вина, вино

      Вина полностью лежит на Усоппе – на его полунамёках, полувзглядах, полувздохах, на его постоянном желании нарушить личное пространство и прижаться грудью к чужой спине, как бы случайно, как бы в поисках защиты. Усопп каждый раз жмётся ближе, тело у него обжигающе-горячее и кожа трётся о кожу, создавая электрические разряды в воздухе, но стоит устранить врага – Усопп растворяется в воздухе – не ухватить, не поймать, как не коснуться сигаретного дыма. Усопп с сигаретным дымом на ты, ловит его ртом, целуя блондина, совершенно не стесняясь ни дозорных, ни команды. Запрыгивает на бровастого, обнимая его талию ногами, а тот смеëтся прямо в пухлые губы, хватает за бëдра, сминая жëлтую ткань штанов. Зоро на мгновение чувствует себя преданным, осиротевшим без чужого соблазняющего тепла. Представить себя на месте кока до смешного просто – мечник даже не старается. Эта мысль – острее лезвия любого из мечей, возникает резко, разрезает недовольство, и сердце начинает стучать где-то в паху. И не поможет выматывающая тренировка, потому что вслед за ней придëт сон с пухлыми влажными губами и потемневшими от возбуждения глазами напротив.       У Зоро выдержка не просто стальная – титановая, но даже её можно разрезать, растопить, сжечь жаром бронзовой кожи. Усопп смотрит то ли испуганной, загнанной собаками в угол ланью, то ли Морским Королём, которому в рот плывёт молодой акулёнок. И слёзы в уголках глаз блестят на тысячи карат – если продать, то можно всю жизнь потом купаться в золоте, но доверия не вызывают: Усопп на раз заплачет, тут же рассмеётся, издеваясь, играясь. Кожа его пахнет теплом, травой, порохом и чем-то неуловимо сладким, словно нитроглицерином, вдохнёшь поглубже и взорвёшься. Зоро плавится, касаясь шелковистой бронзы, топится похлеще масла и стекает на чужое тело каплями воска, желая застыть на целую вечность. И ведёт носом по коже, чтобы запах въелся в мозг, пропитал его полностью, даже если это вызовет взрыв.       От Зоро же пахнет вином – он обдаёт лицо Усоппа алкогольными парами, медленно проводит большим пальцем по чужой нижней губе, она такая же мягкая, как Зоро себе представлял. От этого сердце болезненно ухает, падает из груди куда-то в живот и бьётся через раз, но оглушительно-мощно. Эти губы по ночам издают дразняще-пошлые звуки на весь корабль, и, боги, как бы он хотел услышать их не украдкой, чтобы адресованы они были только ему. А ведь в богов Зоро никогда не верил, но сейчас готов стоять на коленях, молиться одному (прекраснейшему из них), служить по-собачьи верно и в зубах притаскивать жертвы. Зоро льëт вино, омывая собственный алтарь, потому что вино – это кровь, и если Усопп захочет настоящей – он еë получит, лишь открыв рот. Ророноа выполнит любой приказ. Какие его губы на вкус?       Зоро склоняется над брюнетом, близко-близко, рот открывает медленно, то ли растягивая момент, то ли не решаясь сделать это. Бояться не в духе Ророноа, но это ведь не враг, это что-то иное, более опасное, потому что никто не осмелится целовать божество. И Зоро не осмеливается, смыкает губы, так и не прижав их к чужим, в миллиметре от них, лишь мимолётно дотронувшись, будто случайно, но это касание взрывает в черепной коробке сотни фейерверков, слепяще-ярких до рези под опущенными веками. Зоро жмурится на несколько мгновений, чтобы прийти в себя, задевая щекой длинный нос. А сердце всё также болит и трепещет, словно раненый зверь, которому осталось несколько минут, а он обливается собственной кровью, скалит зубы и трясётся в предсмертной агонии. А Усопп не сопротивляется, то ли хочет узнать, что будет дальше, то ли до ступора боится что-то делать, когда у Зоро безумно блестят глаза.       Когда Усопп выходит из воды, мокрые волосы волнами стекают по его телу, а с них бегут капли. Зоро следит за одной, особо развратной – она очерчивает ключицу, тормозит на груди и скатывается на живот, огибает выемку пупка и теряется в дорожке волос. Ророноа тоже на ней теряется (плутает, растрачивая остатки себя) – ведёт она под резинку белья и путь туда открыт только морским каплям и паршивому повару. Прочертить языком путь капли.       Если убить повара? Вызвать на дуэль и победить, обязательно победить, потому что на кону нечто более важное, чем уязвленная гордость из-за глупого прозвища. Принести его голову как дар, положить её к чужим ногам и лечь туда же, слиться с землёй и впитать слёзы, предназначенные светлой голове. Усопп возненавидит, поднимет Кабуто, и в глазах его божественный огонь. Зоро горит заживо, но оно того стоит. Огонь выжигает внутренности, кровь бурлит, лопаются пузыри на плоти, и весь он – факел в темноте. А потом Усопп смирится и дарует прощение и вечную любовь. Зоро знает, что такому не бывать. У Зоро шансов нет и он правда старался не идти на поводу у тягучей боли в груди от улыбки Усоппа. И если бы снайпер оттолкнул, а не позволял, и если бы ударил крепко, посмотрел с презрением, а не ластился, как бы невзначай собирая упругие кудри в хвост, Зоро бы справился.       Волосы у Усоппа мягкие и густые, Зоро пропускает их сквозь пальцы, словно воду в бурлящей реке. Волосы пахнут солью и цитрусовым шампунем рыжей бестии – сейчас Зоро внезапно любит апельсины. Волосы Усоппа похожи на лианы, которым нет конца, потому что это ловушка, удавка на шее, которая сжимается, давит на сонную артерию, ломает трахею. Не вдохнуть, но и не сдохнуть. На подбородке волосы жёсткие – Ророноа прижимается гладкой щекой к чужой скуле и трётся, едва не мурчит. Щетина колется до болезненного приятно. Нужно брать всё. Прижаться лицом к его груди.       Зоро тянется к сгибу от шеи к плечу – желание оставить отпечаток своих зубов в самых чувствительных местах Усоппа затмевает свет, пускает туман в глаза и заглушает мысли в голове. Или вцепиться в адамово яблоко, как цепной пёс, которого слишком долго дразнили и подошли слишком близко. Но мечник чувствует, что если укусит – сойдет с ума окончательно, поэтому едва царапает зубами манящее место, проводит языком, а Усопп сдавленно-удивлённо вздыхает. Зоро знает. Зоро всё знает. У Усоппа голос высокий, но стонет он низко, пока голос его не сорвётся ввысь, не прорежет ночную тишину, пока Ророноа прокусывает свою ладонь до крови, чтобы не выдать себя. Можно представить, что Усопп близко-близко, не за дверью, а прямо здесь, и стонет он не с блондинкой и не от его ловких движений. И собственный оргазм выбивает землю из-под ног. — Прости, — "я перепил" сказать не получается, потому что тогда придётся остановиться, а прекратить чувствовать чужое тело руками сложнее, чем чувствовать его. Потому что не касаться Усоппа больнее, чем быть разрезанным почти на пополам Михоуком (касаться его, на самом деле, не менее мучительно).       Усопп податливый – тает и на коже у него мурашки и волосы дыбом. Усопп, кажется, просит остановиться. У него всё тело – сплошная чувствительная точка – уши, шея, грудь, живот. Ророноа знает все слабые места, подглядел украдкой, выучил тональности всхлипов-стонов Усоппа. Зоро ведёт пальцами по напряжённым мышцам и пальцы у него дрожат, а когда задевает ногтём чужой сосок – Усопп издаëт какой-то безумный тянущийся звук, от которого по спине бегут электрические разряды, и крошечные хлопки в ушах вызывают головокружение. Зоро сжимает чужую грудь в своих ладонях – та едва-едва помещается и манитманитманит. У мечника сводит и губы, и зубы мучительным нездоровым желанием попробовать её на вкус ещё со встречи на Сабаоди. Кожа Усоппа блестела, будто в масле, и выступающие капли пота хотелось слизать. Они наверняка солоноваты, но всё ещё мученически сладки.       А бёдра не обхватить при всём желании – только вдавить пальцы в мягкую плоть, прижаться щекой чуть выше колен, ощущая бархатную кожу и мышцы. Ророноа вдруг понимает, что чувствовал Ло, когда Верго сжимал его сердце в кулаке. И если не остановиться сейчас – этот слабый орган не выдержит. Лопнет, запачкает кровавыми ошмётками всё вокруг, но смерть на этих коленях выглядит как что-то невероятное. Когда он превзойдет Михоука, когда поможет Луффи стать Королём – он это сделает, и будь что будет. — Прости, я, кажется, перепил.       Усопп всё понимает. Знает, что вино здесь не при чём, но молчит, кивает и быстро скрывается в дверном проёме. Зоро каждую ночь ждёт кухонный нож возле горла, и если повар захочет прирезать его во сне – мечник особо против не будет, потому что желание сжигает, потому что Усопп манит пальчиком, но не даётся и за такие муки хочется изводить его в ответ по ночам или сжать руки на смуглой шее до хруста, а потом и на своей. И в этом будет вина Усоппа, так что он должен быть благодарен, что Зоро всё ещё держит себя в руках, несмотря на очередной литр вина.       Но Санджи не приходит, не желает впечатать горящей ногой лицо мечника в палубу, не вызывает на бой. Ророноа не признаётся себе, что ждёт этого с надеждой, потому что это всяко легче ежедневной пытки. Но Винсмок продолжает нежиться в лучах Усоппа, не боясь опалить крылья, пока Зоро прячет своё тело в тени – его кожа не выдерживает света снайпера, стекает, оголяя кости, и глаза слепит до рези и кровавых слёз. Ророноа никому не признается, что давно потерял грань между реальностью и Усоппом и не знает, касались ли его руки желанной горячей кожи, потому что они всё ещё помнят это чувство. И это настолько хорошо, что кажется, будто это нереально.