Но себе мы сами судьи

      Сердце в груди стучит бешено, адреналин разгоняя по венам. Асафаил в чужую спину вжимается, а из звуков только шум ветра, стук копыт, да крики позади. — Не подведи, родная! — весело выкрикивает Граттель, лошадь подстёгивая, — Почти оторвались! — голову поворачивает, через плечо пытаясь заглянуть, — Слышишь, Сафа? Ну? А небо то какое! Небо...! Ты видел?! А заря? Зарю пропустишь! — смехом громким заливается, крепче поводья в руках сжимая. — Прилип как банный лист! То же мне...! Сам же меня позвал, а теперь игнорировать вздумал?       Звуки погони всё дальше и дальше, в дали от города, где заканчиваются дороги, их никто не потревожит. А там и лес не далеко — скроет их от взгляда постороннего и только твари местные будут всему свидетелями. — Ты! Ты! И лошадь...! — задушено восклицает Асафаил, руками только сильнее за своего спутника цепляясь. — Почём мне твоё небо?! Знаем! Летали! А ты вот скажи лучше, — на кой ты лошадь то умыкнул, дурья башка?!       Граттель усмехается в привычной ему манере. — А что лошадь? То — божья тварь! Коли захочет — тут же скинет, а люди ей не указ — так я думаю! А потому она своя собственная и сама за себя отвечать должна! А мы, если не убрались бы, тотчас на семейные посиделки отправились бы! Ну того в смысле… этого… Ну ты понял? — Ну! Божья… Так для людей же! — хмурится Асафаил, — Да и в чужой монастырь, знаешь ли...! У них тут свой порядок, а ты — ломать!       Погоня сбивается со следа, лошадь сбавляет темп, постепенно переходя на шаг. — А ты разве что-то кроме его порядков уважаешь? — с едва скрываемой издёвкой спрашивает Греттель. — Так то — его порядки! Его задумка. — упрямо гнёт своё Асафаил. — Отнюдь. Они умеют удивлять. А то ты не знаешь? Не обманывайся. Всё давно уже идёт своим чередом. — Да за такие речи тебя...! Тебя...! — Что? А то ты другого от меня ждал.       Асафаил фыркает, с лошади соскакивая. — Сафа! Ну полно тебе! Неужто опять надулся? Ну что за наказание! — Греттель спешивается, к ангелу своему подходя. — Асафаил! Так оно звучит. А не вот это вот твоё! Сколько раз тебе повторять?! — огрызается, голову отворачивает, взгляда не поднимая. — Не дуйся ты, ради всего сущего. Нравится тебе оно, знаю я. Только злишься на меня опять. Вот и не доволен. Прав я? — за руку взять пытается, да в глаза заглянуть. — Прав! — руку одёргивает и глаза в глаза сморит, — Прав! И что с того?! Ты прямо вредитель какой-то! Что не встреча — то вечно ты нас впутываешь...! Ещё и разговорчики эти твои! — Так а без этого — заскучаешь. Разве не оттого ты зовёшь меня раз от раза? — Греттель широко улыбается, за что получает тычок под рёбра. — Много ты заешь? Помалкивал бы! — А то знаю, что гнев — грех. А ты, стало быть… — Довольно! — чуть не плачет Асафаил. — Тише, ну… — смягчается Граттель, к себе ангела прижимая, — Все мы уже живём давно по-своему и судим себя по другим и других по себе. Держитесь только за старое: что ты, что братья наши. Держитесь, нарушаете, но всё думаете, что по правилам. — А что, лучше как вы — без правил? — недовольно бурчит, но брыкаться перестаёт, позволяя демону своему его обнимать. — Так а мы без правил разве? Скажешь тоже! Головой своей думать надо — вот что, а не с бумажками сверяться. Нет ни хорошего ни плохого. Но у всего — своя цена и свои последствия. — Так и там тот же принцип. К чему ты клонишь? Всё в толк не возьму… — Асафаил, всё хмурится, взглядом демона сверля. — Яблоки помнишь? — Это какие же? — На рынке том… продавал их такой щуплый на вид мужчина… — Полвека назад…? — Ну… — И что с яблоками? — А то. Пацана помнишь? Стащил парочку — крику на весь рынок было, помнишь? Плохо он поступил? — Ясно дело — плохо! Своровал. — А ну как у него, помимо себя, ещё три голодных рта — и все кормить. А с ребёнка что? Не знаний ещё, не силы — работать и то за гроши сущие. Вот и выживает, как может, да родных кормит. Плохо? — Всё ты выворачиваешь! — Торговец свой товар защищал, который честным трудом добыт был — плохо? — Нет… — А ребёнка поколотил, стало быть — плохо. — И что, а если убить, но за благое — не грех, получается?!       Граттель промеж бровей тому щелбан отвешивает хмурясь. — Совсем меня не слушаешь? Думай, что говоришь. Благое… А что благое то? Кому благое, а кому — смерть. Я тебе на противоречия указываю, а ты такое! — Ну и что мне с твоих противоречий? — фыркает Асафаил, снова губы дуя. — А то. Нужны правила. У нас есть. У вас есть. У людей и у зверья. Только делить всё на чёрное и белое — дурость. И следовать правилам, что не тобой и без твоего участия созданы, от первого до последнего слова — дурость. Ознакомься, на себя, да на других примерь, а затем голову включи. Ну, убийство вот. Хотел бы ты, чтобы тебя убили? Нет, думаю. Стало быть, не должно так себя вести… А это... — Граттель наклоняется, нежно губами губ касаясь, а затем отстраняется, улыбаясь лукаво. — Разве плохо? Разве вредит кому? А ваши скажут: плохо, да не по правилам. — Эль! — смущённо почти что пищит ангел, из объятий выпутаться пытаясь.       Граттель руки неохотно расцепляет, позволяя тому отступить, и голову в бок клонит. — Ну и где я не прав, скажи? Мы не такие уж и разные с тобой. Я просто хочу, чтобы ты относился ко всему проще и больше анализировал сам, а не по указке… — Ах так! А лошадь?! Я бы не хотел, чтобы у меня украли лошадь! — смотрит и улыбается, во взгляде так и читается: «Что, подловил?». — Тварь божья… — Вздор! Ты сам — ходячее противоречие! Только и умеешь, что зубы заговаривать, а сам не ведаешь, что несёшь!       Граттель разводит руками, мол: «Всё возможно» — и щурится довольно, ангелом своим любуясь. — А только ты подумай. А то ведь, я тебя больше не поцелую. — Глупости. Напьёшься — тотчас полезешь. — Я не пьянею, ты же знаешь. — хмыкает демон. — От того у тебя в том лесу под каждой корягой — бутыль? — Асафаил смотрит хитро, улыбаясь только уголками губ. — Мне просто нравится вкус. — отбивается Граттель. — Ну-ну… — ангел тихо смеётся. — Дорогу то хоть помнишь? — Любая подойдёт, главное, — знать, куда ты хочешь попасть.       Асафаил вздыхает, глаза закатывая. — Ну вот. Опять глупость сказал.