Что ты получишь вместо извинений

Через несколько часов охранники наконец находят меня в шкафу и вытаскивают из удушающего шёлкового плена. Они сопровождают меня, крепко держа, обратно в мою комнату. Я перестала кричать, и ни один из них не нарушает наступившую тишину. Они бросают меня прямо у двери и сразу закрывают ее, я слышу щелчок замка, запирающего меня в клетке — меня, непредсказуемого зверя, которым я стала. Я чувствую его запах еще до того, как оборачиваюсь: смесь алкоголя, пота и немного терпкого мыла. Хеймитч там, в моем кресле, свежевымытый и одетый, сидит перед подносом с едой, явно предназначенной для нас. После рациона тринадцатого дистрикта это выглядит как невероятный пир, но от запаха меня только тошнит, и я вспоминаю сказанные Хеймитчем слова, которые заставили меня бежать. — Буду честен, дорогая. Последняя часть была ниже… — я не даю ему времени закончить предложение, бросаюсь на него, сбивая стол и поднос с дороги. Однако он уже протрезвел, и он быстр: вскакивает со стула и хватает меня за руки. Мы боремся, мои ногти целятся в его лицо, хоть он крепко сжимает мои запястья, толкая меня, пока я не натыкаюсь на кровать и не падаю назад. Он тяжело плюхается на меня сверху, прижимает меня, вытягивает руки в стороны как можно дальше от его лица. Я начинаю рыдать, орать на него, потревоженные швы жжёт, когда я выкрикиваю имя Прим и кричу, что он никогда не поймет. — Это не новость, девочка! Я знаю. Она ушла. Они все ушли. Я знаю, — он затыкает меня криком в ответ, громко и так близко к моему лицу. Я тяжело дышу, успокаиваясь, под его телом. Его вес и запах заставляют меня чувствовать себя хуже, чем когда-либо. Я извиваюсь, чтобы сбросить его, ёрзаю, пытаясь найти свободное место, а затем Хеймитч делает кое-что совершенно неожиданное. Он двигается и прижимается ко мне, твердый, настойчивый, вклинивается между моих бёдер. После того, как я увидела Сноу в цепях, после всего, что он рассказал мне о бомбах, после колких слов и кошмаров в этом шелковом шкафу морфлинга, Хеймитч и его неуместное желание вызывают у меня потребность выблевать все, что я когда-либо употребляла. Стать пустой и чистой — такой, как я не была уже более двух лет. — Хеймитч, шевелись, если не хочешь, чтобы меня стошнило прямо на тебя. Он не колеблется, просто отскакивает от меня, открывая дверь ванной, а я бросаюсь к фарфоровому унитазу — мое желание исполняется. Я сбиваюсь со счета, сколько раз меня вырвало. Хеймитч не утешает меня, но оставляет дверь открытой, и когда я наконец заканчиваю и поднимаю глаза, то вижу, что он наблюдает за мной с кровати. Я подползаю к раковине, собираясь выпить прохладной воды, и вижу белую розу в стакане. Меня снова рвет в раковину. Когда все заканчивается, я беру в рот немного воды и осторожно глотаю, потом ещё, и так глоток за глотком. В конце концов я оглядываюсь и вижу, что ванна полна горячей воды, красивый толстый слой пузырьков словно умоляет меня погрузиться в нее поглубже. Пытаюсь подняться на ноги, опираясь на край раковины, но падаю без сил. Хеймитч встает и подходит, чтобы помочь мне, а я так устала, всё так болит от рвоты, что даже не спорю и позволяю ему усадить меня на край роскошной ванны. — Я набрал ее для тебя, когда пришел сюда. Думаю, тебе это нужно. Давай я раздену тебя и помогу залезть в ванну. И всё. Договорились? — похоже, эта просьба о помощи мне — самое большее, что я получу в качестве извинений, поэтому просто киваю. Он осторожно снимает с меня одежду и так же осторожно опускает в ванну. Его рубашка промокает в процессе, но ему, кажется, плевать. Я шиплю сквозь зубы, когда вода обжигает ободранную кожу, и замечаю, как он отстранён, только когда он уже оказывается почти в дверном проеме. — Хеймитч, — не могу ничего с собой поделать, его имя просто вырывается из меня. Он поворачивается и смотрит на меня пустым взглядом. — Останешься со мной? Пожалуйста? — Я больше не смогу вынести и дня в одиночестве. Он кивает и подходит к ближе, садится рядом с ванной, скрестив ноги, и берет мою руку в свою. Этого достаточно, чтобы успокоить меня, пока я привыкаю к температуре воды. Пар и мягкие пузырьки пахнут знакомо, маслянистым лимонным ароматом, который напоминает мне о выпечке. Пит. Я откидываю голову на керамический край ванны и вздыхаю, всё ещё рвано. Хеймитч сжимает мою руку. Я не смотрю на него, не сжимаю его руку в ответ. Теперь, когда я уже в ванне, желание вымыть волосы и тело кажется непреодолимым; я так устала. Просто хочу отмокать, пока кожа не сморщится, как это было, когда мы плавали в озере с отцом так давно. Голова падает набок, я в последний раз смотрю в металлическо-серые глаза Хеймитча, прежде чем засыпаю естественным сном впервые за несколько недель. Просыпаюсь несколько минут спустя. Моя рука пуста, а Хеймитча рядом нет. Я сажусь, и тут его рука ложится мне на плечо, мягко толкая обратно в воду. Он сидит позади меня, поставив ноги по обе стороны от моих плеч, брюки закатаны, в руке — мягкая желтая губка. — Тебе придется оставаться на месте, если хочешь, чтобы я вымыл тебе голову, дорогая. Он проводит по моей руке губкой, которая кажется грубой, но приятной. Вид его ладони так близко ко мне пугает, а почему — я не понимаю. Пытаюсь отстраниться, но он тянет меня свободной рукой назад, наклоняет, чтобы прошептать мне на ухо: — Пожалуйста, Китнисс. Позволь позаботиться о тебе. Только в этот раз, — голос звучит оборванно, разбито, его дыхание все еще пропитано виски, который он украл из президентских апартаментов. Но Хеймитч никогда ни о чем меня не просил, и сейчас я не отстраняюсь. Он медленно убирает руку, его пальцы скользят по моим губам, по щеке, вдоль линии челюсти, обводят край уха. Они запутываются в моих растрепанных волосах и начинают массировать кожу головы. Он не такой сильный, как моя команда, и не такой нежный, как Прим. Ногти короткие, но царапают кожу; он втирает лимонное масло маленькими кругами самыми кончиками пальцев, от макушки к затылку, а затем к изгибу, где плечо переходит в шею. Мои глаза открываются, кожу начинает покалывать по-другому, это уже не боль от швов. Это то, чего я не чувствовала с тех пор, когда, смущаясь, целовалась с Питом в нашей пещере, или когда Гейл крепко поцеловал меня перед туром победителей. Я слышу, как дыхание Хеймитча тяжелеет; бросая взгляд вниз, я вижу, что пузырьки пены лопнули, и мое тело видно под поверхностью воды. Вспоминаю то ощущение, когда он прижимался ко мне, и смятение только усугубляет ситуацию, поэтому я делаю единственное, что знаю — защищаюсь. Разворачиваюсь, расплескав воду повсюду, и хватаю Хеймитча за руки, выкручивая его запястья в невозможных направлениях. Единственная проблема в том, что Хеймитч тоже боец. Мы запрограммированы одинаково. — Черт возьми, девочка! — он бросается вперед, в ванну, и мне приходится отпустить его, чтобы он не придавил меня под водой своим телом. Нащупав единственную вещь под рукой — мыльницу из слоновой кости на раковине, — я высоко поднимаю ее, уже готовая нанести удар. Хэймитч стоит на коленях в воде, полностью одетый, промокший, тяжело дыша и уставившись на меня. Вспоминаю, что я совершенно голая, и это подхлёстывает гнев. Я опускаю мыльницу на его запрокинутое лицо — Хеймитчу просто повезло, что я ужасно целюсь из чего угодно, кроме лука, он легко отбрасывает мыльницу и роняет меня обратно в ванну. Раздражённая, я падаю на спину, разбрызгивая воду во все стороны, от удара по позвоночнику пробегает боль. В короткий миг между вдохами Хеймитч скользит вперед и прижимается своим ртом к моему. «Позволь мне позаботиться о тебе», — повторяет голос в моей голове. Покалывание начинается снова, и я думаю о президенте Сноу, о двух победителях, оскверняющих то, что когда-то было его личным кабинетом. Хеймитч целует сильнее, и я перестаю притворяться, что выше этого. Я целую его в ответ. Он вдыхает, обхватывает руками мою талию, притягивает меня к себе, притирается бедрами к бедрам. Он всё ещё одет — стаскиваю с него рубашку, это трудно, потому что она такая мокрая, но я справляюсь. Он убирает мои спутанные волосы, спускает их вниз по спине, обнажая мое горло, прижимается ртом к ямке между ключицами и облизывает ее. Я задыхаюсь — так это приятно. Начинаю дрожать и не знаю, что делать. Он отпускает мои волосы, проводит пальцами по позвоночнику, впиваясь ногтями в кожу. Я отодвигаюсь и смотрю ему в лицо. — Покажи мне, Хеймитч. Я не знаю, что делать. Я больше не знаю, как чувствовать себя хорошо. Покажи мне. Пожалуйста. Мы не привыкли к добрым словам по отношению друг к другу, поэтому мои слова, кажется, зажигают новый огонь в его глазах. Он обхватывает руками мои бедра и разворачивает нас, прижимает мои плечи к наклонной спинке ванны. Вода сильнее выплескивается на гладкие белые плитки пола. Он ведёт губами вдоль моей шеи и шепчет: — Как скажешь, дорогая. Он отстраняется, чтобы стянуть с себя промокшие штаны и бросить их на пол, и я вижу его тело, изуродованное шрамами — свидетельство борьбы, как и у меня. Его светлые волосы усыпаны сединой, маленькие завитки покрывают грудь и спускаются по животу вниз, туда, где я вижу твердость, которую прикрывали его брюки во время нашей борьбы на кровати. Он больше ничего не говорит, просто без какого-либо волнения берет мою руку и заставляет обхватить ею себя. Даже в теплой воде я чувствую, какой он горячий, как напрягается его плоть, как он растет под моими пальцами. Я знаю, что так оно и будет, горячо и жёстко, и я знаю, что это будет больно, но на этот раз не боюсь почувствовать что-то настоящее. Мне нужно, чтобы он сломил меня именно так, мы худшие из них, в конце концов, мы оба всегда возвращаемся к исходной точке своего выживания. Его рука скользит под водой вдоль моего тела, между моих ног, находит место, к которому никто никогда не прикасался, даже я. У меня никогда не было на это времени. Всего за несколько мгновений я понимаю, почему женщины и мужчины всё ещё женятся, почему у них в конечном итоге появляются дети, несмотря на тот ужас, который ждёт их на двенадцатом году жизни. Его пальцы на мне ощущаются невероятно, это первая по-настоящему приятная вещь, которую когда-либо испытывало мое тело, и я не хочу, чтобы он останавливался. И он не останавливается. Он ничего не говорит, когда я отпускаю его. Мои руки находят край ванной и цепляются за него в отчаянии, пока его пальцы вытворяют что-то невообразимое. Я зову его по имени, умоляю: «Пожалуйста» — слово, которое я никогда не использую при нём. Я стону, когда он перестает двигать пальцами и убирает их — я ведь была так близка к чему-то прекрасному, как волна на арене, закручивающаяся, прежде чем разбиться в смертельном величии. Он тихо посмеивается и придвигается ближе, нащупывает мою руку и снова кладет ее на свой член. Рычит, когда я сжимаю его, слегка дергая. — Ты знаешь, как это делается, дорогая. Дай мне это. Позволь мне дать то, что тебе нужно. Я уверена, что мои движения скорее неуклюжи, чем соблазнительны, но я точно знаю, где хочу его, поэтому направляю его туда, чувствую, как кончик толкается внутрь. Он избавляет меня от нерешительности, от нелепой суеты и, не колеблясь, просто входит одним резким толчком. Я пытаюсь сдержать крик — это действительно больно, но потом он продолжает двигаться внутри меня, и боль меняется с острого ощущения на восхитительный пульсирующий ритм. В конце концов я притягиваю его за бедра и принимаю так глубоко, как только могу. Мое тело реагирует, я чувствую, как мышцы напрягаются и пульсируют вокруг него, и каждый раз Хеймитч чуть слышно стонет. Я знаю, что ему хорошо, я знаю, что это нужно было не только мне, но и ему тоже. Наше дыхание учащается, мы задыхаемся, как животные, воздух полон аромата лимона, масла и несвежего запаха алкоголя, вода становится прохладнее, и наконец спустя вечность он в последний раз глубоко проникает внутрь и остается там, постанывая. Он тихо зовет меня: «Китнисс», — он почти никогда не звал меня по имени, а теперь простонал его как молитву. Последними движениями он нажимает куда-то, и это заставляет меня дрожать, заставляет волну разбиться, и я обхватываю ногами его покрытое шрамами тело, прижимая к себе. Я хочу продлить это ощущение как можно дольше. Оно распространяется по мне как лихорадка, от сердцевины до кончиков пальцев рук и ног, приятное ощущение длится несколько минут после этого: его тело всё ещё связано с моим, а дыхание замедляется. Вода остывает, и Хеймитч ногой вытаскивает пробку из слива. Он резко отодвигается, и это снова воздвигает стены между нами. Мы оба молчим. Я выхожу из ванны, беру полотенца и протягиваю одно Хеймитчу. Мы вытираемся в тишине. Масла в ванне немного облегчили боль моей пока новой кожи. Я прикасаюсь к себе так нежно, как только могу, но тело всё ещё так чувствительно, что каждое прикосновение ткани к плоти вызывает дрожь или резкий вдох. Я чувствую, что Хеймитч смотрит на меня, и, повернувшись, вижу, что он ухмыляется. Инстинкт велит мне огрызаться, сказать что-нибудь грубое, чтобы Хеймитч не думал, будто он одержал верх. Но я прикусываю язык. Думаю о том, что только что произошло, о том, как он заполнил ту пустоту внутри меня, которая до сегодняшнего дня заставляла мечтать только о такой же стреле, что пронзила сердце Сноу. Я хочу, чтобы он вернулся ко мне. Он мне нужен. Я сломленное существо, а он, возможно, единственный оставшийся человек, который знает, как собрать меня воедино. Поэтому я молчу и одеваюсь. Хеймитч обматывает бедра полотенцем и направляется к двери, совершенно не смущаясь своей наготы. Когда он поднимает руку, чтобы постучать в дверь, я открываю рот, боясь, что он исчезнет и снова оставит меня одну. Он знает меня достаточно хорошо, чтобы повернуться и сказать: — О нет, дорогая. Не волнуйся. Ты впустила меня. Теперь тебе будет трудно от меня избавиться.