На рабочем столе

— А что, если мы поцелуемся? — внезапный вопрос разрывает тишину кабинета, иногда нарушаемую шуршанием листов. Весь дом Эдгара Аллана По был обставлен с долей роскоши, но довольно минималистично, с закосом под японский стиль. Почти все комнаты в нем были обезличенные, скучные, не содержали ни одного предмета, действительно ценного для писателя. Кроме кабинета и, пожалуй, той комнатушки, которую он щедро выделил для меня, Ранпо, любившего погостить у него. Быть может, и в спальне хозяина что-то имелось, но я в нее не заглядывал. Не звали меня туда. Эдгар молчит. Смотрит своими вопрошающими глазищами, на дне которых теплятся заинтересованность и смущение. Не строй из себя агнца, darling, я по глазам твоим вижу, что не так ты прост! Неужели думал обвести меня, утаить хотя бы мелочь? Впрочем, сейчас я вдоволь мог налюбоваться кабинетом. О бывшем наполнении — наверняка таком же обезличенном — намекали стены и пол, сделанные точно под копирку с другими. Но теперь он был обставлен с лоском, некоторой взбалмошностью и одновременно рациональностью своего хозяина. Массивный лакированный стол из тёмного дуба, «обвешанный» бесконечными ящичками, тайниками и полками, был завален стопками бумаг. Хотя «завален» — слово в корне неверное. Каждая стопочка (и в каждой по 13 листов, нравились ему такие псевдонеудачные числа) держалась ровно, даже чересчур, словно макет это какой-то, а не недавно исписанный пергамент. Я готов был поспорить, что он их нарочно выглаживает, чтобы после его излияний все выглядело идеально. Рядом, разумеется, стояла чернильница и излюбленный Эдгаром металлический скальпель. Ему бы людей с такой филигранностью скальпелем резать, а не бумаги. Но это лишь половина беды. Левая часть стола действительно была завалена черновиками, целыми и скомканными, обрезками от кончика пера, какими-то салфетками, использованными заметками и материалами. Наверное, По можно было сравнить с этим столом: с одной стороны собранный, строгий, вечно хмурый и почти — до меня ему еще далеко! — гениальный, но с другой стороны какой-то совсем эмоциональный, сумасшедший и жестокий. А если бы он еще взял да… Ладно, это не так важно. К тому же было огромное количество книг. Они были везде: в столе, на столе, под столом, в шкафах, на полках… Точно блохи на уличной псине. Эдгар, ты чрезвычайно блохастый, ты знал? Даже Карл порою побаивался шататься здесь, в кабинете было как на минном поле. Шаг влево, шаг вправо… Ха. Я точно знаю, что раньше здесь не было ни двух удобнейших кресел приглушённо зеленого цвета, ни кофейного столика, ни тем более конфетницы. Ты не ждал меня, конечно, но стоило мне вновь появиться в твоей жизни — и «крепость» свою ты разделил со мною. Слезливые дамы (да и не только они, будем честны) любят всплакнуть во время таких моментов. Романтика, так они это называют. А я и не знаю, что это такое. Не знаю даже, чего я хочу. Тебя разве что. Но можно ли так? Нет, конечно! Ты не мой, никогда моим не был и не будешь. Цепляешься за меня, словно я тот обломок из «Титаника», но внутри ты всегда ценил одиночество. — Это такой метод привлечения внимания? — усмехается со склизким привкусом смущенной горечи, заставившим меня закусить губу, Эдгар, отвлекаясь от своих бумажек. Бумажек, несомненно, очень важных и в будущем неделимых. — Sweetheart? Очередное «сладкое» прозвище. Полагаешь, я не понимаю, что это значит? Возвращаешь мне мою вольность, называя меня так? Или ты всех подряд так называешь? Всех своих… Соперников? Смешно, но даже капли отвращения во мне не зародилось, зато любопытство, глупые навязчивые мысли — да. Ты нелеп в своей погоне за местью, возвышением. Но я еще нелепее, не так ли? Наверное, стоило вынуть леденец на палочке изо рта, когда предлагал. Я все же сделал это и стал скучающе вертеть его в руках. — Так что? — настаивать на ответе оказалось куда сложнее, чем спросить. Чувствую, как сердце волнительно начинает биться чаще, понемногу набирая темп. Внешне я остаюсь непоколебим, но внутри распластался чернильный след страха, так похожий на твои пятнышки на руках. Ты вновь молчишь. Не веришь? Знаю, не веришь. Думаешь, я все шучу, проверяю тебя. Боишься ударить не в ту мишень — значит, выбор есть. Но я подожду. За Эдгаром тоже книги. Зачем так много? Неужели ты для их перевоза готов заказывать грузовик? Сколько возможностей не нагромождать свою «каморку» вездесущими книгами! И все ты избегаешь. Ощущения любишь. О-щу-ще-ни-я — экое забавное слово! И ты забавный со своими удивленно-нерешительными взглядами. — Спрошу иначе. Это предложение или желание познать теорию? — вскидывает По бровь, почти вытеснив из глаз своими чертями и юношескую смущенность, и удивление. — Поцелуи, по сути своей, невероятно скучны, дорогой мой Ранпо, если не вкладывать в них ничего. Важны эмоции, говоря другими словами, чувства. Важен ты сам, понимаешь? Если ты хочешь просто так потереться губами о губы, то… Терпеть не могу, когда ты переходишь на этот назидательно-насмешливый тон. И ты это знаешь. Хочешь оттолкнуть меня, оградиться? Не тут-то было! Слова твои, действия — самое настоящее масло, а я огонь. Как завернул-то. Ты наверняка гордился бы тем, что заставил меня, твоего самого лучшего худшего врага, подцепить любовь к лирике. Да и не враг я тебе, просто ты баран упёртый. Это-то я в тебе… Это-то я приметил сразу. И сколько можно болтать? Казнь свою отсрочиваешь? Но я и не палач. Я поднимаюсь неспешно — с непонятной дрожью в руках — и подхожу к тебе близко-близко. Ты вновь замолкаешь на полуслове. Что, испугался, my darling writer? Раньше пугаться надо было. Бежать, вот что тебе нужно было сделать! Ты ведь не один такой сумасшедший. Я отодвигаю важные-неважные бумажки подальше, кажется, мешая их с черновиками, и сажусь на стол, закинув ноги на подлокотник твоего кресла, но ты не издаешь ни недовольного писка, ни тяжёлого вздоха. Ты лишь смотришь на меня, колдун несчастный, и даже без рук, глазами своими, творишь невероятную магию. Верил бы в Бога — счел бы за Люцифера. — Ты уверен? — Эдгар приподнимается, точно пантера перед прыжком, и одну из рук рядом со мной ставит, склоняясь ко мне и пытаясь что-то разглядеть. — Не знаю. У тебя есть удивительная способность вгонять меня в ступор. Он смеется. Ласково перекатывается голос в смешке, как будто я ему анекдоты рассказываю. Эдгар приглаживает мои волосы свободной рукой, вздыхает почти беззвучно, но прерывисто. Он тоже дрожит. Волнуется. Значит, все это напускное? Может, и вопрос совсем не ко мне был обращен? — Ты красивый. Не так, как ты мог бы подумать. Умом красивый, — наконец его губы вздрагивают в мягкой улыбке. — Сладкое сердце, красивый ум. И губы твои наверняка и сладкие, и красивые. Helpmegod… Обвив мой торс рукой, Эдгар прижимает меня к себе, ладонью с затылка к щеке скользит, взглядом уткнувшись в эти самые губы. «Но страшные», — так и читается в его глазах. Бог тебе не помог бы, вот только я готов сделать что угодно в этот момент. Я притерся к тебе поближе, слепо тычась поцелуем в твое покусанные и истерзанные ветрами губы. Ты глаза закрывать не стал, так ты можешь в полной мере насладиться моим видом, наверное. Осторожно сминаешь своими лепестками, терзаешь меня этими целомудренными «пощипываниями». По моей вине наши зубы столкнулись не раз и не два. Я просто не умею это делать, пытаюсь повторять за тобой. Как-то… Слишком волнительно. Ты отстраняешься, когда я тянусь за очередным касанием губ и ловлю лишь воздух. — No teeth, my dear, — шепчешь ты и тихонько усмехаешься, вновь припадая ко мне, словно к долгожданному, но горячему чаю. Я слушаюсь тебя. Так, кажется, даже лучше. Если поначалу это казалось чем-то, как ты сказал, «механическим», то теперь я начинаю даже увлекаться этим действом. Мне хочется ускориться, попробовать лизнуть или проникнуть в твой рот языком. Но я совсем ничего не умею в свои-то годы. Не до этого мне было! Где-то не задворках ехидничает голосок: «А сейчас, значит, до этого? Дегустатор!». Но ты точно читаешь мои желания! Ты, казалось, с преспокойной нежностью — не позволяешь проскользнуть волнению еще раз? — углубляешь поцелуй, языком мазнув по губам и скользя дальше. Я все еще не уверен, поэтому просто плыву по течению… Великий детектив сдался под твоими губами, знай это. Но настанет время, когда все будет отомщено! Кажется, это был твой девиз, неудавшийся мститель. И куда это тянется твоя рука? — You're… — бормочет Эдгар, отстраняясь и вынимая из моей ладони забытый леденец на палочке. Он облизывает его и медленно проводит им по моим губам, оставляя на них сладкий след. Думаю, я выгляжу совершенно глупо, но выдать могу только осоловелый взгляд, потому что По становится вдруг еще более притягательным, чем до этого. Наконец, с пущим напором вжимаясь в меня, он вытворяет нечто невообразимое своим языком. Невообразимое лишь потому, что я и подумать не мог, что простой язык способен на такое. Особенно его. — The most… delicious dish… I've ever tasted. И ни слова на японском. Обычно английские словечки Эдгар вставлял в качестве междометий, старался хотя бы выглядеть вежливым, говоря со мной на одном языке. Ему повезло, что я его понимал и на английском, и порою вовсе без слов. Мои щеки, должно быть, способны поджечь нас обоих. Я осторожно веду по его плечу ладонью — он легко вздрагивает, замирает совсем ненадолго, издав какое-то непонятное мычание, — и, дойдя до затылка, невольно цепляюсь за волосы и начинаю несильно сжимать и разжимать пальцы, как будто перебирая крупу, а не эти кудрявые пряди, так легко выскальзывающие из рук. Его теплые губы крайне контрастируют с ледяными руками, уверенные их движения — с дрожью. Сжав мой бок почти до боли и прикусив губу, а заодно вызвав мой разочарованный вздох, Эдгар отстраняется и, мельком обласкав меня взглядом, утыкается носом мне в шею. Его плечи судорожно дергаются, но в их подрагиваниях можно было уловить какой-то непонятный сбивчивый такт. Он отбрасывает леденец к черновикам и кладет ладонь мне на грудь, поглаживая большим пальцем галстук. — Муза, ангел… Гений… Слишком непорочен, — бормочешь ты как-то отчаянно, щекоча шею своим дыханием, затем влажно касаешься губами где-то за ухом. — Зачем, скажи мне, зачем это тебе? Шутка? Игра? Просто «проба пера»? Я не смогу, я уже зависим… Внутри что-то кольнуло от твоего тона. Почему-то мне кажется, что я тебя обидел или даже оскорбил. В твоем голосе чувствуются слезы, которые ты решил от моих глаз скрыть. Ты дышишь тяжело, мне и самому не легче. Я никогда не был сторонником сентиментальности, но, когда ты, мой ненормальный человек, жмешься ко мне, гладишь, слова свои такие же ненормальные выдавливаешь на грани слышимости, где-то в горле поселяется всхлип. С тобою рядом так волшебно, но так тяжело сейчас. — Я не знаю! Понимаешь? У меня голова идет кругом от тебя, — запальчиво начинаю я, но под конец мой голос тоже сдается. Я кладу ладонь поверх той, что на груди. — Я же такой же, как и все… Я же тоже могу… Просто хотеть чего-то, знаешь? Разве я не заслужил? — Это я, я не заслужил. Ты Солнце, Сириус! Я сгораю, стоит лишь коснуться тебя… Ведь я космическая пылинка. Я ничто, — издает Эдгар странный звук, схожий с писком, в завершение фразы, его пальцы сжимаются, цепляя не только галстук, но и рубашку. Он спешно зацеловывает мою шею, плечо и ниже, вернее, клюет их влажными губами, задыхаясь, глотает воздух, словно пытается надышаться перед смертью. — Nothing. I'm so sorry. Прости… Одно твое слово — и я перестану. Прости. А я и не знаю, за что мне тебя прощать. За то, что каждым поцелуем вызываешь все больше дрожи в моем теле? Какой же ты глупый, По-кун. Я извиваюсь, пытаясь вытянуть ноги, затем обнимаю тебя ими за поясницу. Может, хоть так ты поймёшь, что я не стану отталкивать? В паху приятно тянет, но думать об этом некомфортно. Прикрываю глаза — в их уголках, оказывается, скопились неожиданные слезы, сразу же сбежавшие на щеки. Я тоже сошел с ума, в этом лишь твоя вина. Я болен, спаси меня от этого наваждения. Сжав твою ладонь, я поднимаю ее повыше, к узлу галстука. — Не смей. Ты — всё, — выдыхаю я мягко тебе на ухо и, заразившись от тебя, начинаю лихорадочно зацеловывать каждый твой уголочек, до которого был способен дотянуться. Эдгар тянет галстук вниз, ослабив, и пытается расстегнуть пуговицы на моей рубашке. Как назло сегодня я полностью «запакован», а пальцы его слушаться не желают. Я с трудом развязываю шейный платок По вслепую и всего лишь поглаживаю оголившуюся шею — он всхлипывает, присасывается к моей ключице, заставляя участок кожи слабо пощипывать. — Позволь мне… Поцелуй me, bite, do something! Dear, — напоминает он мне жалобно скребущегося кота. Дождавшись того, чтобы я открыл глаза, Эдгар берется за мои щеки обеими ладонями. Я могу только рассматривать его раскрасневшееся лицо, еще более спутавшиеся пряди, которые, однако, не закрывают теперь помокревшие глаза, сведенные виновато брови и поджатые до подрагиваний губы. Ты вновь и вновь лишаешь меня всех слов, Эдгар. Я ведь могу тебя так называть? Думаю, да. Наконец я целую тебя, как умею, снова за волосы цепляюсь — сегодня они мой спасительный сучок — и прикусываю нижнюю губу неуклюже. Ты в этом гораздо более ловок. Ты трешься об меня, скользишь холодной ладонью у меня под рубашкой, гоняя несчастные мурашки туда-сюда; а я не могу усидеть спокойно на месте, постоянно ёрзаю, едва не всхлипываю от мучительно томных ощущений внизу. Не знаю, сколько еще мы терзали друг друга, пытаясь сцепиться каждой возможной конечностью, но в какой-то момент меня словно прошибло током. Я… Кончил от твоих поцелуев? Кажется, я все же издаю всхлип, подозрительно похожий на стон. Не вижу — ощущаю твою улыбку. Ты произносишь нечто нечленораздельное, схожее с «Thank you, sweetie», даже не произносишь, а откровенно стонешь мне в рот. И опять ты пытаешься отстраниться, но я не хочу этого, крепче сжимаю пальцы, мычу недовольно, а ты нарочно отворачиваешься, подставляя мне щеку вместо бессовестных губ. — Легкий петтинг на моем рабочем столе — вот что будет, если мы поцелуемся, — через некоторое время хрипло смеется он, смахивая слезы, как он наверняка думает, незаметно. Я расслабляюсь в руках Эдгара и шумно выдыхаю, откинув голову. — I lost my mind for you. With you. Ты гад, знаешь? — Почему это я гад? — я лениво растягиваюсь на столе, когда он меня отпускает. Надеюсь, не задел ничего лишнего. — Ты… — Эдгар усмехается с долей усталости, но вскоре его руки оказываются у меня под рубашкой, поглаживают мои ребра почти невесомо. Щекотно. — Заслуживаешь большего. Ты слишком соблазнителен. К тому же отвлек меня от работы… Как я теперь сосредоточусь? — Видимо, тебе придется позабыть о работе ненадолго, — я улыбаюсь насмешливо в ответ, слегка прогибаюсь в спине. — Дашь мне это «большее» в следующий раз. Хотя говорить о заслугах глупо, знаешь? Эдгар хотел что-то сказать, но тут же замолк. Между нами замирает тишина — такая странная, непривычная, но еще не смущающая. Я приоткрываю глаз, пытаясь хотя бы в его лице разглядеть причину молчания. Оно залито краской, впрочем, как и до этого, а глаза умиротворенно прикрыты. Даже на губах играет улыбка. Тогда почему ты молчишь? — Хорошо, — открываешь ты глаза и глядишь на меня со смесью смущения и радости. Нашёл время для смущения! Но я тоже вдруг краснею и растерянно глажу тебя по рукам. — Хорошо, я постараюсь. Ты наклоняешься ко мне и ласково целуешь. Поцелуй выходит совсем ленивым и медленным, но мне нравится любое твое прикосновение. Ты уже достаточно постарался.