Существо

Человека, о котором последние несколько дней только и гудят, будто пчёлы в улье, жители Конохи, многие из них — да что там, подавляющее их большинство! — за глаза зовут чудовище. Какаши Хатаке никогда подобного себе позволяет. Какой-то внутренний кодекс чести всегда противился тому, чтобы называть подобным словом — пускай даже и за глаза, тем более за глаза! — человека. Впрочем, воспринимать это как человека у Какаши, признаться, всегда выходило плохо. Вероятно, потому, что в глубине души Какаши считает (как, должно быть, и все остальные), что это… это существо — будто бы не совсем человек. Существо. Это наиболее верное для него определение. Оно тоже никогда Какаши не нравилось; казалось оскорбительным и порочащим — не того, к кому относится, а того, кто это произносит. Пускай даже в мыслях. Но с этим Какаши ничего не мог поделать. У существа есть имя. Столь же странное и неприятное, как оно само. Почему-то по имени его не хотелось называть — как будто сам факт того, что это отвращающее (и люди это чувствовали — о да!) нечто имеет имя, казался до ужаса нелепым и абсурдным. Иногда Какаши видел существо — на центральной улице Конохи или неподалёку от торговых рядов. В те дни, когда оно не несло военную службу (в последние, ясное дело, оно было одето в форму шиноби), существо одевалось странно. Так, словно оно хотело выглядеть как женщина. Не просто женщина — продажная. Шлюха. Как-то столкнувшись с ним на одной из самых старых и узких улиц Конохи, где фактически невозможно было разойтись двоим, никак не задев друг друга, Какаши с трудом подавил рвотные позывы. От существа воняло. «Гадюка вонючая» — так называли существо шиноби Конохи, те самые, которые не любили его, те самые, кому оно не нравилось. А таких было большинство. И, кажется, теперь Какаши понял, что они все имели в виду. От существа так ощутимо разило до приторности сладкими духами и чем-то ещё — должно быть, то был запах благовоний — что Какаши ощутил настойчивое желание прикрыть нос рукой. Существо явно заметило это. Какаши понял, что оно заметило. Кажется, Какаши слегка задел его, пытаясь разойтись; он уже хотел было что-то сказать, когда существо вдруг посмотрело на него. Нет, не просто посмотрело — оно вперило свои странные нечеловеческие жёлтые глаза с вертикальными зрачками в лицо Какаши. Губы его искривились в ухмылке, и Какаши с отвращением отметил, что они — такие же бледные, почти серые, как всё лицо существа — неестественно блестят. Существо мазалось. Как женщина. Об этом тоже — то тут, то там — время от времени судачили шиноби Конохагакуре. Как и о том, что существо де оказывает самому Третьему Хокаге Сарутоби Хирузену услуги интимного характера. Третьего, надо заметить, в этих разговорах никто никогда не осуждал и ни о каких «странных наклонностях» хокаге не вёл разговоров. Вероятно, потому, что воспринимать существо как мужчину было крайне тяжело. Кое-кто из шиноби, отличавшийся особенной любовью к грязным похабным разговорам, время от времени заводил беседу на тему «есть ли у этой твари член». — Думаю, есть, — неизменно вторил ему другой. — Только… — при этих словах говоривший чаще всего жестом приглашал остальных шиноби наклониться к нему поближе, чтобы услышать «страшную тайну»; те снова и снова делали это, после чего рассказчик обычно начинал что-то быстро и горячо шептать, сопровождая свой рассказ интенсивными движениями выразительно поднимающихся и опускающихся бровей. — Да ну! — тут же произносили хором остальные. — Не стои́т, говоришь? — Висит, будто дохлая рыба, — с видом знатока по обыкновению резюмировал рассказчик. — Был у меня, знаете, знакомый, звали его… — после этих слов обычно следовало любое мужское имя, — и вот он мне поведал, что у такого рода шлюх никогда не стои́т. — Да ладно тебе! — снова восклицали остальные. — Говорю я вам! — по обыкновению начинал обижаться рассказчик. — Такие выродки обычно всё удовольствие получают через зад. От подобных разговоров Какаши всякий раз становилось противно. Каким бы ни был тот, кого кучка шиноби так весело и непринуждённо поливала грязью, — таких оскорблений, по мнению Какаши, он всяко не заслуживал. Но в данный момент, когда перед ним в узком переулке, где больше не было никого, кроме них двоих, стояло то самое существо, всё это было неважно. Важным было то, что ухмылка на бледных неестественно блестящих («гадюка мажется») губах не нравилась Какаши, но сказать что-либо он не успел. Существо само заговорило с ним. — Узко, — сказало оно. Голос был надсадным и хриплым и напоминал шипение змеи. Какаши непонимающе уставился на него в ответ, с трудом подавляя неприятное чувство. Казалось, что эти жуткие ярко-жёлтые глаза способны были рассмотреть его даже сквозь маску. — Что? — переспросил Какаши. Существо продолжало ухмыляться. — Улица узкая, — повторило оно своим странным голосом, после чего быстро облизало губы, и Какаши вновь замутило. Ноздри наполнил запах нарочито сладких духов. — Да, — стараясь оставаться спокойным произнёс он. — Да, улица… Какаши не договорил. Не переставая ухмыляться, существо отступило в сторону, пропуская его, и Какаши в очередной раз с трудом подавил желание прикрыть нос рукой. Шлейф от сладких духов существа тянулся через всю улицу, и в этот момент сам факт того, что это позволяет себе носить форму шиноби Конохи, показался Какаши оскорбительным. Теперь же всё изменилось. Существо больше не носит форму шиноби, и никто в Конохе не может сказать, куда оно подевалось. Именем существа теперь пугают детей. То, как оно сумело сбежать, кажется Какаши странным. На днях он даже попытался поговорить об этом с Третьим Хокаге Сарутоби Хирузеном — и тут же пожалел об этом. Третий от этой его попытки явно не пришёл в восторг. Выглядел он плохо — так, словно за эти несколько дней постарел как минимум ещё на добрый десяток лет. Морщины на его лице углубились, а под глазами залегли глубокие синие тени. Какаши в тот момент подумал было, что, возможно, все эти сплетни, в которые он никогда не верил (точнее — запрещал себе верить) о Третьем и его ученике на какую-то долю являются правдой… На какую-то большую долю. Мысли об этом Какаши обрубил на корню. Всё это было явно не тем, о чём ему стоило бы сейчас думать. И не только сейчас. Подозрения, что всё происходящее, как ни крути, было очень странным, вновь возвращаются к Какаши, когда уже вечером, в своём доме он, улёгшись наконец на футон, пытается забыться хотя бы недолгим сном. Какаши их намеренно отгоняет. Сейчас ему нужно поспать. С этой мыслью Какаши закрывает глаза. Он распахивает их буквально через несколько минут; точнее — что-то заставляет его сделать это. Что-то, что в темноте касается его руки. Это что-то холодное. И — неприятное. Какаши пытается, но у него не получается. Чья-то холодная рука ложится на его шею и сдавливает её с такой неестественной силой, что Какаши не может более шевелиться. Все техники, которые он мог бы использовать, будто бы улетучиваются из его головы. — Что за… — шепчет он и не может сказать больше ничего. Комната качается, и в ноздри бьёт тот самый отвратительный сладкий запах духов. — Какаши, — шепчет кто-то ему в темноте, и Какаши с ужасом понимает, что ему знаком этот голос. Это существо. Какаши не сопротивляется. Не может сопротивляться. Он чувствует вонь. Всё ту же приторную тошнотворную вонь. Вонь, которая, должно быть, предназначается для возбуждения. Вонь, которая возбуждает. Какаши пытается пошевелиться, и у него это снова не выходит. Он смотрит прямо перед собой и видит наконец лицо — лицо существа. Какаши не страшно и не противно. Ему интересно. Он пытается рассмотреть существо. Существо очень странное. Его лицо похоже на маску. Глаза — чудные, будто обрисованные, мало того, что нечеловеческие — вперяются в лицо Какаши. Непонятно, почему и зачем, но Какаши инстинктивно подаётся вперёд, и в этот момент существо высовывает язык. Оно мерзко. Тошнотворно. Какаши раньше слышал об этой странной особенности существа — удлинённом языке, и ничего, кроме отвращения, у него мысли об этом не вызывали. Но сейчас Какаши отчего-то не противно. Длинный язык скользит по его лицу, шее, задевает мочку уха, и Какаши внезапно для самого себя ощущает возбуждение. Какаши странно чувствует себя. Он чувствует себя не собой. Существо ёрзает на нём, будто распадаясь на десятки, сотни, тысячи маленьких змей. Его холодный, будто у мертвеца, язык — везде. Он тоже будто распадается на десятки, сотни и тысячи маленьких языков. — У меня действительно не стои́т, Какаши, — говорит существо и вновь принимает человеческий облик. В бледной руке с тонкими изящными пальцами оно сжимает вялый бледный член, который не стои́т. Это жутко. Это отвращает до предела, и в этот момент Какаши понимает, что это… кажется, это сон. Он пытается разбудить себя волевым усилием, но это вновь не выходит. В бледной руке существа откуда ни возьмись появляется кунай. Перестав наконец тискать свой вялый член, существо наклоняется к Какаши. Его губы накрашены помадой. — Смотри, Какаши, — говорит оно, после чего вспарывает кунаем своё запястье. Течёт кровь. — Смотри, — повторяет существо и слизывает кровь собственной руки, а затем вновь вываливает свой длинный тошнотворный окровавленный язык. — Я напою тебя своей кровью, Какаши, хочешь? Какаши понимает — даже во сне — что нужно проснуться. Ему очень нужно проснуться. И он очень надеется, что это ни какое-нибудь из его ненормальных запрещённых дзюцу. Длинный окровавленный язык касается его губ, и, кажется, Какаши начинает кричать. Какаши резко и быстро садится на футоне. Это сон, говорит он себе. Это просто сон. Правда, какого дьявола… — Чтоб ты сгорел, — говорит Какаши вслух. И зачем-то добавляет: — Гадюка вонючая. За окном что-то шумит. Должно быть, это просто ветер. Приторно-сладкими духами больше не пахнет, и Какаши этому искренне рад. На какое-то мгновение в голову к нему приходит мысль, что, наверное, следовало бы ещё раз попробовать поговорить с Третьим Хокаге о странных подробностях исчезновения этого, но Какаши уже понимает, что не станет этого делать. Это решение кажется ему правильным, как никогда.