечает Феликс после долгих разглядываний длинных пальцев Хёнджина.       Пальцы чувствуются по-другому. Там, где Хёнджин касается его — кожа горит, и по ощущениям и правда распускаются цветы. Так Феликс представляет себе это. Что не краска рисует лепестки на его теле, а чувствительные прикосновения. Хёнджин прижимает подушечки к голой коже на несколько секунд, и отпускает, двигаясь от цветка к цветку. Где-то он делает их крупнее, где-то мельче, нежно-розовый отлично смотрится на бледной коже Феликса, подчеркивая его тонкие линии. Ветка идёт извилисто — по изгибу бедра, и кончается на уровне колена. Когда Хёнджин склоняется к лицу Феликса, чтобы нарисовать последний цветок, тот непроизвольно зажмуривается. Он чувствует теплое дыхание на своих щеках, затем его касаются пальцами, нанося прохладную краску.       Он чувствует себя не просто обнаженным, скорее открытым и беззащитным.       Хёнджин заворожен его чистой красотой. По щекам хаотично рассыпаны веснушки, пышные ресницы веером обрамляют веки, а пухлые губы, испещрённые десятками полосочек, выглядят в точности как цветки сакуры — нежно и соблазнительно. Хёнджин с трудом сдерживается, чтобы не припасть к этим манящим губам. Он обязан сделать фото, а потом — будь, что будет. — Думаю, я закончил. Теперь самое главное.       Они долго подбирают позу, чтобы сделать её максимально приближённой к арту. Хёнджин аккуратно надавливает на поясницу Феликса, чтобы тот прогнулся сильнее, и пододвигает его колени, укладывая друг на друга.       Лежать нужно на боку, но так, чтобы было отчетливо видно рисунок — это центральная часть композиции. Одну руку Феликс подложил под голову, другая просто покоилась рядом.       Хёнджину пришлось отнять у Феликса единственную защиту — полотенце, потому что оно было бы заметно в кадре. — Не переживай, я сниму тебя с такого ракурса, что будет ничего не видно.       На фото может быть и не видно, зато Хёнджину теперь всё отлично видно. За время фотосъемок он видел много разных тел. Кто-то был гладким, кто-то с волосами, кто-то со шрамами, кто-то даже с силиконом. Все были разными. Но словно чужими. Никогда Хёнджин не хотел никого из клиентов. Не то чтобы у него были какие-то моральные принципы. Случись что-то подобное, он вряд ли бы стал противиться. Просто не его люди, и всё тут. А Феликс… Его тело просило, нет – требовало ласки, каждая его клеточка плавилась под прикосновениями Хёнджина, когда он ненароком упирался коленом в обнаженное бедро или обхватывал тонкую талию, чтобы подвинуть. Феликс тянулся к нему, сам того не осознавая. Иногда он прикусывал губы и глубоко дышал, стараясь усмирить учащенное сердцебиение. Хёнджин чувствовал это, и сладостная нега разливалась внутри, заполняя всё естество от предвкушения. Но сначала фото.       Хёнджин делает несколько пробных снимков, затем убавляет яркость прожектора. Свет должен быть не таким ослепляющим, а скорее, мягко обволакивающим. Он приближается и отдаляется, делает фото сверху и под наклоном, приседает, чтобы снять отдельно изгиб бедра, а также делает фото щеки и губ, спросив перед этим разрешения. — У тебя очень красивые губы, — решается, наконец, сделать комплимент Хёнджин. —Могу я сделать фото для себя? Личное.       Феликс приподнимается, выставляя перед собой подушку, и кивает. — Приоткрой рот, — Хёнджин осторожно проталкивает сквозь ровный ряд зубов большой палец, укладывая его на горячий язык. Остальные пальцы мягко придерживают подбородок.       Феликс немного хмурится, но не сопротивляется этому странному жесту. — А теперь обхвати его губами.       Он послушно смыкает кольцо вокруг пальца, и тот проникает глубже, надавливая на язык. Хёнджин в это время прицеливается в объектив и делает первое фото. Палец выскальзывает обратно, уже влажный, и проходится по губам, смачивая их. Феликс лишь слышит щелчки затвора камеры и закрывает глаза. Палец скользит то внутрь, то наружу, затем покидает рот. Теплая ладонь прижимается к щеке и осторожно сдавливает её. Хёнджин всё еще делает фото, завороженный зрелищем — он уже не сможет остановиться. — Можешь лечь на спину? — Хёнджин отнимает подушку и садится верхом на обнаженное тело, сам он еще в одежде, хотя с каждой минутой ему становится всё жарче.       Он кладет ладонь на молочную грудь, оставляя между пальцев бордовый сосок, что уже налился и затвердел.       Щелк — фото.       Он соединяет их ладони, сравнивая размеры и переплетая пальцы. Одно из колец, а именно — белое, он надевает на палец Феликса.       Щелк — фото.       Он чертит узоры на впалом животе, что подрагивает от прикосновений, оставляя белёсые полосы.       Щелк — фото.       Он спускается ниже и разглядывает полувставший член с бежевой аккуратной головкой, касается гладкого лобка и задевает пальцами обнажённую плоть.       Щёлк — фото.       Это фото было последним, а затем, вместо первого поцелуя, он припадает губами к головке и лижет её, всасывая предэякулят.       Феликс, дрожащий всё это время всем телом, охает от неожиданности и закрывает лицо руками. Никто никогда не делал это с ним, и он задыхался от новых ощущений. Хёнджин проходится горячим языком по всей длине и берёт сначала наполовину, пошло причмокивая, и заводя головку за щеку.       Одной рукой Феликс хватается за короткие черные волосы, а другой гладит себя по груди, что часто вздымается от сбившегося дыхания. Пережить накатившее удовольствие кажется невозможным — это слишком хорошо и приятно. Это лучше, чем он себе представлял. Лучше, чем картинки в его воображении и на его планшете.       Он почти хнычет, когда Хёнджин насаживается до основания и мычит от удовольствия, утыкаясь носом в лобок. Размер у Феликса не слишком большой, что с легкостью позволяет Хёнджину вбирать его полностью. Он виртуозно втягивает щеки, и чередует рот с рукой, обцеловывая каждый миллиметр вокруг. Ритмично опуская голову, Хёнджин ускоряется, но вовремя останавливается, так и не дав Феликсу кончить.       Он ведёт дорожки поцелуев на внутренней стороне бедер, и мнёт их пальцами, оставляя красные следы на коже. Кусает тазовые косточки, и тут же зализывает, мажет губами выше, и рисует узоры на животе. Феликс едва дышит, но всё чувствует: губы мягкие и пухлые, когда они везде целуют — бабочки внутри бьются в агонии.       Хёнджин всё еще в одежде и это кажется непозволительным упущением.       Обеими руками Феликс тянет футболку на себя, давая понять, что хочет быть обнаженным не в одиночестве.       Хёнджин решает устроить ему небольшое представление, и встает, раздеваясь медленно, не спеша. У него широкие плечи и неотбеленная кожа медового цвета, руки в меру накачены — рельефы мышц красиво очерчены и заметны. Бёдра крепкие и жилистые —он явно занимается спортом. Когда парень разделся полностью, Феликс мог лишь неотрывно смотреть в область паха — тот значительно превосходил его по габаритам. Рот наполняется слюной, и Феликс сглатывает, с трепетом наблюдая, как Хёнджин снова седлает его бедра.       Он наклоняется ниже и заглядывает в глаза. Это слишком опасно — в них можно утонуть или пропасть, Феликс проваливается в карий омут: он загипнотизирован и обездвижен.       Хёнджин целует сначала щеку, что без цветка. Он долго прижимается губами к коже и не двигается, затем снова, и снова, поднимается выше — к виску и лбу, целует закрытые глаза и переносицу. Нежность растекается от макушки до кончиков пальцев, Феликс видит звёздочки под веками и улыбается.       Уже в улыбку, Хёнджин целует его — мягко, аккуратно, словно не он пять минут назад страстно отсасывал ему, закатывая глаза от удовольствия. Их языки сплетаются, и Феликс ликует — он думал о поцелуях весь вечер, как только алкоголь ударил в голову. Хёнджин иногда ускоряется, засовывая язык глубоко, по самые гланды, а затем замедляется, невинно чмокая губы и нос.       Хёнджин мог быть разным. Ему нравилось чередовать свои настроения, заставляя партнёра испытать всю палитру его темперамента.       Поэтому в следующую минуту, он ловко перевернул Феликса под собой, и прижался всем телом.       Хёнджину нравится слушать, как Феликс стонет. Буквально от всего. Стонать у него получается хорошо и не наигранно — низкий голос вибрирует и пробирает до мурашек.       Краска от постоянных трений размазалась — толстый слой гуаши не везде просох.       Хёнджин трётся между двух половинок, отмечая их мягкость, а сам думает о том, что хочет разрисовать Феликса всего, и самому испачкаться, чтобы стать единым полотном.       Он отстраняется от податливого тела, и берет баночку с синей краской. Феликс обессиленно дышит и приходит в себя, не поднимая головы.       Хёнджин макает палец внутрь, и разрисовывает им свою ладонь – закрашивая полностью. Затем он оставляет отпечаток на одной из ягодиц Феликса и, довольный, тянется за камерой, чтобы запечатлеть это прекрасное зрелище. Блондин понимает, что к чему, и приподнимается, чтобы последовать примеру Хёнджина. Феликс делает резкие мазки красным по груди и щекам парня, словно всплески алого вина или крови. На спине он оставляет белые отпечатки своих ладоней, и маленькую подпись «Феликс» на пояснице.       Они увлечены рисованием на телах друг друга, они молчат и улыбаются, проживая волшебство момента здесь и сейчас. Это так странно, случайно познакомившись вечером — так совпало, что их притянуло друг к другу, словно магнитом. И сейчас, хватало лишь взгляда глаза-в-глаза, чтобы в душе всё шевелилось, чтобы пальцы покалывали от электрических разрядов, чтобы светились оба — ярко и согревающе.       Разукрасив друг друга со всех сторон, они снова целуются, и не могут оторваться от сочных раскрасневшихся губ, терзая их до кровоподтеков.       Хёнджин оставляет отметки на шее Феликса, зарываясь в ключицы, вдыхая запах кожи, что сводит с ума, он прикусывает ухо и жарко выдыхает, пока руки хаотично бродят по стройному телу.       Краски на их телах смешались в единое месиво, и покрывало под ними давно перестало быть белым.       Хёнджин прижимает тело Феликса к полу и шепчет ему на ухо: — Мы — это искусство.       Сотни мелких разрядов пронизывают тело Феликса от этой фразы. Чтобы быть ближе, он закидывает ноги за спину Хёнджина и притягивает к себе. Они касаются возбужденными органами друг друга, и брюнет соединяет их вместе, лаская сразу оба. Феликс снова глубоко дышит и прикусывает его плечо. Их естественные жидкости, пот, слюна — перемешиваются вместе с красками. Здесь белый смешивается с красным, синий с розовым, серый с фиолетовым… Здесь всё грязное, и в то же время — чистое и прекрасное.       Хёнджин растягивает Феликса двумя пальцами, смоченными в смазке, тот сжимает губы и мычит от напряжения.       Тогда брюнет шепчет милые глупости, называя Феликса малышом, целует за ушком, трахая его пальцами всё сильнее, пока тот не начинает подмахивать бёдрами в такт, давая понять, что готов к большему.       Феликс смотрит перед собой затуманенным взглядом, они приглушили свет, оставив гирлянду с лампочками, и в глазах Хёнджина теперь плясали огоньки. Его лицо — самое красивое, что Феликс видел когда-либо. Удивительно, как тот преобразился за вечер — от просто симпатичного незнакомца, до умопомрачительно-сногсшибательного-охренеть-какого-красивого-и-сексуального парня, которому хотелось отдать не только своё тело, но и душу.       Массивная головка проникает внутрь, и искры сыпятся из глаз Феликса. В немом стоне он открывает рот, вдыхая воздух, но не издает ни звука.       Хёнджин даёт привыкнуть, и постепенно проникает внутрь, утопая всё глубже в узком колечке мышц. Блондин сильно сжимает его, напрягаясь от неприятных ощущений, тогда Хёнджин снова успокаивающе целует, отвлекая губами. Когда Феликс, наконец, расслабляется и развязно отвечает на поцелуй, Хёнджин входит до основания, заполняя его полностью. Ощущается это так, словно они достигли точки невозврата. А обратно не хотелось — хотелось быть только ближе, глубже, теснее, и до самого конца.       Быстро задвигав сильными бедрами, Хёнджин попадал прямо по чувствительной точке, он входил размашисто и глубоко, вызывая у Феликса гортанные стоны при каждом толчке.       Феликс, не в силах больше терпеть, обильно кончил на их животы от интенсивного трения. В голове не было ни единой мысли — только хаотично проносящиеся события сегодняшней ночи. Хёнджин же, зажмурился от подступающего оргазма, и задвигался ещё быстрее, вколачиваясь в тело, что уже обмякло под ним. Он кончил, громко простонав имя Феликса, и наваливаясь сверху всем весом. Краски, пот, и сперма нисколько не смущали обоих. Напротив, как они и хотели — теперь это всё превратилось в единое полотно, своеобразный перфоманс, без цели, а просто от переизбытка чувств.       Наутро Феликс обнаружил себя лежащим в кровати в одиночестве, заботливо завёрнутым в белоснежное одеяло.       На прикроватной тумбочке лежала записка:       «Поехал сдавать заказ любимому начальнику. Если всё пройдет хорошо — сегодня в холодильнике появится что-то, кроме соуса терияки. Кольцо, кстати, — теперь твоё. Как и я сам.»