Любовь на балконе

На ночном небе выплыла рябая луна, и едва стрекотавшие кузнечики словно играли свою излюбленную серенаду. Шоэнхайт уже давно смыл с себя плотный макияж, и под конец прошёлся расчёской по мягким и светлым волосам, собрав их в незамысловатый пучок. Ночь, от которой только выглядывали серебряные лучики света сквозь окно балкона, была несомненно нежна. Она забиралась в самые тихие углы, шептала что - то невнятно, потом еле заметной дымкой растворялась в небе, обнажая молочно - призрачные звёзды. Все они сияли, искрились своим холодным блеском, и словно бы звали за собой, едва ли шепча “ все мы ждём тебя, ведь ты здесь самая яркая и желанная звезда ”. Сна не было ни в одном глазу, и Вил смотрел на складки полога из аметистовой газовой ткани над головой и на ширму, отделяющую кровать от остальной комнаты, слушая монотонный стук капель дождя и поздний шум качающихся крон из его яблоневого сада. Однако, замечая двое в сочащихся через стёкла балкона косых луча, в тумане тканевого полога над кроватью они выглядели словно воссоединившиеся после долгих поисков трагические влюблённые, хотя такие описания были ближе к словам Ханта. Лишь негромкий стук в окно заставил старосту Помфиора выйти из дремоты своих размышлений. Звук исходил прямо с балкона. Шоэнхайт, устало поднимаясь на двух ногах, распахнул дверь, и тут же молча застыл: сам Рук, опираясь одной из ног о перила белоснежного балкона, второй едва ли о сам плиточный пол, хитро смотрел на своего возлюбленного. От одних этих изумрудно - малахитовых глаз молодой человек ощущал неподдельное удушающее чувство, подступившее вместе с пылким жаром, оседающей нежащей слабостью в груди, тихими и мелодичными отголосками, ласково подталкивая сердце увесисто сжиматься, на что тело жалось в комок ответно, своеобразной пульсацией распрямляясь, вторя действие минимум пару раз. — je vois une lueur dans tes yeux, chéri. — почти шёпотом проговорил Ладья, протягивая тонкую ладонь в элегантной, кожаной перчатке. Вил беспрекословно вкладывает в родную ладонь свою, и Хант даже через плотность перчатки чувствует, как вельветова и шелковиста вложенная Вилом рука. Так и хочется исцеловать её от кончиков пальцев до тонкого изгиба кисти. — сейчас так поздно, и как ты вообще оказался на моём балконе, Рук? — отвлекаясь от мыслей о своём любимом, староста Помфиора всё же вернулся к своему первоначальному вопросу. — был на охоте, mignon. Пробрался к тебе через соседний балкон, да увидел, что мой прелестник не спит. — к Руку невыносимо тянет. Словно Хант сделан из мёда и стекла, вылеплен из мягкой глины, будто самый искусный цветок, на который был только способен мастер. В нём манящая хитрость и красивые до безумия звёзды в радужках глаз. — ты не боишься, что упадёшь? До земли всё же далеко. На заданный вопрос блондин лишь хмыкает, отклоняясь едва ли не всем корпусом назад — куда-то в чернильную темноту, и Вил не медлит, тянет зеленоглазого назад, роняя к своей груди, да прижимая покрепче. От волос Ханта исходит аромат ранней весны, а прикосновения ладоней, что уместились на талии, трепетные и хаотичные, точно небесные узоры облаков. И пламя внутри разгорается до пределов. Расходится за рамки и тисками скручивает лёгкие. — не пугай меня так больше, ладно? — oui, sucré. — обещанно проговаривает охотник, оставляя на открытых участках кожи поцелуи, когда его собственное сердце отчего - то застучит болезненно и рвано — не так, как должно быть при влюблённости. Гул его был похож на то, как стучало бы оно, если бы любило человека своего воздыхания не один десяток лет. Шоэнхайт беспомощно задыхается, но позволяет целовать себя в шею снова и снова. Дрожит в пьянящих объятиях, пальцами хватаясь за одежду, и нещадно горит от красноты, выплывшей на щеках — смущаться ему всё ещё непривычно. — si le monde me permettra, de réchauffer tes mains, alors j'ai tout de viens à cet instant.