Marvel badass

                    Полированная поверхность холодит нежную кожу. Сидеть голой задницей на столе непривычно. Джессика морщится. Ну, хорошо: почти голой задницей. Она совсем не носит шорты и уже давно перестала надевать юбки. А сейчас хлопковые трусы шортиками да эмо-панковая кофта под майку выглядят почти как вечерний наряд. Туалет для шлюхи.              Она фыркает и опрокидывает чашку над раскрытым ртом, вынуждая медовуху течь по пищеводу, обжигая легкие, когда дыхание перехватывает и спирает.              А потом сминает чашку как пластиковый стаканчик. Вот так — взяла и прихлопнула рукой. Только осколки пораженно крякнули. Да она просто поразительная женщина! По крайней мере, по мнению одного кретина. Джессика снова вливает в себя безвкусное пойло — прямо из горла. Она только что представляла, сидя вот так же, только на другом столе, в доме Триш, как берет — и принимает решение за Килгрейва. Засовывает все его добрые гипотетические начинания в глотку и великий телепат давится ими вперемешку с собственной слюной, захлебывается и плачет. О, она смогла бы. Она привела бы родителей этого монстра прямо в клетку к обозленному, загнанному зверю. Она призвала бы свидетелей. Записала на видео те зверства, на которые толкнула бы его сама. Очень, очень по-геройски, Джессика! Как пострадал бы блондинистый качок, как погибли бы невинные люди. Возможно, его мать. И виноват был в этом совсем не он. Конечно, не он.              Ковровая дорожка тянется от ее порожка. Красная и махровая.              Джессика стонет. Рев раздирает грудину изнутри, и никакая анестезия в виде шайтан-пойла не может заглушить треск рвущейся плоти где-то за барабанными перепонками. Они стучат всё громче, эти барабаны. И всё перепинаются друг с другом. Все запинаются. Комната кружится, стол тоже клонится на бок, уже ведь чертовски поздно, им всем пора ложиться отдыхать. Белая дверь всхлипывает и моргает на завесах. Джессика видит это, потому что стол прямо напротив, а она не такая дура, чтобы напиваться в собственном кабинете спиной ко входу. Но такая дура, чтобы наконец напиться. С её-то метаболизмом…              И поэтому ничего странного в том, чтобы очнуться на полу, для нее не было. Ну, подумаешь, уснула голопопая под столом. Для приличия приложившись темечком о деревянную ножку, Джессика потянулась, чтобы еще раз, напоследок, почувствовать боль, такую естественную и понятную. Тело затекло в неудобной позе и ломило, будто отряд SWATa танцевал лезгинку весь вечер напролет на этом теле, не подающем признаков жизни. Что выглядела она, как труп, Джонс не сомневалась. Что не закрыла дверь кабинета — тоже. Отчего ж было не предположить, что кто угодно и как угодно мог воспользоваться бессознательным состоянием детектива?              — Постыдилась бы, — крикнуло в спину ей отражение из уборной. Но Джессика не стала прислушиваться к голосу разума и на этот раз. Ее слишком увлекла тройка циферок в углу экрана. Молясь всем богам алкоголизма, чтобы это было время «после полудня», а не до, женщина накинула куртку и выбросила тело в прошитую запахом китайской еды и глухих воплей сирен прохладу.              Килгрейв умел ждать. Он был очень терпелив, о да. Когда в твоем распоряжении находится неисчислимое количество марионеток (а хоть бы и три), можно развлекаться бесконечно. Но вот беда: кто бы ни попадал в эти умелые руки, чья бы жизнь ни тянулась к этим гибким пальцам нитями кукловода, ему рано или поздно надоедали все. Все, кроме неё.              Они не успели договориться… Она не успела сказать… Джессика вылетела «погулять» куда быстрее, чем он смог спросить бы… Нет, не то. Она ушла прежде, чем мужчина успел бы поставить условия её возвращения. И вот он ждет, страдает и мучается совсем один. Если не считать этих «двое из ларца», но их мучения ничто по сравнению с терзанием, что испытывает их хозяин. Слово-то какое мерзкое. Наниматель. Да, пускай будет наниматель. Так вот, они тут все семейненько дружно страдают, а она, видите ли, ни сном ни духом. Непростительно!              Фотку ей что ли скинуть? Ах, ну да, совсем забыл: телефона у дорогой Джи-Джи сейчас тоже нет! Керамическая вазочка летит за спинку дивана, рассыпая за собой яркие в полумраке гостиной шарики закуски. Обычное лакомство к пиву, но гений не пьет. Его разум должен быть предельно чист и собран. Кристальная трезвость.              И единственное, что вмиг сводит с ума и заставляет искать место рукам, облизывать губы, разглаживать несуществующие складки на манжетах, лишь бы скрыть дрожь волнения, — это она. Она, мать ее, Джессика Джонс.              — Я. Хочу. Твои. Силы.              Легка на помине. Она грохочет в унисон с дверью, едва не слетевшей с петель; с сумкой, брошенной бесформенной кляксой в угол. Торопливо раздевается, задевая торшер. Шипит сама, как электрический провод. И тянется к нему.              Ну, или падает.              В сущности, какая разница?              Он тратит драгоценную секунду, оглаживая тощую грудную клетку там, где должен быть бюст, но быстро отпускает руки, как только Джесс отталкивает его. Она уже стянула куртку и продолжает обнажаться.              — Половым путем это не передается.              Он присвистывает: да тут и снимать-то нечего. Сегодня дорогая Джессика решила прогуляться… налегке, так сказать.              — Знаю. Проходили. Но было бы за-абавно, если б все тои шлюхи внезапн нача-али управлять тбой, — пауза на полусонное кряхтение, — согласись, а? Получили бы, — она путается в кофте, путается в словах, проглатывая окончания, — дост-п к пульту… управления… величайшим… ох. Что я несу?              Джонс мертвецки пьяна. Видимо, пока добиралась до логова, тире, родного дома, успела догнаться. И, возможно, грех, о котором она не вспомнит наутро, преступлением считаться не будет? Мужчина мысленно бьет себя по рукам, подхватывая худую фигурку, пока та не навернулась с дивана.              И первый раз он даже успевает. Но упрямая Джессика Джонс, запретившая своему домомучителю прикасаться к ней без разрешения, слишком сильно впечатывает ладошки ему в грудь, слишком сильно отталкивает его от себя, а себя — от него, забывая, что в этой ситуации именно полоумный маньяк — ее единственная надежная опора.              В общем, как бы там ни было, гордая и пьяна, Джессика Джонс летит. Она пьяна и полусчастлива, ведь только счастливые люди видят этот мир вверх тормашками?              Вопреки ожиданиям телепат не спешит своей избраннице на помощь. Сквозь звон в ушах, сопутствующий падению, девушка слышит его резкий насмешливый свист. Она не понимает и хмурится. Ну еще бы — не понимает. Ведь не ей открылась сейчас удивительная картина «V значит две стройные женские ножки”. Они действительно торчат над спинкой дивана подобно рогатой антенне, настроенной на сигнал похотливого изломанного собственными желаниями маньяка.                     — Не помочь тебе, дорогая? — напевно интересуется он.              Мужчина медленно огибает диван, выплывая из заволокшего сознание тумана.              — А ты прикажи мне встать, не церемонься, — она пьяно отплевывается от волос. Так вот что душит горло.              Килгрейв хмурится. Ему не нравится, нет, его расстраивает, что пленница приходит в себя. Джесси такая забавная, когда напьется. Но трезвой она заводит гораздо больше.              Мужчина наклоняется, чтобы вопреки здравому смыслу помочь ей подняться, но — ожидаемо — в благодарность за проявленную заботу получает нехилый удар в голень и рычание над самым ухом:              — Тронешь — убью.              Такая резкая «р», Джонс тянет звук, наматывая внимание на эту леску.              — Я умру счастливым, — абсолютно серьезно отвечает Килгрейв. — Я умру столько раз, сколько понадобится, чтобы ты сама…              Он не успевает договорить, прежде чем на голову обрушивается торшер. Понаставили тут. Один она благополучно обезвредила сама — у двери. Вторым вот пытается изнасиловать его бедную головушку. Ну уж этого маньяк не мог потерпеть никак.              Он уже хотел отдать ей приказ. Что-то не слишком остроумное, но болезненное. «Возьми нож и помоги прислуге на кухне». Ну, что-нибудь в таком роде. Чтобы дорогая Джесс надолго запомнила, каким он бывает.              А каким он бывает?              Своевременный вопрос, когда в тебя летит вазочка из-под снеков, так некстати закатившаяся под руку разгневанной фурии. Килгрейв тяжко вздыхает, уклоняясь. Черепки стремительным потоком огибают голову, теперь не один год потребуется, чтобы достать их все из-за плинтуса, из-под ковра, из-под шкафа.              Он физически находится сейчас ближе к полу, поэтому первым слышит топот. Приглушенный ковром и шумом крови в ушах, но отчетливый, женский, обреченный.              Альва Рамирес зажимает рот прежде, чем вскрикнуть, а ему везет первым вспомнить свое обещание перед Джессикой. Поэтому Килгрейв хрипит, одной рукой пытаясь расцепить пальцы на своей шее, второй совершенно бессмысленно тянется к застывшей на пороге женщине:              — Забудь все, — кислород-то кончается, — брось в нее… — мутнеющий взгляд безуспешно шарит по комнате, то и дело спотыкаясь о желтые пятна, — подушкой, — наконец находится псих.              Внезапное появление в жизни диванной подушки отрезвляет Джессику до самой вероятно возможной границы. Она отшатывается, задевая бедром край мебели, нелепо взмахивает руками и с гулким грохотом стукается о пол пятой точкой.              — Вот так, умница. — Он потирает горло, приподнимаясь на руке в нелепой неустойчивой позе. — Хорошая девочка! А! А! Иди-как к папочке, малышка, — мужчина снова напевает, превозмогая тянущую боль в шее.              — Ты… Приказал женщине все забыть! — она молчит зло, потрясенно.              — Я все еще могу приказать ей пойти освежевать нашего шефа! Я буду скучать по его пасте, — отфыркивается спарринг-партнер Джонс. Она все еще молчит, переваривая, вспоминая.              — Альва, — начинает Килгрейв сладким увещевательным тоном, тянет слово, как жвачку, давая Джессике время. — Не могла бы ты любезно…              — Килгрейв.              — Спуститься на кухню…              — Прекрати.              — Включить плиту…              — Хватит.              — Подойти близко-близко…              — Остановись!              Джессика в шаге от броска. Она напряжена, все тело сгруппировано. И только страх за совершенно посторонних ей людей отделяет эту маленькую хищницу и ее временного хозяина от столкновения.              — И, пожалуйста, поставь чайник. — Он демонстративно кашляет, а потом произносит раздельно, с ощутимым укором, глядя Джессике прямо в глаза: — В горле пересохло.              Джонс не расслабляется ни на минуту, даже когда служанка уходит вон. Только поворачивает голову в его сторону, хмурится. Лоб рассекают резкие неприятные складки, у кого-то будет болеть голова этой ночью. Но мужчина не испытывает радости по этому поводу. И начинает хмуриться сам.              — Что ты задумал?              Он мысленно пускает кораблики по темным каналам морщин лица напротив, досадуя, что так и не научился читать мысли.              — Довольна? — резко бросает вместо ответа. — Ты все испортила, все сломала, как всегда!              Он выходит из комнаты, задевая пораженную Джонс плечом. Она даже пропустила обидные слова мимо ушей, как пропустила его, пусть они и задели ее так же походя, вскользь. О, да. Но сейчас все внимание детектива было сосредоточено на другом: вместо того, чтобы позволить ей — снова — наказать саму себя, пусть даже и его руками, этот сукин сын предотвратил трагедию. Пусть бедная миссис Рамирес теперь не вспомнит и своей фамилии, но она жива и кожа ее лица все еще на месте.              Чудеса.              Джонс прислоняется спиной к стене. Нет сил закрыть дверь, сквозняк гуляет по комнате, холодит голые ноги. Девушка вспоминает, с чего началась потасовка и ее щеки медленно краснеют, разбавляя извечную бледность лица.              — Слушай. — Ну не называть же его сейчас Килгрейвом? — Так что насчет твоих способностей? Могу ли я…              — Нет! — фаланги пальцев белеют от напряжения, с которым он сжимает спинку стула. Сквозь голос прорастает настоящая паника.              — Не думаю, что смогла бы воздействовать на тебя, — бормочет Джессика под нос. Она рассчитывала на такую реакцию, но все равно внутренне сжалась, ожидая всякого.              — Не в этом дело, — британец отмахивается. Сейчас его акцент проступает как никогда. Джонс едва разбирает слова. Он отпивает чаю, манерничая, но Джессика не отводит взгляд.              — Тогда что же?              Он все еще жмется, но затем резким движением (она даже вздрогнула) выбрасывает флеш-накопитель на стол. Желтый пластиковый корпус. Моментально всплывают воспоминания, но Джессика топит их там же. Потом. Время разобраться с этой частью жизни еще будет. Она сама подключает устройство к ноутбуку. Конечно, ведь это ее выбор. Сама нажимает на «плэй». И сама не отводит взгляд даже тогда, когда маленький мальчик корчится на операционном столе, пронзенный шприцами, облепленный суетливым месивом белых перчаток. Они пульсируют как мучнистые черви, выдергивая и присоединяя все новые и новые провода, они называют его сыном, пока он вертит кубик Рубика дрожащими пальцами так, что картинка плывет.              А, нет. Это слезы.              Ей не жаль его. Ну, возможно, маленький Кевин и заслуживает сочувствия. Но не… Не сейчас?              Джонс выдыхает словно после долгой затяжки.              Нет смысла говорить, нет смысла задавать вопросы, все и так ясно.              Мужчина стоит отвернувшись. Их взгляды не пересекаются, когда Джессика поворачивает голову.              О, да. Она знает, что ему нужно и она даст ему это. Из милосердия. Из сострадания.              Джессика Джонс поворачивается спиной к жадному монитору, глотающему крики маленького психопата. Он отдирает пригоревший взгляд от стенки и вопросительно смотрит куда-то поверх джессикоджонсовских глаз. Полированная поверхность холодит нежную кожу бедер. Только она не пьяна и на ней нет трусов.              Джессика Джонс хохочет и смыкает ступни за спиной мужчины, ощущая пурпурный шёлк его рубашки: то, что надо. Легкая щекотка в паху и на икрах. Так… приятно.              Он удивленно тянется вперед, прижимаясь невесомо губами к виску. Не тот момент, чтобы брать самому.              Джесс прижимается плотнее к телу Килгрейва. Она улыбается, отталкиваясь руками от стола.              И только ей одной известно, что будет дальше: смерть или удовольствие. Или сначала одно, а потом другое в произвольном порядке.              Килгрейв всхлипывает у нее на руках. Стонет и корчится в агонии.              И только она знает — кончит он или скончается.              Джессика Джонс плотнее сжимает ноги.