Sun

      — Ну и зачем ты сюда меня притащил? — угрюмо интересуется Саске, осматриваясь. Дуется. Итачи пытается скрыть улыбку и легко щелкает хмурого брата по лбу. Тот обиженно смотрит исподлобья, потирая кожу пальцами, фыркает: — Эй!       — Потерпи, пожалуйста, мы пришли сюда только полчаса назад, — просит Итачи мягко.       — Да, — едко отзывается Саске, — прошло всего полчаса, а здесь уже неимоверно скучно.       — Ты преувеличиваешь, — отмахивается Итачи.       Центральный городской художественный музей по праву считается одним из самых красивых мест города, но Саске явно не разделяет общественного мнения. Это несколько странно, учитывая, что он учится на литературном, но ни капли не странно, учитывая, сколько раз родители в детстве таскали его на экскурсии в этот музей еще до того, как его отреставрировали и переделали почти полностью под залы картинной галереи.       Итачи вообще завел сюда брата лишь под предлогом своего дня рождения — это запрещенный прием, они оба это знают, но их обоих это, как правило, не волнует. Саске ворчал всю дорогу до музея, а теперь ворчит вот уже полчаса здесь.       Выставки здесь и правда красивые. Известные художники Японии, зарубежные мастера, работы которых были выкуплены владельцами, новые произведения юных дарований, выставленные впервые… Атмосфера располагает к молчаливому рассматриванию и редким переговорам по поводу той или иной картины.       Саске, на самом деле, в этой области разбирается значительно лучше брата, он более творческий человек, абсолютный «гуманитарий», тогда как Итачи склонен называть себя «технарем» до мозга и костей. Несмотря на это есть темы, в которых они сходятся, в том числе в отношении изобразительного искусства. Саске, иногда выползая из образа обиженного на весь мир бурундука, начинает негромко что-то рассказывать или спрашивать, если рассказывает Итачи, и вечер протекает относительно спокойно. Проходит еще около трех четвертей часа.       — Еще долго? — закатывает глаза Саске, когда они останавливаются в очередном зале, и Итачи смотрит на часы на его руке.       — Пятнадцать минут.       Брат закатывает глаза и откидывается на спинку диванчика, выгибая шею. Итачи садится рядом и вытаскивает из кармана телефон, чтобы убить время. Они в любом случае уже прошли самое интересное, а столик в ресторане заказан только на девять вечера, так что торопиться некуда.       — Так и не скажешь мне, что там? — не открывая глаз, предпринимает очередную попытку вызнать хоть что-то Саске, и Итачи молча приподнимает уголки губ, потому что сегодня отвечал на этот вопрос уже много раз.       Когда приходит время и редкие посетители — вечер буднего дня не самое популярное время для посещения музеев — начинают подтягиваться к коридору перед закрытым до этого помещением, он легонько тянет брата за рукав. Двери открываются, и вместе с десятком человек они проходят в залу — полутемное помещение, в котором висит запах пыли и какого-то лака или клея для картин. Усталый экскурсовод, сопровождающий группу, начинает на удивление одухотворенный рассказ о художниках эпохи Эдо, а Саске сначала со скучающим видом осматривается, а потом каменеет вдруг плечами, распахнув глаза и забавно приоткрыв рот. Итачи наблюдает за ним с улыбкой, не желая прерывать чужое эмоциональное удивление. Они вместе с другими посетителями, разбредшимися по зале, отходят от экскурсовода, и Саске снова замирает перед одной из картин чуть меньше его роста в длину и в его рост в ширину. Итачи стоит рядом и тоже смотрит. Несмотря на то, что эту картину привезли только несколько недель назад и еще не выставляли перед посетителями, он уже видел ее.       — Это… — начинает было Саске, но замолкает, пораженно выдыхая.       Итачи смотрит на мягкие мазки из трёх цветов, складывающиеся в необыкновенно точный образ — юношу, сидящего на скале перед размытыми очертаниями водопада. У него черные волосы до лопаток, собранные в небрежный хвост алой лентой, глаза, как свежие капли крови, пушистые ресницы, белое лицо и тонкая нитка губ, а черная юката чуть распахнулась и открывает плечо, четкую ключицу и тонкую шею. Он сидит, упираясь босыми ногами во влажные камни, выдающиеся буграми из темной породы, полубоком, будто чуть отвернувшись от художника, и придерживает тонкой белой рукой с длинными пальцами алый закрытый зонтик.       Итачи смотрит на юношу. Итачи смотрит в свое лицо.       Когда Саске обретает дар речи, он поворачивается к брату, как будто пытается проверить, не обманывает ли его зрение, и не находит ничего лучше, чем спросить севшим голосом:       — Что это?       — Ты спрашивал меня о моих предыдущих перерождениях, — пожимает плечами Итачи, не отрывая глаз от картины. — Думаю, сейчас ты достаточно взрослый, чтобы я мог рассказать тебе?       ***       Говорят, память о предыдущих жизнях возвращается, едва ты встречаешь свою родственную душу, а молодым душам, которые пришли на землю в первый раз, при встрече с предназначенным судьбой кажется, что все вокруг на мгновения становится необычайно ярким и светлым.       Итачи испытывал подобное многие столетия и многие жизни назад, когда его душа впервые встретила свою судьбу на далеком поле боя, за несколько секунд до того, как умереть.       В следующей жизни он тоже родился воином, но его родственной душе был уготован другой путь, и они встретились снова — бедный кожевник из деревушки на окраинах столицы и самурай на службе у владельца этой деревушки. Их жизнь снова была недолгой — сёгун попал в немилость, самураев казнили вместе с хозяином, а деревушку сожгли до тла ночью вместе со всеми жителями, и смерть разлучила их на этот раз на долгое столетие.       В следующий раз Итачи родился сыном посла при влиятельной даме, и память о прошлых жизнях вернулась к нему, когда на мосту в Китае, выполняя поручение отца, он столкнулся с путешественником, отставным военным, тяжело опирающимся о трость. Впервые Итачи дожил до седых волос с любимым человеком и умер от старости в одном из домов на северном острове, за несколько лет до этого похоронив свою родственную душу, жизнь которой также оборвала старость.       Еще через два десятка лет он родился в семье беглого японского каторжника в далекой Англии, и в двенадцать лет налетел на молодого господина с ярким зонтом, возвращаясь с занятий домой и надеясь не слишком промокнуть под разыгравшимся ливнем. Еще через десять лет они оба снова погибли на войне: он — от кровопотери, а его родственная душа — погребенной под обрушившимся зданием вместе с еще сотнями людей.       Совсем скоро душа Итачи обрела тело — снова в Японии — на закате эпохи Эдо при дворце дайме. Когда ему было пятнадцать, хозяин пригласил местного художника, чтобы заказать портрет дочери к ее будущей свадьбе, а через семь дней Итачи сидел под брызгами водопада под просьбы не шевелиться еще несколько минут и думал, как пройдет их жизнь в этот раз. И снова ему довелось увидеть старость вместе с возлюбленным, даже умерев в один день, правда, не слишком романтично — их дом сожгли, предварительно выкрав все драгоценности и перерезав горло каждому из оставшихся в комнатах в ту ночь.       Прошло почти две сотни лет, и Итачи, солдат, раненый в плечо, был переведен в тыловой госпиталь, где оказался в одной палате с одним из своих командиров, которого раньше не видел и в глаза. В этот раз им было отведено вместе всего десять — прекрасных, но оказавшихся слишком короткими — лет, прошедших в городской квартире на окраинах Киото, после чего жизнь Итачи унесла чахотка, подхваченная еще на войне, а его родственная душа встретила старость в одиночестве.       И вот, спустя еще десятки лет, Итачи родился в две тысячи первом в семье Фугаку и Микото Учиха и, гуляя с младшим братом по парку в возрасте пятнадцати лет случайно обратил внимание на компанию молодых мужчин, сидящих на траве неподалеку и что-то бурно обсуждающих, а именно — на светлые, почти белые волосы одного из них.       Саске слушал, кажется, даже затаив дыхание. Итачи покручивал в пальцах бокал вина, всматриваясь в содержимое и задумчиво умолкнув — дальнейшую историю брат знал и сам и теперь, похоже, пытался сопоставить факты.       Спустя примерно минуту молчания Саске выдал краткое:       — Вау.       Итачи рассмеялся, снова щелкая брата по лбу, а тот даже не огрызнулся привычно, настолько поражен еще был всей историей.       Хатаке Какаши — так звали родственную душу Итачи в этой их жизни — родился почти на десять лет раньше него, чем были не слишком довольны родители Итачи, и оказался одним из руководителей практики Саске, чем был не слишком доволен сам Саске, но Итачи впервые было все равно, что думают родственники — его судьба раз за разом находила его, где бы они не родились, в каком бы веке не оказались, кем бы ни были, и это было счастьем.       Младшему брату Какаши не то чтобы не нравился… Лично Итачи вообще считал, что брат вредничает и ревнует, а Саске протестовал против второго пункта так активно, что становилось смешно. Какаши не уставал дразнить Саске на эту тему, Саске не уставал огрызаться, Итачи пытался не вмешиваться, и они кое-как сохраняли хрупкий баланс сил и недовольства в адекватную семейную жизнь. Учитывая, что Саске жил с ними уже больше года, выбрав из двух зол меньшее и сбежав от родителей в дом Какаши, это было довольно сложно.       — Погоди, то есть, эта картина — это та самая картина, которую рисовал Какаши почти триста лет назад? — Саске уложил ладонь под щеку и теперь рассматривал умиротворенное лицо старшего брата. Итачи кивнул. — А он знает об этом?       Итачи улыбнулся.       — Саске, это он выкупил эту картину из китайского музея. Разумеется, он знает о ее существовании, он ведь сам ее рисовал.       — Он искал ее? — вскинул брови Саске.       — Да, почти три года, — Итачи отпил из бокала и махнул официанту. — Хочешь чего-нибудь?       — А? Ага…       ***       — Нагулялись? — Какаши, опирающийся о капот машины, обнаружился на стоянке перед рестораном. Итачи коротко чмокнул его в щеку сквозь маску, подходя. Саске привычно скривился, когда его потрепали по волосам.       — Поедем на набережную? — Итачи, перекинув через плечо пиджак, прислонился к чужому плечу, коротко потянув носом и ощущая ниточку аромата чужого парфюма. Какаши приглашающе кивнул в салон машины, но Саске вдруг потянул брата за рукав рубашки.       — Ты меня не отпустишь сегодня?       Итачи приподнял брови, а Какаши насмешливо уточнил:       — К Наруто?       Саске показал ему язык.       — Иди, — рассмеялся Итачи, отталкивая младшего в плечо, и Саске, пробормотав вроде бы даже смущенное «спасибо», быстро зашагал вверх по улице, махнув им рукой. Итачи повернул голову к Какаши, смотрящему вслед юноше. — Ты можешь его не дразнить?       Мужчина пожал плечами, и под маской скользнуло очертание улыбки.       — Знал бы ты, какое удовольствие мне это доставляет…