Драма осеннего Версаля

Вторые сутки с неба накрапывал моросящий дождь. Тяжелые серые тучи заполонили всё небо, пресекая любые надежды на воцарения осеннего солнца. Впрочем, месье было глубоко плевать на капризы бушующей погоды, а кому не хватает солнца — прямая дорога в Версаль. Конечно, если сам король того позволит. При мысли о брате, молодое лицо герцога Орлеанского перекосилось. Месье был по горло сыт обществом короля-солнце, но он не мог твердо утверждать, что не любит собственного брата — их единокровная связь была слишком сильна, не смотря на все противоречия, часто возникающие между ними. Но сейчас… Сейчас Филипп слишком устал, чтобы быть братом короля. Его не волновали ни его требовательные приказы, ни блеск золота, ни вкусы изысканных блюд, ни ласки своего любовника Шевалье. Он даже не нашёл в себе силы явиться на ее похороны. Единственное, на что его хватило — это безумно восклицать в больном бреду: «она не умерла». С недавних пор месье в полном одиночестве поселился в своём замке Сен-Клу, где безудержно топил горе в вине, вливая в себя кувшин за кувшином. Мужчина горестно поддавался трепету воспоминаний, с горечью понимая, что лето прошло, а осень оказалась к нему слишком беспощадной. София-Николина Дюбарри была блеклой и ничем не примечательной непосредственностью. Дочь посла и обнищавшей графини, воспитанная легкомысленной мачехой, она была неприметна и невероятно скромна. Впервые герцог Орлеанский встретил её в одном из шумных салонов Версаля. Она пряталась в самом тёмном и дальнем углу зала, как загнанная на охоте лань. Если бы не остроумная шутка де Лоррена, отведенная скромной персоне Софи, взор месье никогда бы не наткнулся на неё. И никогда бы на ней не остановился. Стоит заметить, красотой мадмуазель Дюбарри похвастаться никак не могла: она прямо выделялась своей бедностью среди невиданной роскоши в которой оказалась. Однако держалась особа вполне уверенно, что заслуживало определенной похвалы. Но у неё были самые обычные глаза. Перед их следующей случайной встречей, Филипп в одиночестве бродил по дворцовым садам, гонимый ревностью к собственной жене. И, когда он наткнулся на мадмуазель Дюбарри, восседающую на ветке изящной душистой яблони, он попросту не мог пройти мимо. — Что вы здесь делаете, мадмуазель? — с удивлением поинтересовался мужчина, не растеряв при этом своего благородства. — Должно быть, месье, вы хотели поинтересоваться, как я оказалась здесь? — застенчиво промолвила юная особа в ответ, глядя на брата короля с верху вниз в виду сложившихся судьбой обстоятельств. — Я наслаждалась великолепием садов, пока не услышала плачь котёнка. Нашла бедное создание здесь и попыталась его спасти… — Но, полагаю, высота напугала вас, — подытожил Филипп и губы его сомкнулись в едва уловимой усмешке. Расстояние от ветки до земли было небольшим —от силы метра два, что для самого мужчины не предполагало никаких затруднений. А женщины… Женщинам достаточно увидеть последнюю задохлую мышь, чтобы схватить удар. Что же, в этом была и своя прелесть. Однако Орлеанского все же поразила отчаянность Софи, которая позволила ей вскарабкаться на дерево. Словно в подтверждение его слов, София-Николина густо залилась краской. — Не беспокойтесь, мадмуазель, я не оставлю вас в столь затруднительном положении, — глядя на это, заверил девушку Орлеанский. — Прыгайте! Дюбарри изумлённо распахнула глаза. Скромность не позволяла ей обременять столь высокородную фигуру. — Возможно стоит позвать слуг? — предложила она задумчиво и смущенно. — Бросьте, — отмахнулся месье и, сделавшись оскорблённым, поинтересовался: — Вы считаете, что я не в состоянии выручить вас в такой мелочи? Вы обижаете меня, мадмуазель. Дюбарри не смела возражать, боясь и вправду ранить чувства Орлеанского. Потомившись минуту, она прыгнула в низ, ожидая вспышки резкой боли, но никак не крепкой надёжной хватки. К счастью, её опасения оказались беспочвенными. Однако, оказавшись на земле, София-Николина тут же отпрянула и, совершенно растерялся, когда герцог предложил прогуляться по саду в его компании. «В благодарность за спасение». Дюбарри была хоть и смущена, перечить не смела. Филиппу, кстати, пришлась по нраву его временная спутница. Скромность её состояния отлично компенсировала красивая и умелая речь, а простоту одежд — широта взглядов, пусть в искусстве она и не блистала. Как показало время, в карточных играх умелицей София тоже не была. И однажды, месье попытался это исправить. Усилия в итоге не привели к высоким успехам. Лишь единожды ей выпала удача превзойти своего учителя. Радость Орлеанского была столь сладка, что мужчина не почувствовал должной горечи поражения и совершенно позабыл про жену и брата, пребывающих в объятиях друг друга. И, пусть София-Николина не была знатоком в настольных играх, ей было чем удивлять. Филипп был обескуражен, когда мадмуазель Дюбарри проявила интерес к воинскому поприщу, застав месье за обдумыванием блистательного разгрома английской армии. Но, герцогу казалось, что он никогда бы не взглянул на своего милого друга, как на женщину, если бы его брат-король не проявил к ней интерес. В конце концов, таланты и доброта Софии-Николины не могли остаться не замеченными монархом Франции. Ровно, как и внимание месье к скромной юной персоне. Филипп взбунтовался и принялся рьяно защищать своего друга от пристального внимания короля-солнце, всеми силами пытаясь сохранить хоть что-нибудь «своё» в этом мире. В своих потугах, мужчина и не заметил, как начал терять голову от любви. Но и ревность его стоила жизни объекту его воздыханий. Она сопровождала его величество, наслаждаясь фонтанами двора. Но не смеялась, как дурочка при их всплеске, а заинтересованно обсуждала проблему подачи воды для них. Орлеанский был зол, наблюдая данную картину из окна. Они встретились лишь поздним вечером. Дюбарри неспешно поднималась по лестнице, когда он нагнал её и потребовал немедля объясниться. Но кроткая ранее Софи была слишком усталой для подобных сцен. Единственное на что её хватило, это напомнить месье о его законной жене и, что он не вправе требовать от неё никаких оправданий. Тем более, всё обвинения, выдвигаемые мужчиной, были беспочвенны и глупы. Филипп, сгорающий в пламени ревности столь сильной, вспыхнул от этих слов вновь. Он страшно боялся быть обманутым. Он смотрел в тёплые и любимые глаза своей женщины, чувствуя лютую ненависть к своему брату. И вся ярость его обрушивалась на София-Николину. Он схватил её за руку, сотрясая зал своими криками, а она, пытаясь увернуться, навернулась и кубарем полетела с лестницы, распластавшись без чувств на последней ступени. Филипп не мог вымолвить и слова, только беспомощна смотреть на хрупкое маленькое тело. Он не мог соображать трезво, только когда слуги сбежались вокруг них, он отмер, и помчался к ней, сжимая в объятиях свою бездыханную Софи и сотрясаясь от ужаса содеянного. Ему больше не нужен был этот мир…